Текст книги "Ангел-хранитель"

Автор книги: Ирина Буря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Он пожевал губами – явно в поисках повода для отказа, но потом коротко кивнул. На кухне я попыталась было показать ему, как заваривать чай, но он рыкнул: – Я видел, как ты это делаешь. – И я сбежала в ванную.

На этот раз я не стала задерживаться под душем. Чуть-чуть отогрелась (что-то я действительно замерзла) и быстро натянула халат. Даже воду чуть не забыла выключить – уже дверь приоткрыла и спохватилась: вернулась, чтобы краны закрутить.

Выключив свет, я повернулась лицом к кухне и увидела, что он сидит на самом краешке табуретки, небрежно облокотившись на стол и заинтересованно рассматривая обои где-то под потолком.

– Ты чего? – спросила я, входя на кухню и подозрительно оглядываясь по сторонам.

– Что? – Он повернул ко мне голову с таким нарочитым недоумением, что я еще больше насторожилась. Нужно пойти и входную дверь проверить: сбегать вниз, вернуться и закрыть все замки у него явно времени не было.

– А чай где? – Я посмотрела налево: и чайник, и заварник стояли на тех же местах, где я их и оставила.

– Как где? Заваривается. – Он прищурился, внимательно следя за моей реакцией.

– Вот и отлично. Спасибо. Будешь со мной чай пить? – Я направилась к шкафчику над мойкой, чтобы достать из него чашки.

– Ты поэтому просила меня чай заварить, – послышалось из-за моей спины. И прозвучало отнюдь не вопросом. Ой-ой-ой, нужно побыстрее за стол садиться. Если он сейчас только кричать начнет, тогда еще ничего, а если не только? От кухонного уголка он меня, конечно, отдерет с ничуть не большим трудом, чем от скамейки, но тут меня еще и стол прикроет. Может, перебесится, пока его двигать будет?

– Вот только не нужно мне свое коварство приписывать! – У меня просто не оставалось другого выхода, кроме как перейти в нападение. – Кто из нас специализируется во впихивании своих мыслей в чужие головы? – Старательно возмущаясь, я бочком пробиралась к своему месту за столом. – Может, попробуешь все-таки – зря ты, что ли, старался?

У него вдруг задрожали губы, он поставил локти на стол и закрыл лицо руками. Спустя пару секунд из-под этих рук донеслось приглушенное похрюкивание: – Ох, Татьяна… Нет, я не могу, ты меня просто уморишь! Ну, давай уже свой чай – мне, по-моему, уже ничего не страшно.

Чай ему понравился больше, чем кофе. Или, возможно, он просто сразу сахар туда положил. А может, он – чайный человек. Ничего-ничего, завтра мы еще один сравнительный эксперимент проведем. Так, в безопасности наших напитков я его уже, кажется, убедила….

Почаевничав (я одной чашкой не ограничилась, да еще и пирожные из холодильника вытащила, но он от продолжения наотрез отказался), я с удивлением почувствовала, что устала. Спать мне совершенно не хотелось – и так полдня в кровати провалялась – но прилечь я бы сейчас не отказалась. Под одеяло, клубочком свернуться и пригреться… И потом, вчерашние разговоры в темноте мне понравились. Там я, конечно, лицо его не могу разглядеть как следует, но обстановка какая-то… располагающая к откровенности. В темноте вообще как-то легче душу изливать, в ней надобность в защитных барьерах исчезает.

– Ты помнишь, что сегодня твоя очередь? – спросила я, вымыв и поставив на место чашки.

– Какая очередь? – усмехнулся он. Ну вот, теперь он и сам видит: чай всех в благодушное настроение приводит.

– Рассказывать. Позавчера ты мне о своей работе говорил, вчера меня откровенничать заставил, значит, сегодня – опять твоя очередь.

– Хм. Ну и о чем же мне придется сегодня откровенничать? – Нет, ну, до чего же с ним приятно разговаривать, когда он не упрямится!

– Ну, хотя бы… – я задумалась. – Вот когда мы в первый раз до забора дошли, ты сказал, что, когда человек… – как там: отрывается от социума? – в этот самый момент к нему приставляют ангела-хранителя. А зачем?

– Не приставляют, а направляют, – перебил он меня.

– Неважно, – отмахнулась я. – С одной стороны, ты говоришь, что, начиная с этого момента, человек осознанно выбирает, как ему поступать. С другой стороны, вы нам мысли внушаете – ты сам признался! Так где же осознанность? И за что нас тогда в конце концов судить?

– Хорошо, – кивнул он, – я попробую объяснить…

– Только пошли в спальню, – быстро вставила я, – я лягу, а то холодно.

– У тебя есть пять минут. Я здесь подожду – в коридоре стоять не хочется, – насмешливо фыркнул он.

Ровно через пять минут он зашел в спальню и направился к креслу. Я взвилась над подушкой.

– Куда? – возмущенно завопила я, и ткнула пальцем в другую половину кровати. – Сюда садись – я же оттуда ничего не услышу.

– Я могу погромче говорить, – неуверенно отозвался он.

– А мне вопросы тоже погромче задавать? Так и будем перекрикиваться с берега на берег? Между прочим, уже скоро ночь наступит, соседям тоже отдохнуть нужно. – Ну что на него опять нашло? Я же утром по лицу его видела, что ему на кровати намного удобнее было!

С тяжким вздохом он взобрался на кровать и снова уселся в изголовье, откинувшись головой на стену и сложив на груди руки. Я взбила подушку, поставила на нее локоть и подперла рукой голову. Сегодня эта поза показалась мне менее неудобной.

– Ну, рассказывай, я готова.

Он заговорил, все так же не глядя на меня.

– Главная задача ангела-хранителя, – начал он, – и для этого его и направляют на землю, заключается в том, чтобы обеспечить – в меру своих возможностей, конечно – сохранность человеческой жизни на протяжении всего отведенного ей срока.

– Еще раз, пожалуйста. – Я потрясла головой. – И помедленнее.

Он опять хрюкнул.

– Другими словами, человек должен дожить свою жизнь до естественного конца, не простившись с ней до срока в автомобильной аварии или во время несчастного случая на стройке. И обеспечить ему это должен ангел-хранитель.

Я ошарашено хлопала глазами. Опять, что ли, наши мифы не врут?

– Подожди-подожди! Ты же говорил, что ангел-хранитель не может спасти человека от несчастного случая!

– Не может. Если, например, ты будешь идти возле дома, на пятом этаже которого у кого-то в сотый раз сломается телевизор, и он решит со злости его в окно выбросить, я не смогу взвиться в воздух, поймать этот телевизор у тебя над головой и плавно приземлиться с ним в руках в десяти шагах от тебя. Но я могу внушить тебе необходимость быть осторожной. Не ходить ночью по темным переулкам. Не перебегать улицу там, где нет светофоров, в надежде на то, что водители признают за пешеходами право на существование. Или, например, – он вдруг разулыбался, – я могу нарисовать перед твоим мысленным взором картину того, что может случиться, если ты несешься, сломя голову, к остановке вниз по дорожке, которую перекопали для ремонта труб.

Мне вдруг так обидно стало – до слез. Да что же это такое: у меня в жизни ничего, что ли, своего нет?

– А я думала, что это у меня такое живое воображение, – уныло протянула я.

– У тебя, у тебя. – Он наконец-то глянул на меня, все так же улыбаясь. – И, честно говоря, я тебе за него чрезвычайно признателен. Хоть в чем-то мне с тобой было попроще. Мне нужно было лишь направление задать, а там уже твое воображение всю работу за меня выполняло. Даже неловко временами становилось – вроде я от обязанностей своих отлыниваю.

Я приободрилась. Приятно осознавать, что я и сама по себе чего-то стою.

– А что происходит с тем, кто погиб?

– Здесь все очень просто. Ему приходится начинать эту жизнь заново. Так же, как у вас во время учебы: бросил заниматься посреди семестра – изволь на следующий год пройти его заново.

– Очень интересно! – опять возмутилась я. – А если человек под машину попал или, вообще, убили его? Тоже все заново? Он-то чем виноват?

– Ну, под машину люди попадают, как правило, по собственной беспечности; так что, не виноват – это вопрос спорный. Хотя, может, ты и права. Что же касается жертв преступлений, то я тебе ничего не могу сказать – просто не знаю. Это – не мое ведомство, я ведь с людьми на последнем этапе работаю.

– А если он погиб во время последней жизни? – У меня уже родилось несколько вопросов, но к остальным я решила потом вернуться.

– А вот это – кошмар. Ему, конечно, тоже приходится эту жизнь повторять. Но если человек погибает после того, как осознал, что приближается к абсолютно новому витку, тогда – во время вторичного прохождения последней жизни – у него постоянно возникает ощущение дежавю. А там и до психических расстройств недалеко: раздвоение личности, мания преследования, да хоть и мания величия. С таким возиться – врагу не пожелаешь.

– Но ведь возитесь же – значит, вам это нужно. Зачем, кстати? – У меня в голове опять возникли те же подозрения, что и во время первого разговора. – Может, вы не только присматриваете за человеком – может, вы и присматриваетесь к нему? Улики против него собираете, чтобы потом легче было признать его никуда не годным – и… в энергетическую субстанцию?

– Конечно, присматриваемся! – От такой откровенности я просто дар речи потеряла. – Хорошо, – сказал он, бросив на меня короткий взгляд, – вот тебе еще одна аналогия. Допустим, у ребенка обнаружились явные музыкальные способности. Как с ним поступают взрослые?

– В музыкальную школу, наверно, отдают, – неуверенно предположила я.

– Вот именно. Покупают ему пианино, с ежедневными гаммами безропотно мирятся, следят, чтобы руки не перемерзали. Да и учителя в музыкальной школе зачастую готовы с ним дополнительно заниматься, лишь бы развивался, не заглох талант. Да и на работе у вас то же самое. Если среди рядовых работников выделился кто-то перспективный, сообразительный, подающий надежды – что, не присматриваются к нему, не уделяют повышенное внимание?

Хм. Некая логика здесь, конечно, просматривается. Если наша логика здесь вообще применима. Когда он такие сравнения проводит с нашей жизнью, у меня складывается впечатление, что мы обсуждаем перспективы продвижения по службе – в загробном мире. Когда он по-своему объясняет, я ничего не понимаю; когда по-моему – меня сомнения берут. Тьфу!

– Ладно, давай вернемся к жертвам преступлений. А что происходит с теми, кто эти преступления совершает? – решила я вернуться к возникшим ранее вопросам.

– С большинством преступников вы и сами справляетесь. У вас и законы для них написаны, и полиция с судами работают. Мы же вмешиваемся только там, где ваше правосудие бессильно. Оно ведь у вас направлено только на защиту собственности человека, его тела, его жизни – и все. А если кто-то всю жизнь злобой истекает против вся и всех, анонимки строчит, слухи распускает – один другого пакостнее? Или еще того лучше: методично, день за днем отравляет окружающим жизнь, унижает их, лишает не только веры в свои силы, но и элементарного чувства собственного достоинства? Что вы с ним можете сделать? Ничего. Вот такими людьми и занимаются ангелы-каратели.

О, Господи! В голове у меня возник образ некоего грозного существа с пылающим мечом, занесенным над головой ничего не подозревающего грешника.

– А они что делают?

– Ну, это от ситуации зависит. Ты наверняка и сама замечала, что с такими людьми постоянно что-то случается: на работе от них избавляться стараются, болезни на них наваливаются от мрачного человеконенавистничества, да и другие люди от них подальше держатся – так и остаются они один на один со своей желчной злобой. – Он вдруг задумчиво нахмурился. – И что самое странное – эти люди почти никогда не понимают, за что на них жизнь ополчилась; только еще больше озлобляются. – Он тряхнул головой и вновь посмотрел на меня. – Но, по правде говоря, более подробно я не могу тебе ничего рассказать. – Это – тоже другое ведомство.

– Да что это значит – другое ведомство? – Вот уже второй раз он об этом! – У вас там, что, тоже разделение труда практикуется?

– Ну, разумеется! – удивился он. – Это же – абсолютно разные сферы деятельности, в них и знания, и навыки разные требуются. Ну, хорошо. – Судя по всему, выражение моего лица потребовало от него еще одной аналогии. – Скажи мне, пожалуйста, как у вас работает служба… ну, не знаю… дорожного хозяйства?

– Плохо, – мгновенно отозвалась я.

Он закатил глаза и цокнул языком.

– Я хотел сказать, по какому принципу она работает? По какому принципу решается, в какой очередности дороги ремонтировать, какое покрытие на них использовать, в сколько слоев?

– Да я откуда знаю? – воскликнула я. – Я же там не работаю!

– А я о чем? – тут же подхватил он. – Я тоже не знаю, как работают другие службы.

У меня уже голова кругом шла. Сначала он подтверждает, что наши представления о жизни после смерти не так уж далеко ушли от действительности, и затем – практически не переводя дыхания – тут же переворачивает их с ног на голову! Так, хватит с меня деталей. Задам-ка я вопрос общего плана. Тем более, что мне хотелось задать его чуть ли не сразу после того, как в голове моей кое-как утрамбовалась мысль о реальности ангела-хранителя.

– А как вы вообще там живете?

– Где там? – Голос у него дрогнул. И вот зачем, спрашивается, дурачком прикидываться? Или ему нравится, когда я глупые вопросы задаю – чтобы можно было потом плечами пожать и головой покачать? Ладно, я задам ему глупый вопрос – подумаешь, одним больше, одним меньше!

– Ну, не знаю… там, откуда ты взялся… в раю, что ли?

Он расхохотался.

– Ага. То, что ада не существует, не вызвало у тебя возражений, а вот от мысли о рае отказываться никак не хочется, да? – Все так же посмеиваясь, он посмотрел на меня с веселым недоверием. – Татьяна, не разочаровывай меня! Не говори, что веришь в то, что хорошие люди после смерти отправляются в райский сад, в котором и бродят потом – вечно! – время от времени подкрепляясь небесной манной.

– Мне очень приятно, что я доставила тебе такое удовольствие своим вопросом, – язвительно процедила я сквозь зубы. – Я как раз и хотела узнать, где вы там бродите и что при этом делаете! И если это место как-то иначе называется, мог бы прямо так и сказать. И по поводу манны небесной – спасибо, ты мне уже объяснил, чем вы подкрепляетесь.

– Да нигде мы не бродим, мы просто живем и делом своим занимаемся! – вскинулся он. – Да ты не сердись – я же не над тобой издеваюсь! У меня просто руки опускаются от такого представления о жизни после смерти! Ведь речь идет о вечности! Ты можешь себе представить: целую вечность ничего не делать? Слоняться среди одних и тех же кущей небесных? Ты вон сегодня полдня по парку ходила, и что? Домой захотела – хоть что-то сделать: чаю, например, заварить. Или, вернее, меня заставить, – фыркнул он.

– Так ведь я же об этом и спрашиваю! – Я вдруг заметила, что уже сижу на кровати и руками размахиваю. – Как вы живете? Как делом занимаетесь? В домах живете? На работу ходите? В свободное время с друзьями встречаетесь? В отпуск куда-то ездите? И не смей смеяться! – взвизгнула я. – Что я могу себе представить, кроме того, что вокруг себя вижу?

– Слушай, уже поздно, нам на работу завтра, – произнес он откровенно успокаивающим тоном. – Я все тебе расскажу – по крайней мере, то, что помню…. Да-да-да, я сейчас далеко не все помню. Да потом объясню, почему! Если в двух словах: живем мы интересно, и совсем не так, как ты себе представила. А сейчас – все, спать пора. За руку тебя подержать? – с ехидцей в голосе поинтересовался он.

Вот же… Шахерезада заоблачная! Я ему, что, ослик, чтобы морковкой у меня перед носом помахивать? Вот который уже раз: к самому интересному меня подманит и – бац! – табличку вывесил: «Продолжение следует»! Вот я тоже так буду делать! Подожди-подожди, спросишь ты меня о чем-нибудь! Я тоже отвечу: «На самом деле, все совсем не так, как тебе кажется, но об этом – позже». Вот тогда я на него посмотрю! И пусть только попробует голос на меня еще раз повысить! И рука мне его в гробу снилась! Нет, даже и там не снилась.

– Спасибо, не нужно, – холодно ответила я, поворачиваясь к нему спиной. Взбив, как следует, подушку (вот его бы так!), я устроилась на левом боку и закрыла глаза. Через мгновенье, правда, я их опять открыла и как можно небрежнее бросила через плечо: – Надеюсь, утром меня никакие сюрпризы ждать не будут? – Это я так, на всякий случай: перед работой стресс мне совсем не нужен.

– Не будут, не будут. – Опять он хихикает! Ну и черт с ним! Главное – пообещал, что никуда не сбежит; слово свое он, вроде, держит. Я принялась раздумывать, предлагать ему завтра утром кофе или не рисковать. С одной стороны, хотелось бы закрепить сегодняшний успех; с другой – вдруг опять разозлится, вытянешь потом из него что-нибудь, как же! А может, лучше чаю ему налить? Чай, по-моему, лучше пошел…

Вдруг я почувствовала, что что-то коснулось моих волос. Легонько, почти неощутимо. Я застыла на месте. У меня даже мысль о чае на полпути застыла. По-моему, он меня по голове погладил. Я открыла глаза, чтобы пару раз ошарашено хлопнуть ими. Меня никогда никто не гладил по голове. Даже мать в детстве. Я так и не поняла, приятно мне было или нет. Но не станешь же просить погладить меня еще раз – я, дескать, не поняла, понравилось ли мне возникшее ощущение.

– Ну, все, спи, – тихо проговорил он – как мне показалось – со вздохом.

– Между прочим, кровать создана для того, чтобы на ней лежали, а не сиднем сидели, – пробурчала я. И пусть не воображает, что меня его удобства волнуют. – Ночью меня сторожить не обязательно.

В ответ мне послышался тихий смех. Тьфу!

Глава 12. Многообещающие возможности

Всю ночь я составлял планы на завтрашний день. Не прошло и часа с тех пор, как Татьяна заснула, как она отпустила мою руку, перевернулась на другой бок и буркнула что-то нечленораздельное. Понятно, она воюет во сне и с глазу на глаз с мифологическим существом вроде меня – в жизни она отходит от конфликтов в сторону. То, что она отнесла меня к числу исключительных ситуаций, доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие: три года я наблюдал за ней, составив себе, в конце концов, некий образ – и вдруг глазам моим открылся совершенно другой человек. Он словно прятался прежде где-то в глубине, не находя себе места в окружающем мире, а сейчас выглянул наружу и принялся отчаянно соображать, то ли назад нырять, то ли все-таки отвоевывать себе место под солнцем.

Под утро я расцепил руки, сложенные на груди, и вытянул их перед собой. Что за странное желание – потянуться. Скорее всего, сказалась непривычная поза. Я много раз часами просиживал на одном и том же месте: и в спальне в кресле, и на кухне на полу, обхватив руками колени – и никогда у меня и мысли не возникало, что вот, мол, неудобно. А сейчас на этой кровати, откинувшись спиной на подушку и вытянув ноги… Как-то слишком… комфортно. Захотелось еще раз потянуться, напрягая по очереди мускулы на руках и ногах. Приятно. Приятно размять мышцы просто так – не потому что нужно изогнуться, поднырнуть под руку несущегося на тебя человека, увернуться с его пути. Просто так.

И тут мне вспомнилась пара случаев, когда Татьяна – по какой-то необъяснимой причине – устраивалась в гостиной в кресле, чтобы посмотреть телевизор. Мне тогда не оставалось ничего другого, кроме как расположиться на диване – в уголочке, с ногами, сложившись в компактный комок и положив голову на спинку. Между прочим, очень даже удобно было. Я и тогда, конечно, особенно не расслаблялся; в любой ведь момент могла возникнуть надобность кубарем скатиться с этого дивана и вжаться в какой-нибудь угол.

А что если сейчас попробовать устроиться на кровати так, как люди на ней отдыхают? Татьяна вон всегда прямо постанывает от удовольствия, вытягиваясь на ней во весь рост. Хм. Ну-ну, посмотрим. Я осторожно сполз вниз, пока голова не оказалась на подушке, и закинул за нее руки. Мне тут же захотелось вытянуть их еще дальше. Черт, стена мешает! Ну ладно, хоть вверх… Замечательно. Ноги тоже сами потянулись носками вперед. А если их одну на другую закинуть? Интересно. А наоборот? Нет, левая поверх правой – лучше. Стопа левой ноги принялась подергиваться, постукивая по правой. А если ногу в колене согнуть?

Так я экспериментировал с различными частями своего тела, укладывая их в различные положения и стараясь как можно глубже прочувствовать возникающие при этом ощущения. Нет, все-таки человеческое тело – уникальный механизм. Если к нему внимательно прислушиваться, то оно само – и недвусмысленно – подскажет мозгу, как с ним лучше всего обращаться – ко взаимному удовольствию обеих сторон.

Время от времени Татьяна принималась ворочаться, и я замирал на месте, всякий раз пугаясь, что разбудил ее, и выжидая затем долгое время, чтобы она погрузилась в глубокий сон. За окном уже давно рассвело, и даже шум бешеной утренней активности – беспрестанное хлопанье дверей парадных, торопливый топот многочисленных ног, отрывистые возгласы: «Смотри, осторожно!», «Пока»», «Веди себя как следует» и «До вечера!» – затих долгое время назад. Покосившись на Татьяну, я решил испробовать то положение, в котором она спала, мирно посапывая. Я осторожно повернулся на левый бок, подогнул ноги к груди и, сложив руки ладонью к ладони, засунул их под подушку. Да нет, как-то неудобно. Да и не видно ничего вокруг. Медленно – одну за другой – я снова вытянул ноги, приподнялся и, согнув в локте руку, подпер ею голову. О, вот так-то лучше. Поводив вправо-влево глазами, чтобы оценить угол обзора, я случайно бросил взгляд на светящийся циферблат будильника, стоящего на тумбочке рядом с Татьяниной головой. То, что я увидел, дошло до меня не сразу. Я даже головой потряс, пытаясь примирить увиденные цифры со своим ощущением времени. Начало двенадцатого?! Это что, я уже четыре часа йогой занимаюсь? А она что себе думает?

Словно услышав мои мысли, она перевернулась на спину – лицом кверху. И на лице этом было написано такое блаженное довольство, что мне пришлось крепко сжать губы, удерживая внутри просто неприлично рвущийся наружу смех. У нее сложились домиком брови, затрепетали веки, прорезались ямочки на щеках, в уголках губ улыбка наметилась… Похоже, просыпается. Да и давно уж пора!

Вдруг с каким-то утробным звуком она выгнулась дугой, широко зевнула (ого, так и до вывиха челюсти недалеко!) и… опять перевернулась на бок, спиной ко мне. Ну, это, знаете ли, уже слишком! Если проснулась, так вставай! Чего время тянуть, с боку на бок переворачиваться? Вот сколько раз она опаздывала, валяясь вот так в кровати – еще пять минут, еще пять минут… И что бы я ни делал… Хм. Я усмехнулся в предвкушении. Сейчас мне не обязательно что-то делать, я могу просто разбудить ее.

– Ну, ты и соня, – негромко проговорил я – для пробы.

Она снова заурчала и повернулась ко мне лицом. Еще не открывая глаз, но уже расплываясь в улыбке. Это что значит – говори-говори, ты мне не очень мешаешь? Ладно, пора переходить к более веским аргументам.

– Татьяна, вставай, уже почти двенадцать часов. – Я попытался произнести эту фразу строго (в самом деле, полдня ведь уже прошло!), но смех уже просто душил меня.

Через мгновенье она дернулась всем телом и резко распахнула глаза. Посмотрев на меня в упор несколько секунд, она вдруг заморгала, нахмурилась и принялась переводить взгляд – короткими рывками – от моей головы к ногам. Она что, утреннюю инвентаризацию проводит: не отрастил ли я за ночь вместо рук крылья, а вместо ног – ласты? Да еще и смотрит так, словно поверить не может, что во мне ничего не изменилось.

– Ну что, пока ничего в голову не взбрело? – решил я уточнить на всякий случай.

Вот теперь она окончательно проснулась. Удостоверившись, что я сегодняшний полностью совпадаю со мной вчерашним, она нахмурилась и тут же ринулась в бой.

– Что, уже действительно двенадцать часов? – Замечательно. Да с какой стати она так глубоко уверена, что я постоянно вру?

Коротко глянув поверх ее головы на будильник, я сдержанно поправился: – Почти.

– Так что же ты меня раньше не разбудил? – проворчала она, отводя в сторону глаза.

Еще лучше! Как будто я по собственному опыту не знаю, насколько это невозможно. Нет уж, если мне в рабочие дни не удавалось растолкать ее, объединив свои усилия с будильником и ее чувством ответственности, то уж в выходной я впустую надрываться точно не буду.

– Зачем? – спросил я, приняв невинный вид. – В кои-то веки ты смогла выспаться, зачем же мне тебя будить?

Она опять что-то буркнула и, уже почти откинув одеяло, спохватилась: – Выйди, мне одеться нужно.

Выдавив из себя нечто, отдаленно напоминающее согласие, я кубарем скатился с кровати и ринулся на кухню. Меня опять в жаркий пот бросило. Нужно мне было самому выйти, как только она проснулась, а не языком болтать. Вот не одумалась бы она вовремя, начала бы переодеваться, и что? Сбежать я бы не успел и одними закрытыми глазами не обошелся бы. Голову мне, что ли, под подушку засовывать, руками ее сверху прикрывая, чтобы – когда она драться начнет – так хоть не по голове? Фу, ты, Господи, неловко же как!

Не прошло и пятнадцати минут, как она внеслась на всех парах на кухню и ринулась к плите. Кофе готовить, естественно. Прямо рефлекс утренний, честное слово! Что в нем такого? Повернувшись к ней лицом и облокотившись на стол, я закинул ногу за ногу (левая ступня тут же принялась покачиваться) и принялся присматриваться и принюхиваться, наслаждаясь новой позой.

Поставив турку на огонь, она повернулась ко мне: – Ты что на завтрак-то будешь? – спросила она с пытливым прищуром.

Опять! Ну, нельзя об этом вот так, между прочим, говорить! Не было еще случая, чтобы эта деталь нашего существования вызвала у людей хоть что-то, кроме шока. Такой разговор мне нужно издалека начать, логически подвести ее к ответу на этот вопрос и – желательно – тут же найти несколько аналогий с какими-то сторонами человеческой жизни. А пока нам обоим нужно вооружиться терпением.

– Спасибо, я не голоден.

У нее широко раскрылись глаза. О, черт, по-моему, она начинает о чем-то догадываться! Вопрос только, о чем? Мне даже думать не хотелось о том, что она может себе навоображать – за отсутствием достоверных фактов. Похоже, дальше откладывать этот разговор не стоит. Но все же – не сейчас.

– Об этом – позже, – быстро добавил я, увидев, что она уже открыла рот.

К счастью для меня, именно в этот момент у нее сбежал кофе. Чертыхаясь вполголоса, она подхватила турку, перелила кофе в чашку и вновь повернулась к столу. Увидев, что я все так же за ней наблюдаю, она вдруг вся ощетинилась. Нет-нет-нет, начинать день с перепалки мы сегодня не будем!

– Ты, кажется, хотела что-то спросить? – быстро проговорил я, вспомнив, с каким жаром она вчера отстаивала свое право первой задавать вопросы. Ох, сейчас она опять в меня с этой едой вцепится!

Она окинула меня удивленно-настороженным взглядом, и вдруг в глазах ее мелькнуло выражение, которое мне очень не понравилось. Чует мое сердце, что я сейчас буду рад, если она спросит меня о еде, а не о чем-нибудь другом.

– Чего ты на меня смотришь? – услышал вдруг я.

Я едва не крякнул. Нет, я никогда не привыкну к ее виражам! Впрочем, лучше получить вопрос мелкий и неожиданный, чем глобальный и ожидаемый с опаской. Сейчас я попробую отвлечь ее. Тем более что для этого мне не придется говорить ничего, кроме правды.

Я объяснил ей, почему мне так нравится наблюдать за ее движениями, но не стал уточнять, что речь идет только о ее перемещениях по дому. Когда Татьяна двигается на улице, это – совершенно другое дело. Там у нее все части тела живут отдельно друг от друга. Голова впереди тела идет, словно она ею невидимые стены прошибает, ноги за ней едва поспевают, подворачиваясь и подпрыгивая, руки во все стороны дергаются. Но вот дома, особенно на кухне, Татьяна и в движении изящна. Два шага в одну сторону, поворот, шаг в другую; вскинула руку, встав на цыпочки, замерла; отступила назад, плавно развернулась… Как будто танцует.

Она слушала меня с абсолютно ошарашенным видом и яростно надраивала плиту. Понятно, она и в этом со мной не согласна – вон демонстрирует, насколько не изящно может двигаться. Ну и пусть демонстрирует – главное, что вопросы каверзные у нее из головы вылетели.

Но, усевшись за стол, она вдруг заявила: – Если ты не голоден, я тоже завтракать не буду.

Это еще что за фокусы? Ей сколько лет? Что за упрямство? Это мне назло, что ли? Может, она для начала выяснит, почему я от еды отказываюсь?

– Татьяна… – начал я совершенно спокойно, но договорить не успел.

– Не буду, – повторила она, отчеканивая мне в лицо каждый слог.

Ах, не буду?! Условия мне ставить? Мне? Я вдруг почувствовал, что у меня от ярости в ушах звенит. Ведь знает же, что я должен – любой ценой – охранять ее от всех и вся, даже от нее самой! Так что, теперь мне можно руки выкручивать? У меня появилось подозрение, что без перепалки мы сегодня, пожалуй, обойдемся, а вот без крупного скандала – вряд ли. У меня прямо руки зачесались встряхнуть ее как следует, чтобы вся дурь из головы вылетела. Я выпрямился, чтобы отодвинуться от нее как можно дальше, и вдруг…

– Я потом поем, мне сейчас не хочется, – выпалила она на одном дыхании, глядя на меня снизу вверх с выражением глубокой обиды на лице.

Я прищурился. Отступить решила или время пытается выиграть? И главное – мне возразить на это нечего, я сам многое на потом оставляю. Но, в любом случае, это – лучше, чем «буду – не буду». Ладно, меня мирное соглашение тоже больше устраивает.

Я пообещал ей проследить за тем, чтобы она не осталась голодной – она рассеянно кивнула и взялась за свой кофе. И… словно забыла о моем присутствии. Не поднимая глаз от чашки, она с чуть задумчивым видом покачивала головой, как будто какие-то за и против взвешивала. Хотел бы я знать, за что и против чего. Я занервничал. Если она новую тактику разрабатывает, то мне тоже нужно попробовать все возможные хода просчитать. Или хоть все возможные направления ее действий прикинуть. Или хоть все те, которые я смогу себе вообразить.

Она прервала мои стратегические размышления, спросив еле слышно: – Ну, что, идем?

Фу, ты, черт! У меня чуть рефлекс не сработал: если шепотом, значит, есть кто-то рядом; если есть кто-то рядом, значит, нужно исчезнуть. В какую-то долю секунды я успел оглянуться по сторонам, чистой силой воли удержаться в видимости и вздохнуть от облегчения. Вот позор был бы, если бы я, как заяц, при малейшем шорохе – в кусты! И только после этого я удивился: а чего шепотом-то?

– Куда? – на всякий случай так же тихо спросил я.

Она – уже нормальным тоном – удивленно ответила, что, разумеется, в парк, поскольку об этом, видите ли, вчера говорил я. Какое трогательное внимание к моим словам! Надеюсь, она также не забудет, что сегодня я говорил, что позабочусь о том, чтобы она не забыла пообедать. Нет, что-то здесь не так. Нужно мне повнимательнее присмотреться к тому, что скрывается за этим неожиданным смирением.