Текст книги "Радуга в сердце"
Автор книги: Ирина Незабуду
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Часть 1
Глава 1
Я стою перед зеркалом. Смотрю на своё лицо. Таким я вижу его в последний раз. Хочу запомнить.
Август 16
Мы с Максом сидим на бетонном бортике подвала, курим одну на двоих сигарету, собственноручно стыренную мною у Ли, и залипаем по своим смартфонам. Такая жара стоит, что даже языком шевелить влом.
Если б не божественная шляпа – я б, наверное, валялся внизу, в куче окурков и стекляшек, и мешал бы сейчас Оленю открывать тяжёлую железную дверь.
Олень, гардемарин наш, – ещё один мой кореш. Втроём мы – РОМ, а по отдельности – Оленев Никита (да-да, над ним тоже родоки постебались), Кондратьев Макс – единственный из троицы, кому свезло со всем, даже с ФИО, и я. Просто я.
Ладно, колюсь, я – не просто я. У меня есть имя, но оно настолько бесит, что я предпочитаю погоняло, тоже, правда, дурацкое. Парни называют меня Радугой. Сейчас ты представишь мультяшную картинку, разноцветное коромысло и блаженных розовых пони. Но уверен – у тех, кому посчастливилось иметь со мной дело, это слово ассоциируется с чем-то другим.
Я отморозок, фрик, моральный калека и отброс общества. Именно так величает меня мать. В ответ я зову её либо по имени, либо «оно», но чаще просто Ли, это сокращённо от «Лина». И никаких тебе слюнявых «мам».
Итак, Радугой я стал лет с тринадцати, когда несколько сезонов подряд носил один и тот же комплект – шарф и шапку – соответствующей палитры. Изначально это прозвище было издевательским, его придумал Макс, не успел я прийти в очередную «новую» школу.
Макс с Оленем учились тогда в десятых, и считались для меня «старшаками». Несмотря на то, что все мы с одного посёлка, до того я с ними просто не контачил, поскольку жил в основном у бабки в Городе, и лишь изредка на выходных оно забирало меня к себе.
А потом бабули не стало, и связанные её заботливыми руками вещицы я носил до тех пор, пока они не протёрлись в щепки.
Теперь я понимаю пацанов. Пришёл в их дружную поселковую школу какой-то лошпед, в цветастой шапочке, да ещё и выскочка – сейчас бы сам такого прессовал. Они и прессовали. Точнее, пытались. Но быстро поняли, с кем связались, и отвяли. Меня называют странным, и это ещё мягко сказано.
– Прикинь, даже холодненькое, – облизываясь, говорит выросший за спинами Олень, и ставит между нами с Максом баклажку пива.
Я хватаю первым, резво отвинчиваю крышку и присасываюсь к горлышку, как младенец к материнской груди.
– Радуга, оставь! – возмущаются мне на два уха, пытаясь вырвать «священный грааль» прямо из рук.
Приходится схватиться покрепче и отбиваться от этих гиен локтями. В итоге чрезмерное нажатие приводит к тому, что янтарный напиток с силой бьёт мне в глотку, попадает «не в то горло» и выплёскивается через нос. Я захлёбываюсь и закашливаюсь, товарищи ржут, я матерюсь.
В любой другой день я бы опрокинул Макса, хлопнувшего мне по спине, через бортик. И надавал бы Оленю по его ветвистым рогам. Но сегодня моя душа не на месте, и я ограничиваюсь оскорблениями, на которые всем плевать.
Это мой прощальный день в посёлке.
Итак, всё моё естество протестует. За неполных четыре года я прирос к нашей школе, к быстро ставшему своим двору и пацанам. Мне не упёрся этот переезд, который затеяла полоумная мамка.
Короче, расклад такой. Оно родило меня в пятнадцать, в пятнадцать, мать его, то есть Ли самой сейчас только тридцать один! Ты вообще представляешь себе такое?
Сразу после рождения я был сбагрен на воспитание-пропитание бабке, которая и вырастила то, что выросло.
Не, бабуля не виновата. Она честно пыталась вложить в меня что-то хорошее. Единственная её вина была в том, что она потакала всем моим выходкам… Вернее, не то, чтобы потакала, просто справиться никак не могла. Вот я б на её месте за каждый выкидон в школе отхаживал бы по заднице плетью. Кстати, угадай, что я ей как-то на восьмое марта подарил?.. Бейсбольную биту, правильно. Так и сказал – в другой раз лупи меня по хребту. Бабуля только поохала.
Она умерла не от старости. Ей, как легко догадаться, было не так уж много лет. Её загрызла свора собак. Прямо у нас во дворе. Это произошло на моих глазах и оставило вечный след в моей памяти.
В тот вечер я торчал дома. Были выходные. Бабуля как раз только довязала и всучила мне впоследствии давшие второе имя шарф и шапку. Я, конечно, тут же закинул их поглубже в шкаф с мыслью, что такое в жизни не надену, достал свой парадно-выходной чёрный джемпер… Кстати, я всегда одеваюсь в чёрное и обожаю всевозможные шляпы, причём, чем придурковатей, тем лучше… В общем, куда-то я мылился, куда – теперь не важно. И вдруг слышу какой-то шум – лай и крики за окном.
Была зима, кстати, темень, хоть глаз выколи. Плюс мы с бабулей жили в таком месте, где даже фонари зажигались раз в год, и то по праздникам… Ну, в общем… ничерта я не высмотрел, но каким-то шестым чувством почуял беду.
Выскочил из квартиры. Стрелой по лестнице. Выбегаю, смотрю – бабуля моя (я её по белому шарфу узнал, он тоже своеобразный такой, она сама вязала) в снегу, вокруг четыре зверя каких-то залётных… мне даже сначала показалось, что волки… Рычат и за пальто её таскают. Она кричит и охает, но никто… никто, мать их, не приходит на помощь!
Хорошо, я с собой как раз ту самую биту прихватил. Начал махать ею направо-налево, орать что есть дури. Свору на себя переключил, только было, как потом оказалось, поздно.
Меня самого спасли соседи… там то ли слух обнаружился, то ли совесть проснулась… А вот бабулю спасти не удалось…
Я этот шарф, насквозь пропитанный кровью, до сих пор перед сном вижу.
Вот так. С тех пор я не перевариваю собак, чуть заикаюсь, когда сильно волнуюсь, а ещё… презираю трусливых людей и тех, кому шкура дороже всего.
Но это всё лирика.
У меня конфликт с матушкой, что после стольких лет общения на уровне «привет-держи гостинчик» вынуждена была стать, наконец, полноценной родительницей и забрать ненаглядного отпрыска, то есть меня, в свою неустроенную жизнь.
Наша скромная квартирка досталась Ли от первого мужа. Он, как ты понял, не являлся моим отцом. Мужу этому уже тогда стукнул полтинник, то есть, он был старше чем бабуля на тот момент. И работал, кстати, преподом в шараге, где оно училось. Собственно, ради жилья-то оно и выскочило замуж. Очень уж не хотелось ей возвращаться в отчий дом, где к тому же поджидал её маленький я. Настолько не хотелось, что несчастная готова была променять небольшой, но всё-таки город, на убогий посёлочек сельского типа.
И вот уже который год мы живём под одной крышей, тихо и не очень ненавидим друг друга… И теперь ей ударило в голову переехать обратно в квартиру бабули. Спросишь, почему оно не сделало этого сразу? Ли свистит, будто это из-за меня, якобы не хотела бередить мои раны. Но это всё трёп, естественно. Просто тогда ей было выгодней сдавать бабулину хату – та и больше, и город, как-никак – не работать месяцами и направлять все силы на охоту на мужика.
Ну, а теперь, когда мужик попался, и они с ним активно отстраивают «Дом-2»… если ты не в курсе, есть такая передача, Лина просто наглухо повёрнута на ней… Теперь «нам нужна квартира побольше, чтобы никто никому не мешал». Имеется в виду, чтобы я не мешал им (просто я на кухне сплю за неимением собственной комнаты), хотя сама Ли причёсывает, что «наконец-то у нас будет полноценная семья».
Ты же знаешь – есть такие семьи, где все друг другу настолько осточертели, так друг друга ненавидят искренне, что сидят по своим норам и не высовываются, лишь не попадаться друг другу на глаза? Вот, мы как раз такая семья будем, «полноценная» до скрежета зубов.
Вот и весь расклад, если кратко.
А теперь на мне шляпа с полями, что я просто раскрасил гуашью во все цвета радуги и принёс как-то на ОБЖ в качестве очередного проекта… Это я, конечно, из вредности, чтобы классуха потрепала Лине нервы. Мы с ней, как обычно, в стадии войны. Но пока она побеждает. В сентябре я иду в очередную «новую» школу. В Городе их семь, только три из них я успел когда-то сменить, и обратно меня не берут.
Хотелось бы верить, что это будет последняя в моём «послужном списке», всё-таки выпускной на носу. Но обещать ничего не могу.
Глава 2
Я спец по бабам. Макс с Никитосом очумевают надо мной. Могу уломать любую. Сам не знаю, как это у меня получается, но ещё ни разу не было, чтобы хоть одна из них пошла в отказ.
Это, если уж совсем откровенно, странно, поскольку наружность у меня самая обыкновенная. Таких как я редко запоминают в лицо. Из нас троих Макс считается красавцем. Девахи, как рыбы, клюют на его безупречность – торс с обложки «Men's Health» и идеальные пропорции всего чего угодно, – но по необъяснимым пока причинам переключаются на меня.
А вообще я выгляжу старше своих шестнадцати. Точнее, если вдруг обнаруживается, а ещё точнее, с чьего-то оленьего языка срывается, сколько мне на самом деле лет, все обычно грациозно роняют челюсть и выдают стандартное: «Да ладно!», как будто мне на вид как минимум пятьдесят.
Вот и сейчас, Олень повторяет этот трюк в надежде, что девочка, которую я склеил, одумается и разглядит в нём, примитивном животном, перспективного альфа-самца. А ведь я ещё у клуба заметил, как он на неё глаз положил.
Мы идём большой компанией – РОМ, три подружки и Ксюха. Ксюха – это Максова сестра. Три подружки – её однокурсницы, как я понял. В общем, благодаря ей мы и познакомились все.
– Да ладно?! – со снисходительностью или брезгливостью водят по мне взорами блондинка и брюнетка.
– А так и не скажешь, – добавляет «чёрненькая», та самая, которую в данный момент мы с Никитосом делим.
Кондрат вышагивает впереди. К одному его локтю прицеплена Ксю – занудная девица с Максовым лицом, ко второму – другая барышня, которую я даже разглядеть не успел.
– Да, Радуга у нас ещё маленький, он ещё в школе учится, – злорадствует Олень, наверняка мысленно потирая свои копытца.
– Не маленький, а самый молодой, – отзываюсь я. – Зато когда с вас, престарелых, уже песок посыплется, я всё ещё буду огурцом.
– И что ты, – усмехается, оглядываясь, Макс, – огурец, будешь делать? Сотку от груди жать? Или по утрам кросс бегать?
– Ага, не вынимая сиги изо рта, – поддакивает Никитос. И ржёт.
– Я оценил ваш тонкий юмор, – бормочу я, прикуривая. – Барышни, я думаю, тоже.
Бросаю взгляд на брюнетку, улыбаюсь своей самой поганой улыбкой. Та, секунду назад явно что к чему не уловившая, меняется в лице и с интересом смотрит на меня.
«Прости, братан, но у тебя нет шансов», – вертится где-то на подкорке.
Прогулка под звёздным небом плавно перетекает в посиделки в подвале, где у нас с парнями имеется комнатуха, собственноручно отделанная нами в лучших традициях советского дизайнерского искусства.
На одной из стен, по правую руку от входа, висит найденный на помойке, но вполне симпатичный ковёр с медведями. Знаменитая картина Шишкина «Утро в сосновом лесу». Остальные стены утеплены минватой, оббиты фанерой и оклеены обоями, причём, каждый кусок жутко контрастирует с предыдущим.
Дело в том, что мы с парнями периодически помогаем местным бабулькам с ремонтом. Взамен они нас кормят как на убой, частенько жертвуют всякие любопытные штуки, и всегда – остатки материала. Вот этими остатками мы и облагородили данное скромное местечко. Плюс, теперь здесь столько раритетных вещиц, что заманить сюда девчонок не сложнее чем в музей.
Среди них, например, старый катушечный магнитофон, древняя печатная машинка, а ещё паровой утюг, патефон и пластинки Демиса Руссоса и Бони Эм. И всё это «культурие» громоздится на двух длинных полках, набитых вдоль несущей стены.
Или, допустим, журнал «Крокодил» от 1951 года, который я как раз демонстрирую брюнетке, про себя пытаясь вспомнить её имя. Подруги, а именно блондинка, как назло обращается к ней исключительно как к животному – «Зай», «Кис», – и мы с Никитосом даже переглядываемся, мол, похоже, оба в обломе. Но пока я несу всякую дичь про изображённую на обложке Статую Свободы, которую «чёрненькая» даже не узнала, ситуацию выправляет Кондрашка:
– Юсь, будешь пиво?
Брюнетка ломается, а я стараюсь зафиксировать в памяти только что услышанное странное слово.
– Точняк, Юсь, – подпрыгивает к нам Олень. – Прошу!
И суёт ей в руку большой пластиковый стаканчик.
Остальные уже разложились за столом и дербанят пакетики с сухариками, чипсами и прочей шелухой, ещё днём притараненной мною из палатки напротив дома.
– А по какому поводу праздник? – щебечет уже не моя собеседница.
Я придавливаю взглядом Никитоса, который тут же воодушевлённо вещает:
– А это Радуга проставляется, он же завтра покидает нас, прикиньте, уматывает с концами!
Я фыркаю – такой довольный, аж лоснится.
– Ты уезжаешь? – оборачивается Ю.
Буду называть её просто Ю. Юся как-то стрёмно.
– Ну да, в Город, – козыряю я, и её светлые хитрые глазки снова горят любопытством.
Олень сникает.
– А что ты там будешь делать? – игриво спрашивает она, изящно отхлебнув немного пенного…
Я люблю девчонок. И они, в основном, платят мне взаимностью. Люблю за манерность, грацию, всякие ужимки. Вот Никитос – берёт полторашку, опрокидывает в глотку и хлещет, как порося. Честно – выглядит тошнотворно. Если что – я тоже так делаю, поэтому легко представляю себя такого и не понимаю, что противоположному полу может в нас нравиться. Кстати, я хотя бы не рыгаю во всеуслышание, как это только что сделал Олень… По крайней мере, не при девчонках…
– Учиться буду, – запоздало отвечаю я, разглядывая воркующих меж собой Макса и миловидную русоволосую барышню, слегка сожалея, что не на неё я обратил своё внимание.
Он даже зачётней, чем брюнетка. Глаза смышлёные.
– Школу закончу, – продолжаю сквозь мысли, – в универ поступлю. В общем, как все нормальные люди…
– А типа кто училище закончил, тот не человек? – быкует уже пьянющий Никитос.
Я-то знаю, что в его баклажке «ёрш», при мне же бадяжил.
– Не человек, – тем же тоном отвечаю ему, давая понять, что не потерплю закидонов.
– То есть, я, по-твоему, не человек? – дальше прёт он на рожон.
– Ребят, вы чего? – отвлекаются остальные.
– Да какой ты человек, ты Олень! – в полушутку горланю я, и словно по команде «Фас!» он кидается на меня.
Девчонки взвизгивают, Макс бросается нас растаскивать. Я успеваю зарядить Оленю по рёбрам, он, в свою очередь, разбивает мне губу.
Спустя пять минут мы сидим, все счастливые, пьём пиво, грызём сухарики.
С Никитосом у нас случается. Чуть ли ни каждую попойку мы чешем друг о друга кулаки. Ничего личного, просто стиль общения такой. А Кондрату, как вечно самому адекватному, впору только посочувствовать – меня б, на его месте, давно забодало нас разнимать.
Вообще-то, Олень сослужил мне хорошую службу – отныне брюнетка не сводит с меня глаз – ещё бы, я ж теперь раненый боец, почти герой. Она удостаивает внимания мои губы. Сначала влажной салфеткой промокает, а спустя пять минут мы беспросветно целуемся, и за её спиной я показываю Никитосу неприличный жест.
Затем начинается новая игра, в курсе которой только РОМ, то есть, мы с парнями. Называется «успей уболтать первым». Под «мишками», за ковром, есть волшебная дверца. Ну, как в коморке у Папы Карло, типа того. Которая, конечно, на самом деле не дверца, а просто прямоугольный проём в фальш-стене. Если заглянуть туда, то с одной стороны наткнёшься на гору хлама, или, как это называет хозяин помещения, Макс, на «очень нужные вещи», а со второй будет что-то типа лежанки, запрыгнув на которую и продвинувшись вперёд, упрёшься рогом в занавешенное окно. Там есть матрас, на который обычно сбагривают самых «уставших». Ну, это ясно, отсыпаться и трезветь. Но когда у нас гости, её предназначение может резко поменяться.
Я вижу, как Кондрат убалтывает свою, но она кочевряжится. Мы с Ю уже, кажется, нашли общий язык, и я явно лидирую. Никитос потух, хоть и развлекает двух девчонок сразу.
– Ладно, уже поздно, домой пора, – громом средь ясного неба разражается Кондрашка.
Пользуясь моментом, я резко провожу пальцем по горлу, сигнализируя Максу, чтоб срочно угомонил сестру. Затем достаю мобильник, и, с отвращением глядя в экран, воспроизвожу в слух не то, о чём думаю:
– Поздно было уже часа два назад…
«ОНО». Пятнадцать непринятых! Вот же полоумная! Время первый час ночи. Перевожу взгляд на Ю.
– Я надеюсь, ты никуда не спешишь?
– Ну, я уже взрослая девочка, – мурлычет она. – Сама решаю, сколько мне гулять…
По выражению её лица всё ясно, и я выхожу на финишную прямую:
– Слушай, а я тебе ещё не всё показал же. У нас ещё фотики старые есть, Полароид и Зенит, хочешь посмотреть?
– Давай. А мы сделаем на них селфи?
– Обязательно, – заливаю я, сражённый её интеллектом. – Так, аккуратненько, вставай…
И, взяв нимфу за руку, сгоняю Никитоса, который в ответ поднимает шум. Отодвигаю диванчик и задираю ковёр.
– Ей, куда это вы?
– А там что, ещё одна комната?..
Глава 3
Утром оно врывается на кухню, где я сплю, будто в квартире начался пожар.
– Вань, вставай резче! Ты в какой дыре полночи шастал, живо отвечай!
И, как всегда, пытается сдёрнуть с меня одеяло, а я, не открывая глаз, крепко сжимаю край и тяну на себя.
– Подъём! – горланит Ли. – Петухи давно прокричали!
Мне припекает возразить, что я не курица, чтобы меня это как-то трогало, но совершенно не хочется раскрывать рта. Вот такое противоречие. Я молчу.
– Ты почему на звонки не отвечаешь, а?! Мне что думать прикажешь? Где тебя искать?
Говорю же, неадекватная. Я уверен, что ей фиолетово, где я шляюсь, но она почему-то упорно строит из себя мать-героиню и всем рассказывает, как подросток-сын её, беднягу, изводит.
– Ну, хорошо, у тебя пять минут. Сейчас приедет дядя Вова, и… Живо собирайся давай!
Она исчезает из кухни. Приоткрываю глаз, удостовериться, что слух меня не подводит…
В окно игристым вином вливается солнечный свет. Стоящая на столе сахарница бликует тонкой золотистой каёмкой. Начинает шипеть чайник, подтверждая, что весь этот театр был всего лишь театром…
Лине плевать на меня. Скорее, она бесится не оттого, что не предупредил, что буду поздно, а оттого, что вообще пришёл. Если б не вернулся – она б для проформы набрала мне ещё раз пятнадцать, так же, гудка по два-три, и потом, если что, говорила соседкам, что обзвонилась и пила корвалол. А сама бы потирала ручонки – наконец-то-наконец-то. Я уверен.
Приходится встать. Я напяливаю на своё костлявое туловище вчерашние футболку и треники, высасываю полкувшина кипячёной воды, выглядываю в окно, проверяю мобильник, потом плетусь в санузел по всяким делам.
Короче, я не гот, если ты подумал, уже год как не гот. Шучу. Я вообще не был ни готом, ни эмо, ни… кем там ещё бывают? У нас в посёлке это не принято. Если ты выйдешь на улицу в каком-нибудь придурковатом виде – тебя разукрасят «по-своему», и это тебе ещё крупно повезёт.
Меня называют фриком лишь за то, что я люблю всякие шляпы. Причём, я надеваю их на голову. Не куда-нибудь, а на голову. То есть, куда и положено, если что. И это всего лишь шляпы. Ни потрошёные индейки, ни гнёзда ворон. У меня нет тоннелей в ушах, татух, и даже язык не раздвоен. Итого: я абсолютно обычный, ни разу не примечательный, парень. И даже не склонен привлекать к себе внимание. Однако делаю это – исключительно ради того, чтобы от меня все отвяли.
Пока жужжит щётка, я размышляю о том, есть ли у меня хоть малейшая возможность остаться. Уверен – от этого все были бы в жирном плюсе. Оно спокойно устраивало бы свою личную жизнь. Я бы ещё спокойнее закончил здесь школу. Одна засада – Ли решила сдавать хату, чтобы было побольше бабла. Она всё время говорит, что его не хватает. Из-за меня, конечно же, из-за кого же ещё.
То, что на гулянки и одежду я давно зарабатываю сам – не считается. Что питаюсь, как дюймовочка – тоже.
Выхожу в коридор и вижу, как она виснет на бычьей шее «дяди Во» – классического «перекачанного злодея» лет тридцати пяти с виду. Они милуются, как школьники, и я, подавляя рвотный рефлекс, молча перевожу взгляд в открывшийся с треском шкаф-купе, где на антресоли пылится коробка с моим богатством.
– Это кто, это что, сын твой? – очумевает гость.
У всех всегда такая реакция. Полоумная сама выглядит чуть ли не подростком – маленькая, дохлая, вечно в каких-то джинсах и топе. Я уже давно выше неё. И, возможно, даже кажусь старше.
– Да. Вань, подойди, познакомься, – подзывают меня как собачонку.
Я натягиваю ядовитую улыбку и делаю полшага вперёд.
– Здравствуйте, дядя Во! А я вас так себе и представлял! Вы такой мужественный и сильный, можно я буду брать с вас пример?
Вообще, я наловчился неплохо изображать имбецила. Могу даже слюну пустить. Говорят, у меня взгляд сумасшедший.
– Не поясничай, – оно колет меня в плечо своим острым кулачком.
Я кривлю рот и возвращаюсь к своему мирному занятию. Пока голубки воркуют, а точнее одна оправдывается за моё поведение, а второй успокаивает, мол всё ништячно, я нахожу в коробке клоунский клетчатый берет с торчащей из-под него рыжей мочалкой (а-ля волосы) – как-то со свадьбы одной стырил – надеваю, и с абсолютно серьёзной рожей поворачиваюсь к ним:
– Мы знакомы целых пять минут, разрешите, я буду называть вас папой?
Самое главное в этот момент не искрить глазами. В этом я ас – ни один мускул не дрогнет.
Спустя пару секунд «папа» корчится в истерике, от его экспрессии сыплется штукатурка, Ли что-то орёт мне вдогонку, а я… с невозмутимым видом, рыжий и прекрасный, спускаюсь по подъездной лестнице.
– Б**, сними это, – устало бросает взъерошенный и, похоже, только что проснувшийся, Макс, и срывает с меня модную чудо-шапку. – Зайди, я ещё не готов.
За моей спиной захлопывается дверь, в глубине квартиры смолкает собачий лай и голос Ксюхи.
Макс с позапрошлого года мой сосед, живёт двумя этажами ниже. Только у него трёшка, своя комната и вообще, он везунчик по жизни.
Разуваюсь, покорно плетусь за ним. Улавливаю манящие запахи с кухни, в недрах организма жалобно скулит желудок.
Отдаю честь бате – он у него бывший военный, здороваюсь с мамкой, сеструхой и даже с Ройем, крепко пожимая его тёплую шершавую лапу, всем улыбаюсь и уже почти устаю, когда мы оказываемся, наконец, на месте. После нашей клетушки квартира Кондратьевых всегда кажется мне хоромами богов.
Заваливаюсь на кровать, закидываю ноги в несвежих носках на спинку. Курю бамбук.
Макс в это время роется в шкафу в поисках чистой футболки – у него их тонна, но он всегда ищет всё равно – и скрипучим голосом расспрашивает о Ю. Отвечаю односложно, сильно не распространяюсь. Я, в отличие от парней, не выношу на обсуждение подобные темки. Максимум, что от меня можно добиться, это: «Всё ништячно», или вроде того.
В Кондрате есть одна черта, которая до одури раздражает. Он, словно баба, не выйдет из дома, пока не будет сиять как пятак. Метросексуал, мать его. У него в комнате даже зеркало есть. Даже два зеркала. Одно на шкафу, в полный рост. И второе на двери висит за каким-то «надом».
Если б я плохо знал Макса, или первым, что увидел было то, сколько времени он любуется на свой смазливый фейс, я б к нему и близко не подошёл. Но мы друзья, а значит, "всё ништячно".
– Ты когда сваливаешь? – интересуется он, поливая какой-то кислотной жижей свою модную мега-чёлку.
– Я фиг его знает, как только Ли чемоданы упакует. Слушай, Максон, я вот что думаю – может мне не ехать совсем?
– Как это не ехать, а жить ты собираешься где? Ты ж говорил, квартиру сдадите.
– Где-где, у тебя, – отвечаю задумчиво, разглядывая отражения предметов в глянцевом натяжном потолке. – Ты ж друг, приютишь друга.
– Я б приютил, но боюсь родоки не поймут. Особенно, если ты собираешься спать в моей комнате.
– Сдалась мне твоя комната, я лучше с твоей сеструхой посплю.
– Тем более не поймут. У них насчёт неё вообще пунктик…
Мы некоторое время молчим. Макс ищет в ящике комода два идентичных носка.
– А может мне в подвале жить? – осеняет меня. – Будете мне объедки таскать, глядишь не пропаду, как думаешь?
– Ага. А зимой мы тебя найдём там, окочурившегося. Не дури, Радуга, – кисло отзывается Макс.
В этот момент в кармане треников оживает смартфон, и из динамика вырывается «Жизнь и свобода» Многоточия, если ты когда-нибудь слышал эту группу. Вообще, в плане музыки я почти всеяден, и частенько слушаю что-то из того, что появилось задолго до моего рождения. Последние мои «хиты» – саундтрек из «Санты-Барбары» и сороковая симфония Моцарта, которыми я утомил всех.
На экране «Оно», приходится ответить:
– Если через полчаса тебя не будет дома, мы уедем без тебя! – вопит Ли.
– Вы что, уже упаковались? – в ответ зеваю я.
В моём голосе ноль любопытства, лишь желание оттянуть неприятный момент.
– Да нет же. Вещи мы перевезём позже. Сейчас возьмём только самое необходимое. Там ещё до вещей дел полно, между прочим. А жильцы заедут только через неделю, так что успеем…
– Эм…
– Даже не думай! Одного тебя я здесь не оставлю! Ты же всю квартиру мне перевернёшь!..
Бинго! Я остаюсь ещё на неделю!
