Текст книги "Дорогая кузина"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

18

После одной из очередных встреч великого поэта Охлынина с читателями к нему подошла молодая светловолосая женщина. Улыбнулась… Что-то знакомое мелькнуло в ее улыбке…

– Вадик, ты меня еще не забыл?

Он напряженно силился вспомнить, щуря близорукие глаза.

На редкость фигуристая дама, хорошо одетая и прекрасно державшаяся. Кто это? Откуда? Тайники памяти оставались незыблемыми.

– Я Лена, – сказала женщина. – Ты Краснодар еще помнишь? Нашу редакцию? Свою бедность? Я давно слежу за твоими успехами, читаю твои книги, смотрю выступления по телевизору, слушаю песни…

– Ленка! – обрадовался Вадим. – Откуда ты взялась? Слушай… – он слегка смутился. – Я ведь до сих пор не вернул тебе долг… Уехал и забыл…

…Уезжал он чересчур стремительно, словно боялся не успеть. И панически боялся последнего разговора с Тамарой, как боятся люди выхода на пенсию или приговора суда. Вадим мучился, не зная, что придумать, какие слова лучше подобрать… Ариадна помочь ему не пожелала. Взглянула насмешливо, иронически посоветовала не дрейфить – ты, в конце концов, мужик! С тем Вадим и улетел в родной город Краснодар, чтобы предстать пред ясными очами жены Тамары, ни о чем пока не подозревающей.

На долю большинства женщин обычно падает куда больше горя и страданий, чем на долю мужчин. У них есть силы и возможности проявлять свои способности, действовать, работать, мыслить… Тем и утешаться. Женщины, как правило, остаются на месте, груженные заботами, привязанные к дому и детям. Одни со своей болью и скорбью. Любить, страдать, жертвовать собой – вот что всегда было и остается сутью и уделом женщин.

Вадим боялся первого взгляда Тамары и ее первых слов. Хотя своих первых слов он боялся куда больше. Но глаза женщины, которую он любил так недолго… Да и любил ли вообще?

В самолете он пытался найти какой-то более-менее подходящий вариант объяснения… Но как можно растолковать женщине, что ее бросают?! Что нашлась на свете и лучше, и прекраснее, и умнее?.. И что жена – уже бывшая – теперь мужу не нужна точно так же, как не нужен ее ребенок?.. Нет на свете таких слов, которые могли бы это объяснить… Кроме того, брошенная женщина не верит словам. И ум человеческий плохо переваривает любую правду в чистом виде

Тамара искренне обрадовалась, увидев мужа. Словно успела соскучиться за два дня. И верила она ему безоговорочно. Это терзало Вадима больше всего.

– А Илюшка пробует садиться! – радостно сказала Тамара. – Говорят, еще рано, а он пытается! И ничего с ним поделать нельзя! Такой упрямый!

Она засмеялась. Заглянула мужу в глаза. Удивилась… Запнулась… Растерялась…

– У тебя что-то случилось?

– Да… – пробормотал он. – Мне надо тебе кое-что сказать…

– С институтом нелады?! – всплеснула руками Тамара. – Ну и пусть! Не переживай! Поступишь на следующий год! А если на заочку? Это проще. И мне легче – ты будешь уезжать только на сессии. Какая разница, что окончить? Была бы бумага! Писать ты все равно пишешь.

Она все сказанное им принимала за чистую монету, потому что сама оставалась добра и наивна.

– Тома… – с трудом выдавил из себя Вадим, – я тебя обманул… Институт ни при чем… Да еще слишком рано о нем говорить, творческий конкурс бывает весной… Я летал к женщине…

Жена взглянула недоуменно. Какая женщина? Что за ерунда? Этого не может быть… Так не бывает…

Она еще не знала, как бывает на свете.

В соседней комнате заорал Илюшка.

– Иди! – обрадовался Вадим. – Парень кричит…

Тамара машинально провела рукой по лицу, словно не слышала.

– Подожди… Я ничего не понимаю… Какая женщина?.. Откуда она взялась? Где ты с ней познакомился? Ведь ты летал в Москву в первый раз…

– На вокзале… – пробурчал Вадим.

Тамара вытаращила изумленные глаза:

– На каком вокзале? Она проститутка?! А ты шляешься по вокзалам?! Я тебя поздравляю! Вадим, а как же я?! Как же Илюшка?!

– Он кричит, слышишь? – беспомощно повторил Вадим.

– Ты любишь ее? – вдруг спросила Тамара.

– Мне так кажется… – пробормотал Вадим. – Все произошло неожиданно… Она ехала на юг вместе с матерью… Ты можешь поминать меня лихом, я заслужил.

Тамара встала:

– Собирай вещи и выметайся!

И вышла из комнаты.

Вадим старался не вспоминать свой отъезд, похожий на бегство.

…– На самом деле, – сказала Леночка, – тебе рано или поздно все равно пришлось бы уехать из Краснодара. Что там сидеть сиднем с твоим талантом? Ты теперь известен на весь мир. Илюшку ты видишь? Он часто бывает у тебя?

– Как ты изменилась… – пробормотал Вадим. – Похорошела… Тебя не узнать… А что ты делаешь в Москве?

Он лгал, но немного.

Леночка польщенно усмехнулась:

– Живу, что же еще? Довольно давно. Вышла замуж. У меня две дочки-школьницы. Не работаю.

– Значит, муж выгодный?

Лена вновь плутовато улыбнулась:

– Значит… Догадаться нетрудно. Давай встретимся!

Она предложила это так просто, естественно, как само собой разумеющееся, что Вадим удивился. Хотя он давно ничему не удивлялся и жил своей собственной, спрятанной от Ариадны жизнью. Их связывало прошлое, сильно потускневшее от времени чувство, да общая тайна творчества. Древнее, чарующее и могучее влечение бесследно исчезло. Стерлось, как монета, состарилось и умерло, как умирает все на этой Земле. Сменилось сокровенным равнодушием друг к другу.

Вадим довольно быстро понял, что не любит Ариадну и никогда не любил. Простое вокзальное увлечение – у кого не бывает! – подогретое статусом ее отца… Да и она моментально отрезвела, охладилась, излечилась от своей влюбленности. Хотя иногда Вадим ловил на себе ее чересчур внимательные взгляды и начинал подозревать, что ошибается, Ариадна не остыла до сих пор… И старательно отгонял эту догадку подальше от себя.

Он изменился, вел свободный и разгульный образ жизни. Фанатки окружали его и ловили всюду: на улице, возле машины и здания ЦДЛ, на вечерах, после выступлений и концертов… И отдавались легко и восторженно, очевидно, при этом воображая, что переспали с гением русской поэзии, по таланту равным Блоку или Пастернаку.

В последнее время Ариадна ударилась в модную нынче эзотерику, стала читать Блаватскую и Рерихов, изучать индийскую философию и искать нирвану.

Понаблюдав как-то внимательно за ее занятиями йогой, Вадим вполне справедливо заметил:

– У тебя пока лучше всего получается лишь одна поза – поза трупа!

Ариадна обиделась. Она постоянно твердила о карме и безмерно надоела этим Вадиму.

– Карма, карма! – однажды не выдержал он. – Ты обратила внимание на нехорошее звучание этого слова? Он каркает!

Ариадна махнула на него рукой.

Однажды Инга с любопытством заметила ему без всякого укора:

– Ты всегда так резко и злобно говоришь о женщинах!.. Тогда почему полжизни проводишь возле них?

– Почему, почему… – проворчал Вадим. – Да потому, что они меня интересуют. На редкость привлекательная тема! Врачи наблюдают болезни, а моя клиника – женщины.

– Интерес исследователя? – усмехнулась Инга. – Ведь явно не целителя…

– Пожалуй… Любопытно находить и изучать в них то, что меня от них отталкивает, и то, что к ним притягивает. Наверное, с такой же ненормальной увлеченностью медик принимает яд, чтобы попробовать его свойства.

– И я – одна из твоих подопытных зверюшек… – хмыкнула Инга.

– А ты хотела стать единственной? Извини за прямоту, но этого не удалось добиться ни одной женщине на Земле… Так устроен мир.

Женщины… Вадим часто не мог определить, где притворство и где правда в их словах и поступках. Подружки казались ему вполне искренними, хотя нередко бессознательно и очевидно лгали в разговорах, оставаясь правдивыми, так же неосознанно, в своих ощущениях. Честные и обманчивые одновременно, грубоватые и заботливые, преданные и подлые – они легко безотчетно шли на поводу у своих неуловимых побуждений.

– Если бы мне предложили на выбор прекрасную живую женщину и женщину, написанную Рубенсом, я, безусловно, выбрал бы даму художника, – напыщенно признался Вадим.

Инга расхохоталась:

– Ну, что ты несешь? Где ты вычитал эту мысль? Она не для тебя! Для тебя важно лишь тело, плоть, физиология! Какой там Рубенс! Что бы ты делал с его дамой на полотне? Дрочил с утра до ночи? В промежутках между созданием виршей и песенок о чистой, верной, платонической любви?

Вадим нахмурился. Крыть ему было нечем.

В последние годы он увлекался женщинами с высокой рыночной маркой. Он их покупал, передавал, уступал, одалживал знакомым литераторам и потом беседовал с ними о любовных достоинствах общих девиц, словно о новых критических статьях в "Литературной России". Подойдя к сорокапятилетнему рубежу, Охлынин начал вдруг возбужденно трепетать при виде каждой юбки и терять перед ней голову, как иногда теряет ее дальнобойщик, завидевший дом после месячного рейса. Желание добиться своей цели стало для поэта главным.

Он безошибочно различал любовный настрой каждой женщины, независимо от ее возраста. Начал по-настоящему ценить постель, относиться к ней, как к священной корове, почитать высшей радостью из всех земных благ. И поэтому порой с отвращением ложился на простыни в гостиницах, где приходилось ночевать во время творческих командировок. Чем занимались на этой постели прошлой ночью? Какие людишки здесь валялись? Бр-р…

Теперь весь мир для Охлынина заключался в женщинах. Существовать без них казалось невозможным. И жить на Земле стоило лишь возле них, ради которых горит и светит солнце, ради которых появляется на черном небе луна с единственной целью – придать любви таинственность.

Романтиком поэт не был, несмотря на лирическое песенное творчество. Инга угадала: его волновала исключительно плоть, заставляющая порой безумствовать и совершать странные для его званий и возраста поступки. Поэтому откровенный Леночкин призыв без внимания не остался.

– Где и когда? – деловито спросил Вадим.

И Леночка тотчас протянула ему свою визитку, на обратной стороне которой написала другие, не домашние, адрес и номер телефона, а также день и час встречи. Словно приготовилась заранее, все четко распланировав.

Вадим усмехнулся и кивнул. Ему нравилась женская практичность. А ласковая к нему жизнь продолжала баловать его и радовать.

Когда через два дня Охлынин явился на свидание, Леночка ждала его в праздничном нервном возбуждении. На ее взгляд, она выглядела на редкость сексуально и привлекательно. Махровый синий халат при каждом движении распахивался, демонстрируя то плотную загорелую ногу, то высоко подобранную бюстгальтером грудь. От Леночки невыносимо несло дорогими духами и косметикой. Чересчур завитые волосы разлетались неестественно и смешно.

Вадим спрятал улыбку. Зачем он сюда пришел, стареющий вечный плейбой и неутомимый искатель приключений? На свою седеющую голову… Ведь к Лене его влекла вовсе не трудность победы – а это уже скучно и даже пресно. Просто некая новизна ощущений – неизменный соблазн. Новизна на время. Часто очень короткое.

Прерывисто дыша (где она понахваталась этой пошлости? Разве что в бесконечных телевизионных сериалах!), Лена помогла ему раздеться и повела за собой за руку в спальню. Квартирка была неплохая. "Чья бы это?" – на ходу подумал Вадим.

Он заскучал еще сильнее и начал подозревать самое плохое. И не ошибся в своих предположениях.

Леночка оказалась наивна, как только может быть наивна законная супруга. В спальне она излишне поспешно разделась, молча скользнула в постель и замерла в напряженном трепетном ожидании, отодвинувшись к стенке. Судя по всему, она изменяла мужу впервые и ждала от измены слишком многого. Вадим же был избалован и требователен, поскольку не первый год близко общался с самыми лучшими и безмерно дорогими московскими жрицами любви.

Они совершенно не поняли друг друга. Раздосадованный, неудовлетворенный Вадим злился и проклинал свою любознательность.

Бывшая секретарша, ныне мать солидного семейства, очевидно, задумала отдаваться спокойно, не роняя достоинства. Она считала это правильным и естественным. Но в то же время сочетала ложную сдержанность с какой-то тоже неумелой, наигранной страстностью, обнимала поэта с таким сосредоточенным видом, что только смешила и раздражала его, напоминая даму, на старости лет вдруг взявшуюся изучать азы музыкальной грамоты.

Леночка умышленно затянула поцелуй, сменившийся внезапным взрывом двух тел, бурным их сплетением, чересчур поспешным, а потому бездарным, полуживотным соединением… Потом Вадим, разочарованный, даже взбешенный, пробуя не выдать себя и не обидеть случайную подругу, изображал нежность и не разжимал объятий до тех пор, пока ему не надоело. Он вспоминал продажных умелых девок и грустил. Во время короткой близости они с Леночкой ничего не сказали друг другу. Ну и что с того, что она отдалась без колебаний? Подумаешь, подарок! Скованная, холодноватая, не умеющая наслаждаться ласками, не способная их усиливать, подогревать и затягивать… Быстрое, странное, полунебрежное и низменное утоление желания… Даже купленные девочки не способны так падать… Они никогда не оставляют любовь несжатой, как некрасовскую осеннюю полоску ржи…

Но Леночка ничего не заметила. Казалось, что она в полном восторге от своего дурацкого и бездарного прегрешения. И она явно собиралась грешить дальше, с удовольствием свалившись с вершин семейной невинности.

"Кто у этой курицы муж, – печально размышлял Вадим, – если он за столько лет не выучил жену, что надо делать в постели? Что за дуб дубом и для чего ему эти тупые отношения? Эта несуразная близость? Или он всерьез думает, что женщина создана и послана в этот мир только для материнства и для кухни?"

– Когда мы снова увидимся? – прошептала Леночка, нежно отводя со лба поэта волосы и целуя его в висок.

Вадима едва не выругался, до того у нее это вышло манерно и неестественно.

– Я позвоню, – отозвался он. – Но ты мне звонить не пробуй: жена целый день дома и всегда берет трубку.

Вадим ликовал. Это неслыханная удача, что Ариадна его так караулит и охраняет.

– А у меня муж целый день на работе, – радостно откликнулась Леночка. – Дочки часов до трех в школе. Самое удобное – звонить с утра.

– Договорились! – Вадим тоже по возможности ласково поцеловал ее в лоб – вернул должок! – и стал одеваться. – Извини, пора…

Она серьезно кивнула с глубокомысленным видом:

– Да, конечно, я все понимаю… Я буду ждать!

"И очень долго, – мысленно добавил Вадим. – Вероятно, всю оставшуюся жизнь. Жди, дорогая, на здоровье!"

– Ты знаешь, Вадик, – пролепетала Леночка, – женщина может глубоко полюбить, только побывав замужем. Для настоящей любви ей надо созреть, узнав все виды близости и все радости-неприятности семейной жизни…

Вадим едва не расхохотался ей в лицо. Интересно, какие виды близости она имеет в виду?..

На следующий день, сидя в ресторане ЦДЛ напротив Инги, он с удовольствием пересказывал ей эту историю. Инга посмеивалась, потягивая через трубочку коктейль. Она обожала их тянуть, и Вадим, изучив все ее пристрастия, уже не спрашивая, заказывал для нее сразу несколько коктейлей.

Впервые он именно здесь увидел Ингу. С каким-то длинным худым типом. Когда тип удалился, очевидно, в туалет, Вадим подсел к Инге и положил возле нее записку. Инга усмехнулась и сунула ее в сумочку. Через день они встретились в ЦДЛ по четко сформулированному в записке предложению Вадима.

Инга была красавица по профессии – никакой другой ей не требовалось по жизни – и настоящая женщина. Что это такое, Вадим объяснить бы не сумел, все лишь на уровне подсознания. В голову лезли банальности, стандарты из любовных романов позапрошлого века, что-то о сладостном опьянении, страшном возбуждении нервов, ненатуральных и по-настоящему выдержанных в подвалах винах…

При взгляде на Ингу мужиков начинало лихорадить, как гончих на охоте. Так обычно загорается аппетит при виде щедро сервированного стола, призванного спровоцировать дикое чувство голода.

В тот вечер Вадим удивительно долго держал ее руку, с беспокойством думая о том, как перейти к активным действиям. Он почти никогда не терялся, но Инга пугала и сбивала с толку своим бойким и насмешливым язычком. Странно, но поэт, всегда наглый и развязный, боялся показаться ей слишком робким или, наоборот, чересчур откровенным, опасался сделать неверный шаг, промедлить или поторопиться. Инга подкупила его еще тем, что оказалась неглупой и отнюдь не пошлой, как обычные легкие девицы. Хотя была из их породы. Но дорогая и роскошная.

19

– Значит, ты в Анапе ничего не понял?

Григорий закурил. В последнее время он курил все больше и больше, прикуривал одну сигарету от другой и стал баловаться авиационным спиртом. Эти пристрастия укрепились после одной из драк в самом начале карьеры Малышева – владельца частного сыскного бюро. Тогда он был очень молод, беспредельно нахален и неопытен, и одна выслеженная им дама решила отомстить. Ее муж, видный предприниматель, имевший три квартиры в Москве и две в Питере, два джипа и тойоту, два кирпичных коттеджа – в Баковке и Завидово, ну, остальное по мелочам, подал на развод. А даме вовсе не мечталось терять такого богатенького супруга-спонсора.

И однажды мрачноватым сырым ноябрьским утром Малышева, когда он был без машины, подкараулили неподалеку от офиса трое молодчиков в масках, ловко воспользовались преимуществом неожиданного появления и серым рассветом и попытались с наскоку свалить Григория с ног. Пока он сориентировался и вступил в битву, один из бугаев напрочь выкрошил ему армейскими тяжелыми ботинками передние верхние зубы, а другой сломал нос.

Малышев никогда никому не рассказывал – он вообще был не из откровенных – почему в то хмурое утро оказался без машины и далеко не столь ловок, как обычно.

Накануне вечером он довольно прилично нализался в одиночку в своем кабинете. Какая-то непрошеная и незваная тоска одолела его нежданно-негаданно… В последнее время она нападала нередко. Но чем больше Григорий заливал ее водкой, тем навязчивее и настырнее она становилась, являясь все чаще.

Он заснул в автобусе и заехал на другой конец города. Проснулся на конечной, вышел – один среди глухого снежного островка на ветру и морозце. На черном высоком небе едва тлели две крохотные звезды, тоже сжавшиеся от холода. Подошли две девицы сомнительного вида и прочирикали нежно:

– Дядечка, пошли с нами – отогреем!

Григорию было одиноко и зябко. И он пошел. Оказалось – местные проститутки районного масштаба. Хорошие девочки, ласковые… Согрели его чайком и водочкой, обслужили по полной программе. Он и дальше повадился навещать их тайком от всех. Долго боялся подцепить от них какую-нибудь гадость, но расстаться никак не мог. Один раз расплатился с ними материнскими серьгами. Почему ему это вдруг пришло в голову? Мать плакала, жалела серьги, они у нее, такие дорогие, были единственные…

Но это позже. А в то утро, кое-как отбившись, Малышев поплелся в агентство. Он ввалился в офис с трудом, но со смехом, поскольку, в конце концов, ему чудом удалось справиться с тремя бугаями – помогла выучка школы ФСБ, не зря он туда так рвался! Любочка, увидев его, окровавленного, встала со стула, помертвела хорошеньким личиком и вдруг громко, монотонно, на одной тягучей ноте завыла, как истошно воют в деревнях бабы на похоронах.

Подчиненные обомлели.

– Все замолчали и перестали причитать! Точка! – скомандовал Григорий. – Где там наша аптечка?

Любочка притихла и бросилась к шкафу, но на полдороге остановилась и крикнула:

– Я вызову "скорую"!

– Ну, это обязательно! Куда же без нее? – ухмыльнулся Малышев разбитыми губами. – И заодно, пожалуйста, милицию!

Люба заревела в голос.

– Что вы сидите, как приклеенные, типа Джеймсы Бонды?! – гаркнул на сотрудников Григорий. – Любе – валерьянки, а мне – йоду! А потом машину и в травмопункт! Снимок морды надо сделать. И пальцы вон покалечены.

Нос сросся на зависть всем врагам, а зубы, конечно, новые не выросли, пришлось вставлять. Зато позже Малышев с удовольствием травил байки подчиненным:

– Мне сделали съемный мост, но я его носить не могу. Только надену – тянет на рвоту.

Зубы ему поставили на штифтах, и всего три. Остальные уцелели.

– Тебя потому мутит, что у тебя организм токсикозный! – однажды серьезно заявил Никоша.

Шеф вытаращил глаза:

– Как у беременной бабы, что ли?

– Почти, – невозмутимо кивнул Николай. – Ты давно отравился никотином и спиртом. А от курева знаешь чего бывает? Самый настоящий рак!

– Чего бывает?! – грозно приподнялся со стула босс. – Ты говори, Колян, да не забывайся! Предсказатель! Прорицатель хренов!

Никоша притворился, что испугался, и замахал руками:

– Шуток не понимаешь? Чего ты паникуешь? Ну, сблевал разок-другой по пьяни! Велика важность! А психуешь так, будто и впрямь раком заболел!

Малышев погрозил ему кулаком, и Никоша с громким хохотом выкатился из кабинета. Но вечером заглянул к начальнику с лукавой физиономией:

– Привет, шеф! Видишь – тебя опять смешали с говном!

– Что?! – грозно спросил Григорий. – Ну, и надоел ты, Колян! Как чирей на заднице!

Хитрый Никоша сделал вид, что ничего не услышал:

– Объясняю тебе, шеф, как туповатому! У тебя инициалы Г. В. Вот, смотри, письмишко пришло, адресованное "Малышеву Г. В.". Геве – говно, Малышев – говно!

– Катись, идиот! – гавкнул Григорий. – И к Любке больше не приставай!

– Да ладно, что она, тобой купленная? – ласково промурлыкал Никоша. – А тут ко мне на улице подошла вчера одна шлюха мордастенькая и стала жаловаться на жизнь. В словах спьяну путается. Говорит, ихний этот, как его, спонсор… Задумалась. Нет, не спонсор, а сутенер, точно, вспомнила, наконец! Так вот он их заставляет за сутки работать с шестьюдесятью клиентами и учит только сосать! Они жалуются: ни в писку, ни в попку, а лишь сосать! И в сутки – по шестьдесят клиентов! Представляешь, шеф, какая у них жуткая жизнь? Жалко девок, правда? Ни за что пропадают!

– Вон! – заорал Григорий.

Никоша заржал и исчез, тихо и бережно закрыв за собой дверь.

После того нападения Малышев стал более осмотрительным и часто автоматически проводил по еле заметному шраму на носу. Словно проверял, на месте ли памятный след. Забавно, точно так же почему-то делал Илья…

– Я слишком быстро уехал, – виновато признался он. – Но я не мог больше там быть. Мне надо было учиться…

– Я что, высказывал претензии? – хмыкнул Малышев. – Твоя личная кузина, в конце концов… А следующим летом она приехала в Москву поступать в университет?

– Да, – кивнул Илья. – Свалилась мне на голову, поскольку я сам тогда не знал, что делать и куда податься…

Он до того замучился и устал, что даже забыл о приезде Инги. Они практически не переписывались, писали в основном мать и изредка тетка, к письмам которой делали коротенькие приписки дядька и сестра.

Письма все до одного были подозрительно ровные, гладкие, как озерная поверхность, оптимистичные… Все у них хорошо, даже отлично. Дела идут на лад, никто не болеет, Инга работает в газете, очень довольна… Тетке полегчело, получшало с позвоночником…

"С чего бы это вдруг? – недоверчиво, скептически хмыкал Илья. – У матери тоже все в полном порядке. Ну и дела… Какой там порядок, если она, выбиваясь из последних сил, сумела прислать мне денег лишь на самую плохонькую и дешевую куртку на всем Черкизовском рынке…"

Сколько себя помнил Илья, ему постоянно хотелось есть. Дары и подношения доброй соседки быстро закончились, потому что Илюшка вырос, тискать себя не позволял ни на каких, даже самых выгодных условиях (он считал это унизительным), а потом начал хулиганить, разбивать окна мячом, драться с окрестными парнями…

Он заявлялся домой грязный, всклокоченный, часто в рваных штанах и рубахе, с синяками и кровоподтеками на коленях, ссадинами на локтях и фонарями под глазами. Мать голосила и плакала, а толстая добрая бездетная соседка мучительно тосковала по тому розово-белому, как пастила, бутузу, которым был Илюша лет десять-двенадцать назад, и ужасалась, в какое чудище превратилось глазастенькое бэби, пахнущее молоком… Но обратного хода не придумали, и соседке приходилось переживать в одиночку и кормить вкусными и сытными обедами своего равнодушного ко всему на свете, кроме обувных колодок, мужа. От него несло кожей и еще какой-то дрянью, необходимой в сапожном ремесле, с улицы доносились пронзительные детские голоса, за стеной что-то бубнил зачем-то выросший Илюша, очевидно, готовил уроки… И сердце его былой спонсорши начинало болеть по-настоящему…

Несмотря на нехорошую привычку к голоду и непрерывно сосущий желудок, Илья работать за компьютером не переставал, делая именно на него основную жизненную ставку. Начал он с сайтов знакомых ему людей, например, великого поэта Охлынина, а потом, натренировавшись и увлекшись, пошел портить и взламывать все подряд, какие получалось. Ему доставляло немалое наслаждение напакостить людям, здорово потрепать нервы, заставить беситься и тратить деньги на мастеров и защиты… А не надо быть лопухами! В основном все сами виноваты в том, что разрешали слишком легко проникнуть на свои серверы, часто даже оставляя открытыми пароли. За свое ротозейство нужно расплачиваться!

Лидочка сидела с поджатыми ножками на кровати и привычно перелистывала журналы, презрительно выпятив нижнюю губу.

Потом Илья придумал себе новое развлечение – составил для компьютера программу "Автоматическое создание романов". Он вводил в компьютер весь алфавит, давал задание перемешать буквы и составить слоги. Что в результате выходило? "Роман" страниц на пятнадцать по такому образцу: "укенол мит лод в савдит йцфыч и щитдье е нееолдж кенен геуосмить…"

Лидочка смеялась и круглой толстой пяточкой щекотала Илюшу в низу живота.

Для чего понадобилась Илье эта дурацкая программа? Он объяснял новое увлечение так: "Изучаю подобным образом флюктуацию как явление". А еще пытался выискать: вдруг получилось что-нибудь с более-менее приемлемым смыслом? И нашел! Среди ахинеи на двадцати страницах обнаружил случайно получившееся сочетание: "я ем чипс". Как же он ликовал!

– Вот дурачок! – фыркала Лидочка.

Он никогда на нее не обижался.

На лето, после сессии, Лидочка предложила съездить в Дубну к ее родителям. Недели на две. Сколько они сумеют выдержать друг друга.

Илья насторожился. Знакомство с потенциальными тестем и тещей ему вовсе не улыбалось. Но Лидочка, без труда разгадав его тревоги и настроения, постаралась успокоить:

– Я сама с предками рядом долго не выдерживаю. А выходить за тебя замуж… Ты прости, Ил, но какой из тебя муж? Ты пока, самолетик, годишься только на ночь.

Илья одновременно и обрадовался, и оскорбился.

– Да, – проворчал он, – нынче любая деваха мечтает о муже с мордой Алена Делона, фигурой Шварценнегера, кошельком Форда и интеллектом Эйнштейна.

Лидочка хихикнула.

Но недоверчивый и подозрительный от природы Илья поверил Молекуле не до конца. Он жил с неизменной излишней настороженностью, на каждом шагу опасаясь трений и обид. По неопытности Илюша не понимал, что в основном все человеческие обиды объясняются просто – ни один человек не переносит в окружающих характерных черт и особенностей, несвойственных ему самому. Правдивые не выносят вранья, застенчивые – наглости, смелые – робости.

Илья собирался летом проведать мать и поэтому предложил подруге сначала съездить в Дубну, а потом – в Краснодар. Лидочка весело согласилась.

И тут Илюша вспомнил о сестре… Точнее, ему о ней напомнила телеграмма дядьки, сообщившего, что Инга вылетает в Москву в конце июня. Планирует поступать на журфак МГУ. У нее немало публикаций в местной газете и уже кое-какой опыт работы в редакции.

Илья схватился за голову. Кузина в его нынешние планы никак не входила.

– Что будем делать? – на всякий случай справился он у Лидочки.

– Плевать! – флегматично отозвалась подруга.

– А плевать откуда – из Дубны или из Краснодара?

– Сначала отсюда, а потом оттуда. Твоя сестрица прекрасно сдаст экзамены и без тебя. Ты же ей шпаргалки писать не собираешься! А к сентябрю, самолетик, мы вернемся, и вы сольетесь в братски-сестринских объятьях! Ага?

На том и порешили.

Ничего не сообщив родственникам, Илья, завалив почти всю сессию, уехал в Дубну.

Родители Лиды, физики, даже в выходные пропадали на работе допоздна.

– Я тебя предупреждала! – меланхолично сказала Лидочка.

Они были предоставлены сами себе и наслаждались свободой недели две. Но потом им надоело точно так же, как в общежитии, варить себе макароны и пельмени и жевать готовые завтраки.

Чистый зеленый городок, почти со всех сторон окруженный водой, очень понравился Илье. Почти как все приволжские города, Дубна была приветливой и мирной, безмятежно и спокойно живущей.

– А зачем ты отсюда уехала? – спросил Илья Лидочку. – Здесь так хорошо!

Лидочка скривилась и презрительно выпятила пухлые яркие губки.

– А ты зачем? – хитро спросила она.

– Но Дубна и Краснодар такие разные… – задумчиво сказал Илья.

– Зато мы с тобой такие одинаковые, – разумно возразила Лидочка.

В первый день приезда светило яркое солнце. Оно освещало приплясывающую и кувыркающуюся в солнечных зайчиках Лидочку. Она нарядилась в свой излюбленный джинсовый расклешенный сарафанчик до колен и черные туфли с ремешками и широкими каблучищами.

Илья взял ее за руку и помчался с нею по зеленому холму. Они долго бежали вдвоем в никуда, потом дружно засмеялись, остановились, и Илья сфотографировал Лидочку. Свою милую Молекулу с надутыми капризными губками. Еще он снял ее, сидящую по-турецки в остове брошенного, насквозь проржавевшего автомобиля. Может, кто-то угнал эту машину и разобрал ночью на запчасти? Остался один кузов и врос в землю.

Они долго шли без всякой цели, пока не добрели до сгущающегося леска, куда уходила дорожка. Они зашагали по ней, спускаясь вниз, в густые заросли. Их обступили тонкие стволы деревьев, сюда не долетал ветерок, и воздух был противно-теплым. Деревья стояли плотно, не пропуская солнце, вместо травы – коричневая сыпковатая землица. Влажные заросли становились гуще. С наклонившихся веток свисали крупные мокрые и приятно холодные листы, как с лиан в экзотических джунглях. Неожиданно захлюпала вода.

Илья остановился и деловито сбросил парусиновые туфли, рассовав их по карманам. Лидочка храбро пошла на разведку, расставив руки. Она не знала этих мест. Вдруг чмокнула илистая земля. Лидочка ойкнула. Она стояла до половины голеней в воде, покрывшей все пространство среди деревьев. Они росли словно из воды – натянутой пленки между стволами. Корни тянулись по глади, кое-где испорченной цветущими кувшинками. Лидочка сделала пару шагов, приподняв сарафанчик.

– Я хочу купаться, – надула она губки. – Куда ты меня завел? Здесь неприятно.

– Похоже, это – местная лесная лужа, широкая и мелкая, – заметил Илья. – Вода течет из земли и стоит здесь годами. Надо взять направо. Там сухо.