Текст книги "Что мне делать без тебя?"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Валерий кивнул, соглашаясь.
– Да, я не могу ни в чем тебя упрекать: прошлое ворошить бесполезно. И даже опасно. Посиди со мной еще немного, у нас есть в запасе время.
Они снова затихли. О стекло с размаху ударился жук и быстро полетел прочь. Ветер тормошил верхушки деревьев.
– Какой спокойный город! – прошептала Олеся.
– Очень спокойный, – согласился Малахов. – Не то что Москва. Напрасно я все это затеял, Олеся. Я не могу теперь расстаться с тобой.
Он произнес последнюю фразу так ровно, что Олеся в страхе отпрянула и вжалась в сиденье. Она хорошо знала, что значит чересчур бесстрастный тон Валерия.
– Ты останешься со мной, – размеренно, невозмутимо продолжал он. – Навсегда. Я больше тебя от себя не отпущу. Для этого я и вызвал тебя. Здесь очень спокойный город, и здесь нам будет значительно лучше, чем в безумной Москве. Здесь нет сумасшедших темноглазых мальчиков с неуравновешенными страстями. Здесь все аккуратно взвешено и отмерено. Ты никуда не улетишь завтра. И сегодня ты не уедешь в Штутгарт. Я все давно рассчитал и обдумал, а потом написал тебе. Полина уже большая, и там есть Глеб. Я не могу без тебя, Олеся, и если ты знала об этом, то зачем же тогда прилетела ко мне через Европу по первому зову?
Она молчала, совершенно раздавленная происходящим. Почему она все-таки никогда не думает ни о чем? Во рту стало сухо.
– Валерий, – несмело начала она, – Валерий...
Он задумчиво смотрел на нее. Сейчас они поедут к нему. Да, он совершит преступление, которое преследуется законом: умыкнет чужую жену, вдобавок, подданную другого государства. А наплевать ему на все государства! Пусть потом закон осудит его, глядишь, все и обойдется! Присяжные будут растроганы столь удивительной историей, а немецкие и российские дамы обольются слезами. И что значит какой-то ничтожный закон по сравнению с человеческим чувством? Только оно – единственный непреложный закон на Земле. Валерий все рассчитал и обдумал. Присяжные его оправдают.
Олеся замолчала.
– Значит, ты согласна! – утвердительно сказал Малахов и включил зажигание.
– Валерий! – в смятении крикнула она и положила руку на руль. – Постой, Валерий! Это невозможно...
Тихо гудел включенный двигатель. В стекло билась муха. Малахов опустил голову на скрещенные пальцы и закрыл глаза. Это невозможно, Валерий...
– Я просто хотел отвезти тебя в Штутгарт. Еще несколько часов рядом с тобой, – сдержанно сказал он и улыбнулся. – Почему ты так испугалась, Олеся?..
Карен встречал жену на аэродроме. Он внимательно следил за пассажирами, тихонько насвистывая и перекатывая во рту любимую жвачку. Что-то сильно не понравилось Джангирову в походке и лице Олеси. Она шла ему навстречу, волоча сумку почти по земле. Может быть, просто очень устала с дороги...
– Я вернулась, Карен, – без всякой интонации сказала любимая, останавливаясь рядом.
– А что, – с живейшим интересом спросил он, не поворачивая к ней головы и выплевывая жвачку, – была вероятность не вернуться?
Олеся опустила сумку на землю и безучастно посмотрела вверх. Никогда не вызывай призраков... Над Москвой висело неправдоподобно синее летнее небо.
14
«Богородица дева, помоги мне!» – шепнула Олеся.
Богоматерь смотрела на нее с иконы строго и сочувственно. Она одна умела сострадать. Олеся медленно вышла из церкви, куда часто приходила помолиться за Полину. Дочка выросла и постоянно вносила в дом все новые и новые трудности.
– Какое на тебе несметное количество грехов, раз ты их без конца отмаливаешь, – насмешливо сказал недавно Карен. – А я даже не подозревал о них!
Олеся не ответила. Она сидела в кресле с ногами и думала о дочери. Ей исполнилось шестнадцать лет. Столько же, сколько было Карену в страшный, едва не сломавший их год. Теперь Полина спокойно, методически пробовала сломать свою жизнь, а заодно и жизнь матери.
– Мы продолжаем играть в теннис? – поинтересовался Карен, перебирая книги на столе. – По-моему, она заигралась. Но, в конце концов, каждый играет во что хочет. Хотя мне жалко Левона. И Полю тоже. Эта игра ей не по плечу. Он ей не подходит.
Он – тренер, у которого Полина брала уроки тенниса.
– Я его даже ни разу не видела, – грустно сказала Олеся.
– Что для тебя вовсе не обязательно, – мельком взглянув на нее, отозвался Карен. – Впрочем, хорошая мысль: стоит пригласить его в гости. А заодно Глеба. Пусть он потолкует с теннисистом, у него беседа получится лучше, чем у тебя.
– А ты не хочешь?
– Ну, нет, уволь! Могу только подключиться по ходу действия. Прости за откровенность, Леся, но кажется, она давно с ним спит, а ты спокойно сидишь в своем кресле!
– Интересно, а что, по-твоему, я должна делать? – вспылила Олеся. – Насчет приглашения я все прекрасно поняла! Кстати, помнится, когда-то ты был категорически против вмешательства родителей в дела детей!
Карен засмеялся и покачался на носках.
– Ну, времена меняются! Кроме того, сейчас речь идет о девочке, а это совсем не то, что мальчик, – И он, лукаво подмигнув, издевательски посмотрел на жену. – Ты хоть немного представляешь себе разницу между ними? Или стоит тебе кое-что объяснить?
– Немного – представляю! – недовольно сказала не расположенная к шуткам Олеся. – И немного догадываюсь о том, что ты собираешься мне поведать!
– Ничего особенного! – живо поблескивая глазами, сказал Карен и сел на пол. – Ты по обыкновению ничего не видишь дальше своего носа. Извини. Научить тебя анализировать и рассуждать невозможно.
– Потому что учитель отвратительный! А был бы другой на твоем месте...
Карен угрожающе поднялся с ковра.
– Это кто же собирается занять мое место? Оно, кажется, еще не вакантно! Что на сей раз родила твоя богатейшая фантазия? – Он был прирожденным актером и даром перевоплощения владел в совершенстве. Карен подошел к Олесе вплотную, опустился на колени и сильно сжал в пальцах ее запястья. – Значит, претендент имеется? И она морочит мне голову теннисистом! А куда ты собираешься деть меня, дорогая?
Он играл, как всегда, вдохновенно, радостно, с полной отдачей, вовлекая в свою игру всех присутствующих.
– Карен, – Олеся старалась не засмеяться. – Я тебя очень прошу, перестань дурачиться! Встань! Все слишком серьезно!
– Конечно, серьезно! – согласился с ней Карен. – Искать мужу замену – крайне ответственное занятие! То-то ты притихла в последнее время, даже перестала менять туфли! Я давно вижу, что дело нечисто!
Олеся не выдержала и фыркнула.
– Прекрати немедленно, а то укушу!
– Пожалуйста! – с готовностью согласился он, низко склонившись перед ней. – Куда изволите? Можно заодно что-нибудь еще...
Взгляд у него стал мечтательным и застывшим.
– Карен, уймись! – пробурчала Олеся. – Сейчас придет Полина.
– И вот так всегда! – вскакивая на ноги, закричал он. – Стоит мне только чего-то захотеть, сразу же: сейчас придет Полина! В конце концов, нам с тобой нужно жить отдельно, потому что больше так продолжаться не может. Проблема решается за один день! Я давно собирался тебе это сказать. Ты опять не хочешь рассуждать, Леся. Разве непонятно, что девочка выросла?
Олеся сидела неподвижно, опустив голову с рассыпающимися волосами. Конечно, Карен прав. Но тогда Полина уйдет окончательно... Джангиров снова сел на ковер.
– Значит, теперь я буду тебе втолковывать аксиому, которую когда-то внушал своим родителям. Сама ты ничего не понимаешь точно так же, как они. Дети всегда должны уходить, – медленно, останавливаясь на каждом слове, отчеканил Карен. – Слушай меня внимательно, Леся: дети! всегда! должны! уходить! С этой неизбежностью нужно смириться, и ее необходимо понять.
– Ты непоследователен! Кто мне только что объяснял, будто девочка не то же самое, что мальчик? – поймала его на слове Олеся.
Карен улыбнулся.
– Все-таки ты можешь соображать, когда хочешь! Но здесь разницы нет: уходить должны все – и девочки, и мальчики. И плохо, когда они так не делают. Давай поговорим сегодня с Полиной и предложим ей снять квартиру. Мне кажется, она давно этого хочет.
Олеся тяжело вздохнула. Карен, конечно, был прав.
Полина не ощущала прочной связи с матерью. Только иногда ее охватывала мучительная боязнь остаться в одиночестве, и тогда она в исступлении цеплялась за мать, за Глеба, даже за Карена, к которому просто привыкла, но которого не любила никогда. С Левоном все было значительно сложнее. Здесь она сама не понимала себя, не умела отделить привычку детства от настоящего чувства. Полина всегда жила обособленно, на свой лад, не вникая в мир существующих рядом людей. Мать была постольку-поскольку: она успокаивала, помогала, лечила. Она иногда избавляла от навязчивой тоски, но сейчас ей удавалось это все реже. Олеся начала предлагать Полине таблетки, от которых дочь категорически отказывалась, хотя понемногу склонялась к мысли, что лекарства необходимы: без них ей не выкарабкаться.
Полина не любила вспоминать детство. Отца она не помнила, он ею никогда не интересовался. Надолго сохранился в памяти Валерий, но он тоже бросил их. Отдалился Глеб, который так и не смог после гибели Мэри преодолеть внутреннюю неприязнь Олеси, ослабевшую, но не исчезнувшую с годами. Полиной никто никогда толком не занимался. Правда, она всегда вела себя так, что казалось, ни в ком не нуждалась. Но если бы кто-то постучался и вошел в ее комнату с тем же интересом, с каким раньше входил Валерий – он один, и никто больше! – Полина охотно и радостно метнулась бы навстречу. Так произошло, когда в доме появился Левон, но дальше... Он оказался полностью выясненным за несколько месяцев и стал неинтересен Полине. Простой, открытый, бесхитростный мальчик не отличался ни яркостью, ни своеобразием, ни силой характера.
Больше никто так и не появился. Поэтому Полина целиком ушла в себя и не пыталась изменить ситуацию. Чаще всего сейчас она задумывалась над тем, что такое любовь. Слово было, как ядро ореха, глубоко запрятано под толстой скорлупой. Почему маму любил Валерий, а потом – Карен? И она их... Однажды, очень давно, Полина спросила об этом у матери.
– Вырастешь – поймешь! – отмахнулась от нее занятая своими мыслями Олеся.
Самая страшная фраза детства: "вырастешь – узнаешь". Ужасная формулировка.
Позже Полина настойчиво пробовала добраться до сокровенного, подлинного смысла непонятного слова. Незнакомое понятие, суть которого постичь было необходимо как можно скорее, не отпускало от себя ни на шаг. Исподлобья она изучала мать, Карена, Левона, Мэри... Пыталась анализировать, вычислять, находить сходство и различие в их поведении, словах, поступках. Пробовала разгадывать их настроение и желания по выражению глаз, улыбкам, движениям... Она училась понимать их и чем больше постигала эту науку, тем ближе подходила к манящей загадочной истине. Остро не хватало только собственного опыта.
Полина невзлюбила мать с того мгновения, когда открыла для себя правду любовных отношений. Она вспомнила Валерия и его отъезд, напоминающий бегство... На смену в дом явился Карен. Полина встретила его без удивления, словно давно хорошо знала, на что способна ее мать: она и не такое может выкинуть! Но с исчезновением Валерия пропала единственная ниточка, соединяющая Полину с миром. Она навсегда ушла в свой собственный. И вела себя, по меньшей мере, странно.
– Остановите у тех красных огней, пожалуйста! – попросила она как-то водителя такси.
– До сих пор они назывались светофором! – сказал шофер и с большим интересом осмотрел Полину с ног до головы.
– Разве это продают в супермаркете? – спрашивала она Левона, рассматривая банку консервированных ананасов.
– Да мы с тобой сколько раз их там видели! – смеялся Левон. – Ты что, забыла?
– Забыла, – равнодушно отвечала Поля.
В своей комнате она пела, смеялась, разговаривала сама с собой. Сначала Олеся, прислушиваясь к ней, сжималась от ужаса, но потом привыкла и перестала обращать внимание. Обедая или ужиная с матерью и Кареном, Полина не слышала и не видела их. Обращаться к ней приходилось по два-три раза: Поля сидела, апатично уткнувшись в свою тарелку, которую тоже, впрочем, не слишком замечала.
Когда-то пятнадцатилетний Карен быстро понял все и стал относиться к ее поведению как к самому обычному: иначе было невозможно. Левон вообще не находил в Полине ничего странного и противоестественного. Он тоже, как старший брат, безоговорочно принял ее такой, какой она была, с одной лишь разницей: брат хорошо знал, какой она была, а Левон – нет.
И сейчас, когда Полине исполнилось шестнадцать и она уже, вероятно, с упоением занималась любовью, Карен отлично понимал, чем опасно ее отделение от матери. И все же... Серьезной проблемы, на его взгляд, это не представляло, а ежедневно наблюдать, как Олеся то и дело вздрагивает от его поцелуев и испуганно смотрит на дверь... Нет уж, увольте! И Карен, конечно, безошибочно угадал про занятия Полины. Она спуталась с теннисистом через две недели после начала тренировок.
Стас нисколько ей не нравился. Просто не казался неприятным – и все. Полину томило любопытство, оно сжигало, донимало ее. Ей было интересно, а интерес может стать навязчивым до изнеможения, если не найти способ его удовлетворить. Способ она нашла и, естественно, ожидала теперь спокойствия. Однако этого не произошло. Стас часто приходил в ее новую квартиру и вскоре стал чем-то вроде неодушевленного предмета. Он, правда, смеялся, говорил, ел, обнимался, но был слишком далеко от нее. Увидев ее мгновенное и резкое охлаждение, Стас страшно удивился: он считал себя замечательным мужчиной и чтобы какая-то сопливая девчонка, которая отдалась ему почти сразу же, к нему остыла?! Нет, такого с ним еще не бывало! Тренер был искренне возмущен и серьезно обеспокоен. В чем дело? Он ее не устраивает? Полина не развеяла его сомнений. Возможно, устраивает, возможно, нет, она сама ничего не знает об этом.
– То есть? – не понял он. – Ты не хочешь со мной разговаривать?
– О чем с тобой можно разговаривать? – безразлично спросила Поля. – С тобой можно только развлекаться.
– Тебе этого мало? – запальчиво спросил оскорбленный в своих чувствах теннисист.
Полина посмотрела с беспредельным удивлением.
– Этого каждому мало, – объяснила она, как ребенку. – Нужно кое-что еще, но ты, видно, ничего подобного не понимаешь.
Быстро зашедшие в тупик отношения, тем не менее, продолжались. Полина вообще оказалась неспособной начать что-либо самостоятельно и самостоятельно оборвать. Она безвольно и равнодушно следовала за течением событий.
Двигалась Полина заторможенно, вяло, профессионально отработанной походкой манекенщицы – память о Мэри. Рассеянная, блуждающая, размытая улыбка постоянно бродила по ее лицу, не затрагивая глаз и ничего не выражая. Мимикой она не владела, редко использовала слух и зрение, еще реже обращалась к остальным чувствам и предпочитала одно лишь ей ведомое шестое. Полина не интересовалась ни учебой, ни работой, ни своей будущей профессией. Ее не волновало, чем она будет заниматься: не все ли равно? Она безмятежно играла целыми днями в теннис. Все качества матери были в ней гипертрофированы и доведены до предела. Казалось, еще чуть-чуть – и они перейдут границу допустимого. Что произойдет тогда, Олеся думать боялась. Ее тихая, незаметная, не доставляющая в детстве ни забот, ни хлопот девочка...
Олеся уступила настойчивому требованию Карена и отделила Полину. Стоило также принять его второй совет и пригласить теннисиста в дом. Олеся решила поговорить с отцом, которого в последнее время видела редко. Глеб очень ей обрадовался.
– Девочка моя, – ласково сказал он, внимательно глядя из-под очков, – я так давно не сидел с тобой рядом! Ты бы хоть иногда снисходила до отца и забегала к нему на полчасика.
– Я постараюсь, – Олеся почувствовала себя виноватой. – Мне нужно поговорить с тобой о Полине.
Глеб досадливо поморщился.
– Я люблю Полину, моя девочка, но не люблю о ней беседовать. Это больная тема. Ну раз уж ты приехала, давай попробуем. – Отец подвинул Олесе блюдо с фруктами. Юрате в доме давно не было видно, и Олесю такое положение дел устраивало. – Так что же происходит с Полиной? Ты восхитительно выглядишь! Видимо, отсчет твоих лет странным образом двинулся в обратную сторону.
Олеся отмахнулась. Сейчас ей не до комплиментов.
– Полина выросла! – торжественным тоном сообщила она.
– Да что ты говоришь?! Какое удивительное открытие! – Глеб сдвинул на нос очки. – И как давно ты это обнаружила?
Олеся возмутилась.
– Перестань смеяться, папа! Ты на редкость похож на Карена: там один, здесь другой! Вы оба мне смертельно надоели!
– Подобная проблема решается очень просто, – объяснил поэт. – Надоевшие вещи выбрасывают! Сначала одну, потом другую.
– Ну, хватит! – закричала Олеся. – С вами просто невозможно разговаривать! Полина спуталась с тренером по теннису, и я не знаю, что делать!
Глеб удивился по-настоящему.
– А почему тебе всегда хочется немедленно вмешаться? На мой взгляд, это лишнее. Посиди спокойно, позанимайся собой и своими делами. Пусть он ее немного потренирует без тебя.
– Ты считаешь, что дочерью интересоваться не нужно? – запальчиво спросила Олеся.
Его дурацкие остроты доводили ее до неистовства.
– Видишь ли, моя девочка, ты и сама точно так же когда-то считала, – вполне резонно заметил Глеб. – И напрасно ты пересмотрела свою точку зрения. Как раз та была правильной.
– Карен тоже говорит, что вмешиваться не стоит, – мрачно буркнула Олеся.
– Ну, если даже Карен так говорит, я просто тебя не понимаю! – отец развел руками. – Купи себе новое платье! Если хочешь, я могу тебе его подарить.
– Я ничего не хочу! – крикнула Олеся. – Все только смеются! Ты сам прекрасно знаешь, что Полина ни о чем не рассуждает!
– Но ведь и ты тоже, – спокойно возразил Глеб. – Но я старался не лезть в твои дела.
– Ты плохо старался и очень даже возникал, забыл? – уличила его Олеся. – Но ты – это ты, а я – совсем другое дело! Каждый человек индивидуален!
– Жизнь, как я вижу, тебя ничему не научила! – философски заметил Витковский, покачав головой. – Ты по-прежнему пользуешься расхожими истинами и банальными аксиомами. Что такое твоя пресловутая индивидуальность? В сущности, ничего. Чувства и желания у всех одни и те же: каждый хочет есть, спать, любить, общаться, зарабатывать деньги, каждый хочет быть в тепле, мире, уюте и не болеть. Какая тут индивидуальность? Где она, покажи мне ее, если я сам никак не могу разглядеть!
– Ты все вечно упрощаешь и опошляешь! Человек выше своих потребностей!
– Какая чепуха! – поморщился Глеб. – А ты все постоянно усложняешь, моя девочка! Посмотри хоть один раз вокруг: ты сама действительно выше элементарных физиологических потребностей твоего Карена, а когда-то – Валерия? Сильно ты сумела над ними подняться, дорогая? И над своим желанием хлебнуть вина тоже. Надеюсь, все-таки бывшего... Или ты можешь не спать, не носить свои разноцветные тряпки и бусы? Что ты рассказываешь мне сказки? Какие еще могут быть проблемы у Полины в шестнадцать лет, кроме как трахнуться с мужиком, предварительно выпив? Вспомни, в конце концов, историю с Джангировыми. Неужели тебя и впрямь ничему не научила жизнь?
Отец смотрел неодобрительно и удивленно. Олеся покраснела и прикусила губу.
– Но Полина больна...
– Можно подумать, что ты нет! Большим психическим здоровьем нужно обладать, чтобы связаться с пятнадцатилетним мальчишкой!
– Папа, ты снова об одном и том же! Когда это кончится наконец? – в отчаянии прошептала Олеся. – Мы никак не можем найти с тобой общего языка. Все давно уже в прошлом...
– Ты имеешь в виду, что ему не пятнадцать лет? – прищурился Витковский. – Справедливо, но и тебе тоже не двадцать семь...
– Нет, с тобой просто невозможно разговаривать! – Олеся вскочила. – Больше ты меня здесь не увидишь!
Глеб встал и спокойно усадил ее на место.
– Выпей водички и успокойся! Давай начнем все сначала: значит, у Полины есть поклонник, который тебя по какой-то причине не устраивает. По какой?
Олеся заметалась в поисках ответа. Действительно, почему ей не нравится Стас? Оказывается, она даже не анализировала свое отношение к теннисисту. Отец внимательно посмотрел на нее.
– Следовательно, ты не знаешь. Пойдем дальше. Она собирается за него замуж?
– Нет, замуж она не хочет.
– Ну, моя дорогая девочка, ты просто зарвалась! Чего ты тогда мечешься? Замуж она не хочет, парень обыкновенный... Поспит она с ним и успокоится. Объясни мне, в конце концов, почему ты так терзаешься? Или ты мечтала сохранить на всю жизнь ее девственность? Это грезы. В чем здесь проблема? Вот если бы тебя беспокоило отсутствие у нее всякого интереса к мужчинам – тогда совсем другое дело.
Олеся была в замешательстве. Отец, как всегда, расставил все точки над "и", разом зачеркнув ее тревоги. Глеб насмешливо и ласково наблюдал за дочерью из-под очков.
– А что предлагает тебе Карен?
– Он считает, что неплохо пригласить Стаса к нам...
– Разумно, – кивнул поэт. – Давай так и поступим. Меня ты тоже приглашаешь?
– Да, Карен так считает...
– Большое ему спасибо! – иронически поклонился Глеб. – Очень неглупый юноша. А что считаешь по этому поводу ты?
– Я уже вообще больше ничего не считаю! – снова взбеленилась Олеся. – Ты окончательно меня заморочил, и я отказываюсь что-либо понимать.
– Тогда выбери день и время. Думаю, всех устроит пятница, часов семь. Передай Полине привет и скажи, что я очень скучаю без нее. И низкий поклон Карену. Он у тебя, кажется, чрезвычайно преуспевает по службе?
– Кажется, – буркнула Олеся. – Отдался какой-то фирме. Я не вникаю в его служебные дела. На жизнь нам вполне хватает.
– Вот здесь ты молодец! – похвалил отец. – Всегда бы так: не вникай – и дело с концом!
– Легко тебе говорить, папа! – раздраженно сказала Олеся. – Ты бы лучше поговорил с Полиной.
– Да о чем? – вновь удивился поэт. – Девочка даже не влюблена, простейшая физиология, самый примитивный случай... Она и так у тебя ничем особым не занята, ну пусть изображает хотя бы страсть. Все же занятие! И не такое уж неинтересное, ты не находишь? Неужели тебе надоел твой юный и прекрасный муж?
Олеся поняла, что обсудить с отцом ничего не удастся.
– Ладно, мы договорились, в пятницу, в семь, – скороговоркой пробормотала она. – Не забудь. Если что-нибудь изменится, я позвоню.
Олеся нервничала. Ее взвинченность подогревалась безупречным, нарочитым спокойствием Карена и шутками Глеба. Они оба издевались над ее тревогами и страхами, обесценивая их своей иронией и превращая в ложные, несущественные. Ну, конечно, они были полностью правы: Олеся драматизировала события, но сейчас она чувствовала, что теряет Полину навсегда, и это подстегивало, заставляло торопиться и совершать необдуманные бессмысленные поступки. Вот когда она до конца осознала чувства Джангировых по отношению к ней и Карену, те чувства, которые она так справедливо осудила, не умея понять, те, с которыми они не смогли совладать когда-то и с которыми она не в состоянии была справиться теперь. Проклятый, вновь смыкающийся круг! Как могла она бороться с этим неумолимым, жестким, четко спланированным и логически выверенным течением жизни, как могла устоять перед ним – маленькая, слабая, бестолковая? И почему вдруг именно сейчас она так жадно, исступленно схватилась за Полину? Сознавала, что уходят годы, ничего не оставляя взамен? Ощущала близость новых потерь и панически боялась их? Вот! Отгадка, кажется, найдена. Она боится потерять Карена... Он молод, беспечен, эгоистичен и только бесстрастно свистит, покачиваясь на носках. Он уверенно шагает вперед, не оглядываясь и не останавливаясь ни перед чем. Его шаг – шаг победителя. Везде и во всем. И что за прихоть, что за детский каприз – на ходу прихватить с собой маленькую женщину с озерными глазами? И как он будет вести себя дальше – ведь ему только двадцать шесть, а ей уже под сорок... И не имеет никакого значения то, что они выглядят как ровесники. Это абсолютно ничего не значит. Карен всегда поступал и впредь будет поступать в соответствии со своими желаниями, и никто не властен что-либо изменить в его поведении. Подсознательно страшась его вполне возможного предательства, Олеся стала судорожно хвататься за дочь, не желая терять и ее тоже.
Она напряженно осмотрела стол, готовый к ужину: ничего не забыла? Скоро должны приехать Полина со Стасом и Глеб. Карен закрылся в кабинете и что-то читал. Издерганная Олеся не слышала, как он бесшумно подошел и встал сзади.
– Я думаю, – сказал он, лениво потягиваясь, – тебе давно пора бросить работу: твои деньги погоды не делают. Может, тогда ты начнешь хоть немного интересоваться домом. Надежда, правда, очень слабая...
– Мы именно в эту минуту будем обсуждать твое неуместное предложение? – раздраженно спросила Олеся.
– А что тут обсуждать? – флегматично пожал плечами Карен. – Тут абсолютно все ясно. Не вижу никакой проблемы.
– Зато я вижу! Кроме того, ты, по своему обыкновению, пришел не вовремя. В твоем духе как раз сейчас предложить лечь в постель!
– Это совсем неплохо, – Карен уставился на нее неподвижным взором. – Думаешь, не успеем?
– Думаю, ты никогда не уймешься, – с трудом удержалась от смеха Олеся.
Ну что можно поделать с ним, не меняющимся темноглазым мальчишкой, упрямо мокнущим под дождем возле ее дома?
– Кажется, обстановку разрядили, – удовлетворенно заметил Карен и опустился в кресло. – Если они не явятся сию минуту, я съем все без остатка вместе с салфетками. Ты меня моришь голодом с полудня.
– Не сочиняй! – возмутилась Олеся. – Ты без конца жевал дрянные чипсы и что-то там еще из пакета!
– Конечно, из пакета. И, безусловно, дрянные. Я всю жизнь ем у тебя что-то мерзкое из пакета. А мечтаю – из тарелки! Разумеется, это замечательно – ходить в рестораны с такой неподражаемой женщиной, как ты, но все же не менее прекрасно ужинать с ней вдвоем дома. Я не люблю, когда моя личная жизнь проходит на людях! И мне сильно не нравится, когда на тебя смотрят! А там на тебя почему-то все время смотрят! В этом смысле дома значительно безопаснее и спокойнее. Однако я отвлекся. Почему я не вижу четко составленного тобой плана беседы? Вопрос – ответ, вопрос – ответ, твой монолог, наш диалог, стихи Глеба... Я думал, ты лучше подготовилась к встрече.
Олеся махнула рукой.
– Не смейся! Я действительно не знаю, о чем говорить.
– А зачем говорить? – невозмутимо спросил Карен. – Пускай они говорят, а ты молчи. Только, умоляю, не бросай на меня трагические взгляды, это порой бывает сложно пережить, я начинаю пугаться и судорожно соображать, что от меня немедленно требуется. Я открою.
И он встал, услышав звонок. Приехал Глеб со своей неизменной тростью. Он вручил Олесе два букета – для нее и для Полины – и огромный сверток.
– Ты поразительно галантен! Вдобавок и цветы, – Олеся подозрительно осмотрела отца. – Очередное свидание, что ли, сорвалось? И ты остался с цветами и с носом?
– Не проявляй сообразительность, – нежно посоветовал Глеб. – У тебя все равно ничего не получится. Детей еще нет?
– Как видишь, – вздохнула Олеся. – Полина никогда не приходит вовремя.
– Это хорошо характеризует будущую женщину, – порадовался, усаживаясь, Глеб.– Девочка, неужели ты наконец научилась готовить? – воскликнул он, с изумлением оглядывая стол.
– Вы что, сговорились? – крикнула Олеся. – Пригласила на время кухарку, самый примитивный выход! Устраивает?
Глеб успокоительно кивнул.
– Вот теперь все сразу встало на свои места, а то я слишком удивился. Карен, как можно выносить ее столько лет? Признаюсь, я смутно понимаю.
– Притерпелся, – лаконично ответил Карен и грустно вздохнул, скосив глаза на Олесю. – А куда денешься?
– Деваться некуда, – охотно согласился с ним Глеб. – От нее вообще нельзя никуда деться.
Олеся покорно сложила на коленях руки, готовясь терпеливо слушать долгое обсуждение собственного характера и бесчисленные упражнения в дурацких остротах, но, к счастью, явились Полина и Стас. Мускулистый, подвижный, слегка простоватый и явно очарованный Полиной юноша сначала понравился Олесе. Его немного смутили чересчур внимательные взгляды, и Олеся поспешила усадить всех за стол. По лицу Полины бродила обычная неопределенная улыбка. Карен мгновенно радостно схватился за нож и вилку.
– С тех пор, как ты живешь отдельно, Поля, здесь все перешли на лечебное голодание. Поэтому ваш сегодняшний визит для меня – праздник. И если я объемся, не судите слишком строго. Это повторится теперь очень нескоро, если, конечно, вы не собираетесь баловать нас своими посещениями.
Полина мило наклонила головку, ее блуждающая улыбка стала ласковой и признательной.
– Мы можем бывать у вас часто, – сообщила она. – А почему не пришел Левон?
Растерялся даже хладнокровный Карен. Глеб поправил очки. Олеся в испуге уставилась на дочь.
– Не смог, – коротко объяснил Карен и сразу сменил тему. – Как успехи в теннисе? Что говорит тренер?
– Тренер доволен, – включился в игру Стас. – Хотя Полина иногда ленится. Глеб Иванович, – почтительно обратился он к Витковскому, – я бы очень хотел автограф. Если можно.
И он вытащил из кармана книжку Глеба. Пока тот подписывал ее, Олеся пыталась догадаться, какой новый сюжет зреет в голове дочери. Что за неуместный вопрос о Левоне? Карен безмятежно ел, изредка поглядывая то на жену, то на Полину, и усмехался. Потом он снова заговорил со Стасом, прекрасно понимая, что от женщин ждать многого не приходится и можно рассчитывать только на себя и на Глеба. Но тут Полина показала новый фокус. Она внезапно побледнела, прижала ладонь ко рту и выскочила из-за стола. Олеся бросилась за ней. Склонившись над раковиной, Полина мучилась приступом тяжелой рвоты, пытаясь побыстрее избавиться от съеденного.
– Неужели отравилась? Попей водички!
Полина прижалась к ее руке и застонала.
– Что же ты могла съесть? – по-настоящему испугалась Олеся. – Мы ведь только что сели. И здесь ничего не должно быть плохого. А что ты ела сегодня дома?
– Не сегодня, – простонала Полина. – Это не сегодня, мама. Это уже не первый день. Только положу что-нибудь в рот – и сразу выворачиваюсь наизнанку!
Олеся похолодела. Она догадалась.
– Почему ты не сказала мне раньше?
Хотя что изменило бы признание дочери...
– Я думала, пройдет, – лепетала Полина. – Можно, я пойду лягу?
Олеся отвела ее в спальню и уложила. Вскоре заглянул Карен.
– Чем-нибудь помочь?
Олеся вяло покачала головой: чем тут теперь поможешь?
– Ты развлекай там Стаса и папу. Я скоро приду.
Но Карен приблизился к Полине.
– Тебе ничего не нужно, Поля? Оставайся сегодня здесь, по-моему, тебе трудновато будет добраться до дому.
– Стас довезет, – пролепетала Полина. – Спасибо, Карен... У меня просто сильно разболелась голова.
