Текст книги "Ангел-хранитель"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Я тихо зашел в спальню и прислонился к шкафу. Так и есть: всю одежду – где сняла, там и бросила. Я подобрал с пола все вещи, аккуратно развесил их на стуле. Ах, да, куртку еще нужно поднять. Ну что, прощай, Татьяна. Не могу я с тобой оставаться, если только мешаю тебе. Теперь действительно будешь ты жить по-своему – так, как только ты знаешь. И не хочешь ни с кем этим знанием своим делиться. Может, так и лучше будет: и тебе, и мне. Появится у тебя другой советчик (хочешь ты или нет, все равно появится): более терпеливый, более уравновешенный, более убедительный… Жаль, что не узнаю я, кто – убил бы гада! А у меня появится кто-то поспокойнее, податливее, без сюрпризов и секретов. Вот неделю назад – я же сам себе того желал! М-да. Вот и сбылось мое желание.
Ладно, хватит. И что, я вот прямо так и уйду – тихо и незаметно? Вот так – безмолвно и безропотно – передам ее кому-то, как посылку почтовую? Как заявление директору цирка: лев оказал непредвиденное сопротивление, прошу перевести меня на работу с собачками. А она еще и не заметит – с нее станется: нырнет в свой мир, и какое ей дело, кто там на границе топчется? Нет уж. Как там говорится: «Он ушел, хлопнув дверью»? Я ей хлопну. Я ей так хлопну, что даже она заметит, что у нее дом без меня опустел! Не верю я, что ей будет без меня лучше!
Нет, ночью я дверью все-таки хлопать не буду. Или она от испуга заикой сделается, или соседи милицию вызовут. Чем там еще можно хлопнуть? Окном? Да нет, пожалуй, холодно еще его открывать – особенно ночью. Мне же потренироваться сначала нужно – значит, одним разом не обойдешься. Ну, конечно – форточка!
Я вернулся на кухню и открыл форточку. Меня окатило свежим, почти морозным, колючим воздухом. Я посмотрел наверх: чистое небо, ни облачка, луна, как нарисованная. И таким равнодушием на меня оттуда, сверху, повеяло… Словно на вокзале на расписание глянул: Ваш поезд отправляется через пять минут – а хочется вам ехать или нет, нас это, извините, не волнует. График, знаете ли.
Я захлопнул форточку, представив себе, что этим звуком ставлю точку в своей жизни с Татьяной. Нет! Какая, к чертовой матери, точка?! Так я ведь никогда и не узнаю, от чего ее лицо светилось, когда мы в транспорте ехали, от чего она вздыхала вечером за чаем, от чего она губы поджимала вчера во время уборки… И с кем она, в конце концов, съест эти дурацкие пирожные! И Франсуа. Франсуа! Я же теперь не узнаю, какие вопросы он ей задаст, и что – Что! Что!! – она ему ответит. Бог с ним, пусть хоть ему ответит, расскажет, что думает – а я бы уже с радостью рядом посидел, послушал… Поздно, батенька, раньше нужно было радоваться, что она хоть с кем-то – возможно – согласится разговаривать. А теперь будешь мучиться мыслью о том, что разгадка была так близко…
Нет, лучше я представлю себе, что она почувствует, когда я все-таки хлопну этой фигуральной дверью. Я провел еще один эксперимент с форточкой. Хлоп. Я исчез (Уй, мороз по коже!). Утром Татьяна просыпается и сразу чувствует, что что-то не так. Хоть бы не проспала завтра. Да нет, вроде, не должна – вон как рано сегодня легла. Итак, что-то – не так: никаких неожиданных мыслей, никаких внезапных побуждений… никаких трех успокаивающих вдохов, никаких проверок, закрыта ли дверь, никакой ограды от толчков в транспорте, никакого выключенного на ночь телефона, никакой спрятанной на вечер программы… Да она же не выживет! Сумеет ли тот – уравновешенный, убедительный – не забыть о таких мелочах? Я не верю, что она не почувствует, что что-то исчезло в ее жизни, что чего-то в ней не хватает! Она обязательно почувствует, она же все чувствует. Плохо ей будет, грустно, всплакнет, возможно… хотя последнее – вряд ли. Будет, как обычно, все в себе держать, наедине с тоской своей останется. Черт!
Что-то не очень мне хлопанье это помогает. Как ни крути, с какой стороны ни посмотри – не хочу я уходить. Нельзя мне уходить. Не могу я уйти. Никому от этого лучше не будет. Сколько бы ни помнил я ее, постоянно буду думать о том, где она, что с ней, о чем думает, как отбивается от назойливо-заботливого внешнего мира… и чем кончилась история с Франсуа?! И что это за жизнь у меня будет – с кем-то другим – с такими мыслями? Мне вообще кажется, что я очень долго не смогу ее забыть – никакие внешние воздействия не помогут. Может, мне как-то выкрутиться? А что, в самом деле: у нее был тяжелый день, столько испытаний – и все одно к одному сложилось. Тут кто угодно не выдержит, сорвется, наговорит в сердцах того, чего и в мыслях-то на самом деле нет. Если на каждую вспышку реагировать…
Да нет, этот номер у меня не пройдет. Татьяна – не вспыльчивая, просто так, в запале, такие слова у нее вырваться не могли – и не только я это знаю. Не удастся мне оправдание найти своему желанию остаться. А в наших отношениях ее желания – важнее. А значит, я все-таки обязан уйти. Но что же делать, если я чувствую, знаю, уверен, что это – неправильно?
Я опустил голову – только бы не смотреть в эти равнодушные небеса – и вцепился руками в подоконник. Что же мне делать? Что же мне теперь делать?
И вдруг за спиной у меня раздалось негромкое:
– Ты – кто?
Я резко развернулся, и первое, что я увидел, были ее огромные глаза. В них кружилось – водоворотом – столько чувств, что я онемел. Глаза у Татьяны всегда были «говорящими», когда она их не прятала, но сейчас… Удивление, недоверие, страх, любопытство, желание помочь… И все одновременно? Если боится, почему не бежит? И тут я заметил, что она стоит на пороге, держась одной рукой за притолоку двери, почти на цыпочках – словно сейчас сорвется с места и исчезнет в мгновенье ока. Но не бежит! Откуда любопытство-то взялось посреди ночи, в собственной кухне? И кому это ей захотелось вдруг помочь? Что она там пробормотала?
До меня дошел, наконец, смысл ее вопроса. Какой же хороший вопрос, и как вовремя! Кто я? Не кем я был. Или кем буду. Кто я сейчас – после того, что случилось. И нужно, наконец, назвать вещи своими именами: в моей жизни случился полный провал. Ошибку может допустить кто угодно. Неудача может постичь кого угодно. Но если ты потерпел такое поражение, что тебя попросили уйти? Если тебя попросили уйти, глядя тебе в глаза? Если, глядя ему в глаза, попросили уйти ангела-хранителя?
– Я? Уже никто, – тихо ответил я.
И тут я понял, что она не просто смотрела на меня – она со мной говорила. Рефлекс сработал автоматически: тело слилось с окружающей средой.
Глава 7. Игры воображения
Кое-как – на ватных ногах – я проковыляла три шага до кухонного уголка и опустилась на него. На самый край, конечно – чуть не упала, пришлось руками за стол схватиться. Резкое движение встряхнуло меня – в голове зашевелились хоть какие-то мысли. Зашевелились – и тут же заметались в панике. Я поставила локти на стол и обхватила голову руками, чтобы эти мысли не разнесли мне ее вдребезги.
Так. Попробуем разобраться со всем этим по порядку. Примерно неделю назад я вообразила, что я – робот, и так и прожила два дня, испытывая чувство близости к компьютеру, принтеру – к машинам, в общем – и чувство отчужденности к людям. Потом меня ненадолго отпустило. Примерно на сутки. После чего меня посетила мысль, что я – пришелец, заблудившийся среди галактик – которая развилась потом в душераздирающие картины космического одиночества. Затем опять два дня прошли в относительном спокойствии, если не считать того, что в ванной – непонятно, по какой причине, и в первый раз в жизни – я попыталась спрятаться от кого-то или чего-то. И теперь – вот это. Галлюцинация. Которая не только мне привиделась, но еще и разговаривала со мной.
Вот до чего доводят постоянные размышления. Вот до чего доводит стремление посмотреть на реальность со стороны. Вот до чего доводит желание оказаться выше житейских невзгод. Прыгнешь выше – и невзгоды окажутся покрупнее. Хочешь ощущать себя межгалактическим бродягой – получишь проблемы космического масштаба. Будешь пестовать мысли об одиночестве – начнешь дома, в собственной ванной, прятаться… от стиральной машины, наверное. Она же к тебе – роботу – скоро в компанию напросится, чтобы пообщаться.
Наверно, лучше мне самой попроситься в психушку. К невропатологу на прием записаться, чтобы направление дал, или по прямому адресу направиться, чтобы самой сдаться? А то – не ровен час – кто-то спросит на улице, который час, или просто посмотрит в мою сторону – а я на него и брошусь, отражая атаку зарвавшегося агрессора. Тогда меня к ненормальным насильно отправят. Да еще со скандалом. Стыда не оберешься.
Нужно чаю попить. Говорят, что однообразные, рутинные, привычные действия успокаивают. Я где-то читала, что психических больных поощряют к нетяжелому физическому труду – плетению корзин, например. Переплетешь ивовые прутики тысячу раз подряд – любые фантазии умрут со скуки.
Я встала и медленно пошла в коридор, чтобы свет на кухне включить. Страшно как-то в темноте. Того и гляди, чайник пожалуется, что вот и ночью работать его заставляют, заварник поинтересуется, черный или зеленый чай пить будем, холодильник напомнит, что в нем второй день уже пирожные томятся… Ха, точно, у меня ведь пирожные есть! Если я определенно схожу с ума, нужно напоследок всеми удовольствиями насладиться. Потом, на казенном пайке, никто меня баловать не будет. Хм. Тогда я лучше вместо чая кофе выпью. Гулять – так гулять, а потом – хоть потоп. Сейчас плита взбунтуется, начнет фокусы с глотанием огня показывать…
Кстати, и халат одеть нужно. Что-то меня дрожь бьет – хотелось бы думать, что от холода. Да и то правда, апрель на дворе – в ночной рубашке кто угодно начнет дрожать от холода. По крайней мере, на физические воздействия мой организм – пока еще – реагирует нормально. Может, для пущей проверки ущипнуть себя? Нет, не хочу – синяк может остаться.
Я надела халат, потуже затянула пояс и вернулась в кухню, щелкнув по дороге выключателем. На пороге я на мгновенье остановилась – нет, вроде, ничего необычного. Как, однако, свет все преображает! Моя родная кухня: все – на своих местах, и никаких аномалий. Может, мне действительно в темноте, да спросонья, невесть что привиделось? Всему же есть рациональное объяснение. Например, машина внизу ехала, свет фар от витрины отразился, тень от дерева бросил мне на окно… а мне и показалось, что рука чья-то к форточке потянулась. А форточка чего хлопать перестала? И как могла тень дерева до седьмого этажа дотянуться? Нет-нет. Не буду я сейчас ни о чем больше задумываться. Хватит уже.
Я налила в турку воду, всыпала туда кофе и, включив газ, поставила ее на плиту. И тут – краем глаза – я заметила у себя за спиной, у окна, какое-то мимолетное движение. Я резко повернулась и… Он. Тот же самый. По-моему. По крайней мере, такой же худенький и невысокий. А больше о нем ничего и не скажешь. Во всем остальном он был какой-то… никакой. Не блондин и не брюнет, волосы – короткие, но не ежиком, глаза – скорее светлые, но какие-то прозрачные, нос – средний, рот – не большой и не маленький, брови – бесцветные… Вот-вот, какой-то он весь – бесцветный. Невзрачный. На такого десять раз подряд посмотришь – не запомнишь. Но взгляд…
Он смотрел на меня в упор, пристально, с таким напряжением, словно все свои силы на какой-то одной мысли сосредоточил. И поза какая-то странная: привалился спиной к подоконнику, руками в него вцепился, как будто только подоконник этот его на месте и удерживает. Точно – псих. Сейчас бросится. И придушит, пискнуть не успею. Ну и черт с ним – уж лучше так, чем в психушке до конца своих дней корзинки плести.
Нет, не может быть. Не мог он мимо меня из кухни выскочить, в коридоре моем два человека никак не разминутся. Может, когда я в ванную заходила? Может, он тогда в спальню шмыгнул? Как же он успел так быстро вернуться? И чего опять у окна стал? Вполне мог сзади меня за шею схватить… Нет, вот здесь лучше остановиться. И молчит почему-то. А может, он мне опять привиделся? Я ведь уже успокоилась немного – вот одна только зрительная галлюцинация и осталась.
На плите, переливаясь из турки, зашипел кофе. Я вздрогнула, быстро повернулась, сняла турку с огня. Очень хорошо – хоть каким-то краем держусь пока еще за реальность. Я выключила газ, перелила кофе в чашку, помыла турку, достала сахарницу…. Плиту потом помою. Нет, лучше сейчас – мне нужны успокаивающие обычные действия. Вот кофе сбежал – куда уж обычнее. Сейчас все уберу, приду в себя – он и исчезнет. Я потом даже кофе пить не буду, спать пойду. Если засну, конечно. Нет, пока еще не пойду. Спать в темноте нужно – что-то мне в темноту сейчас не хочется.
Вымыв плиту и размешав сахар в чашке с кофе, я осторожно повернулась к окну. Стоит.
Медленно-медленно я протянула к нему руку – как раз до плеча пальцами и дотянулась. Плечо. Настоящее. Обычное. Человеческое. И свитер на этом плече – на ощупь обычный шерстяной свитер. Я только сейчас обратила внимание на то, во что он одет. Одежда у него была тоже какая-то… в глаза не бросающаяся. Серо-синий свитер – точнее оттенок и не назовешь – без всякого рисунка и обычные джинсы. А тапочки у него откуда? Это же мои тапочки! Не мои, конечно – я их для Светкиного мужа купила. На тот редкий случай, когда у меня и девчонки, и родители собираются. Для папы, конечно, у меня в доме отдельные тапочки всегда приготовлены. Когда же он эти тапочки успел надеть?
– Татьяна, я тебе не кажусь, – вдруг произнес он тихим, странно знакомым голосом.
Где-то внутри меня лопнула последняя ниточка, за которую я кое-как цеплялась, чтобы не потерять окончательно связь с реальностью. Все. Полная галлюцинация: и зрительная, и звуковая, и осязательная. Картина четкая – диагноз сомнений не вызывает. И как всегда, когда нет больше места ни сомнениям, ни терзаниям выбора, я вдруг успокоилась. Даже развеселилась. Я ведь на него тоже пока не бросилась, за нож не схватилась, визжать не начала, слюной брызжа – значит, меня пока еще рано госпитализировать. По крайней мере, до утра подождать можно. Почему бы тогда и не поболтать с плодом своего воображения? Это же – словно пьесу писать: и свои, и его фразы я сама буду придумывать. Это ведь – моя галлюцинация; значит, она должна отвечать мне то, что я хочу услышать. Может, вот так подсознание и подскажет мне, что же я все-таки хочу услышать в ответ на свои слова.
– Как ты сюда забрался? – Можно было, конечно, и пооригинальнее фразу придумать для начала диалога.
– Татьяна, я здесь уже три года.
Караул. Спасибо подсознанию: я что, уже так давно сошла с ума? А почему именно три года? Это что, как в сказке: три желания, три попытки, три дороги на распутье? Да какие там сказки, это же – три года моей жизни, о которых говорит мое подсознание! Что же в ней три года назад случилось, после чего у меня мозги начали набекрень съезжать? Да вроде ничего особенного. В аварию не попадала, менингитом точно не болела, в темной подворотне никто на меня не бросался. Ах, да, с Юрой мы в том году расстались. Вот это уже выше моих сил! Неужели мать оказалась-таки права? Неужели женщине действительно нужно выйти замуж? Любой женщине. Чтобы пресловутая неудовлетворенность не привела к психической неуравновешенности? Могу себе представить выражение ее лица, когда она об этом узнает. Да ладно, мне тогда уже все равно будет – я корзинки буду плести.
Неужели я придумала его только потому, что осталась тогда – в этой квартире – совершенно одна? Да чушь это все! Я ведь тогда – решив отныне жить по-своему – впервые в жизни почувствовала себя свободной; я же после работы, после любой встречи домой бежала с радостью, знала, что там мне не нужно будет никакую социальную роль играть… Значит, чего-то мне все-таки не хватало. Кем же я его вообразила: другом, любовником, родственной душой, надеждой и опорой? Ладно, дадим слово подсознанию.
– Да кто ты такой?
– Я был твоим ангелом-хранителем, – ответил он каким-то странным тоном.
Я судорожно сглотнула, повернулась, взяла чашку с кофе и направилась деревянными шагами к кухонному уголку. Поставила чашку на стол. Села. Положила руки на стол. Нет, лучше ими все-таки голову подержать. Такой ответ мне даже во сне присниться не мог. Дело оказалось намного хуже, чем я думала. Вот наградил же господь Бог воображением! Мало того, что оно все мои сознательные мысли иллюстрирует так, что в кино ходить не нужно, так теперь оно еще и подсознанию идеи сумасшедшие подбрасывать взялось! Кстати, и на то, и на другое воображения моего, похоже, не хватает. Если он – ангел, то где крылья? Не проработаны, однако, детали.
На него я больше смотреть не стала. Тоже мне, ангел! Ни лица херувимского, ни кудряшек золотистых, в глазах – паника, сам весь сжался, словно бить его сейчас будут… А может, он потому и такой невзрачный, что это я его придумала? Я ведь и сама-то в жизни – не поймешь кто; вот и ангел у меня получился серый, как мышка.
– Татьяна, я тебе не кажусь, – опять повторил он, чуть более настойчиво.
Я подняла на него глаза. Так и есть – мышь серая; вот только взгляд меня словно крючком зацепил – не оторвешься. Он уже чуть поменял позу: все так же за подоконник держится, но туловищем в мою сторону развернулся. Ему же там неудобно. Ноги вон уже, наверно, затекли.
– Слушай, чего ты там столбом маячишь? Сел бы, что ли.
– Я… боюсь, – неуверенно проговорил он.
– Боишься? – Ну конечно, это же – мой ангел: он – не только серая, он еще – и пугливая мышь!
– Я боюсь опять потерять видимость. – Взгляд его сделался еще более сосредоточенным; он словно внутренне боролся с чем-то.
– Потерять видимость? – саркастически спросила я. Меня уже начало забавлять это перетягивание каната с моим собственным воображением. – Если ты – ангел, ты ведь сам должен решать, когда тебе являться миру, а когда – нет. – Вот так ему, сейчас я его логикой задавлю.
Он вздохнул.
– Татьяна, я перехожу из видимого состояния в невидимое – и наоборот – по мере надобности, а не по собственному желанию. На улице, например, и особенно в транспорте, мне разумнее оставаться видимым, чтобы люди не удивлялись, наталкиваясь на некую невидимую преграду. Но там, где ты не можешь не обратить на меня внимания… Как бы ты отреагировала, если бы я – дома или на работе – постоянно попадался тебе на глаза?
Ну это – простой вопрос: я бы уже давно стала экспертом в плетении корзинок. И тут до меня дошло одно слово в его вопросе.
– Минуточку, что значит «постоянно»? Ты хочешь сказать, что уже три года постоянно находишься в моем доме?! Без моего ведома?!
Его терпеливый голос звучал странным диссонансом по сравнению с напряженным взглядом. Он словно прописные истины объяснял вертлявому младенцу, которого нужно глазами к месту пригвоздить.
– Я три года находился рядом с тобой – не только дома, но и на работе, на улице, на встречах с друзьями; я был везде, где была ты.
Я хотела было возмутиться непрошенному вторжению в мою жизнь, но – опять – что-то в его словах царапнуло меня. Я строго-настрого запретила себе даже задумываться над тем, что же это было (нечего подыгрывать разгулявшейся фантазии), и решила вернуться к здравому сарказму.
– Значит, ты провел три года рядом со мной, оставаясь невидимкой? Интересно, зачем? За среднестатистической единицей человечества наблюдал? Материалы для ангельской кандидатской собирал? Чтобы в архангелы тебя перевели? – С каждой фразой я все больше раздражалась. Замечательно: мало того, что для всех друзей и знакомых я – губка, впитывающая в себя избыток их чувств и эмоций; так теперь еще и к ангелам в подопытные кролики попала. – Кстати, если ты невидимым по мере надобности становишься, то, может – в крайнем случае – и испариться можешь? Когда сбор информации будет закончен?
Он все так же пристально всматривался в меня, вслушивался в каждое мое слово, словно искал в них нечто особенное. К концу моей тирады он вздрогнул, и лицо его – на крохотную долю секунды – опять болезненно исказилось. Затем он закрыл на мгновенье глаза, тряхнул головой, словно соглашаясь с чем-то, и заговорил еще тише.
– Татьяна, я был твоим ангелом-хранителем. Я должен был находиться рядом с тобой. Не для того, чтобы просто наблюдать за тобой – для того, чтобы попытаться помочь тебе, когда это было нужно. – Он вновь закрыл глаза, сделал глубокий вдох и продолжил: – Что же до твоего последнего вопроса, то да: я могу – как ты сказала – испариться. Собственно говоря, именно это я и должен сейчас сделать.
Я растерялась. Это что еще за новости? Только я рассвирепела как следует, а он – уходить? Мало того, что этот плод моего воображения идеи какие-то ненормальные мне подбрасывает, ответы дает непредсказуемые, с толку меня сбивающие, так он еще и объясниться до конца не желает, сбежать норовит в самый ответственный момент? Нет уж, дудки. Если я тебя придумала, то уж будь любезен соответствовать моим внутренним, глубоко скрытым даже от меня, желаниям. Испариться он должен! А почему именно сейчас?
– Я что-то ничего не понимаю. Ты говоришь, что появился три года назад. Чтобы меня охранять. От кого? Или от чего? И почему три года назад? Ангел-хранитель ведь у каждого с рождения имеется. И почему сейчас ты должен исчезнуть? Меня что, уже охранять не надо? Сама справлюсь – или бесполезно?
На лице его мелькнула тень улыбки – на лице, но не в глазах. Отлично, он еще и смеется надо мной! Вот только пусть попробует сейчас взять и исчезнуть! Я тогда… Я тогда точно с ума сойду: всю жизнь буду ответы на эти вопросы воображать.
– Татьяна, ангел-хранитель – это не телохранитель. Он не может уберечь человека от аварии или нападения бандитов. Он не может схватить человека в охапку и выскочить с ним на полном ходу из машины, несущейся навстречу грузовику. Он не может расшвырять во все стороны банду хулиганов. Он не может физически влиять на жизнь своего человека. Он не может даже показываться ему…
– Подожди-подожди-подожди! Ты мне сначала на последний вопрос ответь – остальные подождут. – Конечно, подождут; если он сейчас в дым развеется, он мне вообще ни на один вопрос не ответит. – Почему ты должен исчезнуть? И почему сейчас? И потом, что значит – не может показываться? Почему же я тебя сейчас вижу?
Он вновь улыбнулся, уже намного явственнее.
– На какой мне вопрос сейчас отвечать?
– На первый, – быстро сказала я. – А потом – на остальные.
– Хорошо. – Он нахмурился, но не сердито. Словно слова подбирал. – Ангел-хранитель уходит в трех случаях. Когда человек заканчивает свою последнюю жизнь. Когда человека больше не имеет смысла хранить…
– Какую жизнь заканчивает человек? – не выдержала я. – И почему это его не имеет смысла хранить? Мы вам что – квитанции старые?
– Ты просила меня ответить на твой вопрос, – терпеливо ответил он. И снова замолчал и опустил глаза. Я уже открыла было рот, чтобы еще что-нибудь съязвить, но он продолжил, не поднимая глаз. – И есть еще третий случай – самый тяжелый для ангела-хранителя. Он обязан уйти, если человек попросил его об этом.
Я опять взвилась.
– Замечательно. Нет, это – просто великолепно! Жизнь свою – между прочим, единственную! – я, по-моему, еще не заканчиваю. Просить тебя я ни о чем не могла, поскольку даже не подозревала о твоем существовании. Значит, что? В старые квитанции меня, в макулатуру?
Он ответил, все так же не поднимая глаз и умудрившись как-то съежиться.
– Нет, Татьяна, дело во мне. Мой случай – как раз тот самый, третий. У тебя будет другой ангел-хранитель, более тебе подходящий.
Опять меня не спросили! Все… абсолютно все… нет, просто ВСЕ лучше меня знают, что мне нужно! Это что – и в загробной жизни такое будет продолжаться?! Тогда я от нее отказываюсь – категорически отказываюсь. И требую вернуть меня после смерти на землю каким-нибудь валуном придорожным – ему, по крайней мере, все равно, когда его с места на место перекатывают, ногами пиная. Но пока я еще не валун, рот он мне не закроет своим «дело во мне»!
– Ну что ты врешь? Нет, что ты мне-то врешь? Скажи лучше, что надоело тебе со мной возиться, скучно стало! Я спорить не стану. Сама знаю, что жизнь у меня – тоскливая серость: из дому – на работу, с работы – домой, ни приключений, ни развлечений. Так и скажи: понял я, Татьяна Сергеевна – вовремя, слава Богу, понял – что недостойно Ваше поросшее мхом существование ангела-хранителя. И сущность Вашу амебоподобную хранить не от чего и незачем. А то: «Другой у тебя будет, более тебе подходящий»! Ты меня спросил?
К моему полному и совершенному ужасу, я вдруг услышала, что в голосе моем зазвенели слезы. Ну это уже – последняя стадия унижения! Тебя ангел-хранитель бросает, а ты – в слезы? Да не будет этого!
Но он вдруг поднял голову и пристально посмотрел на меня. Глаза прищурились, брови сошлись на переносице, а рот почему-то приоткрылся… И в глазах что-то вроде нетерпеливого ожидания появилось… Вот не дождешься! Я собрала черты лица в кулак, чтобы не расползлось оно по плечам мокрым тестом, вздернула подбородок и принялась сосредоточенно прихлебывать остывший уже кофе. И пусть катится отсюда ко всем… собратьям-ангелам!
Тьфу, чуть не поперхнулась! Он вдруг шагнул вперед, нашарил ногой табуретку и сел к столу, положив на него руки. От испуга я чуть отпрянула и автоматически подняла голову. И тут же зацепилась за этот его взгляд-крючок – ну не могу глаза отвести. Сидя, он почему-то уже не казался мне щуплым и невысоким, а прозрачные глаза его почти физически придавили меня к спинке кухонного уголка. Ой, что-то я, по-моему, палку перегнула…
– Чего уставился? – выдавила я из себя. На всякий случай. Пусть не думает, что меня так легко запугать можно.
– Ты… – он опять помолчал, играя желваками, – и затем выпалил одним духом, – представить себе не можешь, сколько раз я хотел спросить тебя о… обо всем. – Он сделал глубокий вдох, раздул ноздри и продолжил – на этот раз очень медленно и раздельно. – Но вчера – сидя на этом самом месте – где сижу сейчас я – и глядя мне прямо в глаза – ты попросила – чтобы все – все до единого! – оставили тебя в покое.
О, Боже! Значит, визг этот истеричный кто-то все-таки слышал. А я-то обрадовалась, что никого вокруг не было! Это же надо: впервые за столько лет не выдержала, сорвалась – и на тебе, тут же свидетели объявились. Нет, это все же несправедливо! Мало ли что я там в сердцах сказала. Вон судя по звукам, от соседей доносящимся, они каждый второй день верещат, как резаные – и что? И ничего. Вот именно: ничего, и нечего меня в минутную слабость носом тыкать. Мне самой потом неловко стало.
– Ну и что? – спросила я, приняв беззаботный вид.
Теперь растерялся он.
– Как – ну и что? Если все – значит, и я тоже. Ты же не думаешь, что такие слова могут без последствий остаться? Чем тебя другие обидели, я знаю; но ты бы хоть объяснила, что я-то сделал не так!
Где-то я уже об ответственности за свои слова слышала. Вот еще одного нравоучителя мне не хватало!
– Ну знаешь ли, это уже слишком! – возмутилась я. – Кто тебе виноват, что ты сидел здесь и подслушивал? Да еще исподтишка! Мог бы, между прочим, и показаться. Я о тебе вчера ни сном, ни духом не ведала – как я могла с тобой говорить? Или о тебе. Вчера все вокруг словно сговорились морали мне читать… А откуда ты, кстати, об этом знаешь?
Он закатил глаза.
– Я же сказал тебе, что все время находился рядом с тобой. Все время. Но… подожди, – Он поднял руки, переплел пальцы и опустил на них подбородок, – ты что, действительно просто так сказала, не имея в виду ни меня, ни других? Это – очень важно. Я совершенно не понимаю, что происходит.
– Да?! Тогда занимай за мной очередь. И хватит меня упрекать за то, что тебя не касается! Я тебе еще раз повторяю: вчера я тебя не могла иметь ни в каком виду; а что касается других, это – не твое дело! – Но раздражение во мне уже сражалось с любопытством. Победило – естественно! – последнее. – А что ты не понимаешь?
Наконец-то он отвел от меня глаза. Глядя куда-то за окно, он нахмурился и крепко сжал губы.
– Я не понимаю, почему я все еще здесь.
Опять он за свое взялся!
– Но ведь мы же все уже выяснили, – настойчиво проговорила я, наклоняясь вперед. Когда он вот так отвернулся от меня, мне стало еще тревожнее. – Ты услышал фразу, не имеющую к тебе ни малейшего отношения, ошибочно принял ее на свой счет – и все. Мы поговорили, прояснили ситуацию – чего же тебе не остаться-то? Впрочем, если ты от меня извинений ждешь – можешь прямо сейчас собираться. Не хочешь со мной больше возиться – не надо, я просить не буду!
Он медленно повернул голову и вновь посмотрел на меня. Затем он почему-то перевел взгляд на ту самую пустоту между холодильником и уголком, чуть усмехнулся и сказал:
– Татьяна, все – не так просто. Я не могу уйти просто так: по своей прихоти, потому что мне все надоело, как ты изволила выразиться. Точно так же, как я не выбирал тебя, прежде чем появиться в твоей жизни. Мне тебя доверили. Если хочешь, поручили. И те твои слова не могли остаться без внимания. Они, если хочешь, были сигналом, что я не справился с поручением, что меня нужно заменить кем-то другим. Вот поэтому я и не понимаю, почему я все еще здесь. Почему вместо меня здесь не сидит кто-то другой. Ты, кстати, эту перемену и не заметила бы.
– Нет, уж извините! Мы здесь, по-моему, о моей жизни говорим – может, и я поучаствую в обсуждении? А почему, кстати, ты решил мне показаться?
– Не решил, просто показался. Этого я, между прочим, тоже не понимаю. Мне… очень не хотелось… уходить, не попрощавшись с тобой… каким-то образом. Я не ожидал, что ты проснешься. Обычно ты спишь, как у вас говорят, без задних ног. Вот я тут и стоял, думал, как мне лучше это сделать – и, наверно, слишком увлекся: ты меня врасплох и застала.
– А потом?
– Что потом?
– Ну, потом. Ты ведь все-таки исчез, а потом почему-то опять появился. Зачем?
– А, – он улыбнулся с легким самодовольством. – Вот это уже было совершенно сознательно. – Улыбка угасла. – И за это мне точно придется ответить. Когда я понял, что меня пока почему-то не отозвали, я решил, что это – мой последний и… и очень кратковременный шанс поговорить с тобой. Хоть немного. – У него вновь приподнялись уголки губ. – Даже несмотря на то, что ты решила, что я тебе снюсь.
– Да о чем поговорить-то?
– Я хотел узнать, что я не так сделал. Это было как раз то, что больше всего не давало мне покоя.
– Да откуда же мне знать, что ты сделал так или не так? Я ведь понятия не имела, что ты вообще что-то делал!
– Имела-имела, только неосознанно. Когда я появился в твоей жизни, между нами установилась некая связь. И отнюдь не односторонняя, – быстро проговорил он, когда я открыла было рот, чтобы – в который уже раз – возмутиться. Вот опять слова не дает сказать! – Эта связь давала мне возможность подбрасывать тебе разумные идеи, а тебе – слышать их.
