Текст книги "Ангел-хранитель"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Я закинул голову к потолку, мысленно пиная себя за очередные идиотские фантазии. Ну, понятно, кто о чем, а я – все о себе. Если бы она раньше от общества оторвалась, ей бы вообще кого-то другого – кто был тогда свободен – прислали, а я бы о ней по сей день ничего не знал. Идиот самовлюбленный! Она впервые в жизни (в смысле, на моей памяти) о себе заговорила, а я в стенания ударился: ах, почему не раньше?
Она немного помолчала и продолжила более жестким тоном, явно стараясь как можно скорее довести свой рассказ до конца. Подводя итог. Я чуть не взвыл. Я же молчал, чтобы ей легче говорить было, чтобы не перебивать, не отвлекать ее – как же мне удалось все под конец испортить? Она же теперь точно откажется на другие мои вопросы отвечать – если я ее слушаю, как колода бесчувственная. Когда она закончила свой рассказ фразой о душевном покое, я дал сам себе торжественную и ненарушимую клятву, что в следующий раз она поймет, что мне интересно каждое ее слово. Даже если мне придется впритирку рядом с ней сидеть, за обе руки ее держать и в глаза смотреть. И если я отвлекусь, я дам ей себя избить.
А вот клятвы давать можно было и побыстрее. Опять она мое молчание не так истолковала. Когда она вновь заговорила, голос ее прозвучал едко, язвительно, насмешливо: – Что, эгоистка самовлюбленная, да? Которой ни до кого, кроме себя, и дела-то нет? – но под конец дрогнул.
Сколько же раз она это слышала, если с такой готовностью подсказывает мне очевидный – с точки зрения ее окружения – ответ? Как же прочно они вбили ей в голову эту мысль. Чтобы обезвредить ее, простым «Нет» не обойдешься. Я начал было подбирать какие-то теплые и добрые слова, но из меня вдруг вырвалось до невозможности человеческое сравнение.
– Нет. Ты, скорее – женщина, которая не захотела, чтобы ее содержали, как Мерседес – на зависть соседям.
Она вдруг засопела. Не сонно. Судорожно, чуть не всхлипывая, уткнувшись носом в подушку. Ну, вот, теперь я ее еще и обидел. И откуда этот Мерседес вылез? Сравнил женщину с машиной – просто гениально. Понимай, как хочешь, кому комплимент. Что-то я с тех пор, как показался ей, что молчу, что говорю – сплошные промашки.
Она зевнула. И тут же забормотала виновато: – Прости, пожалуйста. Что-то я совсем засыпаю.
Я улыбнулся.
– Ну, и слава Богу. Спи. – Ей отдохнуть нужно, а мне – посидеть и подумать, как свои дурацкие настроения в узде держать. А то скоро вообще двух слов связать не смогу, все силы в воображение уйдут. Вот тогда я буду ей советчик! Вот тогда меня отзовут – и за дело, не поспоришь!
Она вдруг снова подала голос. Ну конечно. Кто же еще у нас последним выскажется. Но голос ее звучал как-то неуверенно, словно она сама не могла решить, стоит ли говорить.
– Э… слушай, ты не очень против, если я за твою руку подержусь, пока спать буду. А то утром… мало ли… взбредет еще что-нибудь в голову…
А вот уже чистейшей воды провокация! Ничем, абсолютно ничем с моей стороны не вызванная. Да что же она делает? Я только что пинков себе надавал за всякие мысли… куда более невинные. За руку ей подержаться захотелось! А если мне по щеке ее погладить захочется? Для начала. А если рефлексы сработают? И выбросит меня в невидимость – перед лицом явной угрозы моей стабильности. Да как ей в голову такое пришло? Я же ей вроде ничего не внушал. По-моему. А может, как-то… нечаянно вышло, и она решила за руки меня держать, чтобы лишить свободы передвижений? Нет, это просто невозможно! И главное ведь – не отвертишься; я же только что клятву себе дал, что сделаю все что угодно, чтобы ей спокойно на душе было. Нужно внести поправку: в случае возникновения форс-мажорных обстоятельств, а именно непредсказуемого поведения хранимого объекта, я снимаю с себя какую бы то ни было ответственность за последствия вышеупомянутых обстоятельств.
Я с трудом расцепил сложенные на груди руки и нащупал ее пальцы. Они впились мне в руку с такой силой, что у меня пропали последние сомнения. Так и есть, она решила в корне пресечь любые мои поползновения. Господи, неужели она каким-то образом услышала мои мысли? Меня прямо холодным потом прошибло. Это уже просто использование служебного положения в корыстных целях. Так, завтра – ни единой минуты на раздумья, и не реагировать на ее неожиданные выпады.
Через несколько минут она уже спала, а я упражнялся в самоконтроле.
Глава 11. Заманчивые перспективы
Утром я проснулась в состоянии полного довольства миром. Еще глаза не открыла, а уже поняла, что все хорошо. Состояние абсолютной гармонии: ни единой мысленной занозы – о том, что вчера случилось что-то туманно-неприятное, или о том, что сегодня ждет нечто еще худшее. И выспалась. Все тело наслаждается последними минутами упоительной лени, и даже мозг отказывается очнуться и рывком послать это самое тело в дневную круговерть. Утром свободного дня это – самые замечательные минуты: когда уже осознаешь, что существуешь – но и только.
С довольным мычанием я потянулась, зевнула во весь рот и перевернулась на бок. Еще пять минуточек. А потом я уже проснусь. Как кот, который сначала каждую лапу по очереди вытянет, спину о пол почешет – и только потом встанет и пойдет смотреть, чем там мыши без него занимались.
– Ну, ты и соня, – послышалось откуда-то из-за моей спины.
Голос этот настолько вписывался в мою совершенную гармонию, что я вновь согласно замычала и повернулась, не открывая глаз, в его сторону. На соню я согласна. Пожалуй, даже еще не на пять, а на все пятнадцать минут согласна.
Тут до моего плавающего в сладкой невесомости сознания дошел смысл этого слова. Почему, собственно, соня? Мне же не нужно никуда бежать. У меня сегодня отгул; могу я себе удовольствие доставить или нет? Уже в который раз в своей жизни я подумала о том, что будильник изобрел злобный мизантроп. И чего люди стрессам удивляются? Каждое утро этот извращенный плод человеконенавистнической фантазии выдергивает их, словно рыбу под жабры, из мирного покоя и рывком швыряет в гущу кипучей активности – трепыхаться под солнцем, бить хвостом по спинам не менее ошалелых собратьев и хватать (в зевках) ртом воздух.
– Татьяна, вставай, уже почти двенадцать часов, – насмешливо проворковал гармоничный голос.
Чего? Мозг встрепенулся и принялся обрабатывать полученную информацию. Результаты обработки его насторожили, и раздался сигнал тревоги. Двенадцать часов? Тело мое напряглось, глаза резко открылись. И несколько раз моргнули, не веря открывшейся им картине.
Прямо перед ними – руку протяни, достанешь – оказалось знакомое лицо. Прищуренные с любопытством глаза, изогнутые в плутоватой усмешке губы… Мои глаза метнулись вверх и вниз, присоединяя к этому лицу все остальное. Голова лежит на ладони руки, упершейся локтем в подушку. К голове прикреплено тело, покоящееся на боку, правая нога согнута в колене, за которое держится правая же рука. Я расплылась в торжествующей улыбке.
Ха! И кто это мне вчера врал, что ему все равно: стоять, сидеть или лежать? Я вспомнила, как перед сном вцепилась ему в руку, но он тогда сидел. На этой самой кровати, но сидел. У меня тогда еще мелькнула мысль, что так ему все-таки будет немного удобнее, чем в кресле. И что – аппетит приходит во время еды? По всей видимости, ночью я ослабила свою хватку, но ведь назад, в кресло он не сбежал! А очень даже вальяжно развалился на моей кровати и – судя по довольному выражению лица – весьма неплохо отдохнул. И чего было мне голову морочить, железную выдержку демонстрировать?
– Ну что, пока ничего в голову не взбрело? – вскинув бровь, поинтересовался он.
Вот вечно он к словам цепляется! И запомнил же! Я вспомнила свой сбивчивый лепет о том, зачем мне нужна его рука, представила себе, как это звучало со стороны – и, крепко зажмурившись, чуть не застонала. Это же надо до такой степени опозориться! Подержите ребенка за руку – ему в темноте страшно. И хорошо еще, если он только это в моих словах услышал. Да нет, не может быть. Он же – ангел, он выше всякой пошлости. Но мне определенно нужно следить за своим языком, а то еще что-нибудь ляпну ненароком, он и подумает, что я ему на шею вешаюсь. Вот тогда точно сбежит. Сам. А пока нужно как-то стереть из его памяти этот бред вчерашний.
– Что, уже действительно двенадцать часов? – Я нахмурилась. Ну вот, целый день у меня был, чтобы еще что-то у него выпытать – и не урывками – а я половину его проспала. Правильно родители говорят: ты, Татьяна, бестолковой родилась – бестолковой и помрешь.
– Почти. – Он опять прищурился, выжидательно следя за моей реакцией.
– Так что же ты меня раньше не разбудил? – буркнула я, старательно скрывая ужас от одной этой мысли.
– Зачем? – совершенно искренне удивился он. – В кои-то веки ты смогла выспаться, зачем же мне тебя будить?
– Зачем-зачем? – проворчала я, собираясь откидывать одеяло и вставать. Но вовремя остановилась. – Выйди, мне одеться нужно.
– Угу, – легко согласился он, спрыгнул с кровати и пулей вылетел в коридор. Наверно, совсем ему уже надоело ждать, пока я очнусь. Все, больше я сегодня время впустую тратить не буду. На все сборы – полчаса; как в рабочий день, когда просплю.
Умывшись и втряхнув себя в джинсы и свитер, я влетела на кухню. Заправив турку всем необходимым, я поставила ее на огонь. Раздумывая, чем бы позавтракать, я решила кое-что проверить. Покосившись на турку – вроде, кипеть еще не собирается – я повернулась к нему.
– Ты что на завтрак-то будешь? – спросила я, внимательно следя за его реакцией.
Он сидел, как обычно, на табуретке, но лицом ко мне, поставив на стол оба локтя и привалившись к нему спиной. Еще и ногу за ногу закинул – ступней покачивает. Услышав мой вопрос, он мгновенно отвел глаза в сторону, пожевал губами, качнул с досадой головой и вежливо ответил: – Ничего, спасибо. Я не голоден.
Он что, не ест? Вообще? С другой стороны, кто может ответить на вопрос, чем питаются ангелы? Я, например, не знаю. Но, мысленно просияла я, в отличие от большинства людей, у меня есть возможность это выяснить. Я открыла рот, чтобы спросить его об этом… и услышала уже доводящее меня до бешенства: «Об этом – позже».
Нет…! Да, кофе таки сбежал. Знала же, что нельзя отвлекаться, когда кофе варишь. Вечно он меня с толку сбивает! Перелив кофе в чашку, я повернулась, чтобы поставить ее на стол, и вновь наткнулась на его любопытный взгляд. Он даже голову к плечу склонил, следя за каждым моим жестом. Я опять открыла рот, чтобы объяснить ему, как замедляют утренние (равно, как и дневные) сборы всякие неуместные замечания. Но он снова опередил меня.
– Ты, кажется, хотела что-то спросить? – с невинным видом произнес он.
О… О! Похоже, сегодня мне позволено задавать вопросы. Об этом я не забуду. И ему напомню. При случае. Когда он опять кричать начнет о своем долготерпении.
– Чего ты на меня смотришь? – Это, конечно, не совсем то, о чем я хочу спросить, но начнем с малого. Пусть разговорится немного, а там уж я за него всерьез возьмусь. Мне эта «последняя жизнь» вчерашняя очень не понравилась. Пусть уж будет любезен сегодня дальше рассказывать. Ведь говорят же у нас: «Конец – это всегда начало». А то прямо как письмо на работе: «По истечении этого месяца Ваши услуги больше нам не понадобятся» – и дальше как знаешь.
– Любопытно. Когда ты что-то обычное делаешь, по дому, у тебя очень интересные движения.
Я опешила.
– Да ты же их тысячу раз видел!
– Видел, – согласился он, и удивленно покачал головой, – но никогда не присматривался. А теперь – интересно.
– Да что в них интересного? – спросила я, поворачиваясь к плите, которую придется сейчас отмывать, и пытаясь представить себе этот процесс со стороны.
– У тебя каждое движение – отточено. Но не угловатое, как у робота – плавное, изящное. И все эти движения словно отдельно от тебя существуют. Вот руки посуду моют, а по лицу видно, что ты – совсем в другом месте.
Я дар речи потеряла. Отточенное изящество во время уборки. С ума сойти! Себя-то я, конечно, со стороны не вижу, но вот мать… А я за ней хоть раз наблюдала? Гм, если честно – ни разу. А вот насчет отдельности, это он прав. Вот же наблюдательный! Я за это уборку и люблю: руки работают, а голове – полное раздолье: думай, не хочу. Но изящество?!
Домыв плиту, я в сердцах бросила тряпку в мойку. Вот пусть там и лежит! Первый раз в жизни! Интересно, это движение ему тоже изящным показалось? Усевшись за стол, я взялась за чашку с кофе.
– Если ты не голоден, я тоже завтракать не буду, – небрежно бросила я.
– Татьяна… – начал он, и в глазах его зажегся опасный огонек. Ах, ему, значит, можно делать, что хочется, а мне – в моем собственном доме – нельзя?
– Не буду, – с нажимом повторила я.
Он вдруг резко выпрямился и глянул на меня очень сверху вниз.
Ой!
– Я потом поем, мне сейчас не хочется, – быстро выпалила я, пока он кричать не начал. Вот же… манера! Нависнуть над головой и взглядом испепелять. Если он – выше, так что – мне червячком безропотным перед ним ползать?
– Я прослежу за этим, – обронил он сквозь зубы, не меняя позы.
Замечательно. Но после того как объяснит мне, почему ничего не ест. За этим прослежу я.
Я допила кофе, раздумывая, как вернуть его в разговорчивое настроение. Что я там вчера сделала, когда он из-за денег разозлился? Заговорила тише, чтобы ему нагнуться пришлось, ко мне прислушиваясь… Нет, вот этого не нужно: он и так на меня сверху уставился – как удав на кролика. Еще и позор мой вчерашний вспомнит – решит, что я опять ему глазки строю. А вот этого мне точно не нужно. Но заговорить тише – это мысль. Когда человек снижает голос, кричать на него в ответ как-то неудобно.
– Ну что, пошли? – пробормотала я, едва шевеля губами.
– Куда? – Он даже моргнул от неожиданности. Ха! Вот уже и не удав!
– Как куда? В парк. Ты же сам вчера говорил, что мы в парк пойдем. – Я тоже глазами заморгала. Так же, как и он. Пусть видит, что я ко всем его словам прислушиваюсь. И потом – действительно на улицу хочется, и чтобы никуда не бежать.
– Ну, пошли, – неуверенно отозвался он, подозрительно меня разглядывая.
Вот это нужно запомнить: когда он удивляется, он забывает о том, что злится.
У входной двери он подал мне куртку (вот же неудобно – ждать, пока тебе ее под руки подсунут; сама бы в два раза быстрее оделась!) и вопросительно прищурился: – Выходим так же, как вчера?
Меня уже разбирало любопытство.
– А если ты сейчас отсюда видимым выйдешь, куртка на тебе так и не появится?
Он озадаченно нахмурился.
– Хм. Наверное, да. Я об этом и не подумал.
Вот когда он так теряется, я себя человеком чувствую – у меня сразу двадцать пять идей рождается, как решить проблему.
– А если ты сейчас исчезнешь на минутку и подумаешь о том, что тебе на улицу нужно идти? – Меня уже просто распирало от желания проверить свою гипотезу.
– Я даже не знаю… – медленно проговорил он, как-то странно глянув на меня.
– Ну, попробуй! Тебе что, жалко, что ли? – настаивала я, сгорая от нетерпения.
Он вдруг хмыкнул, покачал головой и… исчез. Спокойно. Это – на минутку, всего лишь на шестьдесят секунд. Застыв на месте, я принялась медленно считать до шестидесяти.
То ли я действительно медленно считала, то ли он думает быстро, но материализовался он на двадцатом счете. В куртке! Ха! У меня мысли вскачь понеслись…
– А проверь в кармане – деньги на маршрутку есть?
Он вдруг шевельнул губами, словно сдерживая улыбку, сунул руки в карманы и – обеспокоенно нахмурился.
– Нет? – в радостном ожидании спросила я.
– Есть, – хмуро ответил он и, глянув на меня, расхохотался.
– Ну и чего ты радуешься? – забубнила я, стараясь скрыть разочарование. – Я думала, что тебя снабжают тем, что тебе в данный момент нужно, а у тебя, оказывается, деньги на проезд – это как неразменный пятак. Ну и ладно. По крайней мере, ты не только летом прямо из дому выходить сможешь.
У него опять глаза засветились.
– Честно говоря, я подумал, что тебе, возможно, подъехать к парку захочется, – сказал он, уже откровенно улыбаясь.
Мне? Подъехать? В свой свободный день? Да тут же два шага! Да я сегодня вдоль дороги буду идти и каждой маршрутке ручкой помахивать. Но ведь подумал. Обо мне.
– Спасибо, – тихо сказала я, глянув на него исподлобья в поисках очередного розыгрыша. – Ну, идем.
Он поджал на секунду губы (ну а сейчас чего злится?) и сказал: – Татьяна, давай не будем форсировать события. Давай я не буду пока еще из твоей квартиры выходить.
– Так все уже давно на работе, – беспечно пожала я плечами.
– И все же.
– Ладно, – согласилась я. Постепенно, так постепенно. – Но только ты в лифте появись, если никого не будет. А то я, выходя из него, глупо себя чувствую.
Никого, конечно, в лифте не оказалось – в такое-то время. И там он и материализовался. И мне тут же стало спокойно.
Я вышла на улицу и первым делом глянула на небо. Похоже, солнечной погоде пришел конец. Не холодно, но небо облаками затянуло. Не темными тучами, а легкими весенними облаками – мохнатыми, пушистыми. Дождя, кажется, не будет. И ветра почти нет. Отличный день, чтобы прогуляться.
Мы спустились к остановке – моей обычной остановке. От нее нам нужно свернуть направо, дойти вдоль дороги до перекрестка, перейти на другую сторону, там еще квартал пройти – и вот он, парк. Людей на улице было немного – в основном, пенсионеры. Идут себе не спеша: кто в поликлинику, кто из магазина, кто внуков прогуливает. Так странно никуда не бежать. И без сумки. Вроде, чего-то не хватает. Да нет, хорошо – вроде черепаха панцирь сбросила. Идешь, по сторонам смотришь. Вон на перекрестке, справа что-то строить начали. Пойти посмотреть, что ли? Да ну его!
В парке меня затопило неудержимым, головокружительным восторгом. Словно школьницу, с уроков сбежавшую. Листьев на деревьях еще не было, только-только почки распускать начали. И первая травка едва пробилась, ведь в парке солнцу до земли добраться труднее, чем на лужайках возле домов. И казалось, что и земля, и ветви деревьев покрыты легким зеленым пушком. И цвет такой свежий, живой. Прямо запеть хочется. Или завизжать. От избытка чувств. С ума сойти! Ведь снег-то совсем недавно сошел. Как мало нужно природе, чтобы возродиться, да и нас, ничего в своей вечной беготне не замечающих, оживить.
И никого. Сквозь голые еще ветви деревьев парк просматривался почти насквозь во все стороны, и только изредка, кое-где виднелись в нем молодые мамы с колясками, а малыши постарше – в основном, с бабушками – оккупировали детскую площадку прямо у входа, налево. Как только мы прошли ее, нас обступила тишина. Это же надо – середина дня, я гуляю, и вокруг меня никого. Кроме него, конечно. Тогда, наверное, правильнее сказать: мы гуляем, и вокруг нас никого. Хм. Так звучит намного лучше.
По дороге в парк мы пришли к соглашению. Не без споров, конечно. Но я отвоевала право первенства в наших вопросах-ответах. Напомнила ему о том, что мне больше узнать нужно – о жизни вообще, а не только об одном человеке; что вопросы о будущем важнее вопросов о прошлом; что у нас уже сложилась определенная традиция… Ничего-ничего, традиции и за один день складываются! Парк возле моего дома – совсем небольшой, но в нем масса извилистых тропинок, которые разбегаются, петляя, во все стороны. И если идти по ним, переходя с одной на другую, то кажется, что парку этому – конца и края нет.
Так мы и договорились: по дороге от входа в конец парка я буду задавать вопросы, на обратном пути – его очередь. И, как только чуть стих позади звонкий детский смех и визг, я повернулась к нему.
– Так что же происходит с человеком после последней жизни?
– Однозначно ответить на этот вопрос я не могу, – сказал он, глядя себе под ноги.
Ну, начинается! Сейчас опять песню свою затянет: «Тебе – простой вариант или сложный?». Ведь вчера же смог найти слова, даже мне, бестолковой, доступные! Ну что его подталкивать все время нужно!
– В целом, есть два варианта развития событий, – продолжил он после минутной паузы, словно почувствовав мое раздражение.
Я навострила уши. Два?
– В двух словах – человек либо проходит избирательный тур, либо нет.
Да что он… в час по чайной ложке?
– Какой еще избирательный тур?
– Давай вернемся ко вчерашнему разговору. – Он говорил, словно нехотя, старательно подбирая слова. – По-моему, мысль о том, что человек в течение жизни постоянно учится, не вызвала у тебя отторжения, так? А теперь представь себе, что все этапы обучения – школа, университет, практика – окончены. Что потом делает человек?
– Как что? – удивилась я. – Работу, конечно, ищет.
– И как он ее ищет? – терпеливо спросил он. Терпеливо! Это мне терпением вооружиться нужно – чтобы ему, как малому ребенку, прописные истины объяснить.
– Резюме составляет, по разным фирмам его рассылает и затем проходит в них собеседования, – вспомнила я свой собственный опыт.
– И вот его так прямо и берут на работу: по красиво написанному резюме и бойким ответам на десяток вопросов? – Он глянул на меня с неимоверным удивлением. Ну, бывает и такое – если повезет. Хотя чаще, конечно, чья-нибудь рекомендация требуется. А еще лучше, чтобы за тебя заранее словечко замолвили. Так я ему и сказала.
– Хм, – задумчиво отозвался он. – Ну, скажем, рекомендация и у нас лишней не будет. Но в первую очередь у нас проверяется предшествующий опыт человека.
– Как это проверяется? У вас что, дело на каждого заведено?
Он опять усмехнулся.
– В общем, да. И в момент смерти – последней смерти человека это дело – как ты сказала – поднимается, и подводится баланс его жизни.
– Всех жизней? – с любопытством спросила я.
– Нет, только последней, и даже не всей. Только с момента отрыва от социума.
– Почему? – возмутилась я. – Это же – несправедливо! Это – словно знания человека только по результатам экзамена оценивать. А если он весь год отлично занимался, а на экзамене переволновался, растерялся…?
– Ну, ты как скажешь! – рассмеялся он. – Там билет тянуть не нужно и отвечать на попавшиеся вопросы. Там отвечают не на, а за. В течение всех жизней, кроме последней, люди – вроде детей или подростков, которым дается шанс построить свой характер и создать свою личность. Но личность совершает поступки осознанно. И должна нести за них ответственность.
О, Господи, и там ответственность! Что-то не нравится мне этот избирательный тур. А что делают с теми, кто его не прошел?
И вдруг я застыла, словно громом пораженная.
– Ты хочешь сказать, – медленно проговорила я, – что все разговоры о Чистилище и Судном дне – правда?
– Ну, в общих чертах – да. – Он внимательно посмотрел на меня. – Не могли же они на пустом месте возникнуть.
– А что…? – Я была просто обязана задать вопрос о тех, кто не прошел проверку – судя по его рассказу, именно это меня и ждет.
Но он вдруг яростно замотал головой.
– Э, нет, не пойдет. Теперь – моя очередь, – и с довольным видом кивнул на забор перед нами.
А я и не заметила, как мы дошли до конца парка. Черт! Вот как всегда – на самом интересном месте! В следующий раз нужно будет пару раз на боковые дорожки свернуть.
Ну, что ж, уговор дороже денег.
– Давай, спрашивай, – вздохнула я, и пошла в обратную сторону. Нечего время выигрывать, стоя у забора!
– Вопрос номер один, – сказал он, и я почувствовала себя человеком, смотрящим в дуло пулемета. Вот сейчас он в меня целой очередью и зарядит. – Почему в пятницу и понедельник ты одевалась на работу не так, как обычно?
Второй раз подряд я приросла к дорожке.
– ЧТО?
– Мне обязательно повторять свой вопрос? – вежливо поинтересовался он.
– Да нет, я расслышала, – буркнула я, поджав губы. – Я просто не понимаю, какая разница, что и когда я надевала.
– Мне интересно, – еще вежливее ответил он.
– Да ради Бога. – Я пожала плечами и покачала головой. – Переговоры с Франсуа были – вот и пришлось мне костюм с юбкой надевать.
Он вдруг издал какой-то странный звук.
– Ты для него надевала специальный наряд? – Повернув ко мне голову, он опять вперился в меня своим пронзительным взглядом, совершенно не глядя под ноги. Вот если сейчас споткнется и свалится – так ему и надо. Что он пристал ко мне с этим костюмом?
– Не для него, а для переговоров, – терпеливо объяснила я. – Когда я принимаю участие в каком-то важном мероприятии, я должна одеваться соответственно случаю. Мне еще повезло, что у нас в офисе строгий стиль одежды не принят. Вон Марине каждый день приходится, как на парад, одеваться, имидж фирмы поддерживать.
Он отвернулся от меня и шел некоторое время, глядя прямо перед собой. Я воспользовалась этим, чтобы быстро оглянуться по сторонам. Вот черт, еще и до половины парка не дошли!
Он уже вновь повернул ко мне голову.
– Кстати, о Марине. Что тебя с ней связывает? Мне – со стороны – кажется, что вы – очень разные люди.
Ничего себе – переходы. Марина-то чем ему не угодила?
– Ну, и замечательно, что разные. Одинаковым людям разговаривать не о чем. А Марина – человек очень интересный. Она в своей жизни всего сама добилась. Вот у нее ни рекомендаций, ни протекций – ничего не было; все своими руками. Не знаю, как у тебя, а у меня это уважение вызывает.
– А тебя не смущает, что она всего именно добивается? И, как мне кажется, любой ценой. У нее взгляд… хищницы. – У него даже губы скривились, словно в отвращении.
Вот здесь я уже всерьез рассердилась.
– Да что ты о ней знаешь? Она всем сначала такой кажется, ее просто узнать нужно поближе. Взгляд у нее хищный, да? У нее взгляд сосредоточенного человека, который взгромоздил на себя миллион дел, потому что может с ними справиться. Как у нее только энергии на все хватает? А ей еще и со мной не жалко этой энергией поделиться – после каждой встречи с ней я – словно батарейка подзарядившаяся!
– Ты хочешь сказать, что она тебя подпитывает жизненной силой? Значит, ты ее используешь? – прищурился он, окинув меня взглядом с головы до ног.
Я использую Марину? Я растерялась. Батюшки, неужели таки использую? Но ведь обычно она меня на встречи зовет, я сама не набиваюсь. Значит, я ей тоже зачем-то нужна!
Я поняла, что говорю вслух только после того, как он спросил: – Так для чего же ты ей нужна?
– Не знаю. – Я недоуменно пожала плечами, пытаясь вспомнить, был ли Марине хоть какой-то прок от каждой нашей встречи. – Обычно я ее просто выслушиваю.
– Ага. – Он расплылся в широкой улыбке. – А ты никогда не задумывалась, почему люди с такой готовностью рассказывают тебе о своих проблемах?
Я вытаращила глаза. С готовностью? Да им просто приходится! Я же о себе не люблю говорить, я слушать предпочитаю, вот и вынуждены они и за себя, и за меня болтать.
– Вот об этом и подумай, – бросил он мне с назидательным кивком. Нет, я его сейчас просто придушу! Но не успела я и рта раскрыть, чтобы сообщить ему, что и так постоянно думаю, без всяких советов, как в меня полетел следующий вопрос: – А почему тебе француз так не нравился сначала?
И это я Франсуа за инквизицию принимала? Да что же он дергает меня то в одну, то в другую сторону? И тут я расслышала впереди шум с детской площадки. Ага! Сейчас я ему быстренько на этот дурацкий вопрос отвечу, а там – и моя очередь подойдет его трепать.
– Ну, я бы не сказала, что он мне сейчас уже понравился. Но вначале… Он меня так разглядывал, словно я – кочан капусты, и чтобы до кочерыжки добраться, с него нужно все листья оборвать. Бесцеремонный он какой-то. В глаза постоянно заглядывал, как вечером в комнату без занавески – что же там такое делается? Да еще и комплименты свои направо и налево рассыпал. – От одного воспоминания меня передернуло.
– А почему ты комплименты не любишь? – тут же отозвался он, но я уже замахала пальцем у него перед носом.
– Нет-нет-нет! Твое время истекло, – торжествующе произнесла я, разворачиваясь у детской площадки в обратном направлении.
Он разочарованно вздохнул. Да? А мне как было останавливаться в самый драматический момент? С него и продолжим.
– Так что же происходит с теми, кто не прошел этот ваш тур? Их что, в ад, что ли? – Меня всегда больше интересовало, что происходит с неудачниками.
– Куда? – Он ошарашено глянул на меня и покачал головой. – Ох, Татьяна… Ты действительно в такое веришь?
– Сейчас, между прочим, моя очередь вопросы задавать, – возмутилась я. Но вопрос его задел меня за живое. Верю ли я? Я никогда не была особо религиозной личностью, но ведь если столько лет человечество твердит о расплате за все содеянное на земле, значит, что-то в этом есть… – Но все же, если ада нет, так куда их?
– Да конечно же его нет. Ну, ты только представь себе: за грехи свои тяжкие человек горит – вечно. Что может вечно гореть? Чем поддерживать этот вечный огонь? Оставим даже в стороне физические объекты, для которых это просто невозможно – и возьмем ваши выражения «Сгорать от стыда» или «Мучиться от жгучей боли». Как долго это длится? Человек всегда адаптируется к любой боли – и особенно быстро к моральной. Даже муки раскаяния не долговечны, так зачем же создавать столь неэффективную карательную систему?
– Ты не уходи от ответа. Что же с ними все-таки происходит? – Я определенно приободрилась. Как-то понравились мне его слова о неэффективности карательных мер – мне тоже всегда казалось, что наказание со стороны никогда не дает ожидаемого результата.
– Они… перестают существовать осознанно, – проговорил он, то и дело бросая на меня осторожные взгляды. – Они… рассеиваются. Становятся энергетической субстанцией, которая поддерживает жизнедеятельность остальных.
– Как рассеиваются? – задохнулась я. – Куда рассеиваются?
– Давай опять вернемся к аналогии, – быстро предложил он. – Куда девается пар из чайника?
– Как куда девается? Рассеива… Ты мне голову не морочь! То пар, а то – люди. Это что же получается: если вам кто-то не подходит, значит, в расход его? На удобрения? Чтобы других подпитывать? Это – фашизм какой-то! – Да пошли они, со своей жизнью загробной! Не буду я планктоном, которым счастливчики-киты питаются! Назад меня вернуть – валуном придорожным. Здесь, на земле, по крайней мере, на камнях никто не паразитирует.
Он молчал, пока я не отпыхтелась. Потом тихо спросил: – Тебе случалось видеть алкоголика, валяющегося на земле? Как часто ты его поднимаешь и ведешь к себе домой, чтобы отмыть и перевоспитать? А ведь он однажды умрет, валяясь в грязи.
Я опустила голову. Никогда.
– Но ведь это совсем другое! У человека есть право выбора: что сделать со своей жизнью, и никто не может его насильно в рай тащить. Эти люди решили уничтожить свою жизнь – как их заставить понять, что они не правы?
– Вот ты сама и ответила на свой вопрос, – воскликнул он. – На последнем цикле пребывания на земле человек также решает – осознанно решает – чем закончить свою жизнь. И если ему не хочется продолжения, – он пожал плечами, – это – его право. Как ты сказала, насильно в рай никто тащить его не будет.
