Текст книги "Что мне делать без тебя?"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
– Ты все же попробуешь прожить без него! И плачешь теперь от своей дури!
– Ты ошибаешься, – пролепетала Мэри. – Плачут как раз чаще от чужой, а не своей дури.
По ее смуглым щекам текли слезы.
Карен возвратился домой.
– Что так рано сегодня? – обрадовалась мать. – Ну, конечно, тебе нужно хоть немного передохнуть от бесконечных занятий! Тебе звонила какая-то... – она сделала выразительную паузу неодобрения, – Дина Умберг. Сказала, что одноклассница. Это правда?
Маргарита смотрела недоверчиво и испытующе. Карен усмехнулся.
– Да, мама, это правда. Мы с ней вместе учимся. Но ты не тревожься: Дина страшна, как крылатая ракета.
Карен лгал: Дина была прехорошенькая мордашка, слепо и безответно влюбленная в Карена с первого дня его появления в школе. Из кабинета вышел Ашот.
– Ты неточен, – улыбнулся он. – Крылатая ракета очень красива. Она страшна совсем другим, но ты ведь имеешь в виду внешность.
– Ну, значит, папа, Динка ужасна, как автобус, – быстро поменял сравнение Карен.
– Уже точнее, – Ашот оглядывал сына влюбленными глазами. – Хотя...
– Ладно, закончили! – прервала грозящий затянуться диалог Маргарита. – Все ракеты и автобусы оставим на потом.
Просто родители Карена Джангирова недолюбливали всех девочек на свете и подзывать сына к телефону на девичьи голоса особого желания не выражали.
4
Зонт задел низко склонившиеся над тротуаром ветки, и четкий ритм дождя на секунду сломался: сверху обрушился маленький водопад и рванулся по ребрам зонта вниз. Уже с утра низкое серое небо сочилось крупными, тяжелыми каплями, а к вечеру машины скользили с запотевшими изнутри стеклами. За ними расплывались лица, принимая смутные, неясные очертания, как на беглом наброске, сделанном талантливой, но ленивой рукой. Брызги из-под колес летели прямо на стекла нижних этажей. Дома стояли тихие и сосредоточенные. В Москве шли непрерывные дожди поздней осени.
Карен опять стоял в почетном карауле рядом с домом Олеси. Он видел, что сегодня здесь побывала долгоногая манекенщица в ярком оперении, а после ее ухода приехал Глеб, и через короткое время – директор. Вечер был переполнен визитами, как запланированными, так и внеплановыми. Мэри влетела в квартиру совершенно неожиданно.
– Да, да, – затараторила она с порога, – я прекрасно знаю твой монолог заранее: мы только несколько дней назад виделись и обо всем договорились. Но это же абсурд! О чем вообще можно договориться?
– С тобой – ни о чем, – охотно согласилась Олеся.
Подруга не обиделась. Она была незлобивым, незлопамятным человеком.
– По-моему, так просто ни с кем. И если мы два дня назад пришли к какому-то выводу, то он сегодня уже недействителен, потому что нисколько не соответствует моему нынешнему настроению.
– Зависеть от настроения нельзя, – попыталась подискутировать на эту тему Олеся.
– А от чего же еще? – презрительно уничтожила Мэри всю теоретическую базу учительницы. – От чего мы все тогда зависим? От чего, например, ты зависишь, если не от него? Ох, девушка, лучше не теоретизируй! Ты иногда такое на себя напускаешь, просто оторопь берет! Будь проще! Тогда и жить легче, честное слово!
– У тебя всегда все восхитительно просто! – с досадой бросила Олеся, раздражаясь, что ей помешали провести вечер так, как она мечтала: в одиночестве, с тихой Полиной за стеной. – Что ж ты тогда не смогла разобраться с моим папенькой?
– Не просто, но очень хочется, чтобы так было, – неожиданно грустно ответила манекенщица, и в ее глазах вдруг блеснули слезы.
Она всегда легко, как ребенок, переходила от смеха к слезам и наоборот, сотканная из множества противоречий и контрастов.
– Я пришла на минутку. Во-первых, я улетаю на месяц за рубеж, мне нужно развеяться и отдохнуть. И еду, конечно, не одна, все тип-топ, но это ты можешь не передавать папеньке. Во-вторых, досаждать я ему не буду, но если он захочет... – Мэри сделала выразительную паузу и погрызла длинный красный ноготь. – Я всегда буду его ждать. В-третьих, пригласи своего мальчика в дом. Он опять торчит под дождем прямо у подъезда. Пожалей ребенка.
Олеся вздохнула. С одной стороны, все складывалось как нельзя лучше: на редкость удачный "развод" Мэри с Глебом состоялся и прошел без явных потерь и серьезных, видимых разрушений. С другой стороны, Олеся прекрасно понимала, что эта новая, вторая царапина в ее отношениях с подругой вряд ли захочет заживать. И не заживет никогда...
"Никогда не говори никогда", – вспомнила Олеся один из афоризмов отца.
Но теперь еще в придачу и мальчик... Тихо стоящий под дождем и вроде бы ничего не требующий ни от кого, в том числе и от Олеси. Хотя с какой стороны посмотреть...
– На твоем месте, – продолжала рассуждать шалая Мэри, – я бы испытала его в деле. Да, да, девушка, и нечего краснеть, у тебя все равно ничего не получится. Больно мальчик красивый, такие рождаются только в нерусских семьях, – и фотомодель с гордостью посмотрела в зеркало.
– Я была против вашего расставания, Мэри, – печально сказала Олеся. – Ты ведь знаешь...
– Я все знаю! – грубовато оборвала ее подруга. – И давай больше не будем говорить на тему Глеба. Ну его! Я хочу совсем о другом.
– А я не хочу о другом! – закричала Олеся. – И давай тоже не будем об этом!
Они глянули друга на друга и залились полуистерическим, полуоблегчающим смехом, а потом крепко, дружески обнялись.
– Ладно, я побежала, – громко заявила Мэри. – У меня прорва дел на сегодняшний вечер. А почему к своей старой бабке не выходит ее маленькая внучка? Эй, Полинка, ты больше не любишь меня?
Полина вылетела на зов манекенщицы и повисла на ней, болтая ногами и повизгивая от восторга. Олеся прикусила губу. Почему все всегда разваливалось в ее жизни? Правда, разводы и расставания стали за последние десятилетия одной из характерных черт страны. Что-то сломалось вокруг, полетели тормозные колодки, как утверждает Мэри, ослабли какие-то внутренние пружинки, веками поддерживающие основы жизни. Устойчивость не устояла...
Мэри что-то тихо и ласково нашептывала Полине, целуя ее маленькое ухо. Потом, чтобы окончательно не раскиснуть и снова не разреветься, резко выпрямилась:
– Ну, все, я помчалась. Целую, обнимаю, приеду – позвоню! Привет!
И убежала.
Полина и Олеся долго стояли в передней, не в силах заговорить или просто разбрестись по своим углам. Выручил телефон. Звонил Валерий.
– Пожалуйста, приезжай, если можешь, – пробормотала Олеся. – Мне плохо, тоскливо... Мэри улетает. И еще не знаю что...
Полина уже мелодично пела в соседней комнате. Но до приезда Валерия заявился Глеб. Шумный, довольный и собой, и жизнью, он ввалился с пакетами в руках.
– Разгружай меня, моя девочка! Тут много разных угощений и сюрпризов для тебя и для мартышки!
Мартышка высунула любопытный нос из двери, с интересом рассматривая пестрые упаковки.
– Я очень рада, папа, что ты заехал, – сказала Олеся, целуя отца. – Ты не встретил Мэри? Она только что ушла.
Глеб скорчил уморительную гримасу, отчего Полина громко фыркнула.
– Ты прекрасно умеешь не вовремя что-нибудь ляпнуть. Пошла в мать. Впрочем, все женщины таковы. Нет, Мэри я не видел. Зато видел кое-кого поинтереснее...
Олеся насторожилась.
– Твой рыцарь или паж стоит у подъезда, – торжественно провозгласил Глеб, бросаясь на диван и обнимая Полину. – Почему ты столь сурова к нему?
– "Здравствуй, князь ты мой прекрасный..." – машинально произнесла Олеся и вдруг заорала, испугав и отца, и дочь, которые одновременно вздрогнули и ошеломленно уставились на нее. – Вы что, все разом повредились в уме? Почему вы без конца твердите об этом мальчике? И почему я должна что-то делать? И что? Что?! Вот Валерий, наоборот, считает, что лучше не обращать никакого внимания! Так кого же мне слушать?!
– Лучше всего никого, – примиряюще пророкотал Глеб. – А твой Валерий глуп, прости, моя девочка. Хотя я очень люблю его, это моя слабость. Наверное, я вижу в нем сына, которого мне всегда так не хватало, кругом одни девчонки, – и он снова нежно обнял Полину, тесно к нему прильнувшую.
– Твой сын вот-вот явится, – буркнула Олеся, остывая. – И ты будешь счастлив его лицезреть. Вы стали большими друзьями, просто не разлей вода, но я не понимаю, что вас связывает. Уж слишком вы разные. О чем разговариваете, где бываете? Надеюсь, это не военная тайна и ее можно разглашать?
Глеб засмеялся.
– Прости, моя девочка, но рассказывать утомительно совсем неинтересно. Бываем всюду. А о чем говорим... Ну, разве можно хоть что-то здесь запомнить? Опять же – обо всем! Вот за что я обожаю мартышку: она, в отличие от тебя, никогда не задает вопросов.
– Ее все обожают именно за это, – сказала Олеся и поймала себя на мысли, что вступает в тяжелое и опасное соревнование с дочерью.
Полина была уже маленькой женщиной, и ее влияние чувствовалось слишком сильно.
– Мэри ушла, – сообщила она деду, зарываясь лицом в его пышные седеющие волосы. – Она ушла совсем. Она такая красивая!
Глеб осторожно отодвинул ее от себя.
– Вот она, проклятая женская солидарность. Надеюсь, ты не воображала себе, что Мэри будет твоей бабушкой вечно?
– Конечно, воображала, – сказала Полина. – Но не верила.
Глеб крякнул. Олеся засмеялась.
– Что, съел? Так тебе и надо, не будешь ловеласничать. Все юных бабушек ребенку находишь! Ты сам подумай, скоро бабушка Полины окажется ее ровесницей! Еще каких-нибудь лет десять, и ты женишься на ее подруге! Мало тебе моих!
Глеб полностью проигнорировал гневную тираду.
– Так ты говоришь, сейчас приедет Валерий? – задумчиво спросил он. – Очень хорошо, я заберу его с собой.
– Куда ты его заберешь? – окончательно возмутилась Олеся. – Он приедет ко мне, а не к тебе! Что за самоуправство, в конце концов!
Злая, она пошла открыть дверь Валерию. И первое, что увидела – его недобрые, холодные глаза. И первое, что услышала:
– Этот мальчишка опять торчит у твоего подъезда!
Да чем же она виновата?!
– Чем сидеть тут, лучше пойди и пригласи его в дом!
Валерий, похоже, совершенно потерял голову.
Круг замкнулся. Они все будто толкали ее к мальчику, не задумываясь о последствиях. Потому что нужен был какой-то выход. Ведь безвыходных ситуаций не бывает. Точнее, их очень не любят люди и начинают искать спасительные ходы там, где они вовсе не требуются.
Глеб встал, прижал к себе внучку и провозгласил:
– Валерий, сегодня вечером нас с тобой ждет старый Федор. По-моему, ты подзабыл о нем! Что это у молодых с памятью? А ведь обижать старика не стоит. Поэтому, мои дорогие девочки, мы покидаем вас до завтра! А тебе, Олеся, я бы советовал выпить на ночь успокаивающее.
– Лучше всего водки, – неласково уточнил Валерий. – Это ее любимое успокаивающее.
И, чтобы не слышать резкий ответ, быстро вышел. Глеб, покачивая головой, ушел следом. Снова наступила тишина, и снова они вдвоем – Олеся и Полина – стояли в передней...
– Я сейчас вернусь, – сказала вдруг Олеся и открыла дверь.
Полина смотрела вслед без всякого удивления.
Времена Дафниса и Хлои давно миновали. Но Карен продолжал упорно стоять под дождем, твердо зная, что дождется. И она подошла к нему неслышно, откуда-то сбоку – он ее не сразу заметил. Молча остановилась рядом. Так они стояли довольно долго, пока Олеся, понимая идиотизм и бессмысленность ситуации, не спросила:
– Что ты здесь делаешь, Карен?
И он спокойно ответил:
– Жду.
Ужасно, когда от тебя постоянно чего-то ждут. Но прекрасно, когда ждут именно тебя...
– Чего? – продолжала она, ступив на опасный путь допроса, увлекающего ее своим пристрастием.
– Вопрос поставлен некорректно, – хладнокровно заметил Карен, и глаза его насмешливо блеснули. Он почувствовал, что наконец вполне овладел положением. – Не чего, а кого. И все давно отлично знают ответ на ваш вопрос, поэтому стоило ли его задавать?
И это влюбленный юноша?! Олеся неприязненно отшатнулась.
– Так принято теперь острить? Или, скорее, иронизировать?
– Острить? – искренне удивился Карен.– Я и не собирался... Стало чертовски холодно. Сегодня я стою здесь ровно час сорок восемь минут, кажется, насквозь промочил ноги и заодно пересчитал все проходящие машины. Тысяча семьсот шестьдесят четыре... Можно проверить. И постовой на углу завтра вечером со мной поздоровается.
Олеся не выдержала и засмеялась.
– Утверждение некорректно. Завтра будет дежурить другой.
– Ну, надо же, как неудачно! – воскликнул Карен. – А мы уже так привыкли друг к другу!
Он никогда не боялся выглядеть смешным или странным. Влюбиться в женщину под тридцать? И пусть, пожалуйста! Не надо мучиться ложными сомнениями. И он пока еще не боялся возможного счастья, которое всегда – вызов окружающим. Люди редко бывают счастливы, быть может, потому, что просто не осмеливаются на дерзость.
Рука мальчика, мокрая и холодная, неуверенно и все-таки достаточно свободно коснулась руки Олеси. И она торопливо отдернула ладонь.
– Пойдем лучше в дом. Тебе нужно согреться, и я познакомлю тебя с дочкой.
Он воспринял приглашение как нечто само собой разумеющееся. И они молча поднялись в квартиру, где молчаливая Полина встретила их в передней.
– Привет! – сказал гость. – Меня зовут Карен, я замерз и решил подняться к вам что-нибудь выпить.
Похоже, он уже распоряжался и решал все самостоятельно. И как быстро это произошло, как стремительно! Олеся подавила в себе нехорошее изумление, а Полина подошла поближе, внимательно рассматривая нового в ее жизни человека.
– Полина, – представилась она, сделав вдруг нечто вроде книксена и тем самым изумив мать еще больше.
После этого девочка отправилась за бокалами и тарелками, а Карен спокойно сел в кресло. На мгновение Олеся ощутила себя здесь ненужной: дети вполне могли обойтись без нее, казалось, им даже лучше вдвоем. Да и по возрасту Карен значительно больше подходил дочке, а не матери. И снова она ощутила злобный укус ревности – "ваше время истекло!" Зато время Полины только начинало отщелкивать свои лучшие, незабываемые мгновения. Проклятая неотвратимость событий!..
Мальчик спокойно ужинал. Полина вежливо ковыряла овощное пюре. Разговора не получалось. Они лишь изредка обменивались короткими репликами и беглыми взглядами, но нащупать словесную ниточку, которая потянулась бы от одного к другому, никак не могли. Олеся попробовала найти очевидную и простую точку соприкосновения: школу. Там всегда что-то происходило. Но самое нашумевшее событие произошло две недели назад, и причиной послужил Карен. За него подрались девочки. Да, да, они дрались, как мальчишки, только значительно страшнее. Девочки разделились на две группы: в одной предводительствовала красотка Дина Умберг, другой руководила Люда Фомичева, создавшая свое общество дурнушек.
Олеся часто жалела Люду. Крупная, мужиковатая, с тяжелой походкой и круглым, румяным простоватым лицом – прямо русская матрешка. Кому из мальчиков могла понравиться толстая девочка с жидкими тоненькими волосами и неприятно водянистыми глазками?
Грузные толстушки и страшненькие худышки-очкарики тесно сгруппировались около Люды, блестящей ученицы. Только ее знания были никому не нужны, особенно юношам, и Карену в том числе. Красивый и способный, превосходно одетый и носящий известную фамилию, он, хотя был моложе всех, произвел в классе переворот. Девочки бросились сначала в словесные, а затем – уже в настоящие битвы. Это в старые времена мужчины сражались за дам на дуэлях. Нынче все изменилось. Свои права, честь и достоинство девочки защищали вполне умело и абсолютно самостоятельно.
Первой ласточкой стали пуговицы, которые Люда Фомичева отрезала от плаща Дины. Отрезала и выбросила. И тут же во всем созналась. Дина – прелестная, темноволосая, кокетливая девочка – страшно удивилась. Ее все любили и баловали, но, оказывается, к графе "все" она относила одну мужскую половину человечества.
Отрывалась от зеркала Дина с трудом и больше всего любила расчесывать волосы и красить хорошенькую мордашку. Каждый день она изобретала для себя новые прически и делала себе новое лицо, на котором легко прочитывался спокойный вызов миру. А в походке и царственной осанке блистала уверенность в своей неотразимости и невероятной ценности. Рассказывали, что безмерно избалованная родителями Дина, уезжая куда-либо, присылала матери грязное белье и одежду бандеролью. Дома стирали и отправляли назад.
Дина никогда не считала себя безупречной в смысле нравственности и талантов: свое поведение и способности оценивала довольно трезво. Она претендовала только на красивую внешность. А теперь еще и на Карена. Но в своих претензиях эта девочка уже не раз заходила слишком далеко. В ответ на какое-то небольшое, сделанное вскользь замечание Олеси, Дина не так давно заявила:
– Прежде, чем воспитывать нас, воспитайте сначала учителей и себя в том числе. Хотите, я сейчас перечислю все ваши недостатки, Олеся Глебовна?
Класс, затаившись, ждал.
Олеся улыбнулась.
– Я их и сама прекрасно могу перечислить. Начнем с моей неаккуратности.
Класс вместе с Диной засмеялся. Конфликт был погашен. На время.
Но Люда на пуговицах не остановилась. Она принесла в школу соляную кислоту и вылила ее в карманы прекрасной курточки Дины, предварительно затолкав туда и перчатки. "А Людка будет у меня злая, мстительная баба", – подумала Олеся. И увидела вдруг после урока, каким тоскливым, затравленным, беспомощным зверенышем посмотрела вслед Карену Люда Фомичева. "Как же я раньше ничего не замечала? – удивилась, испугалась – Новое несчастье..." Она должна была помочь, хоть как-нибудь облегчить нелегкое бремя первого страдания. Олеся задержала Люду в классе.
– Девочка, – сказала она (как странно и неестественно звучит ее голос), – ты уже взрослая и должна понять, что нельзя заставить человека любить. И не любить тоже. Это ведь невозможно...
– Я никогда не думала об этом, – честно ответила Люда и отвела взгляд.
Потом произошла драка. У кого-то из сражающихся оказался кастет. Лишь по счастливой случайности ни одну из девочек не изуродовали. И силы, и ненависти у них вполне хватило бы.
Олеся начала разговор именно с той страшной драки.
– До какого абсурда дошла эмансипация, – тихо закончила она.
– Это не эмансипация, – твердо возразил Карен. – Это избалованность и вседозволенность. А кастет прятался в ручке Дины. Только я не совсем понимаю, почему вы так переживаете. На вас в тот день прямо лица не было! Из-за кого расстраиваться? Хоть бы они все там поубивали друг друга, не жалко! И, в конце концов, ведь все обошлось! Никому глаз не выбили!
Карен был жесткий мальчик, но в его словах прозвучала суровая правда. Грязное белье бандеролью... И что им, этим стремительно выросшим детям, можно объяснить? Что драться плохо?
– Человека нельзя заставить полюбить, – продолжал Карен, словно слышал, когда-то слова Олеси. – Тем более, дракой. Но, в общем, я вас понимаю. Мы все – чужие друг другу, злобные, низкие. Избалованные. Дети богатых родителей... Я, честно говоря, не подозревал никогда, как здорово человек умеет ненавидеть. Конечно, всегда все думают сначала о себе, а потом о других. Это норма. Ненормально другое: каждая наша девочка почему-то считает, что я создан для нее персонально, ей одной предназначен по какому-то непонятному праву. За меня уже дерутся как за красивую игрушку, дорогое украшение! Просто стыдно и противно: ведь меня превратили в вещь! Будто я не человек с чувствами и мыслями! А девчонкам ничего не докажешь: они ничего не желают слушать!
Олеся слушала его с возрастающим изумлением: умение анализировать, подмечать, проводить параллели – все не по возрасту...
– Это любовь любви, которая начинается в вашем возрасте и напоминает детскую корь, – сказала она. – Только корь проходяща, а эта болезнь – неизвестно... Она заразна, наступает страшной, повальной эпидемией. Зависть – тоже болезнь, как ненависть и злоба. Духовные болезни... Их немало, а вот бороться с ними мы умеем плохо.
– Почему же? – вновь возразил Карен и остановил на Олесе неподвижный, темный взгляд. – Вы говорите о духовных болезнях, о болезнях духа, то есть о бездуховности. Значит, бороться с ними нужно силой того же самого духа, и здесь лучшее и единственно надежное средство – настоящая любовь, бескорыстная.
Олеся в страхе отвела глаза. Кажется, мальчик, вроде Дины, заходил слишком далеко. Имел ли он на это право? Представлял ли себе дерзкий ребенок, что затевал, на что отваживался? Знали ли его одноклассницы, за кого собираются биться насмерть? Против кого воевала Люда? Против Дины? Нет, за свое чувство, за свое непризнанное, изначально осмеянное природой право быть любимой. Она настаивает на этом святом праве, как настаивает на нем красивая Дина Умберг.
За что боролся сейчас Карен? За себя, только за себя, за свои желания и возможность свободного выбора, за независимость, за все то же бессмертное право любви... Сколько полегло уже в сражениях за него! Сколько еще поляжет... Сколько еще боли изведают на этом пути и Люда, и Дина, и Карен... Но предостеречь невозможно – они не послушаются, а оберегать просто нельзя. От жизни не оберегают. Пусть идут! Вон как они торопятся: Люда, Дина, Карен...
Неожиданно, совсем по-детски, он отвлекся от разговора, заметив на подоконнике коллекцию кактусов.
– Ух ты, сколько колючек! – и вскочил.
Полина встала вслед за ним и отправилась показывать новому гостю своих любимцев.
– Это все ты собирала? – расспрашивал Карен. – А как называется этот? А этот?
Полина важно объясняла, указывая пальцем и улыбаясь. Она обожала демонстрировать своих "дикобразов".
– Я тоже хочу себе домой кактус, – объявил Карен. – Они колючие и пушистые. И такие зеленые!
Куда подевались все его философские обобщения, жесткость, логичность... Перед Олесей был пятнадцатилетний мальчик, открытый, доверчивый и смешной.
– У каждого ребенка, – заметил однажды Валерий, – должен быть в душе такой уголок, где бы рос цветок или жил котенок.
Согласно теории директора, в душе Карена такой уголок как раз был. Но в другом ее уголке жила маленькая учительница, и, похоже, она поселилась там прочно и надолго. Вот в чем беда. Или не беда вовсе...
Олеся внимательно следила за Кареном. Вот он опять улыбнулся, наклонился к Полине, взял в руки зеленого колючего "ежика"... Ребенок... Но разве это плохо? Это ведь чистота, доброта, искренность... Безобманность, начало всех начал... И почему бы ей, Олесе, не начать все с самого начала?
Внезапно пришедшая мысль не понравилась, во-первых, своей банальностью, а во-вторых, откровенностью и прямым вызовом. Нет, нужно остановиться! До какой еще глупости можно дойти, если без конца думать на одну и ту же тему?! Надо просто объяснить мальчику, спокойно и толково, что незачем стоять все вечера напролет под дождем возле ее дверей. Если бы она могла что-нибудь объяснить! Тем более спокойно и толково...
– Да что ты можешь, моя девочка?! – с неподражаемой, иронически-ласковой интонацией часто восклицает отец.
И он прав.
Олеся судорожно вздохнула. Карен услышал вздох и быстро повернулся к ней. В темных глазах застыл безмолвный вопрос.
Вот он, каков есть, это Карен... Нужен ли он ей? Сможет ли она переступить через логически оправданный барьер возрастной несовместимости?
– Ешь яблоки и апельсины, обливайся холодной водой и тогда поймешь, что действительно нужно человеку, – поучал практичный и мудрый Глеб.
Олеся ела яблоки, не любила холода и плохо понимала, что же в действительности ей нужно.
– Я бы хотела поговорить с тобой... – начала она и запнулась.
Карен с готовностью сел рядом и уставился на нее. Тактичная Полина выскользнула из комнаты.
– Я весь внимание, – с вежливой иронией произнес Карен.
Мальчик явно выбивал из ее рук оружие, которым она и так едва владела. Олеся снова вздохнула.
– Ты знаешь, что я хочу сказать, – с трудом продолжала она.
– Нет, не знаю, – предательски отказался ребенок, дерзко и весело глядя в ее глаза. – Понятия не имею.
"Негодяй, – подумала неумелая наставница. – Маленький изверг и мучитель. Ну, за что мне такое, Господи?!"
Спрашивать этого у Господа не следовало. Его нужно лишь просить о прощении, раскаиваясь в грехах. Но самые страшные грехи Олеся еще собиралась совершить.
– Тебе не нужно больше ходить за мной и стоять у подъезда, – упорно двигалась она к своей недоступной цели. – Тебя уже все заметили, и все обращают мое внимание на твое постоянное присутствие...
– А вы заметили меня, Олеся Глебовна? – нагло спросил Карен. – Все заметили, а вы, вы лично?
Наставница опять потерялась. Ну, почему она не в состоянии овладеть собой в разговоре с упорным ребенком? Неужели она и впрямь ни на что не способна, и он в тысячу, в миллион раз сильнее и хладнокровнее ее?!
– Я не хочу продолжать разговор в подобном тоне, – довольно резко, раздражаясь от собственного бессилия, бросила Олеся. – Ты переходишь все границы! У каждого человека существуют обязанности и долг, которые необходимо выполнять. Твоя обязанность – учиться, мой долг – учить, и в данном случае не может быть и речи о чем-нибудь другом!
Карен изумленно вытаращил темные глазищи. Он явно не ожидал от нее подобных глупостей.
– Границы чего? Каких-то отношений? Но самое лучшее в мире – свободные, безграничные контакты. А долг, обязанности... Это все высокие слова.
– Высокие слова... Как легко ты раздаешь формулировки: высокие – значит плохие! Простота, с которой ты сейчас делишь мир на две части...
– Да я ничего не делю, – вспыльчиво и решительно прервал ее Карен. – Он сам делится. И было бы гораздо лучше, если бы люди просто любили, а не чувствовали долг! К сожалению, по-настоящему любить из чувства долга нельзя. Должен, обязан! Я не хочу быть обязанным никому и ничем. И не буду! В этом я совершенно уверен.
– Тогда ты должен и других освободить от всяких обязанностей по отношению к тебе. Представь, тебе ничем не обязаны ни мать, ни отец, ни брат, ни друзья! Никто! Как тогда будет выглядеть твоя жизнь?
Карен на мгновение задумался.
– Неважно, – признался он. – Не люблю врать и не умею. Я всегда говорю себе: "Сейчас я буду честным". И предпочитаю делать выбор только самостоятельно, в одиночку, и никогда не принимать на веру то, что мне предложено. Верить бездумно и беспредельно нельзя, отсюда все человеческие иллюзии, миражи, призраки. Мне надоело слушать о долге и обязанностях, я давно уже не ребенок, и не надо меня за него принимать. А стоять под вашими окнами я буду и дальше, потому что это единственная возможность быть к вам ближе... Другой не существует. Пока...
Олеся поняла, что отступать некуда и никакие слова в качестве прикрытия не помогут.
– Это тебе так необходимо?
– Да, – выдохнул мальчик. – Я не сумею не видеть вас долго и не смогу снова слышать ложь. Все, что мне говорят, – неправда. Правда только то, что я чувствую и знаю про себя. Правда – я сам, и только я сам знаю до конца, что мне нужно и чего мне хочется!
Категоричность молодости била в нем через край, максимализм подкупал откровенностью и чистотой.
– Давайте договоримся так, Олеся Глебовна. Никаких замечаний на мой счет, и я делаю то, что мне нравится. В данном случае, стою возле вашего подъезда. Если вы хотите и считаете удобным, вы приглашаете меня, если нет – никаких претензий и обид с моей стороны. И все останется по-прежнему: вы будете учить, а я – учиться. Окончу школу и поступлю в университет. Собираюсь стать физиком-теоретиком и стану им. Но это не главное: я собираюсь стать в дальнейшем вашим мужем. И тоже стану им. Не люблю врать и не умею. Так что все объективно и честно, и никаких обязанностей мое заявление от вас не требует. До определенного момента.
Наступила тишина. Олеся услышала, как бьется ее сердце: тревожно, гулко, стремительно, пытаясь понять, что происходит. Зеленые от косметики слезы упрямо ползли по ее щекам. Вот он, тот мальчик, прихода которого она ждала всю жизнь. Но почему так поздно? Нет ничего мучительнее опоздавшего счастья. Или Олеся не права? Все всегда на Земле совершается вовремя, в свой определенный, назначенный судьбой срок, и разве можно сказать о счастье – опоздавшее? Когда бы оно ни пришло, оно – счастье. Радуйся ему, Олеся! Неужели ты совершенно отвыкла радоваться?
– Вы плачете... – растерянно и виновато прошептал Карен. – Я не хотел вас обидеть... И сказал то, что думал. Мне кажется, ничего оскорбительного.
– Да, да, Карен, – заторопилась Олеся. – Дело вовсе не в обиде... Слезы, как говорит мой отец, единственный весомый аргумент женщин в споре. Но я не собираюсь ничего оспаривать. Пусть будет так, как будет. Только не все так просто, как кажется... И под дождем ты можешь простудиться...
Карен усмехнулся.
– Ничего. Я постараюсь этого не сделать. Кроме того, мокрый, я имею шанс быть приглашенным в гости к кактусам. Меня будет приглашать Полина. Ты слышишь меня, Поля?
Он уже прекрасно ориентировался в новой обстановке и ловко играл на самых податливых, нежных струнах. Полина ответила тотчас:
– Я буду тебя приглашать и подарю тебе один кактус. Если ты не будешь обижать мою маму.
– Никогда! – торжественно поклялся мальчик. – Она больше никогда не будет плакать. А я заслужу твой кактус и буду его беречь и все время поливать!
– Ну, что ты, Карен! – Полина возникла в дверях живым укором. – Ты ничего не понимаешь в кактусах. Их нельзя все время поливать, они же растут в пустыне, где совсем нет дождей! Вот Валерий знает об этом, а ты нет!
Мальчик побледнел. Кровь так резко отхлынула от смуглого лица, что оно на мгновение совершенно потеряло всякий цвет. Олеся испугалась.
– Что ты, Карен! – вскочила она на ноги. – Ничего страшного не случилось! Ты будешь приходить к нам, и больше ничего! При чем тут Валерий?
– А разве он ни при чем? – пробубнил мальчик.
Олеся замахала руками.
– Давай не будем продолжать! Мне уже хватит на сегодня выше крыши! Я не могу больше выяснять отношения!
Полина смотрела строго и осуждающе. Похоже, она понимала абсолютно все.
– Я тоже не хочу ничего выяснять, – с трудом пришел в себя Карен. – И я сам говорил, что вы совершенно свободны от любых обязательств. Так что виноват я один! Простите меня, – он галантно склонил красивую голову. – Мне пора идти.
И в этот момент зазвонил телефон. Звонил, конечно, Валерий. Карен сидел спокойно и бесстрастно слушал их разговор. Поля показывала мальчику свои рисунки.
– Можно сегодня попозже, – поспешно лепетала Олеся. – А лучше завтра. Ближе к восьми. Привези что-нибудь выпить. Семен в порядке? Почему ты кашляешь? Курить вредно. Ну, о вреде выпивки я уже слыхала. Не груби, в прошлый раз ты жутко орал на меня, это невежливо. Тем более неприлично директору школы. Ладно, привет, я жду.
Олеся положила трубку и быстро оглянулась. На нее в упор смотрели темные проклятые очи, в огне которых давно сгорели Дина, Люда и многие другие. Только костер разожжен не про них. В нем отражалась одна только двадцатисемилетняя маленькая женщина. И Карен собирался бороться за нее и обязательно победить. Олеся тихо вздохнула и нахмурила слушающие брови. Этот мальчик пришел слишком поздно, но все-таки пришел. И разве он так сильно опоздал? Еще можно успеть начать все сначала. На нее упорно смотрели темные, бесстрастные, немигающие глазищи...
