Текст книги "Дорогая кузина"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Но с Николая все скатывалось, как с гуся вода. Пожилая уборщица офиса баба Лиза ласково и любовно звала его Никошей. И буквально через неделю после выговорешника шефа, теплым майским днем, когда Люба старательно готовила любимым детективам обед, Григорий, случайно приоткрыв дверь своего кабинета, услышал лирические весенние рассуждения настроенного на романтический лад Никоши:

– А как сейчас соловьи в лесу поют, Любаша!.. Заслушаешься… У соловья весной и песни, и танцы, и прыжки, и хуешки! Какая у тебя прекрасная дощечка! В любом хозяйстве пригодится для резки. На ней все можно резать: и колбасу, и лимон к коньяку, и всякую другую хуету!

Григорий резко распахнул дверь. Люба сидела вся зоревая, не поднимая глаз. Николай недоуменно взглянул на начальника:

– Еще не готово, шеф! Как Любаша все сделает, мы тебя кликнем, без тебя лопать не начнем, не дергайся! Ей резать трудно: все огурцы и помидоры в старческом маразме и разваливаются под ножом! Продают всякое дерьмо. А пипл все схавает!

– Я тебя о чем на днях просил, Колян? – мрачно поинтересовался Григорий.

– А о чем? – искренне изумился Никоша. – Этого мужика с колесами я выследил, и того, который с алюминиевыми деталями мухлевал, тоже. Чего-то я тебя не пойму, шеф…

– Идиот, потому и не поймешь! – гаркнул Григорий.

Любочка заалела еще больше и стала настоящей красоткой.

– Нежнее, Гриша, еще нежнее! Думаешь, если начальник, так тебе все дозволено? – окрысился Николай. – Чего орешь?! И вообще никто на меня не обижается и никаких претензий не предъявляет, один ты! А один в поле не воин!

– Пословицы и поговорки стареют точно так же, как все остальное! – отрезал шеф. – Ты о таком Григории Малышеве слыхал? Правильно, это я! Так вот он тебе просил передать, чтобы ты писал заявление об уходе! По собственному желанию! Иначе он тебя вышибет! Точка!

И начальник грубо саданул дверью, без всякой к ней жалости.

Просить за проштрафившегося Николая приходили сначала Леха, потом Любочка, а третьей, на ночь глядя, приплелась старая уборщица бабушка Лиза.

Колян любил встречать ее по вечерам одной и той же репликой:

– Здравствуйте, красавица! Вы хорошо выглядите! Наверное, много занимаетесь сексом?

Бабушка Лиза смеялась и трясла головой в белом платочке.

– Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это, и за это и за то, и не знаю сам, за что… – ласково мурлыкал Никоша.

В туалете в офисе Никоша присобачил красиво написанное объявление: "У вас все получится!" Все читали и смеялись.

И вот эта бабушка Лиза, плененная разболтанностью Никоши, явилась за него ходатайствовать.

– Милок, – сказала она, – ты его извиняй! Он не со зла, а по дурости плетет невесть что! Конечно, при девушках негоже. Но Любаша его простила.

– А я нет! – отрубил Григорий. – Ты, баба Лиза, пойми: он со своим языком меня где угодно подставить может! Подведет запросто! А зачем мне неприятности себе на задницу?

Коляна спасли деньги – главные палки-выручалки всех времен и народов. Позвонил очень ценный клиент-богатей и рассыпался в похвалах Николаю, обещая заплатить в три раза больше за следующее задание.

– Ну, смотри, Джеймс Бонд! – жестко пообещал своему сотруднику Григорий. – Услышу еще одно матерное слово – в порошок сотру! В алюминиевый. В самый ценный! И сдам за приличную "зелень". Точка!

Но еще через две недели Никоша, решив, что Любочка напортачила у него в компьютере, вошел в приемную и заявил деловито и серьезно:

– Любка, снимай штаны – и ко мне!

Любочка тотчас пожаловалась Малышеву. Он снова наорал на паразита. И попросил Любу сразу сообщать ему всю правду об этом гнусном охальнике.

В ответ Никоша тоже сделал ответный выпад: начал постоянно капать на секретаршу.

– Эй, шеф, слышь! – вопил он на все агентство, заглядывая утром к Малышеву в кабинет. – Наша Любаня замыслила убийство! Приняла меры, чтобы не оставить отпечатков! Прихожу и вижу: барабанит по компьютерной клаве в перчатках! Ты обрати внимание на свою девушку!

– Скройся с моих глаз навсегда! – бурчал Григорий.

– Будь сделано, шеф! – радостно орал Никоша и на время исчезал.

– Неужто, по-вашему, весело сидеть в офисе, не раскрывая рта? – изумленно возникал он в следующий раз. – Вообще все люди разговаривают, если они не идиоты! А вы тут с утра словно кислого пивка в рот набрали и боитесь проглотить! Вдруг понос прошибет! А как вы думаете, может мужчина потерять трусы?

– Смотря какой национальности. Шотландец – может, – хмуро отозвался Малышев и задумчиво поинтересовался: – Интересно, ты когда-нибудь устанешь и заткнешься?

– Никогда, шеф! – бодро заверил его Никоша. – А я тут слыхал краем уха, что в эту зарплату нам всем дадут тройной оклад! Колись, Григорий Васильич!

Чтобы напугать Любу, Николай специально принес банку с бензином, вроде как для машины, и при всех потушил сигарету в этой банке. Любочка пронзительно завизжала и схватилась за трубку вызывать пожарных.

– Не боись, Любаня! – снисходительно успокоил Никоша, важно усаживаясь на стул. – Бензин зажигается только от открытого огня, и этот наглядный физический опыт сие доказывает. Хотя несведущему он кажется фокусом. Но дурачков много: часто в фильмах взрываются бензоколонки от брошенной сигареты. А что это у тебя за принтер такой? Я посылаю распечатать одну копию, а он посылает меня сразу на три…

Григорий махнул на него рукой. Работал парень отменно, а остальное… Каждому – свое… И каждый – своя собственная дробь, со своим знаменателем.

Мать все переживала да причитала: и когда ты, сыночек, женишься? Когда я смогу понянчить внуков?

Григорий молча пожимал плечами. В его ближайшие планы женитьба не входила. Он слишком привык к своей холостяцкой жизни. Она его устраивала, подходила по всем параметрам. Многим мужчинам известно, как она привлекательна, эта самая жизнь без семьи, без всякой обремененности и обязанностей. Твердо решив пока не обзаводиться законной половиной, Григорий два месяца жил с одной дамой, пять – с другой, а иногда почти по полгода обходился без любовницы и довольствовался случайными подружками. А им теперь в Москве не было числа – доступным и продажным.

Мать ужасалась и плакала в подушку тайком от сына.

Но Малышева вполне устраивало такое заурядное и даже несколько убогое существование. Он по своей природе был склонен к переменам и легкому, поверхностному течению жизни. И беспристрастно тянул на характеристику славного малого, без особых достоинств, но и без серьезных недостатков. Почти никто не подозревал, разве лишь кое-кто догадывался, что на самом деле Григорий Васильевич не так прост, как хочет казаться.

– А хорошая у меня фамилия: Малы-шев! Звучит, как "малый шеф", правда? – сказал он однажды Любочке, тотчас зардевшейся от его внимания. – Приходят к нам клиенты в агентство и спрашивают: "А где ваш шеф?" А ты на это отвечаешь "У нас сегодня малый шеф на задании". Люди думают: ну, надо же! У них, видать, есть большой шеф и малый. Просто замечательно! Система отработанная, что надо!

Начальник он был одновременно и требовательный, и вполне лояльный. Если клиенты не осаждали телефонными звонками, разрешал Любе и всем остальным заниматься своими делами. Завел в офисе большой телевизор "Сони" и порой сам включал, чтобы послушать новости. Отгадывал вместе с подчиненными кроссворды.

– Самый большой на планете жук, – однажды сказала Любочка, уткнувшись в очередной кроссворд. – Не знаете?

– Ну, как не знать! – воскликнул начальник. – Это некий Григорий Малышев! Слыхали о таком? Вот он – самый большой жук на планете!

Любочка хихикнула. Думала, шеф шутит. Но он был абсолютно серьезен.

– Вот по вертикали много букв – "родственник карпа", – продолжала Любочка.

Никоша тотчас начал рассказывать про рыб.

– Вы рыболов? – удивилась Любочка.

Никоша неистово удивился вопросу:

– А ты как думаешь?

Любочка вновь хихикнула.

– Шеф, ты как относишься к рыбалке? – прилип Никоша к Малышеву.

– К Рыбалке? Плохо! Я вообще советских маршалов не люблю! – пробубнил Григорий. – А ответ – толстолобик. Родственник карпа. Вот как этот наш общий друг! – и он ткнул пальцем в Николая, очень худого, с высоким лысым лбом. – Лобастый и костлявый!

– Кто лобастый и костлявый? Я?! – возмутился Никоша и тотчас мирно согласился: – Верно, шеф, ты как всегда прав! Но зато я со своим лбом знаю много такого, чего другие не знают. Например, когда падет Америка. Но пока не скажу. Тайна!

Люба залилась смехом.

К тому времени страна полностью потеряла операционное поле и агентуру, олигархи развалили КГБ, то бишь ФСБ. Оно им было не нужно и опасно. И Григорий еще раз убедился, что поступил разумно, поскольку всегда мыслил в правильном направлении.

Если вдруг выдавался свободный вечер, он подсаживался к Любаше взглянуть какой-нибудь юморной фильм. Она радовалась, а Гришка чувствовал себя распоследним подлецом. Ничего обещать этой милой девчушке он не мог, кроме как посидеть с ней рядом и с удовольствием подышать запахом ее духов.

Так пробежало больше года. В тот мартовский день показывали фильм про советских аэростатчиц в годы войны. Григорий шлепнулся на стул рядом с Любой как раз в тот момент, когда аэростат непредвиденно улетел, девушка осталась на нем в сетке, а молодой лейтенант повис на тросе. И полез по тросу вверх.

– Во! Лезет к ней! – оживился болтающийся неподалеку Николай, еще не потерявший надежды на Любино расположение, хотя шеф постоянно торчал у него на дороге, как непобедимый знаменитый танк "тридцатьчетверка". – Сейчас лейтенантик ее трахать будет! Ох, тяжела ты, мужская доля, тяжела! – Поймал грозный взгляд шефа и слегка испугался. – Прости, Любаша, сорвалось!

– Неисправимый! – буркнул Григорий. – Кроме того, думаю, в советском фильме этого не покажут.

– Да, в советских фильмах никто ничем подобным не увлекался, – с готовностью согласился Никоша. – Там все, как один, жили половой жизнью или занимались сексом.

Шеф неодобрительно покосился на него.

– А что я такого сказал?! – возмущенно завопил Колян. – У нас тут прямо институт благородных девиц, а не детективное агентство! И вообще, кто не смеется, тот давно сошел с ума!

Его торопливо прервала Люба, стремясь погасить новый конфликт, который грозил разгореться.

– Вот в советское время показали один раз что-то типа клипа: на селе у реки поют в грузовике музыканты в косоворотках, с балалайками, потом молния поджигает провода, взрыв – и музыканты прыгают в воду… А на этом фоне в воду входят сельские девушки в цветастых нарядах, заматывают юбки намного выше колена и полощут белье. Как Катерина Матвеевна в "Белом солнце пустыни". Я тогда еще маленькая была. В перестройку, когда к нам стали завозить и зарубежные развлекалочки, этот же советский клип повторили на Новый год.

– А-а! Бабы юбки поднимают! Это фигня – русская сельская эротика! – заявил Николай. – По дециметровкам гонят французскую эротику – куда круче! Там девки на подиуме в одних бикини ходят, а иногда…

Он уловил предостерегающий взгляд шефа, разозлился окончательно и умолк. Но сдаваться не собирался.

– На Новый год вообще по телеку одни приколы! Например, Дед Мороз или Баба Яга с рассеянным склерозом. Русский пипл все схавает! А знаешь, Любаша, нашу любимую байку о том, как еврей паспорт получал?

Люба не знала. Никоша вновь воодушевился:

– Девушка-паспортистка спрашивает: "Национальность?" А он, решив приколоться, отвечает: "Иудей!" Деваха, очевидно, дура полная, так и стала писать да сделала ошибку и написала: "индей". Мужик вышел на улицу и открыл паспорт. Тьфу ты! Пошел обратно. "Ну, что вы мне тут написали?!" Она посмотрела: "Ох, извините, я сейчас все исправлю!" И аккуратно и честно исправила: "индеец". Мужик глянул, махнул рукой на эту дурь и не стал ничего менять. Так и пошел по жизни паспортным индейцем… Жизнь тяжела… Хорошо, что коротка!

– Это правда? – спросила хохочущая Любаша у Григория.

Тот пожал плечами. Насчет тяжести – безусловно. А вот насчет кратковременности…

– Индейцы не по моей части, – пробурчал он.

– А еще в прежние советские времена в тюрьме висел плакат: "Ленин – с нами!". Вы чего ржете? Да я сам его видел! – ударил себя кулаком в грудь Никоша.

И в этом момент затрещал телефон. Любаша автоматически, по долгу службы, протянула руку к трубке, но Григорий опередил Любу. Кто это так поздно? Рабочий день давно кончился, они сегодня здорово засиделись, хотя задерживались в офисе нередко.

– Добрый вечер! Пожалуйста, Александра Васильевича! – вежливо попросил высокий юношеский голос.

– Суворова? – спросил Григорий.

– Почему Суворова? Малышева… – удивился молодой человек и засмеялся. – А-а, ну да… Так звали великого полководца… Сразу не дошло.

– Понятно. Малышев слушает.

Это был Илья. Охлынин, который попросил немедленной аудиенции.

– Приезжайте, – без особой охоты пригласил Григорий. – Но поскорее. Поздно уже…

Так они познакомились.

12

Вадим проснулся рано и без всякого будильника, как просыпаются люди, ожидающие счастливых новостей, мечтающие о них или погруженные в заботы. Охлынин приподнял голову с подушки, не сразу спросонок вспомнив, где находится, встал и босиком прогулялся по теплому и мягкому ковру. Это оказалось на редкость приятно, особенно для человека, раньше никогда дела с коврами не имевшего. Сквозь плотные портьеры пыталось пробраться августовское солнце. Значит, и здесь бывают нормальные, солнечные, ясные дни.

Вадим отодвинул штору и нахмурился. День снова, будто насмехаясь, обещал быть пасмурным, сереньким, мелко-дождливым… Привычным днем конца августа и начала осени. Для Вадима, родившегося и выросшего на юге, такие дни были в диковинку и представлялись карой небесной за прегрешения. Как люди могут жить без солнца, без тепла, без загадочно высокой, чисто вымытой голубизны неба, едва помеченного нежными белыми пятнами облаков?

Здесь о таком небе, похоже, и не задумывались. Солнце еле-еле разбивало в неравной борьбе разлохмаченные ветром тучи, вяло пробуя вынырнуть из-за них и глянуть на мир. Но тщетно…

Охлынин вздохнул и с досадой отошел от окна. Он словно попал в иную Вселенную, на другую планету, где жили не просто иначе, а вообще в других измерениях и условиях, по другим принципам. И, безусловно, мыслили противоположными категориями и руководствовались полярными настроениями и законами. Сумеет ли он приспособиться к здешней непростой жизни, войти в нее, в ней не задохнуться, смириться с ней? Трудно сказать… Хотя с его хорошей привыкаемостью…

– Маргарррита!.. Маргаррррита!.. – закричал кто-то за дверью довольно странным, противным, каким-то металлическим голосом, звучно раскатывая рычащую букву.

Вадим вздрогнул от неожиданности. Кто это?.. И так рано… Ариадна вчера просила его не шуметь спозаранку. Кажется, ее мать зовут Маргаритой. Ну да, правильно, Маргарита Даниловна. Кто же это так орет и домогается хозяйку?..

Охлынин на цыпочках подошел к двери и прислушался. Полная тишина… А потом вдруг опять загадочный металлический крик:

– Маргарррита!.. Маргарррита!..

Кто-то тихо мягко проскользнул по коридору и ласковый женский голос – не Ариадны – укорил:

– Алена, ты почему кричишь? А еще интеллигентная воспитанная дама! Стыдно! Василий еще спит, наш гость тоже, и Ариадна не вставала… Одна ты вскочила ни свет ни заря и буянишь! Пойдем на кухню, позавтракаем.

Мягкие шаги удалились. Вадим осторожно приоткрыл дверь и выглянул в щелочку. По коридору в сторону кухни шла полноватая женщина в пестром шелковом халате, а на ее плече сидел большой разноцветный попугай. Точнее, попугаиха по имени Алена.

Охлынин прикрыл дверь. Да, этот новый мир, куда он попал внезапно и случайно, был странен и необъясним. Или просто кажется таким с непривычки?..

Будильник показывал половину восьмого. Дома в это время Вадим обычно давно не спал. Во-первых, будил своими криками и воплями беспокойный Илья, во-вторых, пора было собираться на работу. А здесь царила полная тишина… Правда, сегодня суббота. Все равно…

Вадим снова подошел к окну. И на улице почти никого нет. Все еще спят… Он улегся на ставший ему родным и близким за одну ночь очень удобный уютный диван и снова заснул.

Проснулся он оттого, что Ариадна пощекотала его под подбородком:

– Засоня, вставай! Пора завтракать!

Ариадна сидела рядом, на диване, нисколько не стесняясь. И Вадим подумал, что у них это сочли бы за непристойное для девушки поведение, расценили как нескромность и развязность. Но здесь, в Москве, все рассматривалось совсем иначе.

На Ариадне было то же самое простенькое вчерашнее платьице с большими карманами, а волосы привычно, как всегда строго и туго подобраны в блестящий темный пучок.

И поэту вдруг мучительно захотелось протянуть руку и распустить эту идеальную строгость волос, рассыпать их, разлохматить, растрепать по плечам… Но он тотчас догадался, что каждому, кто видел Ариадну, всегда хотелось того же самого – немедленно распустить ее гладко зачесанные, прилизанные назад волосы.

– Видно, тебе у нас хорошо спалось! – продолжала Ариадна. – Я угадала? Родной дом не снился?

В сущности, это был запрещенный прием. Но именно на него москвичка и рассчитывала. Она смотрела на гостя изучающе и пристально, точно так же, как вчера. И он опять поежился под ее взглядом.

– Мы тебя ждем на кухне, – подвела итог своей утренней словесной разминке Ариадна и встала, не дожидаясь ответа. – Твои полотенца и зубная щетка на тех же местах в ванной.

И вышла. Вадим заторопился. Через десять минут, свежий, бодрый и умытый, он возник в кухне.

– Доброе утро! – радостно поприветствовал он всех и повернулся к хозяйке. – Меня зовут Вадим.

Она приветливо кивнула:

– А я Маргарита Даниловна. Садитесь, Вадим.

Охлынин увидел полноватую женщину уже не в халате, а одетую и причесанную, словно для приема множества высокопоставленных гостей. Казалось, что ее фразы также приготовлялись и обдумывались заранее, уже не раз использованные, обкатанные фразы. Она была в меру улыбчива, в меру доброжелательна, в меру строга и дипломатична. Дочь пошла именно в нее.

Василий Иванович улыбался навстречу гостю. Завтрак начался. Вадим чувствовал себя не очень ловко под тремя парами чересчур зорких глаз. Правда, хозяин, великий писатель Величко, не особенно донимал его своим вниманием, зато дамы старались за пятерых.

Маргарита Даниловна пыталась понять, что все это значит. Ей не слишком нравилось происходящее, и она никогда не была в восторге от характера собственной дочери.

Училась Ариадна блестяще по всем предметам. Иногда ради смеха, но с гордостью и тщеславием подсчитывала свои бесконечные пятерки. За этот подсчет ее в классе недолюбливали, и подруг у нее не появилось.

Ей одинаково легко давались математика, литература и английский. Когда Маргарита Даниловна привела тринадцатилетнюю дочь на курсы английского языка (домашние педагоги Ариадне не нравились), а через месяц поинтересовалась ее успехами, то услышала почти раздраженное:

– Ну, о чем вы спрашиваете? Вы привели нам гения! Неужели не подозреваете об этом?

Маргарита Даниловна смутилась и испугалась одновременно. Конечно, она догадывалась о многом, но чтобы так откровенно… Да и в кого бы дочке уродиться? Ни в роду у Риты, ни у Василия, выросшего на Украине в простой крестьянской семье, никакие гении испокон веков не рождались.

В десятом классе Ариадна неожиданно влюбилась в мальчика из параллельного класса. Он ежедневно запаздывала с возвращением из школы часа на два-три, а потом, пообедав, заваливалась в своей комнате на тахту с телефоном в обнимку и беседовала с предметом своей любви еще часа два.

– Что происходит? – недоумевал Василий. – Мне никто не может дозвониться! Маргарита, ты в состоянии мне что-нибудь объяснить?

– А происходит шестнадцать лет, великий писатель! Ты никогда не слышал о таком прекрасном и безрассудном возрасте, когда весь мир вокруг тебя переполняется счастьем, любовью и загадками?! Тогда у молодых появляется сразу слишком много забот о себе и чересчур много личных дел. И им становится наплевать на чужие.

– Странно, что ты не пишешь книг, – проворчал Василий.

– Нет уж, уволь! Нам в семье вполне хватает одного знаменитого писателя и одного гения в лице твоей дочери! – съязвила Маргарита. – Я как-нибудь перебьюсь!

Через месяц ей позвонила классная руководительница Ариадны и в замешательстве объяснила, что недавно вышла на работу после трехнедельной болезни и растерялась. В классном журнале словно какая-то ошибка, кто-то будто перепутал фамилию Ариадны с другой, поскольку напротив фамилии Величко вытянулись унылые грустные вереницы тоже удивленных троек и двоек…

– Этого следовало ожидать, – философски заметила Маргарита Даниловна. – Любовь еще никому не давалась так просто, за здорово живешь!

– Выслушай матернины слова! – сказала она вечером раскрасневшейся после очередного телефонного разговора дочери.

Ариадна вздохнула, приготовившись к разносу. Но его не последовало. Мать оказалась мудрее всяких упреков и наставлений, которых все равно никто из детей никогда не слушает.

– Когда женщина влюблена, для нее перестает существовать весь мир, – сдержанно начала Маргарита Даниловна. – И это объяснимо. Но только отчасти. Поскольку под влиянием чувства даже мужчина-тупица порой достигает вершины красноречия. И становится совсем иным. Вот поэтому в жизни и совершается столько ошибок.

– Ты хочешь сказать, что парни морочат нам головы? – задумчиво спросила Ариадна.

– Абсолютно неосознанно, – мигом защитила всю мужскую половину человечества Маргарита Даниловна. Справедливость восторжествовала, но ненадолго. – Они просто не задумываются об этом.

– А о чем они задумываются? – разумно осведомилась дочь.

Маргарита Даниловна порадовалась за себя, за свою безупречно избранную, точную тактику и очевидные, стремительные успехи на пути воспитания и вразумления.

– К сожалению, они редко задумываются, – тотчас разом предала Маргарита Даниловна всех представителей сильного пола. Постаралась выставить их в самом неприглядном виде, поступаясь истиной. Чего не сделаешь ради счастья любимого дитяти! – Тем более, в любви. Здесь им некогда и незачем размышлять. Мужчины – мало и нечасто думающие существа. И редко бывают такими, какими мы хотим их видеть, и никогда такими, какими должны быть. Они по своей природе деловые практичные натуры, коммерсанты. Порой даже не умеют разговаривать с нами. Или никогда не умели. Любовь они часто превращают просто в связь, но при этом отнюдь не сравнивают себя с животными. Хотя отношения животных всегда имеют одну определенную цель – продление рода. А без нее, добиваясь исключительно одного наслаждения, человек легко скатывается ниже уровня любого животного.

Пожалуй, она перехватила через край. В глазах Ариадны замерцало недоверие.

– А зачем ты тогда вышла замуж за папу? – логично поинтересовалась дочь. – Или это тоже относится к разряду твоих ошибок? И что, мне теперь оставаться в старых девах? Если мужики все такие свинюхи!

Ариадна была очень сообразительная девочка.

Маргарита Даниловна, конечно, не собиралась рассказывать дочери о своей былой влюбленности в юного Василия, пленявшего все женские сердца без исключения. Не стала она и уверять дочку в правильности личного выбора. Это прозвучало бы слишком очевидной ложью.

Возвращаясь со своих писательских посиделок, с заседаний правления Союза, из ЦДЛ или от собратий по перу, которые в действительности друг друга жестоко и бесконечно ненавидели, но искусно это скрывали, муж еще на пороге истошно, требовательно орал:

– Маргарита!.. Маргарита!.. – настаивая на ее немедленном появлении в прихожей, на помощи и внимании к нему.

Этот его почти каждодневный крик моментально переняла восприимчивая, как все попугаи, Алена, привезенная Василием с Кубы, куда он ездил в составе делегации советских писателей. И теперь этот отлично скопированный лукавой, по-женски тонкой Аленой вопль мужской слабой и тоскующей по заботе души, переданный с безупречной интонацией, раздавался в квартире куда чаще, чем хотелось Величко. Он досадливо морщился, заслышав очередной, явно издевательский призыв Алены, но сделать ничего не мог. Не выкинешь ведь любимицу всего дома на улицу за критику!..

Хотя со временем Величко, как всем застарелым супругам, стало почти нечего сказать друг другу. Разве что окликнуть по имени… То резко и требовательно, то просительно, заискивающе и нежно…

Стремительно пробившийся в Москве, обладавший обязательной цепкостью и хваткой настоящего провинциала, Василий оправдал свою фамилию уже лет через пять. Потом началась рутина семейной жизни. О ней Маргарита Даниловна предпочитала умалчивать.

– По-моему, мы сейчас обсуждаем не папу, – заметила она от растерянности холоднее, чем следовало.

И совершила серьезную непростительную ошибку. В глазах Ариадны вспыхнул смех.

– По-моему, мы обсуждаем всех без исключения мужчин, – ехидно отозвалась дочь. – А он у нас, мне сдается, именно мужчина.

Маргарита Даниловна поняла, что разговор зашел чересчур далеко. И пора срочно выруливать назад, пока не слишком поздно. Все-таки женщине ни к чему так много ума, как дано Ариадне…

– Видишь ли… – осторожно начала поворачивать вспять Маргарита Даниловна, но дочери надоел этот бессмысленный и беспредметный разговор.

– Вижу, – холодно проронила она, – вижу, что ты свою тему толком не проработала, до конца не осознала и путаешься в основных определениях и характеристиках. Мне непонятно, чего ты от меня сейчас хочешь. А двойки я исправлю. На следующей неделе.

И Ариадна встала, считая беседу оконченной.

Свое обещание она, конечно, сдержала. Ей это ничего не стоило. А влюбленность в мальчика из параллельного класса окончилась на самом деле плохо: он не ответил на чувства Ариадны, стал ее избегать, не подходил к телефону и жаловался приятелям на девичью настырность и назойливость.

Ариадне моментально об этом доложили с торжеством в голосе ликующие одноклассницы. Она оскорбилась, замкнулась и надолго перестала обращать внимание на юношей. Очевидно, мать была во многом права, как ни горестно было это признавать.

В университете на филфаке парней оказалось крайне мало, что Ариадну вполне устраивало. Правда, один роман ее все же настиг против ее воли. Но родители о нем так и не узнали.

Поэтому в то памятное семье Величко августовское утро Маргарита Даниловна с особенным пристальным недоверчивым вниманием изучала неожиданного избранника дочери, скорбно поджимая губы. Ариадне всегда приходит в голову нечто экстравагантное, ей вечно надо отколоть какой-нибудь номер и выбиться за рамки привычного! Провинциализм и отсутствие столичной прописки у этого юноши Маргариту Даниловну не смущали: она сама когда-то вышла замуж точно за такого же, а дочери часто повторяют судьбы и дороги матерей. Куда больше ее беспокоил развод Вадима и его маленький сын, о чем дочь успела поставить родителей в известность. Как многие матери, Маргарита Даниловна относилась с большим недоверием к мужчинам, легко оставляющим семьи, тем более с малыми детьми.

Но дочь была своенравна, упряма и жить собиралась своим умом.

– Что наметили на сегодняшний день? – спросил молодежь Василий Иванович.

Имелось в виду, конечно, что наметила Ариадна. Вадим вопросительно взглянул на нее.

– Покатаемся на речном трамвайчике, – мечтательно сказала она. – Покажу Диме Москву со стороны реки.

Прогулка выдалась интересной. Ариадна на роль экскурсовода годилась вполне. Мимо плыли столичные высотки, мосты, пляжи и набережные… Выделялись Парк культуры и университет. Вадим крутил головой, еле успевая следить за объяснениями Ариадны и стараясь хоть что-нибудь запомнить. На обратном пути стало легче: Вадим начал уже кое-что узнавать.

На речном трамвайчике ему было очень хорошо – тихая река, чистое небо, летний ветерок… Ариадна рядом… Изредка она придвигалась к нему слишком близко, наклоняла лицо к его близоруким глазам, словно хотела сказать что-то важное или спросить о чем-то волнующем их обоих. Но ничего не говорила, усмехалась и отодвигалась вновь.

Единственное, что слегка раздражало – это шумная и беспредельно активная, гомонящая на корме группка ребят и девчонок. Но они вскоре сошли.

Зато на одной из пристаней на теплоходик села большая иностранная экскурсия. Судя по всему – из Латинской Америки. Лопотали они не по-английски и с англоязычной переводчицей общались с трудом, через посредника – одного из туристов, знающего английский. Вся прогулка была испорчена окончательно. Русские ребятки померкли перед иностранцами и показались просто тихонями. Что началось!.. Иностранные туристы говорили непрерывно, все как один, не слушая и бодро перебивая друг друга. Шум их голосов стал постоянным фоном, заглушая грохот машинного отделения и все звуки вокруг. Экскурсанты харкали, плевали и швыряли мусор за борт. Без конца раскованно, жизнерадостно бродили по теплоходу. Усаживались и клали ноги на сиденья, упираясь кроссовками в зады впереди сидящих русских пассажиров и совершенно игнорируя их недовольство и возмущение.

Ариадна порывалась высказать свое негодование переводчице, но Вадим ее остановил:

– Запросто спровоцируешь международный конфликт! Пригаси огонь!

– Да плевать мне на эти конфликты! Я не дипломат! – окрысилась Ариадна. – С каким презрением они на нас смотрят! Мы для них – что-то вроде скотов, быдла!

Она была права. И, тем не менее, Охлынину не хотелось скандала.

Ариадна мрачно замолчала, поездка пошла почти насмарку, хотя Вадим все равно остался доволен. Он впервые увидел Москву.

Когда они сошли с теплоходика и зашагали вдоль реки по набережной, Ариадна неожиданно, наконец, прервала свое молчание, начавшее тяготить и беспокоить ее спутника:

– Вот уж действительно после такого искренне полюбишь свою немытую Россию…

Вадим засмеялся:

– Можно подумать, что ты ее не любила раньше.

– Любила, конечно. Но не так сильно и не столь осознанно! Зато теперь чувствую в себе по-настоящему пробудившийся и стремительно растущий патриотизм. Объясни мне, зачем ты приехал?

Охлынин растерялся. Черный взгляд передернулся страхом. Ариадне стало неприятно.

– А разве ты этого не хотела? Ты сама мне писала…

– Я – это я! – прервала его Ариадна. – Я – совсем другое дело! И мы сейчас говорим не обо мне, а о тебе. Да, писала! Но ты тоже о чем-то думал, отправляясь в Москву к незнакомой девушке! Ты ведь не ребенок!

Она с ходу поставила его в тупик. Конечно, Вадим размышлял о странной, абсолютно необъяснимой ситуации, в которую попал волей случая.

– Когда видишь незнакомую женщину, – попытался он объясниться, – всегда сразу стараешься угадать то, чего не видишь, ориентируясь на то, что видишь…