Текст книги "Ангел-хранитель"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
То ли она обиделась, то ли опять решила мою верность слову проверить. Чуть хрипловато (от кашля, что ли?) она спросила: – Ты что, все это время здесь был? – с нажимом на каждом слове.
Я фыркнул. Конечно, был – куда же мне деваться-то было. Я же обещал!
Вскинув вперед руки со скрюченными пальцами, она выдохнула: – Ах, ты…! – и я вдруг понял, что испытывает охотник, когда на него надвигается легкораненый тигр. Спасибо, рефлексы сработали – иначе так бы и стоял я там столбом онемевшим, пока она бы меня на клочья рвала. Но рефлексы мгновенно лишили меня видимости, перекатили мое тело через кровать и втолкнули его в кресло.
Она замерла на месте и, прижав ладони к лицу, тихонько залепетала: – Слушай, ты где? Вернись, пожалуйста. Вот прямо сейчас же – вернись! Я не хотела… Но ты тоже… совесть-то у тебя есть? Пожалуйста!
Я опять как-то сам собой материализовался. Вот что значит практика! Не успел я подумать, что можно уже, пожалуй, рискнуть – показаться ей, как она повернулась в мою сторону. И тут же начала медленно продвигаться к выходу из спальни (это она, что ли, меня боится?!), не переставая бормотать что-то, словно ребенок, который пытается заговорить в темной комнате буку, чтобы тот на него не бросился.
Услышав «Я больше не буду», я почувствовал, что к горлу подступает истерический хохот. Что она больше не будет? Драться? Или визжать? Или на буку смотреть – потому и к двери отступает? Но я также понял, что если рассмеюсь сейчас – меня, пожалуй, и рефлексы спасти не успеют. Вон ей до меня – по прямой – шага три осталось; она их в одном прыжке преодолеет. Но сдерживаться у меня уже не было сил. Я закрыл лицо ладонями и нагнул голову.
Не помогло. Меня затрясло так, что кресло скрипнуло. Вот теперь она точно догадается, что меня от хохота на части разрывает – и ускорит процесс. Я вскинул голову, бросив на нее настороженный взгляд, но взять себя в руки все еще не мог.
Она стояла на месте, обеспокоенно разглядывая меня. Увидев выражение моего лица, она напряглась, вскинула подбородок и вдруг заворчала, пыхтя от негодования. В нескольких коротких фразах она умудрилась обвинить меня в извращенном подсматривании, в извлечении удовольствия из ее терзаний и в оскорблении действием, чуть не приведшем ее к инвалидности. Когда же она добавила, что – ко всему прочему – я не даю ей и словом защититься, у меня рухнули все плотины. Я в прямом смысле слова зарыдал от смеха. В ответ она тоже коротко хихикнула – и я понял, что опасность физического насилия миновала.
Чуть отдышавшись, я напомнил ей о работе и предложил продолжить разговор по дороге. Она на удивление легко согласилась (я даже насторожился в поисках подвоха), но велела мне не шевелиться – только отвернуться к окну, пока она переоденется.
Меня словно ледяной водой окатило. В последнее время в такие моменты меня и так уже охватывало какое-то непонятное, мучительное раздражение; я ведь и сам уже отворачивался. Но тогда она даже не догадывалась о моем присутствии. Теперь же она о нем знала, и я знал, что она знает – я вдруг смутился так, что пришлось закашляться, чтобы прикрыть лицо рукой.
Нет, лучше я, наверно, выйду. Побуду на кухне – ничего с ней за пару минут без моего надзора не случится. Да и потом – я же в двух шагах всего буду, и уши навострю. Она явно встревожилась, напряглась, как струна. Ну, это-то как раз мне понятно: я и сам места себе не нахожу, когда она у меня не перед глазами. Я предложил постучать чем-нибудь на кухне, чтобы и ей спокойнее было, что я никуда не делся.
Она опять согласилась, хоть и неохотно. Я встал. Чтобы выйти из спальни, мне придется пройти прямо рядом с ней. Она ни на шаг не сдвинулась с места, не сводя с меня пристального взгляда. У меня вдруг мелькнула мысль: а не потому ли она так легко на все соглашается, чтобы усыпить мою бдительность и подманить меня поближе – а там… Ладно, будем уповать на рефлексы. Я осторожно – бочком – протиснулся мимо нее и бросился на кухню.
– Ты только греми посудой погромче, – послышалось мне вслед.
На кухне я сел на все ту же табуретку у стола и немного отдышался. Ну что ж, по-моему, все прошло не так уж и плохо. По крайней мере, она явно не передумала иметь со мной дело. Может, стоит мне уже к этой табуретке привыкать? А что, обзор с нее – тоже неплохой, да и повернуться во все стороны можно, не то, что в углу моем излюбленном, между диванчиком и холодильником. Ладно, я, вроде, признаки жизни подавать обещал. А, вот же и чашка – прямо передо мной, на столе. И ложка рядом. Я принялся постукивать металлом по керамике, прислушиваясь к звукам бешенной активности, носящейся между ванной и спальней.
Спустя очень непродолжительное время (вот умеет же быстро собираться – так чего каждое утро время тянет?) она – уже одетая и причесанная – влетела на кухню. И замерла на пороге. Господи, что опять-то не так? Может, по чашке стучать не нужно было? Это, вроде – ее любимая. Так таких у нее еще две есть. На всякий случай стучать я перестал и весь подобрался, как перед прыжком. И куда же мне метнуться, если она опять на штурм пойдет? Вот идиот! Я же ей вчера сдуру тайну своего укрытия на кухне разболтал…
Она вдруг ступила вперед деревянными шагами и дотронулась указательным пальцем до моей руки. А, проверяет, не осталась ли от меня одна оболочка… Ну что, ей одного раза мало? Да я это, я… Уй! Да хватит, в конце концов! А если я сейчас вот так же проверю – пальцем в плечо? И чтобы синяк остался? Нет, синяков не надо – это мне дороже обойдется. Лучше ее словами отвлечь.
– Ну что, не обманул? – решил я отшутиться, сдерживая желание потереть предплечье.
– Ты чашку-то отдай, – буркнула она, – а то разобьешь сейчас.
Ага, значит, дело таки в чашке! Ну, хоть что-то правильно угадал. Но ведь она же сама меня просила посудой погреметь. Могла бы и уточнить: вот только чашку, мол, любимую не трогай.
Я нарочито осторожно положил на место ложку и развернулся спиной к столу, лицом к плите, на которую она уже водрузила турку с кофе. Красота! Насколько все-таки на этом месте удобнее! Чуть повернулся – и любой уголок, как на ладони. И спина не затекает. Мне всегда нравилось наблюдать за передвижениями Татьяны по кухне. С первого взгляда они – абсолютно хаотичны. Порхает с одного места на другое, и назад; вместо того, чтобы последовательно переходить от одного фронта работ к другому. Но со временем я заметил в ее движениях определенную схему. Она готовит так же, как ест – только наоборот. Вот, например, кофе она всегда пьет напоследок – значит, варит его первым. Завтрак у нее всегда начинается с сока – значит, наливает она его в стакан последним. Непонятно, но интересно.
Вот и сейчас, она направилась к холодильнику только тогда, когда кофе уже дымился в чашке. И… застыла возле него. Господи, а сейчас-то что? Я же ничего не делаю – вон даже не шевельнулся за это время ни разу!
Она повернулась ко мне и, виновато сморщившись, спросила, что я буду есть. Я оторопел. Я? Есть? Я что, теперь тоже должен есть? Мысль о таких осложнениях до сих пор в голову мне не приходила.
– А ты? – спросил я, стараясь выиграть время.
– Ну, у меня вчерашний оливье остался… – с сомнением в голосе проговорила она.
Так, прояснять этот момент пока еще рано – возьмет еще и сама от завтрака откажется, из вежливости. Пусть пару раз поест в моем присутствии, привыкнет, а потом уж… А пока я попробую снова отшутиться – с тыканьем пальцем-то прошло.
– Тот, пересоленный?
– Я могу тебе бутерброды сделать. – Судя по ее тону, на этот раз не прошло. Нужно срочно чем-то ее отвлечь.
– Татьяна, я вовсе не голоден. Давай завтракай быстрее и пошли. У меня есть к тебе предложение. – Ставка на ее любопытство должна оказаться беспроигрышной.
– Какое? – тут же отозвалась она. Нет, ну какой я все-таки молодец!
В ответ я предложил ей компромисс: она ест, я рассказываю. Но, честно говоря, ее вопрос о том, что я буду есть, навел меня на новые мысли. Прежде я никогда не обращал внимания собственно на процесс принятия пищи в ее жизни. Питание должно быть своевременным и рациональным – следить за этим представлялось мне вполне достаточным. Это ведь – обычный физиологический процесс, необходимый для жизнедеятельности человеческого организма. Зачем же присматриваться, как он проходит? Я же не слежу за тем, как у нее грудная клетка вздымается при дыхании. Дышит – и дышит.
Но после ее вопроса взыграло мое любопытство. Я принялся следить за тем, как она поддевает вилкой еду на тарелке, поднимает ее, отправляет в рот, чуть развернув кисть руки (какое изящное движение!); как жует – подбородок при этом так смешно дергается у нее вверх и вниз, и уголки губ попеременно подергиваются; как глотает – вытягивая почему-то шею… Кстати, ужин у нее занимает больше времени – может, она ест как-то иначе? Нужно присмотреться. Хм. Может, мне и к процессу дыхания присмотреться? Может, я и там что-то интересное пропустил?
– Ну не тяни – обещал же, – вдруг сказала она, хмурясь и перестав жевать.
Я мотнул головой. Вот ведь ударился в созерцание, когда мне ее отвлекать нужно! Сосредоточившись на этой цели, я объяснил ей ту мысль, которая мелькнула у меня еще вчера – но как далекая, почти несбыточная мечта. Я могу попробовать не прятаться от нее на улице – сколько дополнительного времени возникнет, чтобы поговорить! Я был бы уже не прочь и на работе у нее не скрываться – но это меня, пожалуй, уже совсем занесло.
Отодвинув тарелку и схватившись за кофе, она кивнула и сказала, что тогда нам нужно поторопиться.
Ей что, уже надоело здесь со мной сидеть? Хочется чего-то новенького? Или я опять что-то пропустил? Какое-то звено в этой невозможной цепочке ее умозаключений?
– Почему? – настороженно спросил я.
Быстро допивая кофе, она объяснила мне, что нам придется идти на конечную остановку нужной маршрутки.
Вот этого я уже и вовсе не ожидал. Да при чем здесь остановки? Если ей прогуляться захотелось и поговорить по дороге, без толпы народа вокруг – так бы и сказала! Почему придется?
Она глянула на меня так, словно я не понимал различия между белым и черным, и терпеливо объяснила, что разговаривать удобнее сидя, каковое условие возможно только при посадке в маршрутку на конечной остановке.
Фу, а ведь как все действительно просто! Даже двойной выигрыш: и по дороге лишние уши говорить не мешают, и потом куда-нибудь в угол можно забиться, где я ее от остальных как-нибудь прикрою. Хм. Впрочем, есть и недостаток. Я вспомнил, как не раз старался оградить ее в транспорте от неизбежной толчеи, и, улыбаясь, посетовал, что буду лишен этой возможности.
Опять не прошла моя шутка. Она поставила на стол чашку, подняла на меня глаза и очень тихо произнесла одно только слово: – Спасибо.
Да за что спасибо-то? За то, что мне удается избавить ее только от самых мелких, ничтожных неприятностей? Не нужно ей знать, что я ей иногда по дому помогаю – а то еще и за это начнет благодарить. И с таким выражением лица, что прямо не знаешь, что на это сказать. Да что с ней такое?
Видно, не удалось мне полностью согнать удивление с лица. Она еще больше смутилась и начала объяснять, что не привыкла к тому, чтобы ее защищали. И затем вскинула подбородок и заявила, что независимый вид не располагает других к бережному отношению.
Гм. Ежик. Ну ежик и есть! Выставил иголки и вообразил себе, что и асфальтный каток его боится. Ну и пусть воображает, а я буду делать так, чтобы ежик мой у этого катка на пути не слишком задерживался.
Ладно, нужно еще один момент обсудить. Я объяснил ей, что лучше мне выйти из квартиры невидимым, чтобы материализоваться как обычно, на улице. Она тут же запротестовала, но спустя мгновенье замялась и согласилась со мной – чтобы соседи, мол, не увидели.
Странно. Когда – в ответ на мои соображения – она мгновенно сказала: «Нет!», у меня сделалось как-то очень хорошо на душе. Но это как раз понятно – кто угодно обрадуется, что другому его общество приятно. Но когда она заговорила о соседях, мне почему-то сделалось еще приятнее. От мысли, что они тут же вообразят себе, что у нее со мной роман, у меня плечи сами собой расправились. Хм. Она, похоже, считает, что именно так они и подумают. Почему? Они обо всех сплетничают, или я в ее глазах похож на героя романа? Что-то я до сих пор ничего подобного в зеркале не замечал. Мысль, однако, лестная – о тех, кто не привлекает внимания, обычно не сплетничают. Она действительно считает, что я могу привлечь к себе внимание?
– Сплетен боишься? – Мне очень хотелось чуть задержаться на этой теме – может, еще что-нибудь лестное услышу.
В ответ она объяснила, что такие разговоры могут дойти до ее родителей, чего бы ей не хотелось. О, нет. Вот этого точно пока не нужно. Если они из-за меня ее клевать начнут, я могу не сдержаться. Она ведь, как обычно, молчать будет – сложит ежик все свои иголки и ковриком плоским прикинется. Чего она так перед ними тушуется?
Она так искренне удивилась моему вопросу, что я даже растерялся. Я был почти уверен, что она их боится. Нет, к этому мы обязательно вернемся. Но попозже. Сейчас уже действительно выходить пора.
Она вдруг занервничала, начала планы разрабатывать – кто что делает, если тут или там сосед появится… Я опять не удержался от смеха. Она что, забыла, что у меня – три года практики выживания в ее сумасшедшей жизни? Тоже мне – нашла проблему: сосед в лифте! Направляясь к входной двери, я намекнул ей, что до сих пор как-то и сам справлялся, и перешел в невидимое состояние.
И опять мне пришлось ее успокаивать. Когда я исчез, она охнула и начала задыхаться, озираясь по сторонам. Ну что она за человек! Я же рядом, никуда не делся, в самом-то деле! И, выйдя из квартиры, направилась прямо к лифту. А дверь? Пришлось ее за рукав поймать, назад дернуть. Раньше одного короткого внушения хватало, а сейчас ее уже чуть ли не разворачивать к двери нужно, чтобы о ключах вспомнила! А дальше что будет?
К тому моменту, как мы вышли из дома, я уже и сам чуть не взмолился, чтобы нам никто на пути не встретился. Ведь просил же я ее вести себя, как обычно! А она? Если бы к нам кто-то в лифт подсел, одного взгляда на нее хватило бы, чтобы заподозрить что-то неладное. Зайдя в лифт, она сначала прижалась к углу, потом шагнула назад к двери и замерла там в каменной позе, не дыша. Когда мы опустились, наконец, на первый этаж, она пару секунд стояла на выходе – ни вперед, ни назад – хоть подталкивай. Затем вышла… и тут же принялась оглядываться. Это в пустом-то холле! И у двери парадного опять застыла… Ну открывай же ты дверь, или в сторону отступи, чтобы я открыл! Открыла, шагнула вперед и… стоит, дверь эту держит! Я что, лимузин, чтобы полчаса из-за угла выворачивать? Ну слава Богу, спустилась по ступенькам и пошла, наконец, вдоль дома.
До конца дома она шла почти естественно. Свернув же за угол, опять завертела во все стороны головой и через мгновенье выпалила на одном дыхании: – Давай, материализуйся – быстро!
Так я и сделал. Окружающую обстановку я уже давно оценил: люди вокруг, конечно, были, но далеко; да и потом, я по опыту знаю, что утром люди ничего вокруг себя не замечают. С детьми, правда, сложнее: они – наблюдательнее; но эта ватага уже в том возрасте, когда они друг друга глазами пожирают.
Окидывая пристальным взглядом окрестности, я на мгновенье отвлекся от Татьяны и вдруг услышал: – Ну, знаешь, с тобой инфаркт получить – раз плюнуть! – Глаза у нее все еще на пол-лица были раскрыты.
Интересно, я привыкну когда-нибудь к этому рикошету? Что бы я ни сделал, что бы ни сказал – никогда в цель не попадаю; всегда любой мой поступок от нее отскакивает и меня же по голове и бьет. Вот с утра же слезами заливалась, меня не найдя, прибить потом хотела в наказание за отсутствие, а теперь? Вот же я, специально постарался поближе подойти, прежде чем в видимость переходить – а она за сердце хватается. Прямо так я ей и сказал. И даже ни разу не улыбнулся. Хотя от смеха меня прямо распирало.
Зря я про утро вспомнил. Она что-то сегодня вообще шуток не понимает. Ох, чует мое сердце, сейчас придется-таки объясняться. Вопрос о том, куда я утром подевался, она задала, словно между прочим, но взгляд у нее сделался, как у вороны, заметившей первого, самого смелого червячка, только-только выползшего после зимы на поверхность… М-да. Вот и привлек червячок внимание, пусть теперь радуется.
Ну что ж, я еще вчера решил на серьезные темы говорить честно. Я рассказал ей о своих сомнениях. Вот приятно, когда решение быть честным совпадает с желаниями. По правде говоря, я был совсем не против, чтобы она еще раз – прямо – сказала, что не хочет, чтобы я уходил…, что я ей интересен…
Как же, дождешься от нее, чтобы она только этим и ограничилась! Она, конечно, напомнила мне о своей просьбе, чтобы я остался, но тут же недвусмысленно удивилась неуверенности, неподобающей, с ее точки зрения, анге… Что?! Я чуть не взвыл. Ну, не на людях же об этом! Быстро – хворосту в огонь подбросить: она, дескать, обещала мне о своих отношениях с родителями рассказать. Сейчас до небес взовьется.
Сработало. Задохнувшись от возмущения, она зацепилась носком туфли за одну из плит, которыми была выложена эта дорожка (вот сразу видно, что она по ней редко ходит) и чуть не упала. Я автоматически подхватил ее под руку, но она вырвалась и – еще не остыв – рявкнула: – Это ты мне еще вчера обещал рассказать, почему именно три года назад появился!
Ну, это еще ничего. Три года назад кто угодно появиться может – пропавший возлюбленный, например, вернуться решил… Гм. Что-то меня сегодня эта мысль все время с курса сбивает. Я же – ангел-хранитель, а не змей-искуситель; не хватало мне еще соблазнять ее начать. Ей просто со мной интересно… поговорить. Кстати, разговор о моем появлении тоже лучше на потом перенести. Она и в самой обычной беседе умудряется такие вопросы задавать, что волосы дыбом встают…
– Слушай, а у тебя деньги есть?
Деньги? Какие деньги? Я замер как вкопанный. Я, разумеется, прекрасно знал, что деньги – это кровеносная система всего человеческого общества, но ко мне-то они какое отношение имеют? По магазинам мне ходить не нужно, в такси я – что внутри, что сверху – «зайцем» езжу, в кафе мне невидимость терять вовсе не обязательно. Разве что – блажь в голову придет в кино за ней увязаться и рядом посидеть видимым; так я могу прямо в зале материализоваться, если место рядом с ней незанятым осталось. Вот только в маршрутке… Там «зайцем» не получается, там водитель всех по головам считает…
– Ну, за проезд заплатить? – нетерпеливо продолжила она.
Я вновь пошел вперед, сунув руки в карманы куртки. О, на мне сегодня куртка, а я все думаю, что мне так легко? Значит, точно, насовсем потеплело. Как же мне надоела за зиму эта тяжеленная дубленка! В правом кармане я нащупал именно то, что и ожидал там найти: купюру. Я даже не стал вытаскивать ее – заранее знал, что именно такой расплачиваются в маршрутке. Но купюра была одна. Что же делать? Ну, почему я об этом раньше – хотя бы в лифте – не подумал? Запинаясь, я попытался объяснить ей, что – при необходимости – у меня с собой всегда оказывается именно нужное количество денег. Мне нужное. Кому же в голову могло прийти, что в один прекрасный день мне понадобятся деньги для двоих? Кошмар. Я боялся глаза на нее поднять.
Она меня перебила: – Да я же просто думала, сколько мне денег доставать!
Теперь я на нее посмотрел. Молча. Сначала. Я старательно глотал первые слова, которые прямо рвались наружу… Это что, извращения эмансипации? Или это – лично на меня направленный выпад?! На странного, неуверенного в себе, бестолкового и бесполезного ангела?! Который прибился к ней, как щенок бездомный – значит, подкормить его нужно?!
– Ты что, платить за меня собиралась? – Будучи далеко не первым, этот вопрос прозвучал относительно спокойно. По крайней мере, не криком. По-моему. Но, услышав его, я вновь впал в бешенство. – Ну, знаешь…. – Остальное лучше тоже проглотить. Все. До единого слова.
Она с довольным видом кивнула и принялась, как ни в чем не бывало, заглядывать в начало очереди. Еще и шею при этом вытягивала, словно людей раз за разом пересчитывала. Я же старательно дышал, отсчитывая вдохи и выдохи. Чтобы успокоиться, трех вдохов мне было явно не достаточно. Но трех маршруток хватило. Собственно говоря, мы могли и в третью сесть, но в ней оставалось всего несколько свободных мест, и Татьяна отступила в сторону, пропустив пару человек перед собой.
Впорхнув в следующую маршрутку, она тут же направилась в ее конец и юркнула на самое дальнее место у окна. Я сел рядом, все еще не остыв до конца. Если она думает, что ей и такое с рук сойдет…. Мало того, что орала на меня все утро, чуть до рукоприкладства не дошла, так еще и оскорблять меня? Что-то я не припоминаю, чтобы она хоть с кем-то, хоть раз за три года, так обошлась. А со мной, значит, можно? Я ей кто – манекен резиновый, на котором раздражение мордобоем сбрасывают? Это уже вообще все границы переходит!
Как только битком набитая маршрутка тронулась с места, она чуть повернулась ко мне и что-то пробормотала. Черт, ничего за этой музыкой не слышно. А может, это и к лучшему – что-то мне сейчас разговаривать не хочется. Или она опять вспылит, или я не сдержусь-таки. Дома обстановка как-то более располагающая.
– Что? – Я нагнул к ней голову, чтобы расслышать ее ответ.
– Вот так и сиди! – Она вскинула вверх указательный палец, чуть не задев им меня по носу. И с торжествующим видом добавила, что теперь можно говорить на любые темы. На лице у нее было написано такое довольство собой, что у меня вся злость прошла.
– Ох, Татьяна… – Я покачал головой, и вдруг в голову мне пришла заманчивая мысль. А что, если я попробую превратить недостаток этой поездки в еще одно достоинство? В этом углу ее, конечно, никто не толкнет, но ведь можно ее и от любопытных ушей прикрывать…
Я повернулся к ней лицом, упершись плечом в сиденье и взявшись правой рукой за поручень перед ней. Очень мне хотелось еще и левую руку забросить на спинку сиденья у нее за головой, но я сдержался. Уж очень эта поза будет развязно-вальяжного француза напоминать. Так к концу поездки я еще обниматься к ней полезу… Она словно учуяла во мне эту мысль: чуть сползла на сиденье (дистанцию, что ли, восстанавливает?) и озабочено глянула на меня сверху вниз. Ох, и глазищи! Словно два горных озера в пасмурный день. У нее еще и рот чуть удивленно приоткрылся – так бы и прижал к нему палец: молчи, Татьяна, молчи. Может, не будем ни о чем говорить, а? И так хорошо. А тайны до вечера подождут.
Закроешь ей рот, как же! Вон уже губы облизнула в предвкушении. Лучше брать инициативу в свои руки, а то она сейчас опять у меня почву из-под ног выбьет.
– Так о чем ты там говорила? – спросил я и чуть не рассмеялся – с такой готовностью она тут же набрала воздух в легкие.
Разумеется, она хочет спросить! А я? А мне она слово даст? Хоть раз! И потом – договорились же… Ах, не о работе. Обо мне? А что обо мне-то? Что у меня есть в жизни – кроме работы?
– Ну, попробуй, – с сомнением в голосе сказал я, даже не представляя себе, чего ожидать.
Куртка? Откуда взялась куртка?! Да какая разница? Я же – не елка, чтобы зимой и летом – одним цветом… Да и потом, мне по долгу службы положено не выделяться, не привлекать к себе излишнего внимания. Она что, никогда не видела, как оглядываются зимой люди на моржа, идущего по улице в одной футболке. Вот я и материализуюсь в подходящей по ситуации одежде. Своего рода мимикрия.
Она, конечно, захотела узнать детальную технологию процесса. Вот в этом помочь я ей не мог. Для меня это – так же естественно, как… ну, не знаю… как для людей потоотделение в жару. Защитная реакция организма. Ей это сравнение, между прочим, убедительным не показалось. Не покрывается же она, видишь ли, шерстью зимой! А, кстати, почему? И на севере у них совсем не лохматые люди живут. Вот тебе и приспособились к условиям окружающей среды! А ведь насколько облегчилась бы их жизнь, если бы проблемы климата таким образом решались. И одежду шить не надо, и дома ее хранить, ни стирать, ни гладить, ни в химчистку сдавать… Я представил себе Татьяну в зимнем варианте: в пушистой дымчатой шерстке, лишь голова – темнее (волосы у нее красивые, пусть их цвет на голове останется), и светлая полоска на шее, как шарфик.
Не рассмеяться стоило мне большого труда. С выдержкой у меня в последнее время сложновато, зато воображение пошло вскачь.
Вот на полном скаку она его и остановила – вопросом о том, где я обычно дома нахожусь. Очень простой, невинный вопрос – это-то меня и насторожило. В чем подвох? Но оказалось, что ее интересуют мои излюбленные места в каждой комнате (слава Богу, про ванную не вспомнила!). Ну, это – совсем несложно…. Да что она все время удивляется? Ну, на кухне на полу сижу – и что? А в спальне – в кресле. Всю ночь. Ну и что? А она всю ночь на кровати пластом лежит – это не странно? А есть люди, которые пешком ходить любят, хоть это и утомительно – так что, пальцем на них показывать?
Затем она спросила о моем обычном месте на работе. И это напомнило мне о предстоящей неприятности. Придется-таки попросить ее помочь мне с этим чертовым такси – сейчас мне особенно не хочется сверху ехать.
Не успел я заикнуться о своей просьбе, как она выпалила, что ничего не обещает. Вот это нужно взять на вооружение – чтобы она потом каждое мое слово наизнанку не выворачивала! А то упомянул вчера вскользь про три года – а сегодня я уже, оказывается, обещал о них рассказать… Нет, но на крыше ехать все-таки не хочется… Я начал терпеливо подводить ее к проблеме… Опять перебила! Да я с удовольствием пойду с ней и французом в кафе! Вот он действительно умеет ее в тупик поставить – может, мне удастся этому у него научиться. А вот потом и придушу – если руки опять начнет где попало раскладывать! Ну, сказал же: «Такси» – что непонятно-то?
Пришлось все же просить ее открытым текстом придержать мне дверь в машину. Пришлось даже признаться, что она меня чуть этой дверью не прихлопнула, когда в четверг в аэропорт приехала. И потом пришлось пережидать несколько минут, пока она давилась от хохота. Ой, как смешно – если со стороны! А если бы ее на мое место? Я, между прочим, не смеялся, когда она на месте подпрыгнула, как только я на улице рядом с ней материализовался… Еще и про поездки на крыше ей расскажи! Нет уж, я об этом даже думать не хочу – еще накличу, не дай Бог.
Вот чуяло мое сердце, что не нужно ее ни о чем просить – выкручивался же раньше как-то сам! Она согласилась – вздохнув! Словно я попросил ее на спине меня в аэропорт отнести! – а не открыть мне дверь в такси…, и тут же заявила, что и у нее есть ко мне просьба. Понятно. Вот же научились равноправию! Что же она от меня хочет? Вот если она сейчас только попробует опять заговорить о том, чтобы я все свои действия с ней согласовывал…
Она попросила меня подавать ей знак моего присутствия, когда я буду находиться в невидимости. От этого ей будет легче. Ей будет легче дожить до вечера. Раздражение, настороженность, обида, злость – все во мне растаяло и принялось плескать внутри теплыми волнами. Я немного помолчал – эти волны захлестнули мне горло, не давая выдавить из себя ни слова. Нет, грех мне жаловаться на свою выдержку, если я ее там, прямо в этой маршрутке, в макушку не чмокнул. Представив себе ее реакцию, я пришел в себя. Единственным безопасным чувством для меня может быть только чувство юмора.
Серьезно глядя ей в глаза, я сокрушенно признался, что в такси обещать ей этого не могу. Там у моих сверхъестественных деяний будет свидетель. Она тут же начала давать мне советы. Я обещал подумать. Но мы уже, слава Богу, подъезжали…
По дороге к офису она опять раскомандовалась: так небрежно, на ходу, бросила мне, куда мне следует идти и где разматериализоваться. Как будто я сам за три года не разобрался, что, где и как мне делать. Нужно будет с ней об этом поговорить. Аккуратно. А то опять разговор криком кончится.
Но когда на лестнице – как велено! – я ступил в невидимость, она вдруг опять запнулась, взялась за поручень и медленно-медленно преодолела последние ступеньки. Открыла дверь в офис и замерла, словно раздумывая, не развернуться ли на месте и не уйти ли домой. Нет-нет-нет, Татьяна, да переживем мы с тобой этот день – мы и похуже видели. Я дотронулся до ее плеча, чуть похлопав по нему. Я же обещал знаки подавать. Что я – рядом.
Всю первую половину дня меня то в жар, то в холод бросало. Ни минуты покоя. В чем собственно – рядом с Татьяной – не должно было быть ничего нового – вот только было. Все утро она спокойно просидела на месте, не поднимая головы от работы. К счастью для меня, она попросила коллег не отвлекать ее сегодня – а они пошли ей навстречу. Я устроился на краю ее стола и преспокойно просидел там все время до полудня. Время от времени она туда поглядывала, и я – как и обещал – тут же принимался шевелить тем или иным предметом. У нее чуть подрагивали губы, и она возвращалась к работе. Правильно, Татьяна, не распыляй внимание – тебе так же, как и мне, приходить сюда завтра не хочется.
К приходу француза у нее все было готово. Вот чего у нее не отнять – это умения работать. Когда четкая цель перед ней стоит. Завершающий разговор проходил, конечно, в кабинете у шефа. Я прошмыгнул туда за ними и расположился у двери; сегодня мне наблюдать ни за кем не нужно, а ей – чтобы увидеть меня (или, вернее, то, что я буду делать) – нужно всего лишь голову чуть влево повернуть. Так, а что я буду делать? Под рукой – никаких предметов. Мне, что сквозняк изображать, дверью хлопая? Так они ее плотно прикрыли. Можно, конечно, тихонько подойти к Татьяне и… ну, не знаю, по плечу ее, скажем, похлопать. Так она, чего доброго, опять подскочит и за сердце схватится… Она уже отчаянно вертела головой по сторонам, нетерпеливо морщась, когда шеф к ней обращался. Да прекрати ты обращать на себя внимание! Я привалился спиной к стене, судорожно ища способ ее успокоить. И чуть не упал, съехав по чему-то скользкому. Еле удержавшись на ногах, я развернулся и увидел перед собой календарь. Рискованно, конечно – прямо на глазах у шефа…, но, похоже, другого выхода нет. Да и он от француза глаз не отводит, прямо в рот ему заглядывает. А у нее уже такая паника в глазах… Я взялся за край верхнего листа календаря и принялся им помахивать. Она тут же заметила это движение и… видимо расслабилась. Так я и сигналил ей этим календарем – в среднем, каждые пять минут. И как эти великосветские дамы не уставали веером размахивать – часами!
