Текст книги "Радуга в сердце"

Автор книги: Ирина Незабуду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 10

– Парни, вы б знали, как я рад вас видеть! – ору я сквозь Максовы пьяные вопли и рвущие перепонки басы.

Я тоже пьян, и, развалившись на диване, мы обнимаемся все втроём и клянёмся друг другу в вечной любви.

Ксюха Кондрашка с нами, снимает весь этот беспредел на свой смартфон.

– Максим, заглохни! – «рулит» она. – Радуга, ну-к рассказывай, как тебя в твоей новой школе встретили? И самое главное – кто тебя побрил?

– Шикардос, Ксю, не парься! – несу я какую-то дичь и показываю жестом «окей», криво приложив непослушную кисть к глазнице.

– Неет, так не пойдёт, давай в подробностях, что да как, нам же интересно!

– Тёлочки есть там, снегурки есть? – оживает навалившийся справа Олень.

У Оленя есть бесячая манера называть всех красивых девчонок снегурками.

– Девчонки там отпад! Особенно одна… Красотка, короч, вы вообще таких не встречали!

Кондрат, параллельно бубнящий что-то нечленораздельное, треплет меня по голове, отчего мой клоунский парик, забытый у него в прошлый раз, съезжает набок. Поправляю.

– Ну ты чё, – не унимается Никитос, – успел хоть облапать её под партой?

– Кого? – хмурюсь я, пытаясь поймать ускользающую нить разговора. – Да не, мы вообще с ней не вместе сидим.

– Ну, а с тобой-то кто? – вновь подаёт голос Ксюха. – По-любому ж, небось, с девчонкой сел!

– Куда посадили – туда и сел, – отвечаю, пытаясь отвертеться от Кондрата, который чуть ли не лизаться ко мне лезет, и в то же время скинуть надоедливый локоть Никитоса.

– Так облапал или нет? – что-то заклинило последнего. – Ну, хоть за ляху-то подержался, ну, хоть чуть-чуть?

– Да нет же! – психую я. – Со мной вообще сидит девчонка… у неё там не лицо, а п-полная задница!

Подвальные стены тут же сотрясаются от хохота. Когда я вот так взрываюсь – почему-то всем дико смешно.

– Что, прям совсем уродина?

– Не, чё, прям… реальный фарш?!

– Отвали, Олень! Говорю же, полнейший. Там у неё ожоги, к-короче, от брови до брови… То есть, не от брови до брови, а от подбородка до п-подбородка… Да б**! Короч, от***сь все от меня!

Я вообще-то редко ругаюсь матом. Я ж воспитан как благородная девица почти. Просто иногда, особенно когда вот так всем скопом наседают, всё моё благородство отправляется к чёрту. Ничего не могу с собой поделать.

**

Следующим утром я обнаруживаю своё покрытое мурашками туловище в антураже подвальных стен и всякого шлака. Лежу на диване – протёртом, замызганном, пропитанном никотином и я фиг знает чем ещё – в окружении пустой пластиковой тары, бычков и лузги от семечек, и, самое главное, в гордом одиночестве и практически гробовой тишине.

Единственное, что тревожит мои перепонки – это треск перегорающей лампы, которую Кондрат всё никак не удосужится поменять.

Провалиться в забытьё мне не позволяют физические потребности, и я делаю попытку придать своему бренному телу вертикальное положение и подобающий разумному существу вид. Встаю у стола, покачиваясь, требуха в башке понемногу начинает варить. Где все? Вот что меня сейчас волнует. Как эти изверги могли оставить меня одного?

Главное, свет горит, а я никого не наблюдаю.

Не очень послушные ноги несут мой разбалансированный организм прямиком к выходу. Падаю на железную дверь плечом, толкаю… Не открывается. Толкаю ещё… Меня, похоже, ещё и замуровали… демоны.

Припоминаю вчерашний вечер, как оказался в аналогичной ситуации на чужом балконе. Припоминаю Аню… Хорошая девчонка. И очень ничего, на самом деле… Просто однажды, видимо, был абсолютно не её день…

Начинаю психовать из-за двери. Достаю телефон, но тут, как обычно, не ловит. Оглядываюсь – всё-таки, придётся лезть наверх.

Вздохнув от осознания неизбежности и пробежав по столу шустрым взором, нащупываю в себе остатки силы воли и быстрым шагом устремляюсь к самодельной стене. Единственное место, где в этой дыре нормальная связь – так это на лежаке у окошка.

Размашистым жестом приподнимаю ковёр – и натыкаюсь на чьи-то ноги! Точнее, не на чьи-то, потому как Оленьи копыта я тут же узнаю. Никитос всегда, в любое время года и, похоже, суток, рассекает в одних и тех же армейских берцах. Ему, по его собственным словам, их тысячу лет назад батон подогнал. Он у него тоже военный, как у Макса. Это всё нормально, если б не то обстоятельство, что сам Олень у нас – злостный уклонист. Причём, косит ни с чем-нибудь, а с энурезом. Не знаю кому как, а по мне – это фу.

Почуяв неладное, уклонист просыпается. Приподнимается на локте, трёт прокисшую за ночь рожу. И упорно меня не замечает, что, в свою очередь, заряжает таким диким азартом, что я, не долго думая, во всё своё пересохшее как пустыня Сахара горло ору:

– Рота подъём!!!

Никитос подскакивает, бьётся башкой о потолок и извергает на свет божий поток незамысловатого экспрессивного мата.

– Капец ты, Радуга, придурок, – резюмирует он, пока я ржу, и, спускаясь, продолжает ворчать как старая бабка. – Ты случайно в детстве менингитом не болел?.. Правильно тебя побрили. Только глубже надо было, чтоб скальп заодно…

– Вообще-то, я сам побрился, – сквозь смех возражаю я. – Как считаешь, я на Вин Дизеля теперь похож?

Провожу ладонью по шершавой лысине, Олень, сверкнув злобным взглядом, падает на диван и хватает за горлышко непобитую баклажку пива.

– На дебила ты похож, дебил ты, – лаконично отвечает он и начинает заливать в себя выдохшееся пойло.

От этой картины меня снова мутит. Вспоминаю, что нужно выбираться и повторно ныряю под «мишек».

– А ты в курсе, что нас здесь закрыли? – спрашиваю, сиганув на полку и продвинувшись к окну с зажатым в руке смартфоном.

И с досадой обнаруживаю, что тот вот-вот сдохнет, а зарядки, разумеется, нет.

– Ну и что, мне пох, у меня ключи есть, – бубнит за стенкой уже что-то жующий Никитос.

– Твою ж мать, что ж ты молчишь?!

Перевёрнутой гусеницей я сползаю обратно.

– Ты вообще-то не спрашивал, – продолжает выбешивать Олень.

Секунду спустя я уже торчу напротив, упершись ладонями в край стола, с которого скатывается пустая жестянка, буравлю Никитоса, как мне кажется, говорящим «по-русски» взглядом. Тот смотрит недоумённо, обгладывает, как мышь, свой сухарик и будто не понимает, чего я жду.

– Олень, блин, давай открывай резче, – цежу я сквозь зубы, но тот почему-то делает вид, что где-то посеял свои оленьи уши.

– Дай мне ключи, – «исправляюсь» я.

Но на мой, в данной ситуации максимально вежливый и миролюбивый, тон товарищ по-прежнему отвечает игнором.

– Никитос, мне срочно! – начинаю срываться я. – Дай ключи, иначе ща в пивас тебе нассу!

– Валяй, – без эмоций бросает он и, шмякнув об стол, подвигает к краю только что опустошённую тару.

А мне уже реально припёрло. И хочется Оленя выстегнуть. И ещё много чего тоже хочется, а этот… нехороший человек издевается.

Однако, умение сдерживать эмоции, когда того требуют обстоятельства «непреодолимой силы» – мой конёк.

– Ваше благородие, – переключившись на ироничный лад, взываю я к чести недо-гардемарина. – Помилуйте. Разве можно так измываться над человеком? Манипулировать на естественных потребностях это низко.

Олень ухмыляется. Он любит, когда я что-нибудь такое выворачиваю.

– Ну серьёзно, Никитос, гони ключи.

– Обещай, что кое-что сделаешь, – шмыгнув носом, выдаёт он.

– Ты нормальный, Олень?! – тут же вспыхиваю я. – Г-гони, говорю, ключи резче!

– С меня ключи, с тебя слово пацана, замётано? – он протягивает мне своё грязное копыто.

Вообще-то, мы с Оленем примерно одной комплекции. Правда, он на полголовы выше меня и в плечах уже, а так доходяги оба. А потому в драках обычно побеждает тот из нас, кто тупо меньше пил. Сейчас у меня все шансы, если б не тот факт, что мой мочевой пузырь вот-вот разорвёт как гранату.

– Ладно, скотина, я тебе п-припомню, – с размаху ударяю по его ладони. – Связку гони!

**

Вернувшись, обнаруживаю лоснящуюся от удовольствия морду. Олень развалился на диване, потягивает сигаретку и, похоже, никуда не спешит.

Вот почему мы с ним никогда не станем настоящими друзьями. Вроде трёмся вечно вместе, но, если разобраться, это ж я его от Макса потеснил. Макс пацан нормальный, Никитос, в принципе, тоже. Но вот есть в нём какая-то гнильца, положиться на него лишний раз не рискнёшь. Хотя… Кондрат, например, так не считает. Говорит, Олень его частенько выручал. Фиг знает, возможно, он чисто на меня зуб точит…

– Ладно, – заговариваю я первым. – Выкладывай, чего хотел?

– Мм, – мотает он рогами. – Потом как-нибудь… Ты лучше скажи, кто тебя так?

Я понимаю, что речь о синяках на моей черепушке и шее, но настроения откровенничать нет. Падаю напротив, вынимаю сижку из лежащей в центре стола пачки. Никитос тут же чиркает зажигалкой, даёт прикурить. Я не злюсь на него, просто как-то тошно. Думаю о том, что Ли, наверное, меня проклинает. Мне пришла туча уведомлений о её звонках. Да и хрен с ним, от неё вообще не убудет…

– Радуга, чё завис? Не хочешь – не рассказывай, просто, может, помощь нужна?

Коротко мотнув головой, я погружаюсь в собственные мысли, что вместе с клубами дыма, заполняют привычной въедливой вонью наш чудесный мини-музей.

Глава 11

Есть такие люди, которые тысячу раз предложат помощь, когда она не слишком-то нужна, но отвернутся в тот момент, когда помочь тебе будет больше некому. Как мне кажется, Никитос из таких. Но присоединившийся позже Макс готов с этим спорить.

– Я бы тоже так сделал, – хохочет он, имея в виду ситуацию с ключами.

Никитос сам ему разболтал, а потом свалил домой. Сказал, через час придёт.

– Тебе тоже что-то от меня нужно? – удивляюсь я.

Мы сгребаем в большой мусорный мешок последствия вчерашних посиделок.

– Ну а как же! Я б тебя, например, заставил вот это сожрать, – он подносит к моему носу обрезанную баклажку, в которой в остатках пива бултыхаются сигаретные окурки и лузга, и я шарахаюсь в сторону.

– Да уж, – вздыхаю. – И этим полудуркам официально разрешено продавать алкоголь.

– Да ладно тебе, Радуга! – хлопает меня по плечу подозрительно весёлый приятель. – Не будь занудой. Ты, когда такой серьёзный, тебе вообще не идёт.

– Не идёт, да? – поворачиваюсь я к нему. – Не идёт, значит, да?

И начинаю по одной отправлять оставшиеся семечки прямиком в его безупречность. Кондрат пытается прикрыться, да-кает, смеётся и, пятясь назад, тянется к столу, чтобы схватить всё, что под руку попадёт, и швырнуть в ответ. В итоге уборка превращается в перестрелку, в ходе которой наводится ещё более жуткий срач, а мы с Максом, вонючие и грязные, катаемся по полу, где нас и застаёт вошедшая не вовремя Ксюха.

– Ай, мамочки! – вопит она, и мы начинаем ещё громче ржать. – Вы что делаете? Максим! Ты же весь грязный!

– Максим, ты весь в чме! – пародирую я Кондрашку максимально писклявым тоном.

И приятель, который уже придавил меня своим раскормленным анаболиками туловищем, отползает.

– Вы чего здесь устроили? – принимается причитать Ксю, но, заметив, что я с самой на то удобной позиции заглядываю ей под юбку, смущается и делает пару шагов назад.

Я встаю и отряхиваюсь. Кошусь на скрюченный нос Кондрата, из волос которого сестра выуживает всякий шлак, и подмечаю про себя, что ходить лысым всё-таки прикольно.

– У вас предки дома? – спрашиваю обоих. – Мне помыться нужно, а ещё лучше вещи постирать. Боюсь, если таким нарядным в Город поеду, меня менты примут. Я помоюсь у вас?

– Да конечно, братан! Фигли ты спрашиваешь? – тут же отвечает Макс, а Ксюха продолжает:

– Ага, вы сейчас уйдёте, а мне это всё убирать? Нет, так не пойдёт. Давайте уберёмся вместе, а потом идите хоть мыться, хоть что хотите делайте там.

Мы с Кондратом переглядываемся и, как по флажку, стартуем на выход. Деваха где-то там снова вопит, а мы снова хохочем как придурки.

– Думаешь, свалит? – отдышавшись и отсмеявшись до колики, любопытствую я.

На улице хмуро, снова моросит слегка и довольно прохладно, особенно в мокрой едва ли не насквозь футболке. Но я собираюсь шмотки у Макса одолжить, всё равно мои не высохнут до вечера. Надо будет тогда и бомбер стрельнуть заодно.

– Неа, – уверенно отвечает он и распахивает подъездную дверь.

– Да свалит, по-любому, – возражаю сам себе под нос.

Мы уже поднимаемся по залитой какими-то помоями лестнице, невольно изучая их состав рассеянным взглядом.

– Не свалит, – усмехается Кондрат, шагая, как и я, через ступени. – Б**, чё за… – ругается, похоже, во что-то всё-таки вляпавшись.

– Оба-на, интрига! – возвращаю я приятеля к теме, заодно и обогнав, пока он заковырялся. – Интересно, чего ты ей такого наобещал, что она на этот отстой подписалась?

– Что разрешу с тобой мутить, – внезапно отвечает он и, с абсолютно невозмутимой рожей, вскидывает на меня глаза.

Я же, споткнувшись, едва успеваю схватиться за перила.

Неужели знает?

– Э, ты чё застыл, я ж шучу! – тянет он свою коронную лыбу. – Не очкуй, малыш, в обиду не дам!

Если честно, юмор у Максона дебильный. И когда он вот так юморит, мне жутко охота втащить, хотя и прекрасно знаю, что это он меня, скорее, ушатает.

– Ну а серьёзно? – спрашиваю, завершая восхождение, что после вчерашнего, надо признать, далось с трудом.

– Пообещал с упырём одним разобраться, – поясняет Кондрат, уже ковыряясь в замочной скважине.

Мы вваливаемся в Кондратьевские хоромы, и я сразу направляюсь в душ. На ходу кричу, чтобы Макс нашёл мне что-нибудь напялить. Обещаю вернуть его вещи в обмен на выстиранные мои.

Минут пятнадцать я полоскаюсь, пытаясь содрать с себя въевшуюся в поры вонь. Затем натягиваю вчерашние труселя и уже собираюсь выйти, как вдруг в ванную комнату врывается Кондрашка и слёту утыкается мне в плечо. Я ошарашен, но больше оттого, что она рыдает.

– Что случилось, Ксю?

– Это всё он… – мямлит она. – Не говори Максиму…

Зачем-то глажу её по волосам, наверное, инстинктивно. Мне нравятся такие длинные мягкие волосы, как у неё. Правда, сама Ксюха, повторюсь, мне не нравится от слова «совсем». И это не потому, что она уродина – на самом деле, симпатичная деваха – а просто потому, что она вылитый Макс.

– Слушай, но он же и так всё узнает, он видел, как ты пришла? – шепчу ей в ухо. – Что случилось-то, можешь толком объяснить?

Она отрывается от моего и без её слёз мокрого тела и поднимает свои «Максовы» глаза.

– Это Кит, – шмыгает носом. – Он опять ко мне приставал!

– Да скажи ты всё Максу! – раздражаюсь я при одном только упоминании этого гада. – Он по рогам ему надаёт, и проблем не будет!

– Нет, он не должен об этом знать! – снова хнычет Кондрашка, прильнув обратно.

– Да почему? – не понимаю я.

А в голове вертятся совсем другие мысли. Как объяснить-то… Невольно вспоминается наша прощальная ночь на кухне…

Ты, наверное, думаешь, что я какой-то извращенец, или что она всё-таки привлекает меня как девушка, но это совсем не так. Честное слово, сам не знаю, что с собой делать. И очень не хочу, чтобы это заметила она. А потому – старательно заговариваю бедолаге зубы, успокаиваю и пытаюсь сообразить, как бы отделаться поскорей.

Но не сразу дошедший смысл её слов срабатывают будто детонатор.

– Что-что? – переспрашиваю я. – Он тебя шантажирует?

– Да! Ты не понял, что ли? Он нас заснял у тебя на квартире, тогда, помнишь? И теперь говорит, что если я ему не дам…

Она не успевает договорить – я сгребаю в охапку покоящиеся на стиральной машинке ключи с телефоном, пулей вылетаю, бегу к Максу в комнату, хватаю из его рук тряпьё и, на ходу одеваясь, выскакиваю из квартиры в натянутых наспех кедах.

Кондратьевы оба что-то посылают мне вслед. Пофик. Сами там как-нибудь разберутся. А Никитоса я сейчас…

**

Наткнувшись на закрытую дверь, я понимаю, что всё это глупо. Наверняка, Олень– урод уже домой свалил. Разблокирую экран, начинаю листать список контактов. Мы с ним даже созваниваемся раз в сто лет… Нахожу, нажимаю вызов.

Но тут сверху начинает верещать какая-то бабка. Жил здесь три года, а её впервые вижу. А она моросит так, будто испокон веков здесь была. Кричит, короче, что мы алкаши и наркоманы, мешаем спать ей ночью, что пойдёт в ментуру настучит сейчас, и нас всех непременно посадят. Я сначала поддакиваю, мол, и отрубят головы. А потом просто извиняюсь, однако получаю хамство в ответ.

А ещё говорят, что это молодёжь нынче некультурная…

Короче, от бабки я утекаю обратно к подъезду. Тем более, что начался нормальный такой ливень, а на мне только футболка, правда жёлтая, как я ненавижу, и спортивные Максовы трико.

Стою под козырьком, жду, пока обнаглевший возьмёт трубку. Но внезапно из подъезда вываливается сам Никитос.

– Чё звонишь? – лениво бросает он, и я, случайно выронив телефон, хватаю говнюка за грудки.

– Слышь, чё ты там за видео записал, а? – сразу перехожу на понятное ему наречие. – Оборзел, Олень? Может, чё попутал?

– Ты взбесился, Радуга? Ты о чём вообще?

Не долго думая, даю ему в морду. Он уворачивается – и получается вскользь. Тут же пропускаю толчок в грудь и, спотыкнувшись обо что-то, лечу с приступка вниз и разбиваю в кровь локоть, а Никитос из положения сверху заряжает мне берцем в бок.

– Вы совсем?! – воет внезапно нарисовавшийся Макс. – Олень, ты чего Радугу пинаешь?

Прикольно звучит, поржу как-нибудь позже. Воспользовавшись паузой, я живо поднимаюсь и только собираюсь «продолжить разговор», как резкая боль заставляет поостыть и взять незапланированный тайм-аут.

Скрючившись, я присаживаюсь на корточки, обхватываю себя руками и закусываю губу.

– Ванёк, ты как? – беспокоится примостившийся рядом Кондрат. – Что у вас тут вообще происходит? Вы вроде не пили сегодня. По крайней мере, Радуга, ты…

**

Мои весёлые выходные заканчиваются в приёмном покое, где мне делают рентген и обнаруживают трещину в ребре. Дают совет глотать обезболивающее и дожидаться пока заживёт, не делая резких движений. Парни со мной, но с Никитосом мы друг на друга даже не смотрим. Только когда они провожают меня на последний автобус, нам удаётся обменяться парой-тройкой фраз.

Макс, как самый богатый, забегает за сигами в магазин, и Олень начинает первым:

– Слышь, братан, ты это… Короче, извини, не обижайся. Ты скажи, ты с какого перепугу хоть на меня налетел?

– А то ты не врубаешься, – огрызаюсь я хмуро. – В папарацци, блин, заделался, пакостник мелкий?

– Да ты о чём вообще? – округляет он глаза. – Радуга, блин, тебя точно башкой приложили…

– Погоди, – перебиваю я. – Видео с Ксюхой ты снимал?

– Какое видео?! – у Оленя так натурально отваливается челюсть, что я начинаю сомневаться в Кондрашкиных словах. – Видео Ксюха вроде снимала вчера, а чё хоть такое? Я тут причём?

А, может, это она всё и подстроила? Девчонки же хитрые, как незнамо что, только вот…

– Ладно, потом поговорим, – обрываю я, замечая из-за Никитосова костлявого плеча патриотичную бело-сине-красную ветровку Макса.

На мне, кстати, спасибо ему, тоже ветровка, точнее олимпийка, чёрная с синими вставками. Под ней очередная футболка, чистая и яркая, как всё у Кондрата, плюс очередные спортивные штаны. Иногда мне нравится, что у Макса столько шмоток.

– Когда приедешь? – спрашивает он, угощая нас с Оленем отравой.

Мы закуриваем, так как ожидающий время отправления автобус должен стоять ещё пять минут.

– Я фиг его знает, – пожимаю плечами. – Надеюсь, на следующих выхах. А там как повезёт. Глядишь, «оно» меня сегодня под зад коленкой выпрет, я тогда к тебе, если что.

– Хокей, – отвечает Максон. – Предки всё равно на юга свалили…

На прощанье мы с ним обнимаемся, как родные, с Оленем только коротко руку жмём.

Я сажусь в допотопный ПАЗ-ик, что, гремя полусгнившими потрохами, начинает своё неспешное движение, машу парням в окошко рукой и, расплатившись мятой, тоже заимствованной у Кондрата соткой, падаю на облезлую сидушку и припадаю башкой к стеклу.

Я размышляю о прошедших выходных, о выходках Никитоса и Кондрашки и о стопудовом вранье одного из них. Всё-таки склоняюсь, что это намудрила сама Ксю, правда никак не соображу, зачем ей это надо. Олень-то, конечно, тоже подозрительный тип… Особенно, после сегодняшнего шантажа ради какого-то непонятного обещания… Возможно, ещё подложит мне свинью. Но Ксюха-то… она вообще девчонка, а от них-то всего чего хочешь можно ожидать…

За окном скачут фонарные столбы, что уже часа два как горят рыжим светом. Сине-фиолетовое небо почти сливается с ещё не облысевшими верхушками деревьев, бесконечным забором провожающих редкие на этой дороге машины в прекрасную алую даль.

Я смотрю в лобовое, где сквозь непросохшие дождевые капли можно разглядеть, что на ночь глядя природа всё же одумалась, и завтра, по всей видимости, выглянет солнце. Солнце это хорошо. Ещё б от Вована по треснутому ребру не отхватить…