Текст книги "Что мне делать без тебя?"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Запомнил, обрадовался! – пробормотала немного смутившаяся, но довольная Дина. – Понятно, почему ты у нас лучший ученик! С такой-то памятью...
– Ты одна такая на свете, Дина! – продолжал Карен и неожиданно взял ее за руку. – Почему ты не замечаешь этого?
На свете все уже было, все уже повторялось сотни раз, тысячи раз... Кому-то уже говорили такие слова... И уже многие прошли страшной, опасной дорогой обмана, лжи и разочарований, на которую неосторожно ступил сейчас Карен. Он вдруг захотел поиграть с хорошенькой Диной в любовь, как кошка с мышкой, – бедная Дина, подарившая ему Сонечку! Бедная Сонечка, подарившая ему любовь!..
Дина покраснела так, что от ее щеки свободно можно было прикуривать.
– На нас смотрит Людка, – невразумительно пробормотала Дина.
Ни она, ни Карен понятия не имели, что не одна Люда внимательно наблюдала за ними.
– Тебя это смущает? Странно! Пусть все смотрят – ты же сама хотела этого! Пусть смотрят всегда и всегда завидуют!
– Не надо! – испуганно попросила Дина, нехотя отбирая свою руку. – Я Людки боюсь!
– Боишься? – удивился Карен. – Ты – и боишься?! А как же кастет?
– Да, я – и боюсь... – тихо ответила Дина. – А вчера не боялась... Но сегодня очень непохоже на вчера или на позавчера... Я пойду, Карен...
– Хорошо, мисс, как вам будет угодно, – снова учтиво поклонился мальчик. – Мне правильно кажется, что недоразумение между нами ликвидировано?
– Да уж, – усмехнулась Дина. – С тобой никакие недоразумения невозможны.
– А разве это плохо? – спросил Карен, но Дина прощально махнула рукой и пошла к стоянке машин.
Молчаливая Люда тотчас двинулась следом.
Олеся задумчиво курила. Что намерена делать Люда? Почему она с таким маниакальным упорством преследует Дину? И бесконечный отвратительный туман... А мальчик слишком много себе позволяет. Эти галантные поклоны, прикосновения к милым, нежным ручкам...
Олеся резко встала, погасила сигарету и вышла из школы. Карен закачался от радости с пятки на носок, как ребенок. Усталая Олеся подошла к нему и недобро посмотрела в глаза. Мальчик сиял, даже не пытаясь спрятать бьющее через край ликование и с нетерпением ожидая, когда можно будет остаться с Олесей наедине и разом отпустить все тормоза. Он по-детски зажал на руке три пальца, радостно припоминая, сколько раз был уже близок с Олесей.
– Мы не должны больше видеться, – сухо и равнодушно, как показалось Карену, произнесла она. – Это совершенно ни к чему. Позже ты сам все поймешь. Я намного старше тебя, хотя, очевидно, не намного умнее...
Мир, в котором были только Карен и Олеся, разрушился. Оказалось, что уничтожить его легко и просто. Он был такой непрочный, их маленький и большой мир на двоих. Смутно юный Джангиров догадывался, что все равно они не могли бы просуществовать в нем долго.
Кровь отлила от лица Карена. Он судорожно сжал кулаки и шагнул к Олесе с таким выражением, что, наверное, был способен сейчас ее ударить.
– Старше, моложе! – закричал он. – Опять начинается все сначала! Что за дурацкая возрастная дискриминация! Мало вам всем, видно, национальной, теперь еще к возрасту привязались! Вечно во мне чего-нибудь недостает: то лет, то образования, то опыта жизни! Нигде нет и не может быть никаких законов о разнице возрастов! При чем тут это, ну при чем?! Должно быть совсем другое, и абсолютно безразлично, сколько кому лет, у кого какой цвет кожи, рост и вес! Разве это главное, ну скажи, разве это?!
Олеся прекрасно понимала его правоту. Сраженная бесконечной усталостью и внезапной вспышкой Карена, она сознавала всю глупость и своего положения, и своего последнего заявления. Мальчик был совершенно прав.
– Вы все бесчувственные! – кричал он. – Все без исключения! И ты в том числе! Но не думай, что ты все так спокойно и быстро решила! За меня и вместо меня вообще никто не имеет права ничего решать! Даже ты! И ты отсюда сейчас без меня не уедешь! Я тебя одну просто не отпущу! Мы поедем только вместе и только к тебе!
Карен сделал несколько шагов в сторону и загородил проход к машине.
– Чего ты хочешь? – хмуро спросила Олеся.
– Тебя! – четко и определенно ответил мальчик. – Одну тебя, Леся, и никого больше! Тебя навсегда! – Ее имя наконец легко и свободно сорвалось у него с языка. – Разве ты все еще не поняла этого? Я очень хочу, чтобы ты меня поняла в конце концов...
– Я только что пообещала Валерию Семеновичу, что никто ни о чем не узнает, пока ты не окончишь школу, – без всякой интонации сообщила Олеся. – Не нужно, по крайней мере, постоянно стоять возле здания. Только что здесь были девочки, они могут вернуться...
– Они не вернутся, – лаконично отрезал Карен, радуясь ее очевидному отступлению. – В принципе, я могу здесь и не стоять, но тогда я должен твердо знать, что могу в любое время, без звонка и приглашения, приходить к тебе. Ты должна дать мне слово!
Теперь он будет диктовать свои условия. И отныне так должно быть всегда.
Олеся бросила ему ключи от машины, которые он ловко, на лету поймал. Папа-Джангиров давно посадил сына за руль и купил права.
– Сегодня поведешь ты, – сказала она. – Я просто не в силах. Какой ужасный день, ничего не видно...
– Сегодня твой день, Леся, – уже совсем спокойно отозвался Карен, открывая машину. – Туман – это как раз ты и только ты.
Олеся с трудом улыбнулась.
– Наверное, в твоем наблюдении что-то есть...
Едва они начали ужинать, как в квартиру ворвалась Мэри. Карен не понял, как она сумела войти без звонка. Манекенщица расцеловала изумленную подругу и уселась за стол.
– Ты же собиралась уехать на месяц! – пробормотала Олеся. – А прошло чуть больше недели... Почему ты вернулась? Что-нибудь случилось?
– Абсолютно ничего! Все тип-топ! – весело махнула рукой Мэри. – Просто чертовски надоело! Я сегодня еле добралась до вас в этом паршивом молоке! – и она подмигнула Карену. – Привет, мальчуган! До чего же ты очарователен! Просто красавчик! Херувим!
Манекенщица выглядела еще блистательнее и ярче, чем раньше, казалось, она стала даже длиннее.
– Не хочешь ли ты поцеловать старую тетушку Мэри? – продолжала развлекаться ослепительная татарочка и погладила Карена по щеке. – Об этом мечтают многие мужчины.
Олеся постаралась спрятать улыбку в тарелку. Карен не сдвинулся с места. Он смотрел на манекенщицу обычным немигающим спокойным взглядом. Мальчик был как всегда уверен в себе.
– Боюсь, что я недостоин этой чести, госпожа Абдрахманова, – сдержанно отпарировал он. – Нос еще не дорос.
– Вот поросенок! – восхищенно щелкнула языком фотомодель. – А откуда ты знаешь мою фамилию, дружок?
– Кто же вас не знает, Мэри Умаровна! – снизошел до комплимента Карен. – Вы известны всей России и не только ей одной!
– Ну и подарочек ты себе завела, девушка! – снова с восхищением воскликнула Мэри. – Тебе не позавидуешь! А поначалу кажется, что он просто ягненок! Ну, тогда меня поцелует Полина! Эй, Полина, милая, скорее смотри, кто к тебе приехал!
Полина вихрем пронеслась мимо матери и вцепилась в гостью.
– Цыпленочек мой! Мое солнышко! Ребятеночек мой сладенький! – с умилением заворковала манекенщица, забыв обо всем.
Свое нерастраченное материнское чувство она в основном перенесла на Полину и по-настоящему тосковала, если долго не видела девочку.
– Ты знаешь, Олеся, я всегда мечтала родить Глебу дочку, – вдруг объявила Мэри. – Но так и не успела.
– У него уже есть две, – в замешательстве пробормотала Олеся. Ей было мучительно жаль Мэри. – И потом я не мечтаю еще об одной сестренке...
– Ну, это меня совершенно не касается! – заявила Мэри. – Да что теперь обсуждать...
Карен наблюдал за происходящим с иронической ухмылкой. Он еще многого недопонимал, и его просто забавляла фотомодель. Потом он взял вилку и нож и продолжил ужин. Пока будут звучать бесконечные "солнышки", все остынет, так что лучше не терять времени даром. Следом начала есть и Олеся, изредка обмениваясь с мальчиком улыбкой по адресу Мэри. Наконец восторженное словоизлияние манекенщицы стало ослабевать.
– Ты будешь с нами ужинать? – спросила Олеся.
– Нет, не хочу! – заявила Мэри. – Берегу фигуру. Я ее уже довольно давно ношу, такую худую и длинную, но почему-то никак не хочу с ней расставаться. Но я бы не отказалась выпить. Почему я не вижу ничего на столе?
Олеся покраснела. Карен был еще не в курсе ее пагубного пристрастия. Манекенщица встала, принесла початую бутылку и плеснула вино в три бокала. Но едва она подняла свой, на руку Олеси властно легла смуглая ладонь Карена.
– Ты не будешь больше пить, Леся, – тихо, но выразительно сказал он. – Я случайно видел тебя на днях на кухне...
– Да-а, – озадаченно протянула Мэри и поставила бокал на стол. – Тебе, девушка, действительно не позавидуешь. В доме новое правительство. Ну, ладно, я ведь заехала только узнать, как поживает Глеб.
Голос манекенщицы сразу изменился, интонация стала глухой и мрачноватой. Олеся пожала плечами и осторожно взглянула на подругу.
– А что ему сделается? Все нормально, как обычно. Ест свои апельсины...
– Я так и думала, – заявила Мэри. – Ты знаешь, он ведь нашел себе прибалтышку, по-моему, девку прямо с панели. Поля, милая, иди, детка, к себе, а ты, мальчуган, заткни уши! Какую-то тварь, которой едва минуло восемнадцать...
Карен фыркнул.
– А кто тут недавно рассуждал о сложностях и опасностях разницы возрастов? Кто это был, Леся?
– Помолчи, мальчуган! – приказала Мэри. – Дело совсем не в возрасте. Дело в том, что она просто легкомысленная дура, капризная потаскушка – неужели именно она нужна сейчас Глебу?
Олеся вытаращила глаза.
– Ну, то, что он не знает, что ему нужно, – давно известно! Но ты – и про легкомыслие!.. Прости, Мэри, у тебя такое заявление звучит очень смешно.
– Да, правильно, – согласилась фотомодель. – Я всегда утверждала, что серьезная женщина – это какой-то ужас! Что с ней делать-то, с серьезной, о чем говорить!
Олеся расхохоталась.
– Ты абсолютно нелогична! Как раз с серьезной и есть о чем говорить! Но папеньке нужно совсем другое...
– Правильно, детка, – вновь согласилась Мэри. – И никакой логики с меня больше не требуй. Кстати, я привезла тебе очередное творение Витковского. Посмотри, в каком-то богомерзком журнальчике! – И она с презрением швырнула Олесе на колени довольно красочное и вполне сносное издание. – Купила на отдыхе, чтобы развлечься. И развлеклась. Сразу сели все батарейки. Вирши называются "Откровение".
Олеся открыла журнал.
– Я знаю это стихотворение, но оно называется "Рейс в никуда". "Откровение" папа позже добавил в скобках.
– Но новый подзаголовочек гораздо ближе к истине и точнее отражает суть дела, – заявила Мэри. – А раз ты все уже знаешь, то дай прочитать мальчику, – и увидев, что Карен собирается возразить, быстро пресекла его попытку. – Только не говори, котенок, что ты этой чести тоже недостоин. Ни о какой чести здесь вопрос не стоит.
Олесю слегка покоробило. Хорошо зная недостатки отца, она его все-таки очень любила. Мэри сама схватила журнал и протянула его Карену.
– Читай, дружок, – сказала она с наигранным весельем. – Можешь вслух.
– У меня, к сожалению, нет никаких актерских способностей, – корректно сообщил Карен. – Поэтому прошу меня извинить, Мэри Умаровна, но читать я буду про себя.
– Да-а, – опять протянула Мэри, – палец тебе в рот не клади. Смотри, девушка, снова не обожгись, огонек горячий...
"Даже чересчур", – подумала Олеся, глядя, как Карен уткнулся в журнал, не замечая последних комментариев и наставлений фотомодели. Стихи показались Карену забавными, хотя, конечно, совсем не в его духе. Витковский действительно был в них предельно откровенен.
Лечу над океаном
С экранною звездой,
И я не слишком пьяный,
Не слишком молодой...
Везу такое диво
С собою высоко.
Ах, вся она красива
От попки до сосков!
Завоевать сумей-ка!
А я – завоевал.
Не из одной семейки
Я дочек воровал.
Да если б только дочек...
И жены хороши.
Но требуются очень
Они мне – для души.
Как хлеб и сигареты
И как глоток воды
Среда нужна поэту,
Обидно без среды.
Уют. В салоне кресла.
Снаружи – темь и мгла.
К тому же стюардесса -
Черт побери! – мила.
Но вдруг с небритой рожей,
Как ворон нелюдим,
Спросил какой-то: "Все же
Куда же мы летим?"
Карен негромко, с удовольствием засмеялся.
– Тебе понравилось? – встрепенулась Мэри и прикусила свой длинный яркий ноготь. – Ты бы тоже, наверное, хотел так же полететь в никуда?
Карен удивленно поднял брови, непроизвольно скопировав манеру Олеси.
– В никуда? Нет, это невозможно. Я никогда бы не полетел в никуда, – он выделил интонацией слово "никогда". – У меня всегда должен быть четко определенный, раз и навсегда избранный маршрут. И никаких вопросов о цели полета и сомнений о месте назначения.
– Ух, какой же ты умница! – опять пришла в восторг фотомодель. – Только попробуй выдержать свой маршрут без изменения, лапушка, хотя бы лет до тридцати, тогда посмотрим и поговорим.
– А тут нечего смотреть и не о чем говорить, – отрезал Карен. – Я своего добьюсь.
Олеся и Мэри украдкой переглянулись.
– Да-а, девушка, – тихо протянула манекенщица, – каков подарочек... Ну, я оставляю вас, ребята. Сегодня, я чувствую, вам не до меня, увидимся позже.
Мэри встала, ровная и длинная, как вязальная спица, и небрежно бросила перед Кареном ключи от квартиры Олеси, которые получила очень давно.
– Возьми, мальчуган. Теперь они тебе значительно нужнее, чем мне. Я могу позвонить в дверь.
И Мэри ушла, независимая, гордая, не расстающаяся со своей дурацкой бравадой, несчастная и бесконечно оскорбленная человеком, которого никак не могла забыть...
Карен какое-то время сидел молча, не зная, что делать: взять ключи, как ни в чем не бывало, или вернуть их Олесе. Она изучала журнал с хорошо знакомым ей стихотворением отца чересчур сосредоточенно, будто хотела выучить наизусть. И Карен взял ключи. За сегодняшний день ему бросали их уже второй раз. Волшебный, сказочный, туманный день по имени Олеся...
Незаметно стемнело. Полина тихо и неслышно ушла спать, перед этим еще раз вежливо напомнив Карену о его обещании принести на днях Сонечку. Карен и Олеся долго сидели в полумраке, не произнося ни слова, не шевелясь, боясь потревожить хрупкое равновесие, которое наконец наступило.
Мальчик не выдержал первым, вскочил и поднял Олесю на руки. Она была почти невесомая – цветочный лепесток или перышко птицы – и смотрела усталыми озерными глазами. На Карена глядела сейчас женская неприкаянность, надломленность, тайное, безмолвное отчаяние, словно когда-то Олеся больно ударилась – и следа от ушиба давно нет, а память все хранит в себе страшное впечатление о том давнишнем, вроде бы пережитом, но до сих пор остром, как ожог, страдании.
– Ты будешь моей женой! – объявил Карен. – Ты ведь будешь моей женой?
Впрочем, ответа ему не требовалось. Он сам все прекрасно знал. На него печально, укоризненно смотрели горькие, несвадебные совсем глаза... Но Карен уже отлично владел новым положением. Иначе ничего бы не получилось. И не получится в дальнейшем, если не надеяться только на самого себя.
Олеся и в постели с удовольствием передала инициативу Карену. Ее лицо с плотно сомкнутыми веками было доверчиво и покорно запрокинуто перед ним, тонкая шея и худые торчащие ключицы вызывали жалость и нежность, от которых хотелось без конца целовать детские узкие косточки... От его поцелуев она сразу начинала стонать, бормотать, что-то приговаривать или просто долго тянуть одну и ту же букву "а". Это восхищало Карена, пытавшегося разобрать хоть что-нибудь в хаосе бессвязных слов и звуков.
– А ты, оказывается, поешь, – сказал он два дня назад.
– Тебе не нравится? – неуверенно спросила Олеся.
– Нет, что ты! – Карен даже удивился.
Сонечка тоже всегда говорила, только совсем другое. Она произносила вполне осмысленные ласковые слова и коротенькие обучающие фразы: "Положи руку вот сюда", "Поцелуй здесь и здесь". Никакого восторга у Карена они не вызывали.
Но сегодня среди милого сумбура слогов вперемежку со стонами внезапно прорвалось одно четко и чересчур не вовремя сказанное слово.
– Валерий... – простонала вдруг Олеся.
Карен окаменел. Всякое желание пропало. Она сказала: Валерий... Валерий Семенович...
Тяжелое, нехорошее, темное удушье стало подбираться к горлу и собралось там комом, который нельзя ни выплюнуть, ни проглотить. Карен в бешенстве, в ярости, совершенно не владея собой, схватил Олесю за плечи. Он встряхнул ее с чудовищной силой и мог, наверное, просто сломать пополам. Он готов был сомкнуть пальцы на тоненьком горле и сжать их...
"Я сейчас убью ее, – в припадке ненависти подумал Карен. – Так ей и надо, суке, потаскухе, распутнице: она не того заслужила! Что я делаю?! Я же могу убить ее..."
На худой шее Олеси уже заплывали синевой пятна от его пальцев, дышала она с трудом, хрипловато, но не произносила ни слова, не жаловалась и не плакала. И это было страшнее всего. И раскаяние Карена вновь сменилось взрывом негодования.
– Если я еще раз услышу от тебя это имя, ты больше никогда меня не увидишь, – жестко отчеканил он. – Я сейчас виноват перед тобой, но я не в состоянии его слышать, тем более сейчас... Я не могу, понимаешь?! И я за себя не отвечаю, если это повторится хотя бы раз!
– Не... повторится... – еле слышно пролепетала Олеся.
И снова наступило молчание, гнетущее, давящее, невыносимое. Карен сидел, привалившись боком к стене. Он действительно многое недооценивал и недопонимал в своем таком, казалось, мирном и определенном будущем. У него ведь сейчас было только оно одно, а у женщины, лежащей рядом с ним, существовало еще и прошлое... И в нем можно захлебнуться, завязнуть навсегда, если разом не оборвать все связи и ниточки, привязывающие ее к ушедшим. Иначе не получится.
Он встал и прошелся по спальне. Ковер под ступнями был теплый, пушистый, напоминающий домашний уют его комнаты. "Проклятый день", – подумал Карен и опустился на корточки перед постелью.
– Ты замечательно умеешь мурлыкать, Леся... Ты помурлыкаешь мне сегодня?
День был совершенно белого цвета, таким, что хотелось брызнуть в его размытое однообразие чем-нибудь цветным и ярким. Точно такой же стала наступившая ночь, расцвеченная, правда, рекламой и фонарями, но тоже довольно бледными и расплывающимися в молочном тумане. Липкий, мокрый, он обволакивал и втягивал под свой непрозрачный купол все вокруг, превращая город в волшебную сказку. Это были день и ночь Олеси. Во всяком случае, так утверждал Карен.
7
Сон оказался цветным, остросюжетным, с роскошными трюками. Очевидно, в нем предполагалось две серии, но на самом интересном месте его прервал неожиданно громкий разговор родителей прямо возле дверей спальни старшего сына. Их явно тянуло на скандал.
"Чтоб вас волки съели", – без всяких сантиментов пожелал Карен любимым папе и маме.
– Ашот, за что ты надо мной издеваешься? – нервно спросила Маргарита. – Почему ты не обращаешь никакого внимания на ребенка?! Он без конца возвращается утром! Сегодня он опять проспал занятия, вон, полюбуйся! Или тебя больше не интересует судьба сына?
– Рыжая, – ласково поинтересовался Ашот, – объясни мне, пожалуйста, почему все женщины так любят выяснять отношения? И давай лучше уйдем отсюда, мы разбудим мальчика.
"Уже разбудили", – сонно подумал Карен.
– Насчет всех мне ничего неизвестно, и я выясняю не наши с тобой отношения, а твои отношения с сыном! Я не спала всю ночь! – возбужденно заявила Маргарита.
– Я тоже, – легко соврал Ашот. – Всех слонов пересчитал, и все без толку!
Голоса стали удаляться и стихли в отдалении, за стеной.
"Почему отец не уехал по делам? – размышлял в полусне, не открывая глаз, Карен. – А учебу действительно пропускать нельзя. Я здорово расслабился. Столько спать утром не обязательно, вполне достаточно одной ночи за два дня".
Он с трудом встал и осторожно, на цыпочках, проскользнул в ванную, поцеловав по дороге любимую Дусю. Ударили холодные тугие струи, побеждая ночную усталость и тяжесть прерванного сна. В дверь ванной осторожно постучали. Отец...
– Я хотел бы с тобой поговорить после завтрака, если можно...
– Да, папа, – охотно отозвался Карен. – Я сейчас...
Быстро все прожевав и снова чмокнув в морщинистую щеку просиявшую Дусю, мальчик явился в кабинет отца. Ашот сидел за столом, рассматривая свои руки. Увидев сына, он улыбнулся и пересел на диван, приглашая сесть рядом.
– Я хотел бы поговорить с тобой... потому что мама очень волнуется, да и мне, по правде говоря, тоже многое сейчас не понятно...
– А что тебе непонятно? Я постараюсь объяснить.
– Да, пожалуйста, – кивнул Ашот. – Мне кажется, что сейчас под угрозой твоя учеба. Я отлично сознаю, что ты взрослый и, очевидно, проводишь ночи не в баре с друзьями. Я правильно понял?
Джангиров внимательно взглянул на сына. Если бы он обладал даром проникать туда, куда войти не мог никто, он бы увидел в темных глазах маленькую учительницу, рассеянную, с небрежно заколотыми и постоянно распадающимися волосами, которые она без конца тщетно поправляла. Но даже Ашот с его врожденной интуицией и способностью читать чужие мысли был неспособен на такое.
Сын стал мужчиной. Значит, пришло его время, и напрасно Марго устраивает истерики по этому поводу: она все еще видит в Карене малого ребенка, который держится за ее юбку. А он давным-давно держится за другую.
Ашот вздохнул и улыбнулся. Как недавно это было: юная, трепетная, смущающаяся Маргарита, его рыжий ангел на все времена, свадьба, рождение сына... Словно все случилось и произошло вчера, а сегодня взрослый, уже никакой не мальчик, сидит перед ним и очевидно, не желает вести никаких разговоров и откровенничать, когда его где-то ждут... Но Карен ответил как всегда четко и лаконично:
– Ты все правильно понял, папа. Я действительно бываю у женщины. Ну и что? Учеба не пострадает: я окончу школу и поступлю в университет – своих планов я никогда не меняю, ты знаешь.
Ашот это знал, однако его тоже, как Маргариту, настораживало поведение сына. Казалось, что здесь не обычное первое увлечение, которое свободно приходит и уходит, как приходит и уходит каждый день солнце. Такие короткие влюбленности в виде разрядки сменяют одна другую иногда довольно длительное время, пока наконец случайный взгляд на улице вдруг оказывается на редкость внимательным и серьезным... И больше уже не требуется смены впечатлений, а ты нуждаешься лишь в долгом продолжении нечаянной встречи.
Почему-то Карен сразу избрал последний вариант, миновал все промежуточные, и это пугало Джангирова-старшего, напрочь забывшего, что когда-то он сам поступил точно так же. Он ощущал в сыне слишком счастливое, устойчивое спокойствие, чересчур очевидную безмятежность, – здесь и таилась опасность. Как бы мальчик, не имея ни малейшего опыта, сгоряча не наломал дров. Но костер разожжен, он горит ровным пламенем – значит, дрова туда заботливо подкладывают...
Журналист помолчал, тихонько постукивая пальцами по бархатной диванной подушке и удивляя подобной отрешенностью Карена.
– Я не хочу вмешиваться в твои личные дела... Но девочки появляются и исчезают. До поры до времени не воспринимай их серьезно. Я боюсь за тебя...
Сын громко засмеялся.
– Ты призываешь к легкомыслию? Разве такими должны быть родительские наставления? Хотя, может, они как раз такими и должны быть. Но дело в том, что она совсем не девочка и никогда никуда от меня не уйдет. Отныне и навеки!
Ашот вздрогнул и нервно забарабанил пальцами по дивану. Да, с Кареном теперь не соскучишься! Кто мог предугадать, что его идеальный во всех отношениях мальчик преподнесет подобный сюрприз?!
– И что ты собираешься делать? Надеюсь, ты посвятишь меня и маму в свои планы?
– Конечно, – весело сказал Карен. – Прямо сейчас, если хочешь. Зачем мне что-то от вас скрывать? Просто я люблю эту женщину и буду любить всегда. Это моя учительница, Олеся Водяная, Олеся Глебовна. И я собираюсь на ней жениться, как только будет возможно. Когда я могу жениться, папа? В шестнадцать?
Ашот был абсолютно не готов к подобному разговору.
– Карен... ты серьезно? – прошептал он, чувствуя, что теряет почву под ногами.
– Серьезнее не бывает! – отозвался сын. – Так когда я могу жениться?
Ашот и понимал, и отказывался понимать. Никакие строгие приказы успокоиться, взять себя в руки и хладнокровно, обстоятельно убедить сына в его заблуждении не помогали. Да он и не сможет ни в чем убедить уверенного в себе и целиком поглощенного первым и, видимо, серьезным чувством мальчика. Карен неожиданно самостоятельно распорядился своей жизнью. Она была его личным достоянием, а он сам никогда не был ничьей собственностью, в том числе и родительской.
Ашот искренне пожалел жену: как она перенесет чудовищное известие? И как он сумеет ей все рассказать? Чуткий Карен догадался обо всем и предложил с подкупающей добротой и заботой:
– Маме я могу рассказать все сам. Так будет, наверное, лучше. Но вы, в свою очередь, должны предоставить мне полную свободу в обмен на мое обещание учиться.
Джангиров-старший мучительно размышлял, что теперь делать. Прежде всего, ни в коем случае не разрушить дружеских отношений с сыном, не потерять его доверия, найти компромиссное бескровное решение. Какое? Не разрешить же ему в самом деле спать с учительницей, а потом преспокойно на ней жениться?! Ни он, ни Маргарита никогда не согласятся на это, как бы они ни любили Карена. Где же подходящий вариант? Такая нелепая честность старшего сына... Лучше бы он обманул, соврал что-нибудь... Что за дикие мысли приходят ему в голову!
– Давай позовем сюда маму, – продолжал Карен. – Пусть она тоже все узнает от меня сейчас.
"Пусть, – равнодушно подумал Ашот. – Теперь совершенно безразлично, когда, кто и как все узнает..."
Он встал и открыл дверь в коридор. Марго бродила от стены к стене и, увидев мужа, остановила на нем испуганный вопросительный взгляд.
– Не волнуйся, рыжая, – сказал Джангиров, чтобы хоть что-нибудь сказать. – Будем надеяться, все образуется... Карен хочет сам тебе рассказать обо всем.
– Обо всем – это о чем, Ашот? – прошелестела Маргарита. – Что-нибудь очень страшное, да?
– Ничего страшного, – вздохнул муж. – Кроме того, что мальчик вырос, а мы с тобой почему-то не заметили. Как большинство родителей... Только, умоляю, не впадай в панику, этим ты ничем и никому не поможешь, здесь нужно все решать как-то иначе...
Окончательно замороченная, перепуганная Рита робко вошла в кабинет и с тревогой взглянула на сына. Он широко улыбался, полностью убежденный во взаимопонимании.
– Мама пришла, как ты хотел, – сказал Ашот, усаживая жену рядом с собой. – Расскажи ей... как-нибудь... поосторожней...
Предостережение отца Карен проигнорировал. Он не желал понимать ничьих тревог.
– Мама, я хочу, чтобы ты больше ни о чем не беспокоилась, – с безрассудной смелостью начал Карен. – Со мной все хорошо и даже отлично. Учиться я не брошу и поступлю, как ты мечтаешь, в университет. Только параллельно с университетом я собираюсь жениться. Весной я окончу школу, и тогда...
Маргарита содрогнулась от ужаса. Ее ребенок, ее крохотный мальчик с теплыми лапками, ее самая дорогая частичка уходит от нее! Куда, к кому, для чего? Неужели она теряет его сейчас – почему, зачем? Нет, так просто и легко она его ни за что не отдаст, она его не отпустит от себя ни на шаг – своего маленького мальчика, темноглазого и привязчивого, как щенок. И Маргарита нанесла первый удар, заодно подставив и мужа, который явно не хотел решительных действий.
– Разве папа согласился на твой новый образ жизни? А вопрос о браке просто рано обсуждать: тебе еще только пятнадцать.
Карен нахмурился, улыбку сразу стерло с его лица.
– Мне надоело без конца слышать о том, сколько мне лет. Я и сам прекрасно это знаю. Кстати, вашего согласия ни на что не требуется: я просто поставил вас в известность – и больше ничего.
Такой наглости не выдержал даже Ашот.
– По-моему, ты чересчур много на себя берешь, – заметил он, поглаживая вздрагивающие пальцы Маргариты. – И несколько рановато. Ты просишь не говорить больше о твоем возрасте, и это справедливо. Но все же, прости, Карен, сколько же лет твоей избраннице? Просвети нас с матерью.
– Двадцать семь, – небрежно уронил Карен, делая им великое одолжение. – Прекрасный бальзаковский возраст...
Ладонь Маргариты в руках Джангирова стала ледяной. Он в тревоге посмотрел на жену и увидел побелевшее и сразу осунувшееся постаревшее лицо.
– Тебе плохо, рыжая? Что-нибудь дать?
– Ничего не нужно, Ашот, – прошептала она. – Тут уже ничем не поможешь...
Маргарита сказала правду. Карен смотрел непроницаемо и равнодушно. Он был сделан из камня, в сравнении с которым проигрывал даже несгибаемый журналист.
Ашот встал и начал отмеривать шагами кабинет.
– Давай все же определимся. Я не разделяю твоего настроения и не думаю, что для тебя полезно и разумно продолжать вести подобный образ жизни, который ты нам с мамой сейчас предлагаешь одобрить.
Карен удивленно поднял брови, вновь непроизвольно и незаметно для себя повторив манеру Олеси.
– Всегда вести себя разумно невозможно. А иногда просто необходимо стать очень неразумным и совершенно неуправляемым. На время, конечно. О вашем согласии я уже говорил, зачем повторяться? Оно мне не требуется.
Когда-то Маргарита гордилась, что у нее такой умный, талантливый, целеустремленный сын. Теперь ее колотила нервная дрожь от его холодного, трезвого ума, от его ледяного тона. Ашот молчал. Дипломат от природы, он привык не отступать, даже натыкаясь на глухую стену, и обычно всегда настойчиво и вежливо ломал сопротивление, не применяя грубой силы. Но здесь действие было равно противодействию, словно журналист боролся сам с собой, пытался победить свою волю... Он продолжал молча ходить по комнате из конца в конец. Маргарита следила за ним с последней робкой надеждой: ведь должен же муж придумать что-нибудь! Ашот покусывал губы, изредка посматривая на замкнувшегося, мрачного Карена. Еще совсем недавно мальчик был так безмятежен... Как легко погасить человеческую радость! И имел ли Ашот право грубо и неосторожно вмешиваться в жизнь сына? Но разве можно с ходу, запросто разрешить ему делать все, что заблагорассудится?
Размышления прервал Джангиров-средний. Он молча встал и пошел к двери, прямой, независимый, отгородившийся от мира и, прежде всего, от родителей, своей первой любовью.
– Ты куда? – спросил, закипая, Ашот. – Мне кажется, мы не договорили...
Он чувствовал себя совершенно беспомощным.
– Мы вполне договорили, не договорившись ни о чем, – прохладно отозвался Карен. – И я теперь полностью свободен и никаких замечаний на мой счет, когда бы я ни вернулся домой, прошу не делать. А вообще, я могу не возвращаться. Если вам удобнее, чтобы я переехал, я отчалю немедленно.
