Текст книги "Ангел-хранитель"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Я молча стояла, не двигаясь с места. Ну, подойду я к нему – и что? На шею бросаться? Так я еще вчера ни сном, ни духом о нем не ведала. «Привет» говорить? Так вроде сегодня уже виделись…
Улыбка сползла с его лица, сменившись озабоченной нахмуренностью. Он оторвался от стены и, лавируя между людьми, сумками и чемоданами, сам подошел ко мне.
– Что случилось? – спросил он, внимательно всматриваясь мне в лицо.
– Да ничего, – пожала я плечами. – Поехали, что ли?
Мы вышли из здания аэропорта и пошли на стоянку такси. По дороге я молчала. В голове у меня все так же роился миллион вопросов, но не в такси же их задавать. Мне вдруг захотелось в маршрутку, в тот самый дальний угол, где можно отгородиться от всех вокруг и тихо говорить на самые безумные темы.
– А зачем ты француза в парк тащить собралась? – вдруг спросил он. Очередь подвигалась довольно быстро, и вот уже перед нами осталось лишь одно многочисленное семейство с невероятным количеством багажа. Шум они издавали совершенно немыслимый. Трое детей носились вокруг родителей, карабкаясь на чемоданы и расстегивая карманы на сумках в поисках то воды, то еды, то еще чего-нибудь. Родители о чем-то спорили, время от времени рявкая на любимых чад и подтаскивая их за шиворот – кто под руку попался – к себе.
– Я просто подумала, что лучше на свежем воздухе погулять, да и тебе… – Я запнулась. – Подожди, откуда ты знаешь, о чем мы говорили?
– Как это – откуда? – Он удивленно глянул на меня. – Я же все время рядом сидел.
– Но мы же по-французски говорили! – чуть не взвизгнула я.
– Ну и что? – Он даже глазами захлопал.
– Ты понимаешь по-французски? – медленно и отчетливо произнесла я.
– Ну конечно. Если ты говоришь по-французски, значит, и я – тоже, – ответил он тоже по-французски. Говорил он с каким-то странным акцентом – не нашим, но явно не на родном языке – и абсолютно непринужденно. – Как ты себе это представляешь: ты беседуешь с кем-то, а я понятия не имею, о чем речь идет? А вдруг я что-то важное пропущу?
Стоящая перед нами пара покосилась на нас, и продолжила спор чуть тише. Мать куда решительнее одернула детей, велев им вести себя прилично (в присутствии иностранцев, надо понимать), но на них чужестранная речь не произвела ни малейшего впечатления. И когда только у наших людей эти комплексы появляются? Дети же ими не страдают!
– А ну, расскажи мне, что он на выходные делал? – решила я удостовериться на всякий случай.
– Да ничего особенного. Бродил по городу, в пару магазинов зашел – цены его чуть наповал не убили. А, вот – в кино ходил; еле-еле русский фильм нашел, повсюду одни американские были.
Я просияла. Вот оно, решение проблемы!
– Ну, все, теперь ты не отвертишься! – Я торжествующе наставила ему в грудь указательный палец. – Теперь ты мне – прямо сейчас – ответишь на все мои вопросы.
Он застонал.
– О, Боже! Татьяна, я тебя просто не узнаю. Ты же, вроде, слушать других предпочитаешь.
– Я сама себя не узнаю. И слушать я, между прочим, не отказываюсь – но сейчас я хочу услышать то, что мне интересно.
Подошла наша очередь. Поскольку вещей у нас с собой никаких не было, уже через минуту машина тронулась с места.
– А по-английски ты тоже говоришь? – сменила я язык.
– Говорю. – Он уже опять разулыбался. – Я же объяснял тебе, что в любой ситуации у меня всегда под рукой оказывается все, что в ней нужно.
У меня уже голова закружилась.
– Слушай, а мне нельзя как-нибудь к вам попасть? Я бы с удовольствием еще пару языков выучила. В смысле, не выучила, а просто… выучила.
Он вдруг напрягся, глядя прямо перед собой.
– Да ты не волнуйся, я ведь не напрашиваюсь! – тут же дала я задний ход. – Я просто так спросила.
Судя по всему, я – по незнанию – переступила какую-то черту. Ладно, вернемся к вопросам о его работе. От них он, по крайней мере, не вздрагивал. И продолжу я этот разговор, пожалуй, по-английски – что-то я давно в нем не практиковалась.
– Я все-таки хотела бы услышать, почему ты появился рядом со мной именно три года назад, – осторожно начала я, внимательно следя за его реакцией.
Вроде расслабился. Глаза закатил. Вздохнул. Голову ко мне повернул.
– Татьяна, это – вопрос очень простой, и одновременно – очень сложный.
– Для меня? – натянуто спросила я. Опять он меня разозлить пытается, чтобы увести разговор в другое русло.
– Для тебя, – спокойно кивнул он.
А вот ничего у тебя не выйдет! Я понимаю, что слабое, недоразвитое человечество не доросло еще до понимания проблем космического масштаба, но нечего играть на его самолюбии! Это ничтожное человечество всю свою жизнь разыскивает себе на голову проблемы посложнее, и ничего – пока они нас еще не похоронили.
– Давай проверим, хватит ли у меня ума для простой части. Говори. – Я растянула губы в ободрительной – как я надеялась – улыбке.
Он настороженно прищурился.
– Три года назад ты изменилась.
Гм. Действительно просто. Проще некуда. И, действительно, как-то все сразу прояснилось.
– В каком смысле – изменилась?
Он ответил мне все тем же спокойным тоном, который совершенно не вязался с напряженностью его взгляда.
– Ты сознательно оторвалась от социума.
Похоже, мы как-то незаметно для меня перешли к более сложной части. Мог бы и предупредить. Эта фраза напомнила мне разговоры с Алешей Молчуном: все слова по отдельности понятны, а в кучку никак не складываются.
– Чего-чего я сделала?
– Теперь ты видишь, что я имел в виду? – Он вздохнул. – Сложность твоего вопроса заключается в том, что ответ может оказаться совсем не коротким.
– Вот и отлично; ты же знаешь, я люблю слушать.
– Хорошо. – Он немного помолчал. – Почему люди живут в обществе?
– Потому что они – люди; потому что им нужно общение с себе подобными. Это, кстати – однокоренные слова.
– Правильно. Но ведь люди – разные; и кто-то дня не может прожить без пресловутого общения, другой – делает это время от времени, а третий – и вовсе прекрасно без него обходится. Вот и получается, что общество строится на потребностях тех, кто не может оставаться один, кому страшно в одиночестве. Тоже кстати, однокоренные слова. Но нужно оно не всем, и не все в него вписываются.
– И ты хочешь сказать, что к таким асоциальным элементам, как я, и приставляют ангела-хранителя – поскольку они не могут рассчитывать на защиту собратьев?
– Не ко всем. Преступники – тоже асоциальны, но их мы не охраняем, поскольку их действия – это, скорее, животный акт, даже если они продуманы. Я же сказал, что ты осознанно вышла из социума. Три года назад – по каким-то, неизвестным мне, причинам – ты решила не следовать больше общепринятым схемам и моделям, ты решила руководствоваться в своей жизни только своим пониманием правильности и неправильности.
С ума сойти. Три года назад, после разрыва с Юрой, меня до такой степени все заклевали, что я действительно решила больше не слушать ничьих советов и поучений, поскольку поняла, что жить, как все, у меня все равно не получается. И что бы вы подумали? Ко мне тут же ангела-хранителя приставили! Правильно, строптивых нужно укрощать исподволь, незаметно.
Он, похоже, решил дать мне время прийти в себя. Но ненадолго.
– А такое решение является одним из первых признаков последней жизни.
Я судорожно сглотнула. Может, мне попросить водителя ехать чуть помедленнее? Все это нужно, как парашют, в голове укладывать – мне же времени от аэропорта до дома может не хватить!
Он вдруг усмехнулся и хитро прищурился.
– Как ты относишься к мысли о том, что человек – возможно – живет не один раз?
Ну, конечно, не один раз, если мы только что о последней жизни говорили! Первая часть звучит неплохо, а вот вторая мне определенно не нравится.
– Очень положительно отношусь, – осторожно буркнула я.
– В самом деле? – Он качнул головой, словно удивляясь такому ответу. – А как ты относишься к тому, чтобы не один раз оканчивать школу?
– От начала и до конца? – На всякий случай переспросила я.
– Разумеется. Но только представь себе, что после каждого цикла обучения в голове у тебя остается процентов десять пройденного материала. Поэтому, чтобы получить полное образование, тебе нужно повторить этот цикл пять, десять, может, даже пятнадцать раз.
Я попробовала представить себе «Пятый, десятый, нет, пятнадцатый раз – в первый класс».
– Ужас, – содрогнулась я.
– Тогда почему тебе нравится идея о повторяемости жизни?
– Ну, это же – совсем другое дело!
– Почему другое? В течение жизни человек учится – не только в школе или университете, а просто жизни учится: пониманию, терпимости, умению анализировать и делать выводы. Вы же сами говорите, что мудрость приходит с годами. А ко всем ли она приходит в зрелом возрасте?
Ох, не ко всем, подумала я. У некоторых – наоборот, с возрастом мизантропия развивается: «В наше время небо было голубее, а сахар – слаще». У нас для таких случаев, правда, другая поговорка есть: К старикам нужно относиться, как к детям – снисходительно.
– Вот потому и нужно человеку не одну жизнь прожить, – продолжил он, – чтобы научиться всему, что может дать ему пребывание на земле.
– А сколько их всего, жизней-то?
– У каждого – по-своему; от пяти до пятнадцати.
– И у каждого есть последняя жизнь? – тихо спросила я.
– У каждого, – так же тихо ответил он.
Я замолчала. Как-то печально мне стало. Последняя жизнь. И больше ничего этого у меня уже не будет? Я глянула за окно. Мимо проносились голые еще деревья, уже пробивающаяся на обочине трассы трава, далеко отстоящие друг от друга домики, другие машины… И только высоко над головой, в неподвижном небе застыло несколько пушистых, белоснежных облачков, и солнце зависло над горизонтом. Им-то что до наших терзаний?
С другой стороны, большинство людей живет в твердой уверенности, что ни один день их жизни никогда больше не повторится. И ничего. Каждый раз завтрашнего дня ждут, хоть и приближает он их к неизменному концу. И в депрессию никто не впадает, и руки не опускаются: все равно, мол, помирать, так чего надрываться? Может, сидит где-то в самой глубине нашего подсознания уверенность в том, что есть у нас еще пара-тройка запасных попыток?
– А после последней жизни – что? – Еле выговорила.
Он молчал до тех пор, пока я не повернула к нему голову. Он внимательно всмотрелся мне в лицо, и, судя по всему, то, что он увидел, ему не понравилось.
– Татьяна, я обязательно отвечу на этот вопрос. И на все другие. Я обещаю. Но только – завтра. На сегодня тебе, по-моему, уже хватит новостей. И потом – смотри, мы уже к городу подъезжаем. Давай, лучше подумаем, что мы завтра делать будем. У нас ведь выходной, честно заработанный.
Ох, что-то не хочется мне сейчас про завтра думать – и о том, к чему оно меня приблизит.
– Вот завтра и подумаем. Не хочу я никакие планы строить.
– А может, погуляем? Ты никому не говорила, что тебе на работу идти не нужно? А то еще нагрянут…
– Погуляем? Не знаю. Я бы лучше дома посидела…
– Ты всю зиму дома сидела. И я с тобой. Сколько можно? И потом – кто уговаривал Франсуа, что свежий воздух полезен для здоровья?
Вот так, пререкаясь о здоровом образе жизни, мы и подъехали к моему дому. Уже совсем стемнело. Я глянула на часы. Ого. Полдевятого. Какой длинный был день.
Выходя из такси, я даже по сторонам не оглянулась – у меня голова звенела от всех этих открытий. Но он, открыв передо мной дверь подъезда, тихо пробормотал: – Я в лифте исчезну.
Да плевать мне на то, что соседи подумают! Я вскинула подбородок, он – бровь. Ладно-ладно, пусть делает, что хочет. Это же – на пару минут.
Открыв ключом дверь квартиры, я ступила через порог и остановилась. Теперь моя очередь дверь для него придерживать. Ну, вошел уже или нет? Хоть бы знак какой-нибудь подал! Дверь вдруг вырвалась из моей руки и тихо захлопнулась. Он тут же очутился рядом, разведя руки и направляясь мне за спину.
– Давай, плащ помогу снять.
– Подожди. – Первым делом я сбросила с ног туфли и застонала от облегчения. – Ненавижу каблуки!
Он снял с меня плащ и пошел с ним к вешалке. Ты смотри! А ведь действительно куртки на нем уже нет! И кроссовок тоже. А ну, а ну, поглядим, что он сейчас делать будет…
Он повесил мой плащ, нащупал, не глядя, ногой запасные мужские тапочки под вешалкой и повернулся ко мне, открыв рот, чтобы сказать что-то. И – увидев, куда направлен мой взгляд – тут же закрыл его.
– А почему именно эти? – спросила я с любопытством.
Он замялся.
– Ты прости, конечно, что я без спроса, но ты ими редко пользуешься… В доме, собственно говоря, обувь мне не нужна, поэтому она на мне и не появляется, но у тебя такой сквозняк по полу гуляет…
Я расхохоталась. За один сегодняшний день я испытала больше сильных эмоций, чем – как минимум – за год. Если ему однажды все-таки придется уйти… Вот это уже не смешно.
– Ну что – на кухню? – глянул он на меня вопросительно.
– Да, нужно поужинать. Я только сначала в душ пойду. Подождешь?
Он пожал плечами и как-то неуверенно пошел за мной.
– Может, я чай пока заварю? – с сомнением в голосе предложил он.
– А ты что, уже и хозяйничал у меня на кухне? – Вот этого я не потерплю; кухня – это святое.
– Ну, убирать за тобой я, конечно, убирал, но вот готовить – ни разу. Но, между прочим, это я тебя уговорил этот чайник купить, – добавил он с обидой в голосе.
– Не ты, а менеджер в магазине. – Я эти уговоры до конца жизни не забуду: мне казалось, что на меня асфальтный каток наехал.
– Мы с ним вместе. Видела ты его, а слышала, в основном, меня.
Ого. Вот, значит, как он умеет убеждать. Нужно с ним поосторожнее спорить.
– Ладно, я сама все приготовлю. Я быстро.
Я отправилась в ванную и (так, костюм две недели не понадобится – в стирку) с удовольствием забралась под горячий душ. Замечательно! Вот оно – спасение от стресса и нервного перенапряжения. Мышцы ног расслабились, шея без скрипа поворачиваться начала, даже в голове прояснилось. Может, еще голову помыть? Волосам стресс тоже вреден. Они от него дыбом встают и всю пыль из воздуха к себе притягивают. Ладно, если быстренько…
Подобревшая и распушившаяся, я выбралась из душа и, протянув руку к халату, замерла на месте. Неудобно как-то: в доме почти незнакомый человек, а я – в халате. Потом я вспомнила, что за три года он меня в этом халате тысячу раз, наверно, уже видел. Ну, и ладно, какая в принципе разница между халатом и… платьем, к примеру?
Вернувшись на кухню, я спросила у него, что он будет есть.
– Салат, между прочим, вовсе и не пересолен, – припомнила я ему утренние насмешки. Но он опять отказался. Когда же он успел поесть-то? Когда я в ванной была? Да нет, вряд ли, по-моему, на него это не похоже. Может, в кафе хлеба нажевался? Ладно, уговаривать не буду. От навязчивости меня мать отучила. Личным примером.
Я поужинала – с удовольствием и расстановкой. Вот, наверно, поэтому в Европе ужин – самая главная трапеза. И правильно: спешить никуда не нужно, глотать, давясь, куски полупрожеванные; можно насладиться приемом пищи не спеша – с книжкой, под телевизор или за беседой в семейном кругу…
Он то и дело искоса поглядывал на меня, вертя в руках крышку от сахарницы. Может, нужно было все-таки настоять? Неудобно как-то…
– Может, хоть чаю со мной выпьешь?
– Да сказал же, не хочу, – нетерпеливо отмахнулся он. – Ты, давай, ешь, не отвлекайся.
Хм. Что-то настораживает меня это нетерпение. Я закончила ужин, убрала все со стола и – чтобы собраться с мыслями – вымыла и вытерла посуду. Затем я вернулась к столу и села на свое излюбленное место на кухонном уголке.
– Итак, – сказала я, – продолжим. Вот ты говорил…
– Нет, – вдруг рявкнул он так, что я чуть не подпрыгнула. – Теперь – моя очередь!
Я откинулась на спинку уголка и скрестила руки на груди.
– Что – твоя очередь?
– Что-что, вопросы задавать, – отрывисто бросил он.
– Ну, знаешь, – возмутилась я. – Ты три года здесь крутился – мог всю нашу жизнь уже вдоль и поперек изучить! А я ведь обо всем этом даже не подозревала. У кого вопросов больше?
– Слушай, имей совесть, – уже спокойнее продолжил он. – Я целый день сегодня терпеливо ждал… Я три года терпеливо ждал! – Ненадолго же хватило этого спокойствия. – Можно мне теперь хоть о чем-то спросить?
Ну где-то, если вдуматься, он, возможно, прав. Хотя мне трудно представить, что может его интересовать в моей серой, однообразной жизни, которая, между прочим, в последнее время у него на глазах разворачивается. Что он там вчера ночью кричал? Что он о прошлом моем ничего не знает?
– О чем ты хочешь спросить? – Я подозрительно прищурилась.
– Для начала: что случилось три года назад? Почему ты решила переиначить свою жизнь?
Ну вот, так я и знала. Нет, какое свинство, а? Я же его не спрашиваю, чем он занимался до того, как его ко мне направили! Что за болезненное любопытство к тому, что уже ни изменить, ни переделать нельзя?
– Слушай, тебе-то какое дело? Ну, случилось и случилось, главное – жизнь потом изменилась. Это ведь до тебя еще было. Чего в прошлом-то копаться?
– Татьяна, это – очень важно. Мне нужно знать, что – в обычной человеческой жизни – вызвало в тебе такое отторжение. Мне нужно знать, чего твоя душа принять не может. Мне нужно знать, от чего ты готова бежать, сломя голову.
Батюшки, кому-то нужно знать, чего моя душа не приемлет! Приятное разнообразие. Ладно, о том, с чем я тогда не смогла смириться, я могу ему рассказать.
– Хорошо, – начала было я, но он опять меня перебил.
– Слушай, уже пол-одиннадцатого. Давай, ты пойдешь спать укладываться – там и договорим. И не возмущайся. Это мне – все равно: что сидеть, что стоять. А ты сейчас – и не спорь! – с удовольствием отдохнуть бы прилегла.
Да я же рта еще раскрыть не успела! У меня даже в мыслях не было спорить. На диван бы сейчас, да потянуууться! Ммм. Сейчас зевну.
Я молча встала и, не оглядываясь, пошла в спальню. На пороге я бросила ему через плечо (точно ведь сзади тащится!): – Подожди здесь, пока я лягу. – Вот так. И нечего мной командовать. Я тоже это умею.
Устроившись под одеялом, я с наслаждением вытянулась и перевернулась на бок, лицом к окну. Он уже сидел в кресле, у письменного стола. Молча. Ожидая, пока я заговорю. Закинув ногу на ногу и поглаживая кончиками пальцев подбородок.
– Хорошо, – повторила я. – Три года назад я чуть было не вышла замуж. Но в последний момент все отменила. – Я замолчала, пытаясь точно припомнить свои мысли и ощущения в то время.
– Почему? – тут же послышалось из кресла.
– Да одним словом-то и не объяснишь. Мы прожили вместе полтора года и, в общем, неплохо ладили. Но все это время со всех сторон на меня сыпались разговоры о том, что нужно определиться в жизни, упорядочить эти отношения, ввести жизнь в общепринятое русло. И ладно бы еще только на меня. Родители, например, и с ним на эту тему говорили – в моем присутствии. Я тогда не знала, куда мне глаза от стыда девать. Они его словно уговаривали найти в своей жизни для меня место – словно в шкафу: вот возьмите, Юра, с этой полки Татьяну и переложите ее к себе в шкаф. И он был с ними полностью согласен. И никому – абсолютно никому – не пришло в голову меня спросить: а хочу ли я на эту полку? Через пару таких встреч я начала слышать такие же речи и от него. Он рассказывал мне, какой видит нашу будущую жизнь, и я поняла, что он распланировал ее уже примерно до пенсии. И опять – меня просто ставили в известность, какой жизнью я буду жить.
Опершись локтем на подушку, я подперла рукой голову и глянула в сторону кресла. Он замер там в полной неподвижности. Вот умеет же человек слушать! А я – вечно перебиваю, возмущаюсь, руками начинаю размахивать…
– Слушай, – сказала я, прервав свой рассказ. – Ты можешь сюда пересесть? – Я похлопала другой рукой по кровати. Она у меня – огромная, двуспальная, от родителей осталась. Они так надеялись, что однажды она мне пригодится. – И не вздумай что-нибудь себе воображать – я просто устала голос напрягать, чтобы до тебя докричаться.
Он вдруг так вздрогнул, что я даже в темноте заметила. Он что, заснул, пока я ему эту историю рассказывала – по его же просьбе, между прочим? Затем – все так же молча – он встал и забрался на кровать. Сел у изголовья, откинулся на спинку и сложил руки на груди, повернув ко мне голову. Ну, вот, теперь мне еще и голову запрокидывать!
Я поерзала, устраиваясь так, чтобы мне не приходилось шею выворачивать, чтобы на него глянуть. Потом продолжила: – Ну, вот, так и замаячила у меня на горизонте свадьба. Я чувствовала, что меня несет куда-то не туда, но со всех сторон слышала, как мне повезло, как все за меня рады… И когда он сказал, что завтра мы пойдем заявление подавать… Я даже не знаю, почему именно это меня задело. Ничего особенного в тот день не произошло. Все было уже обсуждено: какое мне платье шить, какой ему костюм, где кольца покупать, из чего букет непременный составлять, какой ресторан заказывать… Даже со свадебным путешествием все было решено: на неделю к морю, он там дачу какую-то арендовать собирался. И вдруг он приходит и сообщает мне, что завтра мы идем подавать заявление, потому что ему предложили горящие путевки куда-то заграницу – я даже не помню куда – и нужно назначить дату свадьбы так, чтобы мы успели пожениться до отъезда. И все. И я вдруг поняла, что так будет всегда.
Я коротко глянула на него. Он сидел, откинувшись к стене и внимательно разглядывая потолок. Ага, на меня уже смотреть не нужно! Чего он молчит-то? Сам же требовал, чтобы я ему все рассказала, а теперь молчит. Пора, наверно, закругляться.
– В общем, я поняла, что собираюсь выйти замуж не потому, что жить без него не могу, а потому, что так всем будет удобнее. И ради этого я проживу остаток своей жизни, готовя ему еду, стирая его носки и рожая ему детей. И я решила, что больше так не будет. Что отныне я буду жить – свою жизнь – так, чтобы у меня на душе было спокойно, а не у тех, кто ее за меня планирует.
Опять ни слова. Ну что ж, удивляться нечему. Мне и тогда все говорили, что я – дура последняя, счастья своего не понимаю. Он, небось, тоже на самоотверженно-героическую историю настраивался, а получил рассказ о банальных бабских фокусах.
– Что, эгоистка самовлюбленная, да? Которой ни до кого, кроме себя, и дела-то нет? – насмешливо спросила я. По крайней мере, попыталась спросить насмешливо; вот только голос у меня – в самый неподходящий момент – дрогнул.
– Нет, – задумчиво отозвался он. – Ты, скорее – женщина, которая не захотела, чтобы ее содержали, как Мерседес – на зависть соседям.
Внезапно у меня комок застрял в горле. Как коротко. И точно. Все мои разглагольствования уместились в одной этой фразе. Неужели…? Я ведь решила, что со мной что-то не так, что я – неправильная. Все нормальные люди вокруг меня понимают, в чем состоит смысл жизни, а я – ущербная. И смирилась с этим. Решила не раздражать их – без особой надобности – своим обществом и извращенными взглядами на жизнь. Неужели это не так? Неужели где-то и я могу оказаться ко двору?
Вдруг я зевнула. Так сладко, что чуть челюсти не хрустнули. Ни сдержаться не успела, ни рот ладонью прикрыть.
– Прости, пожалуйста. Что-то я совсем засыпаю.
– Ну и слава Богу, – ответил он. Улыбаясь, судя по голосу. – Спи.
Я замялась. Мне в голову пришла мысль, как избавить себя от еще одного сумасшедшего пробуждения, но я не знала, как ее выразить. Еще поймет неправильно. Но мне определенно не хотелось повторения сегодняшнего утра.
– Э… слушай, ты не очень против, если я за твою руку подержусь, пока спать буду. А то утром… мало ли… взбредет еще что-нибудь в голову…
Никакого ответа. Ну вот, я так и знала, что он что-то не то подумает.
Но через какое-то мгновенье его пальцы нашли на ощупь мою руку. Вцепившись в них мертвой хваткой, я облегченно вздохнула, опустила голову на подушку и почти мгновенно провалилась в сон.
Глава 10. Неожиданные ответы
Я просидел всю ночь в ожидании рейда и в готовности отбиваться до последнего. Так просто я им не дамся. Может, успею шум поднять – она проснется, они и отступятся. Татьяна спала неспокойно: ворочалась, бормотала что-то время от времени. С возмущением. Ну чего она во сне-то возмущается? Со мной, что ли, продолжает ругаться? При каждом шорохе я вздрагивал, при каждом бормотании – чуть до потолка не подпрыгивал.
Но к утру, когда напряжение немного спало, я задумался. Что, если, проснувшись, она решит, что ни к чему ей такие приключения? А тут я сижу в кресле – во плоти и с радостной улыбкой. Люди ведь часто по утрам совсем не так думают, как вечером, перед сном. Мало ли чего ей вчера хотелось! Лучше мне, наверно, разматериализоваться на время. Посмотреть, нужен я ей сегодня видимый – или нет. Я, правда, обещал никуда не уходить… Но я же не ухожу! Я временно отступаю в укрытие, чтобы оценить новую обстановку и поступить согласно свежей информации.
Хорошо, что я подумал об этом заранее. Татьяна проснулась раньше, чем прозвенел будильник. Небывалое событие! Я даже растерялся, гадая, что может значить этот факт.
Перевернувшись на спину, она потянулась и глянула на будильник. Зевнула, начала было на бок переворачиваться (вот сейчас опять заснет, а потом будильник не услышит!)… и вдруг резко села на кровати, вертя во все стороны головой. Меня ищет, или убедиться хочет, что ей всего лишь кошмар приснился? Нет, лучше еще подождать.
Она спрыгнула с кровати – головой вперед. Раздался глухой удар. Я уже ринулся напрямик, через кровать, чтобы поднимать ее – по частям – с пола, но она уже взгромоздилась на четвереньки и заглянула под кровать. Господи, там-то что она с утра пораньше ищет?
Она села прямо на полу, сжавшись в комочек, и уставилась на стену перед собой. Я вернулся в кресло. Нужно дать ей еще немного времени. Пусть придет в себя, определится в своем отношении к моему видимому присутствию. Меня пока никто не трогает, так что я могу и повременить со своими вопросами… Три года ведь терпел, даже ни на что не надеясь.
Она вдруг вскочила с пола и вылетела в коридор. И замерла там на полушаге – у меня, из кресла, весь коридор был как на ладони. Я наклонился вправо, чтобы посмотреть, что она там, перед собой, увидела. Черт, чашка на столе! Нужно было ее ночью вымыть. Но, честно говоря, я и думать о ней забыл. М-да. Еще один промах. Я начал потихоньку пробираться к коридору. Может, она сейчас в ванную пойдет; а я тогда – бегом на кухню. Если еще какие-нибудь следы остались, может, успею уничтожить.
На пороге спальни замер уже я. Потому что именно в этот момент она тихо и как-то неуверенно позвала: – Эй… ты где? – Действительно меня ищет, или опять сон – не сон проверяет? Я даже дышать перестал.
Через пару мгновений она вдруг обхватила себя руками, словно холод апрельский наконец почувствовала. И, осторожно ступая, двинулась вперед – на кухню. Я остался на месте – все равно уже не успею ничего там исправить. А что она делать будет, мне и отсюда хорошо видно.
Она зашла на кухню, оглянулась по сторонам, подошла к окну, повернулась ко мне лицом и – внезапно обмякнув – грузно привалилась к нему, опустив голову. Ну и что мне теперь думать? То ли она расстроилась, что меня нет – тогда мне самое время показываться. То ли облегчение от этого испытала – и тогда мне лучше и дальше поддерживать ее в мысли, что все это ей привиделось. Может, шепнуть ей: «Точно-точно, вот же сны бывают!»? Я осторожно шагнул вперед…
Она вдруг пулей сорвалась с места, вылетела в коридор и рывком распахнула дверь в ванную. Я едва успел отскочить, чтобы она этой дверью мне прямо по лбу не врезала. Я открыл было рот, чтобы возмутиться, но она уже заглянула на мгновенье в туалет и помчалась в гостиную.
Похоже, пора показываться – иначе она сейчас весь дом вдребезги разнесет. Я медленно пошел к гостиной, концентрируясь на ходу на своем видимом облике.
На пороге гостиной я заглянул внутрь, намереваясь поинтересоваться – как только материализуюсь – что это на нее нашло…, и тут же отскочил к входной двери. Она шла на меня от окна с выражением такой ярости на лице, что я решил – на всякий случай – сойти с ее дороги. Вот хорошо, что не успел сконцентрироваться! Теперь придется подождать, пока она успокоится.
Она скрылась в спальне. Какое-то время в квартире стояла тишина. Это что еще за новости? А одеваться кто будет? Сегодня, между прочим, рабочий день. Не хватало еще, раньше встав, опять опоздать…
И в этот момент раздался оглушительный звон будильника. Я вздрогнул всем телом, рука сама собой потянулась к источнику отвратительного звука – и тут я ее увидел. Руку. Ничего себе. И настраиваться на материализацию не пришлось. Теперь, не спеша, войти в спальню и осторожно, негромко обратиться к ней с мягкими увещеваниями…
Не успел я добраться до двери в спальню, как оттуда до меня донесся отчаянный рев, сопровождаемый глухими ударами чего-то мягкого по мягкому.
Мгновенно я очутился внутри. Она лежала, укрывшись с головой одеялом и – судя по его конвульсиям – молотя по кровати ногами. Рев уже сменился заглушенными подушкой подвываниями.
– Татьяна, ты чего? – растерянно спросил я, не зная, что делать. Не сдергивать же мне с нее это чертово одеяло, не переворачивать же мне ее на спину, не давать же ей пощечину, как поступают обычно люди в случае истерики.
Если вам нужна непредсказуемая, дара речи лишающая реакция на самый невинный вопрос – обращайтесь к Татьяне. С кровати донесся судорожный всхлип, она тут же вывинтилась из-под одеяла и села – отчаянно моргая, икая, давясь от кашля и обеими ладонями растирая слезы по щекам. Вот довел-таки девушку до слез. Но я же ничего не сделал! Я же не успел ничего сделать! Господи, да она же сейчас задохнется!
Я рывком – в два прыжка – подскочил к тумбочке, стоящей между кроватью и шкафом, и хлопнул Татьяну по спине. Несильно. Но, видно, неожиданно. Она завалилась вперед, тут же выпрямилась и сползла на четвереньках на пол. С обратной стороны кровати. Наверное, чтобы оказаться подальше от меня.
Она прижалась спиной к стене – даже ладони к ней прижала! – и уставилась на меня, как на привидение. Ну вот, опять я Бог знает что нафантазировал – а она, как и следовало ожидать, уже отбросила меня в область вымысла. Ну и как мне теперь из этого выпутываться…?
И вдруг тишина в спальне взорвалась отчаянным визгом.
– Ты, что, совсем обалдел? Идиот!
У меня от души отлегло. На призраки не кричат; их пугаются или старательно игнорируют. Значит, она пока еще не окончательно вернулась к своей первоначальной мысли, что я – плод ее воображения. Сдерживая смех, я аккуратно намекнул ей, что обалдевшими обычно называют тех, например, кто утром первым делом порядок в доме проверяет, а потом рыдает, потому что убирать нечего.
