Текст книги "Ангел-хранитель"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Да откуда же нам об этом знать? – чуть не взвизгнула я.
– Здравствуйте – пожалуйста, – искренне удивился он, – а мы зачем? Я же тебе говорил, что в момент отрыва от социума у человека появляется ангел-хранитель.
– А почему, кстати…? – Но, естественно, именно в этот момент мы и уперлись в забор. Скрипнув зубами, я замолчала. Ну, подожди – мы из этого парка не уйдем, мы в нем жить будем, пока я все не выясню.
Мы пошли назад. Он тут же вернулся к вопросу о комплиментах.
– Не знаю, – задумчиво произнесла я. Честно говоря, я уже вошла во вкус, отвечая на его вопросы. Они давали мне возможность задуматься о совершенно неожиданных вещах, и мысли эти четче формулировались, когда я высказывала их вслух. Вот и сейчас: мне всегда были неприятны комплименты, но почему?
– Когда меня хвалят за хорошо сделанную работу, я не возражаю. Я даже благодарна. Люди оценили мой труд, признали мой успех. Но когда они по поводу внешности сопли начинают распускать… – Я поморщилась. – Вот на днях в маршрутке было: «Приятно уступить место такой красивой девушке». Ты чего фыркаешь?
– Я помню. – В глазах у него опять… нет, не чертики, херувимчики игривые запрыгали. – Я тогда люк дернул, вот он голову-то и поднял – тебя увидел, место уступил.
– Так это я из-за тебя на такое нарвалась? – У меня уже рука поднялась, чтобы его стукнуть, но я сдержалась. – Во-первых, я – не красавица. – Опять фыркает. Мог бы, между прочим, и не согласиться. Из вежливости. – Но предположим, что такое говорят действительно красивой женщине. Но ведь она родилась красивой – в чем ее-то заслуга? За что хвалить? Это – то же самое, что за темные волосы или маленький рост комплименты отвешивать. Как бы тебе понравилось: Приятно уступить место такой брюнетке? Или – такой коротышке?
Он вдруг так расхохотался, что почти пополам согнулся. Я остановилась, вежливо пережидая приступ истерического веселья. Ну, и насколько же времени его прихватило? Я глянула на часы… и остолбенела.
– Слушай, давай, когда до входа доберемся, зайдем в кафе. Уже пять часов – то-то я смотрю, что есть хочется.
Он тут же выпрямился и ехидно вскинул на меня бровь. Вот пусть только попробует про завтрак вспомнить! Я же из-за него голодной осталась! Кстати, вот об этом спросить я забыла….
– В кафе, говоришь? – задумчиво произнес он. И вдруг хитро усмехнулся.
– А сколько денег тебе нужно?
– Да у меня есть деньги… – начала было я, но он опять рассвирепел.
– Я спросил, сколько денег тебе нужно, а не сколько у тебя есть! – рявкнул он. – И не смей больше даже заикаться о своих деньгах в моем присутствии. Сколько?
Я прикинула, сколько денег лежит у меня в сумке… Черт, я же ее дома оставила! Они же там милицию вызовут, в этом кафе! Ладно, если у него не получится то, что он явно придумал, я как-нибудь выкручусь: оставлю его кофе пить, прикинусь, что в туалет пошла и сбегаю домой, за деньгами. Прикинув, сколько денег лежит у меня дома, в сумке, я назвала ему сумму.
– Пошли назад, – отрывисто бросил он.
– Чего это назад? – оторопела я. – Кафе же впереди, у входа.
– Ты меня сегодня утром – с этой курткой – на интересную мысль навела, – объяснил он. – Пошли в самый конец, там точно никого нет – я исчезну на минутку.
Я чуть на месте не запрыгала. Отлично. Отлично! Еще раз проверим мою гениальную идею, и потом – нам придется идти в конец парка. Значит, опять моя очередь.
– Вернемся к ангелам-хранителям, – невозмутимо сказала я, и, когда он резко ко мне повернулся, заметила: – Сейчас мы идем вперед, значит, вопросы задаю я.
– Ну, ты… – зашелся он, но возразить ему было нечего. Сделка есть сделка.
И тут я почувствовала себя полной и круглой дурой. Мне пришел в голову вопрос, который я должна была задать сто лет назад – еще вчера ночью.
– Слушай, а как тебя зовут?
– Ангел, – ответил он, и удивленно покосился на меня.
Гм. Где-то это даже очевидно.
– Замечательно. А как зовут других ангелов?
– Ангел, – уже совсем встревожено посмотрел он мне в глаза.
Отлично. Что-то вроде нашего «девушка»: что на улице, что в магазине, что в транспорте любая женщина от пятнадцати до пятидесяти – девушка. Иногда взвыть хочется.
– На земле – я понимаю. Здесь вам имена ни к чему – вы же ни с нами, ни друг с другом – правда? – не общаетесь. А там, у себя? Как вы друг друга называете, если компания, например, собралась?
Он напряженно хлопал глазами.
– Да никак. А зачем?
Я вдруг уловила за хвост еще одну неприятную мысль.
– Ты хочешь сказать, что эта столь высоко вами ценимая личность превращается затем в нечто совершенно безликое?
– Что значит – безликое? – грозно нахмурился он. – Если мне имя ни к чему, так меня и облика уже лишить можно? В личности главное – сама личность, а не то, как ее зовут. Вон сколько Татьян на свете, и сколько среди них личностей?
– Вот только нечего с больной головы на здоровую перекладывать, – вскипела я, но взяла себя в руки. У меня еще куча вопросов в запасе. – Да ты не злись, просто как-то странно без имени.
– Ну, давай меня как-нибудь назовем, – тихо предложил он.
Ух, ты! Мне можно ему имя придумать? Обалдеть можно. Я сама буду выбирать имя своему ангелу-хранителю.
– Я подумаю над этим, – пообещала ему я.
Так, он, вроде, притих – попробую-ка я снова подступиться к проблеме питания. Только спрашивать нужно осторожно, словно между прочим…
– Ты совсем ничего не ешь? – небрежно бросила я, вытягивая шею и всматриваясь в замаячивший уже между деревьями забор.
– Нет, – донеслось откуда-то из-за моей спины. Рывком обернувшись, я увидела, что он остановился и весь как-то набычился. Так, пока, вроде, не кричит.
– Совсем? – тихо – на всякий случай – спросила я.
– Вашу еду я не ем, – ответил он, отчетливо выговаривая каждое слово. – Я питаюсь энергетической субстанцией.
– А, от этих рассеявшихся… – протянула я, выигрывая время, чтобы подумать. Вот каннибал чертов! Вот я тоже тур не пройду (с моей-то удачей!) – он и мной закусит, и не поморщится. Спасибо, хоть предупредил! А чего это он так напрягся? И раньше обходил этот вопрос десятой дорогой… Что-то тут не так.
И тут меня словно озарило. Расплываясь в улыбке, я воскликнула: – Так вот почему ты говорил, что не можешь банду хулиганов во все стороны разбросать!
– Чего?
– Да ты не смущайся! Это ведь понятно. Если ты ничего не ешь, откуда же силам физическим взяться? Это не страшно. Мы их будем обходить. Я всегда так делаю. – Меня просто распирало от сознания своей сообразительности. Конечно, ему не хотелось об этом говорить: какому мужчине приятно в слабости признаваться? Нужно его приободрить: в конце концов, не в мускулах же ценность чело… ангела, в особенности. Ой, а что это он ртом воздух хватает?
– Ты… Ты… Ты… – Он словно подавился. Ну, понятно, слюной. Вот только что на меня смотрел и представлял… будущую трапезу. – Ты что, издеваешься надо мной? – вдруг заорал он. – Ты что, решила, что я не в состоянии расшвырять эту твою банду хулиганов?
– Но ты же сам сказал… – растерянно начала я. Вот тебе и сообразила!
– Я сказал, что не могу их расшвырять, а не то, что мне это не по силам! – рявкнул он. – Ты… – О, опять подавился. – Ты вообще представляешь себе, в какой физической форме я должен быть, чтобы крутиться вокруг тебя, никому под ноги не попадаясь? В двери проскальзывать, из-под рук уворачиваться, с места на место перекатываться при любом неожиданном жесте? Да меня бы в ваш цирк акробатом без документов и испытательного срока взяли!
Я недоверчиво, но молча, вскинула бровь.
– Ты меня про такси спрашивала, – уже спокойнее продолжил он. – К твоему сведению, когда я внутрь попасть не успеваю, мне приходится ехать на крыше. Какая физическая сила нужна, чтобы меня оттуда не сдуло – на скорости сто шестьдесят км/ч?
Я уставилась на него во все глаза. На крыше? Лежа, что ли? За что он там держится?
– Я хотела бы на это посмотреть, – задумчиво произнесла я.
Он чертыхнулся и отвернулся, тяжело дыша. Вдруг он вскинул голову, бросил, прищурившись, взгляд по сторонам и повернулся ко мне.
– Посмотреть? А ну пошли вон туда.
Я посмотрела направо, куда он кивнул головой. Там, почти у самого забора, стояло несколько больших деревьев, скамейка возле одного из них и… больше ничего.
– А что там? – подозрительно спросила я. Мы что, через забор полезем, чтобы на улице какую-нибудь машину отловить?
– Увидишь-увидишь, – зловеще буркнул он.
Ну и ладно. Через забор я не полезу, а заставить он меня не сможет. У них насилие не принято. Я все помню. И ему припомню, если забудет.
Он подвел меня к скамейке и, велев оставаться на месте, направился к дереву возле нее. Это был огромный старый дуб. Наверное. Дерево было однозначно старое – у него ветви были толще, чем деревца, посаженные лет пять назад возле моего дома. Нижние ветви росли параллельно земле – на высоте полутора человеческих роста. Ни на самом дереве, ни под ним зелени даже вблизи не просматривалось – поэтому я и решила, что это был дуб; вокруг него обычно никакая растительность не выживает.
Я тут же сделала два шага вперед. Я знаю: вчера я тоже просила его оставаться на месте – и он слушался. Но я же просила. Вежливо. И объясняла, почему прошу. А он мне: «Стоять – я сказал!». Вот не буду. Из принципа. Пока разговаривать, как следует, не научится.
Он остановился под одной из ветвей и поднял голову. Ну-ну. Он чуть присел, спружинился и, легко взвившись над землей, повис на ветке, зацепившись за нее руками. Ну, если меня подсадить, я тоже так повисеть могу. Немного. Там кора слишком шершавая, рукам больно. Он качнулся несколько раз, вперед-назад, ритмично взмахивая ногами и вдруг – взлетел над веткой, выжав на ней стойку на руках. И, вытянувшись струной, замер. Головой вниз. Спиной ко мне. Затем, чуть качнувшись – я, охнув, дернулась вперед – он повернулся, переступив руками на ветке, и оказался лицом ко мне. Головой вниз. И снова замер, расплывшись в торжествующей улыбке.
Я попыталась сказать что-то вроде: «Хорош хвастаться!», но слова, столпившись у меня во рту, упрямо отказывались покидать его. Несмотря на отвисшую челюсть. Вдруг я почувствовала, что что-то уперлось мне в ноги. Осторожно скосив глаза вниз, я увидела, что стою прямо перед скамейкой – где он и велел мне стоять. Когда я отступить-то успела? Не сводя с него глаз, я опустилась на скамейку, настойчиво ощупывая ее руками – мне нужно было почувствовать под ними что-то надежно-реальное. Что это было?
Он вдруг качнулся вниз (черт, сейчас же свалится!) и – на полпути к земле – оторвался от ветки и легко приземлился на ноги. И даже не пошатнулся при этом, черт бы его побрал! Повернулся, тряхнул с видимым удовольствием головой и направился назад, ко мне.
Я следила за его приближением, и с каждым его шагом все крепче вцеплялась в скамейку. Куда подевалась привычная уже щуплость? Откуда взялась эта уверенная, пружинистая походка? Я уже заметила, что когда мне приходится смотреть на него снизу вверх вниз, он кажется значительно выше и… крепче как-то. Но сейчас… В развороте плеч, в посадке головы, во всей осанке его пульсировало нечто… впечатляющее. Да что же он меня в заблуждение два дня вводил, пыль в глаза пускал? Ой, теперь я с ним ни за что больше ругаться не буду. А то как запульсирует опять это нечто…
Он уже подошел ко мне, широко улыбаясь. От него прямо волнами исходил непонятный восторг.
– Хочешь, я тебя туда подсажу?
– Не надо, – быстро ответила я, и заерзала, поплотнее усаживаясь на скамейке. Туда он меня подсадит только вместе с ней. Если выдернет ее сначала из земли. А если выдернет?
– Да брось ты. Не бойся, я тебя не уроню. – Склонив голову к плечу, он прищурил один глаз, окинул меня взглядом и протянул мне руку.
Нет. Только вместе со скамейкой. Я впилась в ее край всеми пальцами.
Он вдруг мгновенно нагнулся и подхватил меня на руки. Без скамейки. Это я ее с перепугу отпустила, или он меня от нее оторвал без малейшего видимого усилия?
– Я не хочу на дерево, – в панике залепетала я. – Немедленно поставь меня на место. У меня по физкультуре никогда больше тройки не было. Мне даже разрешили через «коня» не прыгать. После того, как я с него чуть не упала. – Я говорила все быстрее, и вдруг взвизгнула, взлетев в воздух.
Он тут же поймал меня, крутанулся на месте со мной в руках (у меня все перед глазами поплыло; вот никогда я не любила эти карусели!) и, откинув голову, восторженно рассмеялся.
– Потрясающее ощущение, – заявил он, на мгновенье крепче прижав меня к своей груди…, и вдруг я повисла в воздухе. Просто зависла над землей, на том же самом месте, не видя вокруг себя никакой опоры.
Мгновенно простившись с жизнью, я замолотила руками и ногами, пытаясь перевернуться лицом вниз. Вот как в такие моменты голова быстро работает! В какую-то долю секунды я вспомнила, что коты всегда приземляются на лапы, и остаются живы, упав хоть с девятого этажа.
По-моему, с девятого, если выше – не знаю. Надо и себе попробовать…
Перевернуться мне удалось, но опустилась я на ноги, и довольно плавно. Пошатываясь на ослабевших ногах, я старательно дышала. Через минуту он материализовался – совсем рядом – и от неожиданности я чуть не отпрыгнула. Хотя куда бы я отпрыгнула на этих ватных ногах? Разве что носом в землю. Вот бы уж он повеселился! Обойдется. Это же надо – американские горки мне на голодный желудок устраивать! Да вот, кстати, я же есть хочу! Или уже не хочу? Да нет, кажется, немножко еще хочу.
– Пошли в кафе, – проворчала я, для проверки переступая с ноги на ногу. Вроде дойду. Нет, ну какое свинство, а? Я ведь – человек, мне только по земле ходить положено; а после таких сюрпризов у меня ноги чуть не отнялись. И что мне потом – в инвалидную коляску? Ничего себе, хранитель!
– В кафе, – недоуменно нахмурился он. На лице у него застыло какое-то странное выражение – он словно прислушивался к чему-то. – Ах, да. Подожди, мне ведь исчезнуть на минуту нужно.
– Ты же только что исчезал! – Ну, это уже все границы переходит! Мало того, что меня в воздух подбрасывает, как монету: орлом упадет или решкой? – так он еще и про меня, изголодавшуюся, забыл, и исчезать начал ради собственного удовольствия. Без всякого предупреждения. Нет, спокойно. Я же с ним больше ни за что ругаться не буду.
– Это я… случайно исчез, – медленно проговорил он, глядя куда-то в сторону. И, глянув на меня, быстро добавил: – Подожди, ничего не спрашивай. Мне нужно подумать. Сядь, посиди пока.
Он отошел к тому же дереву, оглянулся по сторонам и… хотелось бы мне сказать, растаял в воздухе. Нет, неправда. Если бы он таял в воздухе, мне было бы не так страшно. Вот сейчас потихоньку растаял – скоро потихоньку появится. Он же просто исчезал. Мгновенно. Словно насовсем. Нет-нет-нет, он сказал: на минуту. Это шестьдесят секунд. Я набрала в грудь побольше воздуха и начала считать.
Появился он опять на двадцатом счете. Так же неожиданно. И не под деревом. Рядом со мной. Я опять вздрогнула и выпустила воздух. Он вынул руку из правого кармана и протянул мне ладонь, на которой лежало несколько купюр.
– Хватит? – спросил он с самодовольной усмешкой. Ах, вот ему о чем подумать нужно было! Судя по всему, названную мной сумму он умножил… на три, что ли? Ну, подожди ты у меня!
– Хватит, – улыбнулась я в ответ. Кротко. – Если ты со мной кушать будешь.
Усмешка тут же слетела с его лица. Вот так тебе!
– Татьяна, я не буду кушать вашу еду. Вы трупами животных питаетесь, а растения химикатами отравляете.
Что? Что?! Кто бы говорил! Мы, по крайней мере, себе подобных в энергетическую взвесь не распыляем и в себя потом ее не втягиваем! Нет, однажды он у меня поест по-нашему, и пусть это будет последнее, что я сделаю в жизни!
– А ты эту еду хоть раз пробовал?
– Нет, и не собираюсь. И хватит об этом.
– А что же ты за мной следишь, когда я ем? – вспомнила вдруг я его вчерашнее любопытство.
– Я тебе уже говорил: у тебя движения очень интересные. И очень разные – утром и вечером. – Он улыбнулся какой-то мысли. – Вот, правда…
– Что? – тут же насторожилась я в охотничьей стойке.
– Вот напитки… – Он помолчал немного, морщась и жуя губами. – Вот кофе я, возможно, попробовал бы. Э-э-э… я сказал: возможно. Когда ты его пьешь, у тебя такое блаженство на лице написано, что мне… интересно.
– Вот и договорились. – Я кротко опустила глаза. Ха! Главное – начать с чего-нибудь. А с кофе начинать…. Ммм, я даже зажмурилась. И пусть только попробует сказать, что ему не нравится. А если действительно не понравится? Какой в этом кафе кофе варят? Ничего, в крайнем случае, дома эксперимент повторим. Я от плиты глаз не оторву…
Мы направились к входу в парк. Всю дорогу я безропотно отвечала на его вопросы. Действительно ведь его очередь, да и пререкаться с ним я пока не решалась – уж больно ярко стояла у меня перед глазами картина клокочущей в нем энергии. Кстати, сейчас он опять выглядел… обычно. Идет себе по дорожке ничем не примечательный молодой человек – руки за спину заложил, плечи чуть вперед согнуты, голова то ко мне поворачивается, то вниз задумчиво опускается, глаза время от времени щурятся… Я чуть-чуть расслабилась. Вот не надо больше напрашиваться на демонстрацию его физических возможностей. Я уже во все заранее верю.
На этот раз он, в основном, спрашивал об окружающих меня людях. О Светке: что в ней лучше и что – хуже, чем в Марине. Я даже рассмеялась – как же их сравнивать? Светка – это маленькая и теплая свечечка, а Марина – это луч прожектора. И там, и там – свет; и то, и то нужно; но ведь не заменишь одно другим. Странно. Он же их обеих видел, разговоры их слышал – как же он не понимает?
О моих сотрудниках – главным образом, о Сан Саныче. Почему мы его и за глаза на «Вы» называем, почему я не разозлилась, когда он мне руки начал выкручивать перед тем памятным разговором с Франсуа. Тут мне отвечать легко было – я об этом и сама много думала. На того, кого уважаешь, сердиться трудно. По крайней мере, долго. Если речь идет о деле, Сан Саныч первым на что угодно пойдет – а потом уже нас туда потянет. Вот он на выходные все новые каталоги с собой домой забрал; так и просидел с ними два дня без моего перевода.
К Франсуа он несколько раз в разговоре возвращался. Расскажи ему, как он о том или этом спрашивал, с каким выражением лица, как реагировал на мои ответы – хмурился ли, прищуривался… Я, дескать, у него за спиной в основном сидел – потому ничего сам и не видел. Выспрашивал меня так, словно каждая гримаса какое-то особое значение могла иметь. Я под конец даже разозлилась: спросила, что – если Франсуа так ему интересен – может, познакомить его с ним. К моему несказанному удивлению, он задумался и потом ответил: «Возможно». Хм. А что, вот возьму и познакомлю: пусть друг другу допрос устраивают – а я рядом посижу, послушаю.
И, конечно же, добрались мы и до моих родителей. Здесь мне пришлось сложнее. Свое отношение к ним я – сама для себя – толком выразить не могу. Уважение – присутствует: жизнь они не зря прожили, многого достигли, и все, как Марина – своими руками. Благодарность – несомненно: они всегда мне помогали и научили многому – даже тому, как не нужно в жизни поступать. А вот говорить нам не о чем. Все, чем я живу, им неинтересно. Мыслями своими я уже давно перестала с ними делиться: для них это – либо прописные истины, которые в детстве для себя открывать нужно было, либо заоблачные фантазии, к реальной жизни отношения не имеющие. А мне они часто представляются бегунами в олимпийском марафоне: долго-долго бежали они к своему рекорду – а теперь не знают, что делать дальше. Только и остается, что медаль свою тряпочкой протирать, и на прошлое постоянно оглядываться: ошибки других – неудачников – разбирать, да каждый свой шаг к победе вновь и вновь вспоминать – примером для подражания. Я уже даже слушаю их – главный мой талант – вполуха: каждая история по сотому разу повторяется. Но спорить не хочу. Они так уверены в своей безгрешности, что мне даже страшно сеять в них сомнения – пусть лучше живут в покое и глубокой убежденности, что правы – абсолютно во всем.
В общем, когда мы добрались, наконец, до кафе, я уже совсем из сил выбилась. Ну, нельзя же так издеваться над голодным человеком! Усевшись за столик, я – истекая слюной – быстро сделала заказ. Выбирала я по принципу: попроще, но посытнее. Салат, мясо с картошкой (почему у них шницель всегда по-каковски: по-венски, по-милански? От звучного названия он вкуснее, что ли, становится?), кусочек торта фирменного на десерт и….
– Бокал вина? – спросил он с невинным видом. – Белого, насколько я помню?
– … и две чашки кофе, – с нажимом закончила я диктовать официантке. – Эспрессо, двойной. А может, три? – обратилась я к нему с таким же заботливым выражением.
Он хмыкнул и замолчал. Чертыхается, наверно. Ну и пусть чертыхается, сам сказал, что хочет попробовать. А я, между прочим, о вине ничего не говорила! Я принялась ерзать на стуле, давясь слюной от витающих вокруг запахов.
В кафе почти никого не было – шесть часов: народ только-только с работы выходит. Заказ нам принесли довольно быстро, и я набросилась на еду просто с неприличной жадностью. Он опять внимательно следил за каждым куском, отправляющимся мне в рот. Мне было абсолютно все равно. Первые пятнадцать минут. Разделавшись со всем, кроме торта, я вновь почувствовала глубокое расположение ко всему человечеству. И жалость к ничего не понимающим в этой жизни ангелам. Положив в рот первый кусочек легкого, воздушного торта, я зажмурилась.
– Ммм…. – То, что с полным ртом говорить неприлично, сказал тот, кто совсем не любил сладкого. Во время десерта нормальному человеку просто хочется совмещать физические и интеллектуальные удовольствия. – Может, попробуешь? Здесь ни трупов, ни химикатов нет.
– Насколько я понимаю, уже подошло время для кофе, – улыбнулся он, поднимая свою чашку.
Принюхался. Недоуменно дернул плечами. Опять принюхался. С опаской. Подозрительно глянул на меня. Я замерла, прикусив губу, чтобы не начать давать советы. Он глубоко вдохнул и сделал совсем крохотный глоток. И… окаменел.
Видимо, он изо всех сил пытался сохранить на лице невозмутимое выражение – но у него ничего не получалось. Брови у него поползли вверх, веки – вниз. Губы искривились, и он издал протяжное: – Уф! – передернувшись всем телом.
Я поняла, что мне пора вмешаться, иначе через мгновенье всем разговорам о нашей еде будет положен безоговорочный конец.
– Можно попробовать добавить сахар, – непринужденно заметила я, опустив глаза и подавая ему пример. Честно говоря, в этот момент я испытывала прилив небывалой гордости. Вот мне удалось не рухнуть со стула, покатываясь от хохота! Хотя такого искушения я уже давно не испытывала.
Он тщательно размешал сахар – в два раза дольше, чем это делала я – и снова пригубил. На этот раз обошлось без особой борьбы с чертами лица. Он лишь чуть дернул левой бровью, хмыкнул и сделал второй глоток. Тоже маленький. Фу, вроде, обошлось. Так – крохотными глоточками – он и допил свою первую чашку кофе. И ни разу не скривился. Я внутренне ликовала – вот не только мне еще многому учиться нужно! На этом, кстати, его урок не закончился: в конце ужина мне пришлось проинструктировать его – уголком рта – как деньги в папку со счетом вкладывать, как сдачи дожидаться, и сколько чаевых оставлять.
Выходя из кафе, он несколько раз как-то странно повел плечами, словно проверяя работоспособность своего тела. У меня сердце екнуло: а что если с ним – после кофе-то – опять прилив энергии случится? На всякий случай я на шаг отступила от него в сторону.
На улице уже почти стемнело. Зажглись фонари – и город преобразился. Мимо нас проносились – один за одним – автобусы, троллейбусы, маршрутки: словно картинки в калейдоскопе; и в каждом лица, лица, лица… Задумчивые, а не хмурые! Витрины заманивали, словно пещеры, в глубине которых могут скрываться невероятные сокровища. Повсюду сновали люди, и ночные огни вспыхивали, мерцали, дрожали, создавая возбужденную атмосферу шумной дискотеки.
По дороге домой вопросы снова задавал он. Я была в столь благодушном настроении, что даже спорить не стала. Началось все с вопроса о чаевых: зачем их оставлять? Я слегка растерялась – ну, так принято, и все. Дальше – лучше. Прохаживаясь по дорожкам парка, он, оказывается, не только со мной разговаривал; он еще и заметить успел многое. И понеслось: почему каждая вторая скамейка поломана, а каждая третья урна – перевернута? Почему, выходя из… троллейбуса, например, мы сразу же бросаем талончик на землю? Не говоря уже об окурках, стаканчиках из-под кофе и пакетах из Макдональдса? Почему в мае, когда зацветает сирень, у нас сразу же все кусты обломаны?
Ну и что на это сказать? У меня возникло впечатление, что я разговариваю с иностранцем: это они тут же такие вещи замечают. Мне даже обидно стало за отечество: что же им всем только негатив так в глаза бросается? Я ему ответила, как и им: без минусов плюсов не бывает. Ну, вот мы – такие: неаккуратные, но отзывчивые; безалаберные, но отходчивые; непоследовательные, но упорные и находчивые. И с недостатками своими справимся как-нибудь сами, без указующего перста высокоразвитых соседей. А мудрым ангелам вообще не мешало бы обратить свой взор на моральные аспекты пищеварительного процесса.
Когда мы вошли, наконец, в мой двор, я остановилась как вкопанная. От соседнего подъезда, мимо которого нам нужно было пройти, неслась разгоряченная… речь. Собственно от речи в ней были лишь отдельные слова, перемежаемые… выражениями. Ну вот, пожалуйста – потеплело; и к ночи на улицу стали выбираться не только парочки. Пару лет назад любители домино соорудили у соседнего подъезда столик с двумя лавками. И как в сказке: оказался этот столик не простым, а волшебным – он просто притягивал к себе желающих отдохнуть на свежем воздухе. Если днем за ним играли в домино, то ночью – пили и, к сожалению, не всегда до потери сознания. И теплыми летними вечерами приходилось обходить его десятой дорогой, чтобы не испортить себе настроение на весь вечер.
– Слушай, давай с другой стороны дом обойдем, – негромко предложила я.
Он удивленно глянул на меня, проследил за направлением моего взгляда и как-то весь подобрался. Господи, он же – ангел, хоть и мужчина с виду! У них что, тоже различие в полах по зуду в кулаках определяется?
– А ну пошли, – бросил он мне сквозь зубы, прищуриваясь.
– Слушай, я тебя очень прошу, не надо, а? – забормотала я, дергая его за рукав куртки. – Ты сам вспомни, ты же не должен никого никуда разбрасывать, ты же не должен физически вмешиваться. Ты же сам говорил!
– Ты знаешь, – проговорил вдруг он, растягивая слова и расплываясь в жизнерадостной улыбке, – по-моему, выражение «не должен» ко мне больше не относится. У меня ситуация… изменилась. Если я сейчас на тебя могу прямо воздействовать, то на других и подавно.
Взяв меня под локоть, он потащил меня вперед. Вспомнив, что он вытворял в парке, я немного приободрилась. Наверное, отобьется. А если что, я завизжу. Так, что окна повылетают. На первом этаже. Такого я еще никогда не делала, но смогу, наверно.
И вдруг я заметила, что иду в полосе света из окон, в то время как он, отстав от меня на полшага, почти растворился в темноте. Вот гад! Он из меня, что, наживку сделал, чтобы это хулиганье подманить? Замечательно! А если он с ними не справится? А я – в самой середине конфликта? Как заяц, из-за которого два волка сцепились? Визжи, не визжи – с двух сторон помнут!
За столиком заседали трое уже крепко подвыпивших парней. Даже мальчишек, скорее – было им лет по двадцать, не больше. Лица потные, прыщавые, глаза соловые, губы раскисшие влажно поблескивают… Такие всегда в стаю сбиваются, чтобы на мир тявкнуть – по одиночке они его боятся. Увидев меня, они развернулись… чуть не сказала, лицами – в мою сторону и плотоядно загоготали. У меня как-то ноги отяжелели – вот не идут быстро, и все! Глядя прямо перед собой, я старательно переставляла их – одну перед другой.
Один из парней – тот, что сидел ближе всего к тому месту, где мне нужно было пройти – начал было приподниматься… И в этот момент ангел ступил в полосу света – рядом со мной. И оказался почему-то на полшага впереди меня. Я даже со спины почувствовала, что от него опять понеслась во все стороны волна какого-то радостного возбуждения, почти предвкушения. Он уже даже не шел – он ступал, чуть наклонившись вперед, словно собирался лбом протаранить некое препятствие. Ускорив шаг, я поравнялась с ним и опасливо покосилась в его сторону. На лице его играла улыбка, а в глазах, устремленных на парней, читалось явное нетерпение. Он что, вообще обалдел? Нам же домой нужно – и побыстрее; мне на работу завтра! Скосив глаза в сторону столика, я вдруг увидела, что парни как-то притихли и затаились, настороженно глядя в нашу сторону. Вот и замечательно, вот и отлично – все друг на друга внимательно смотрят, и никто с места не трогается.
Зайдя за мной в подъезд и остановившись в холле в ожидании лифта, он вдруг негромко рассмеялся.
– Мне все больше и больше нравится это ощущение, – сказал он, словно к самому себе обращаясь. Я закатила глаза, но промолчала. Он смотрел прямо перед собой, прищурившись и выпятив губы.
В лифте он встрепенулся и, весело глянув на меня, спросил: – Мне прямо сейчас исчезнуть?
– Не надо! – быстро ответила я, рывком повернувшись к нему и подозрительно всматриваясь в его лицо. Ну, конечно, сейчас исчезнет – на минутку, а потом и сбежит – под прикрытием невидимости – вниз, к столику. Ощущение ему, понимаешь, все больше и больше нравится! А мне, что, до утра стоять на пороге родного дома и дверь ему придерживать? Нет уж, пусть лучше на глазах у меня остается.
Открыв дверь в квартиру, я пропустила его вперед и тщательно закрыла все замки. Затем я терпеливо постояла на одном месте, пока он снимал с меня куртку. Я бы намного быстрее сама подошла к вешалке и разделась, но он же меня на первом шаге отловит! Еще опять подбрасывать начнет, а пол у меня, между прочим – бетонный; это вам – не земля в парке.
И тут у меня мелькнула интересная мысль. От кофе он, похоже, не умер; может, продолжим экспериментировать?
– Ты вчера, вроде, чай предлагал сделать? – спросила я, склонив голову к плечу и открыв пошире глаза.
– Ну, допустим, – тут же насторожился он.
– Так, может, заваришь, пока я в душ пойду? – А теперь главное – не оставлять ему путей к отступлению. – А то, знаешь – целый день на свежем воздухе; я вся продрогла… – Вот теперь он хотя бы из вежливости согласится; а потом и попробует – не может же ему не стать интересно, как это у него получилось.
