Текст книги "Стиль модерн"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Глава двенадцатая
Все время, проведенное в поезде на пути в Бордо, Эдмон Д’Эспрэ был в отвратительнейшем настроении. Он не смог добиться для Лианы и Файи мест в парламентском вагоне, несмотря на все заверения своего начальника, и это вывело его из себя. Ему пришлось смириться и ехать одному, предварительно устроив девушек в вагоне для скота. Они прибудут в Бордо спустя двадцать четыре часа после него, а в каком состоянии, он не осмеливался думать. Д’Эспрэ уже начал бояться, что и обещанное ему доверенное лицо будет подобной химерой, а все его время займут тысячи мелких бюрократических хлопот. Он, который с незапамятных времен, и это общеизвестно, любил только красоту, рисковал быть запертым в мерзкой конторе, договариваться о соленой свинине и галетах для солдатчины.
Вот почему, едва приехав в Бордо, граф поспешил встретиться со своим помощником, который показался ему вполне способным к исполнению бесчисленных обязанностей. Но наружность этого человека совершенно не соответствовала тому образу, который создал себе д’Эспрэ: в противоположность своей фамилии, Раймон Вентру [49]был высоким, поджарым и даже мог бы казаться стройным, если бы не косая сажень в плечах и великолепный торс с мускулами, выступающими под тонкой рубашкой. Граф, описывая помощника своим подругам, использовал обиходное выражение, но оно точно выражало сущность Раймона Вентру: он был «здоров».
С соломой в волосах после вагона для скота, изнывая от ломоты во всем теле после тридцати часов путешествия, обе женщины остались безучастны к навязанным им на вокзале лирическим описаниям д’Эспрэ. Высокомерие Файи никого не удивляло. Лиана же, напротив, всегда очень живо воспринимала все события и остро чувствовала опасность, поэтому позже сама была поражена собственным безразличием к прозвучавшему имени Раймона Вентру. Но она тогда так устала, – ей хотелось побыстрее добраться до кровати, зеркала, кувшинов с теплой водой, – что вся ее интуиция улетучилась.
Тем временем д’Эспрэ не скрывал своей радости:
– Сама судьба послала мне Вентру! Подумайте, в прошлом погонщик быков, торговец лошадьми, ему известны все комбинации, цены на бобы, на соленую треску, на килограмм сала! А все эти поставщики, мелкие посредники! Он их всех заткнул за пояс!
Новая манера разговора д’Эспрэ развеселила Лиану:
– Берегитесь, Эдмон. Вы набрались выражений у вашего подчиненного.
– На войне, как на войне, мадам. Вам также должно понравиться, что он занимается не только провиантом. Он может достать обувь, ткани, бумагу, лошадей, антиквариат. Редкий человек. Он многое может. В остальном… – Граф замялся.
– Что в остальном? – заинтересовалась Лиана.
– … Думаю, мое присутствие рядом с ним… будет совершенно бесполезно. Утром я пойду в управление, лишь чтобы завизировать приказы на закупки, почту…
Он замолчал, рассматривая свои изящные перчатки табачного цвета. На его лице уже не было того сурового выражения, казавшегося приличным в начале августа. Костюм тоже не смотрелся мрачно: как и кокотки, д’Эспрэ добавлял капельку фантазии в свою одежду – кожаные гетры цвета зарумянившегося хлеба, шарф цвета глазированных каштанов, вся эта тонкая гармония бежевых и коричневых тонов, замечательно сочетавшихся с золотистыми оттенками осени в Бордо. Казалось, он сам удивлялся своей новой элегантности.
Искоса взглянув на Файю, граф смущенно продолжил:
– Впрочем, я совсем не хочу надолго здесь задерживаться.
От удивления обе женщины одновременно повернулись к нему. Лиана нарочито выдернула запутавшуюся в волосах соломинку и поправила юбку и манто.
– Эдмон! Мы только приехали!
– Конечно, конечно… Но когда вы отдохнете, мы поедем в Сан-Себастьян.
Он ждал одобрения и с делано равнодушным видом сосредоточился на нежной коже своей обуви. Было очевидно, что его августовские патриотические порывы развеялись без следа.
– Сан-Себастьян? – спросила Файя.
Этот вопрос подбодрил д’Эспрэ.
– Да, Сан-Себастьян, – заговорил он с воодушевлением. – Это в Испании, недалеко от Биарица. Даже мой начальник приватно заверил меня, что тоже туда отправится. И начальник секретариата министра просвещения! Может быть, даже, – разумеется, инкогнито, – заместитель государственного секретаря. Ах! Сан-Себастьян… Гранды, инфанта, король Испании, дипломаты, балы, казино… Всё!
– Всё, – повторила Файя, и ее глаза заблестели.
Д’Эспрэ поправил перчатки:
– Недели две или три отдохнем, я пока приведу в порядок мои дела на службе, а потом готовьтесь к отъезду. Само собой разумеется, нам придется взять с собой этого бывшего погонщика волов, Вентру. Понимаете, я не могу проехаться за его счет, не вознаградив его, такая, как бы сказать, компенсация, что-то вроде…
Он запутался. Они уже подошли к его машине – красивому служебному автомобилю с военным шофером. Солдаты суетились вокруг чемоданов. Не обращая внимания на их взгляды, Лиана прикрыла рукой рот своего любовника:
– Молчите, Эдмон, мы вас поняли. Надо думать и об удовольствиях подчиненных, не правда ли? Развлекаться, не поделившись с ними…
– Именно так! – обрадовался д’Эспрэ и поцеловал ей руку.
Лиана и Файя, несмотря на усталость, с одинаковой улыбкой согласились с его планом. Широким жестом он открыл им дверцу автомобиля.
* * *
Надо ли говорить о том, что Лиана и Файя обладали отменным здоровьем. Скука – единственное, что могло ему угрожать. Оказавшись в незнакомом месте, они на следующее утро встали такими же свежими, как и накануне отъезда. Но через три дня их румянец померк. Бордо быстро нагнал на них тоску, и если бы впереди не манила Испания, они, возможно, впали бы в неизбежную апатию.
Когда до них дошли вести о том, что гаубицы обстреливали столицу и вражеские войска были уже на Марне, девушки начали благословлять тот день, когда покинули Париж. Жителей Бордо не слишком волновало их положение кокоток, и они с улыбкой смотрели им вслед, радуясь внезапному появлению красивых женщин. В город прибыли почти все актрисы из «Комеди Франсез» во главе с Сесиль Сорель, большинство танцовщиц из «Фоли-Бержер» и все дамы, связанные теми или иными узами с министрами и парламентариями. Последние явились сюда в сопровождении сразу нескольких женщин: же, новой, будущей, а иногда и законной.Все это напоминало гарем: впечатление усиливалось от того, что светская жизнь вертелась вокруг пяти улиц и трех отелей.
Но главное – здесь было безопасно, да и осень на берегах Гаронны была очень мягкой. Настоящим наслаждением было расположиться к шести вечера на террасе со стаканчиком портвейна! Дни были похожи один на другой, а сумрачная окраска гарнизонного города напоминала подругам Сомюр. Ничего от блистательного season, обещанного д’Эспрэ! Рано утром мужчины расходились по учреждениям или в «Альгамбру» [50], превращенную в парламент. Там они целыми днями обсуждали успехи врага и необходимые срочные меры. Даже сам Пуаре обивал пороги этих учреждений, чтобы вынудить военную администрацию согласиться на новую модель солдатской шинели. Его посылали от генерала к полковому портному, от помощника секретаря к министру, требовали бесконечного оформления бумаг, но это его не обескураживало: казалось, он решил никогда больше не одевать – и даже не раздевать – ни одного женского тела.
Жизнь остановилась. К одиннадцати часам – как в Сомюре, сетовала Файя, – они вылезали из кровати, потом отправлялись на небольшую прогулку. Красочно освещенные осенним солнцем аллеи были устланы оранжевыми листьями, стулья тут же были расставлены кругом, и эта картина мало менялась изо дня в день. За два дня они обошли всех модисток, познакомились со всеми зеваками на аллеях, со всеми цветочницами. Немного тяжелый обед в отеле «Шапон Фин», снова прогулка, и в три часа дня кульминация – официальное сообщение: «Ситуация не изменилась». Тем временем – и об этом шептались – шли бои на Марне. Слухи, подсчеты, намеки. Затем подходил черед кондитерской: чай и пирожки, которыми славился город. Полагалось выпить рюмочку портвейна, растягивая эту процедуру до семи – времени возвращения мужчин. Те приходили немного грустные, усталые и потухшие. Что же могло их вернуть к жизни? Решительно, в Бордо было не до развлечений!
Через десять дней женщин осенила идея. Почему бы им, как и мужчинам, не заняться торговлей? В разумных пределах, конечно, очень скромно. Они ринулись во все закоулки города на поиски торговцев все равно чем: фиксаторами для портянок, крышками для солдатских котелков, пикриновой кислотой, мышьяком, бочками с сельдью. В этом смысле Бордо со своими пакгаузами был необыкновенным городом. Удостоверившись в Наличии товара, достаточно было в пять часов устроиться на террасе «Шапон Фин» и предложить этот товар любовнице генерала, а та – любовнице сенатора, которая… Назавтра возбужденная дама возвращалась с надлежащим образом подписанными приказами о закупках, а за эту услугу предполагались хорошие комиссионные… Можно было еще, если имелись надлежащие связи, участвовать в обмене: три тысячи дорожных фляг старой модификации на три сотни новой, смазочное масло для ружей на мыло из Марселя. В любом случае были обеспечены хорошие барыши, а к зиме гарантирована покупка меха.
Лиана стала одной из первых последовательниц этого вида развлечений. К концу недели, когда Файя, еще более удрученная, чем в Париже, решила «никуда не двигаться до Сан-Себастьяна», она начала обшаривать все лавки пакгаузов. И тут же поняла, как ей избавиться от скуки. Из деликатности по отношению к д’Эспрэ она не интересовалась продовольствием, а начала с набора тысячи амулетов для сенегальских стрелков и в тот же вечер перепродала их по более высокой цене экс-любовнице одного полковника, подвизавшегося при министерстве. Послезавтра еще более необыкновенная находка: она приобрела сто тысяч подтяжек по девяносто пять сантимов за пару и надеялась выиграть втрое. Однако сумма, которую надо было выплатить авансом, была такова, что она не рискнула платить, не зная покупателя: было бы жалко увидеть, как тают, продаваясь, драгоценности, подаренные д’Эспрэ, или, что, по ее мнению, было еще хуже, ликвидировать ренту. Чтобы быть уверенной в сделке, она решила навести справки в министерстве и надеялась выиграть эту партию.
На следующий вечер ей назначил рандеву торговец, о котором шептались, что он был накоротке с нужными лицами из министерства. Лиана ожидала его за стаканчиком портвейна на террасе «Шапон Фин», сидя рядом с танцовщицей из френч-канкана, – та подсчитывала доходы после обмена зонтиков от солнца на скромные портфели. Вечерело, липы на площади постепенно погружались в темноту, и девушка уже задалась вопросом, куда же подевался этот фат, когда вдруг ощутила, что кто-то энергично тянет ее за рукав, не оставляя возможности для сопротивления. Изумленная, она встала, опрокинув стакан с портвейном.
Таких, как этот мужчина, в провинции называют красавцами. Около сорока, густые черные волосы, откинутые назад, невзирая на моду на проборы, естественная манера держать себя, хотя в нем проглядывала некая крестьянская деликатность, изысканная непосредственность, что иногда встречается у деревенских жителей. Он казался очень уверенным в себе. Неосознанным жестом Лиана закрыла лицо вуалью. Он рассмеялся, но улыбались только его полные губы, а взгляд оставался прежним – холодным и безразличным, как у Файи.
– Вы боитесь покраснеть? Ну-ка поднимите!
Не ожидая ее жеста, он наклонился и приподнял вуаль. Лиана смутилась больше, чем если бы он ее раздел. В то же время, будучи странным образом сообщницей этого незнакомца, она благосклонно разделяла эту игру.
Лиана согласилась пойти за ним в другое кафе, где они сели в молчании на почти пустой террасе. Она так и не опустила вуаль, но он на нее даже не смотрел.
– Мадемуазель, – начал он наконец. – Мой поступок вас не удивит, если я назову свое имя. Я – Раймон Вентру, помощник…
Она его не слушала. Или, скорее, слушала его голос – красивый бас с местным акцентом, в котором было что-то деревенское, напоминающее о тучных травах и базарных площадях.
Он заметил ее рассеянность и положил свою руку на ее. Но ничего похожего на нежность не было в его манерах.
– Мадемуазель, – снова заговорил Раймон, – я не советую вам участвовать в этих спекуляциях! Вы надеетесь выиграть немного в деньгах, но если будете упорствовать, то очень меня стесните. Вы… и другие!
– Другие?
– Да, другие… женщины, – произнес он с презрением. – Вы ничего не понимаете в торговле. Но можете здорово взвинтить цены. Очень сильно, и начнется хаос! Вот почему завтра арестуют их всех. Но для вас сделают исключение.
– Арестуют, всех? И Сесиль Сорель?
– Нет, нет, конечно, есть и те, кого пощадят. Их предупредят, как и вас. Но я предпочел поговорить с вами сам. Из-за господина д’Эспрэ. В конце концов… – он взял ее за запястье: – Вы красивая женщина.
И снова это ужасное чувство зависимости, принуждения – и в то же время удовольствия.
Он понял ее. Его рука сжала запястье еще крепче.
– На самом деле, мадам, именно я занимаюсь обеспечением армии продовольствием. И обеспечением богатых тоже. Война затрудняет циркуляцию товаров, какими бы они ни были. Я требую от вас, мадемуазель де Шармаль, немедленно прекратить ваши послеобеденные развлечения. Иначе у господина графа будут большие неприятности.
Лиана хотела убрать руку, но он ее удержал.
– Милая, выпьем вместе портвейна – это приведет вас в чувство.
Он заказал две рюмки. Лиана, дрожа, выпила свою.
– Д’Эспрэ очаровательный мужчина, не правда ли? – продолжал Вентру. – Как, должно быть, он вас разбаловал! Но в Бордо скучно.
Она уже готова была расплакаться. И не только из-за слов Вентру: то он говорил, как простолюдин, то не раздумывая кидал фразы, скопированные с речи д’Эспрэ.
– Ну, мадемуазель, успокойтесь, – продолжал он так, будто читал ее мысли. – Еще два месяца, и правительство снова будет в Париже, и все остальные тоже. Только что прошла большая наступательная операция на Марне. Много потерь, но фронт надолго стабилизировался.
Лиана осмелилась задать вопрос:
– Откуда вы это знаете?
– Это мое дело. Поговорим о другом. Чтобы вас утешить, я хочу предложить вам подарок. Голубой драп. Да, голубой, в будущем цвет нашей униформы. Эта мода не замедлит появиться у самых шикарных дам! Хотите иметь его раньше всех? Я вам дарю семьдесят пять метров. Самой большой ширины, разумеется.
– Семьдесят пять метров? Но это…
Он прервал ее:
– Это много? Да нет! У вас же еще есть подруга, блондинка, о которой все говорят, но никто не видел!
Трепещущая Лиана кивнула. Вентру продолжил:
– Граф сказал мне, что мы выезжаем в пятницу в Сан-Себастьян немного развлечься в нейтральной стране. И я ее наконец увижу, эту блондинку. Скажите ей о моем подарке. Если, конечно, она не предпочитает красную ткань, из которой делают штаны. Но на ее месте я выбрал бы голубое. Для блондинки подходит этот красивый тон – грязноватый, чуть голубой, чуть серый… В любом случае, вы правильно сделаете, если согласитесь. Имейте в виду: выгодно выглядеть патриотичными. Война ведь еще продолжается!
Он заказал еще портвейна. Лиана проглотила его, почувствовав, как алкоголь ударил в голову. Она опять покраснела, но в этот раз от ярости:
– Вы идиот, месье Вентру, чудовищный болван, еще не распрощавшийся со своей деревней! Семьдесят метров драпа, что, вы думаете, с ним здесь можно сделать? Нет ни одного кутюрье, который мог бы таковым называться! Даже Пуаре…
Раймон, наклонившись над столом, схватил ее за плечи:
– Знай, чернявая, Раймон Вентру может обеспечить тебя кутюрье высшего класса! В Сан-Себастьяне, моя милая! Они все там, богатые и торговцы богатых. Уверяю, ты не пожалеешь о моих семидесяти пяти метрах голубого драпа!
И очень осторожно отпустил ее, но Лиана даже пожалела об этом. Да, это был красивый мужчина. Высок, хорошо сложен. Сильный. Знал, как отдавать приказания. Все просчитывал. Полная противоположность д’Эспрэ. Даже красоту он, наверное, взвешивал, измерял в соответствии с рыночным и обменным курсом.
Вентру поднялся с безразличным видом – в своих мыслях он, наверное, уже был далеко.
– Ни слова графу, – сказал он, расплачиваясь за портвейн.
– Хорошо, – прошептала Лиана.
И в последний раз встретилась с ним взглядом. Там читались только цифры. На его лицо набегали мимолетные тени от лип, колыхавших листьями на ветру. Скоро ночь. Он оставил ее, даже не попрощавшись.
Помрачнев, Лиана еще немного посидела на террасе. Вентру ушел первым, но ей казалось, что он поджидает ее в укромной тени и будет выслеживать. Стало совсем темно. Она поднялась, прошлась немного по парку, вдохнула запах осени, поднимавшийся от земли. «Я его ненавижу», – не переставая повторяла она. И уже у входа в отель ее вдруг осенило: именно за этого человека надо выдать замуж Файю!
Два дня спустя, накануне отъезда в Сан-Себастьян, она убедила в этом д’Эспрэ, всю ночь радуя его самыми изощренными ласками. Оставалось выиграть второй этап, более трудный – выйти замуж за Эдмона. Но впереди еще не видно было конца войны. «Ситуация без изменения», как опять объявили в последнем коммюнике.
Глава тринадцатая
Уже давно проехали Биариц; автомобиль начал спуск к Сан-Себастьяну. Трое спутников Лианы молчали уже несколько минут. Казалось, они не думали ни о чем, кроме развлечений, ожидавших их в глубине бухты, там, где сверкали огоньки больших отелей и казино. Как и обычно, спокойный и уверенный, Вентру вел машину. Он снабдил обеих женщин замечательными поддельными документами, и они беспрепятственно пересекли испанскую границу. Глядя на расстилавшееся перед ним море, граф думал о предстоящем завтра вечером спектакле русского балета. Он непременно желал на него попасть, хотя все билеты были распроданы еще две недели назад. Файя, закрыв глаза, раскинулась рядом с ней на заднем сиденье, но Лиана знала, что подруга не спит.
Лиана хотела сполна насладиться путешествием. Она никогда не была за границей, не то что Файя, которая уже отведала этих радостей. Были ведь и Венеция четыре месяца назад, и австрийский банкир. Несмотря на свое любопытство, Лиана не спрашивала ее о том времени, так же как не осмеливалась говорить с подругой о любви. Все давно уже свыклись с мыслью, что Файя – особое существо и удостоилась пережить нечто необыкновенное в далеком городе, недоступном для простых смертных. Но решено: она будет мадам Вентру.
Часто во время поездки взгляд Лианы задерживался на затылке шофера. Со спины Вентру был еще более привлекателен. Она не понимала, почему – может быть, из-за широких плеч, рук, держащих руль, духов, немного тяжелых, возможно, с мускусом: они все сильнее пропитывали ее меховую накидку.
Все уже погрузилось в темноту. Лишь на горизонте оставалась длинная светлая полоска, затерявшаяся между больших предгрозовых темно-синих туч. Полная луна, поднимаясь, посеребрила залив, как бы зажатый между двух крошечных сахарных голов. В полукружье бухты видны были домики рыбаков – белые кубики, четко вырисовывавшиеся при свете луны. Спокойное море, легкий ветерок, пальмы, тамариски: безмятежность глянцевого, прочерченного пейзажа, словно застывшего в своем изысканном колорите, – такие картинки Лиана встречала на модных гравюрах и на мебели, которой окружила себя Файя. Не за горами то время, когда богатых станет привлекать жара, а не свежесть. Будут забыты влажные парки курортов. Им понадобятся такие пальмы, как здесь. Резкая или томная музыка, никогда не слышанная ранее, запахи, знойные или утонченные сочетания цветов, безумная или грубоватая архитектура; и, конечно, новый тип женщин.
Машина замедлила ход. Они подъезжали к отелю. Файя открыла глаза, встряхнулась в своем дорожном манто. Лиана почувствовала, как гладкие и сильные ноги подруги придвинулись к ней и на мгновение ощутила сквозь ткань жаркое тело. Автомобиль остановился. Вентру бросился открывать дверцу – конечно, сначала со стороны Файи, бодро выскочившей на тротуар.
Вокруг все сверкало огнями. Танго, скрипки. Там танцевали, пели. На проспекте, ведущем к морю, прогуливались десятки парочек в вечерних платьях. Слышны были громкая речь, смех, кто-то обнимался. «Замечательно, – подумала Лиана, – по крайней мере, развлечемся».
* * *
Они и правда развлекались. То ли благодаря случайности, встречавшейся с завидным постоянством в отелях Европы, то ли Файя обладала сверхмагическим даром объединять вокруг себя всех тех, кто ее любил или будет любить, но, еще не переступив порог отеля, Эдмон д’Эспрэ наткнулся на свою старинную любовницу – Кардиналку – в сопровождении одного из ее протеже, художника-кубиста Минко, решившего поволочиться за этой слегка поувядшей куртизанкой, потому что, по его собственному выражению, «музы его оставили». Почти в тот же момент они увидели проходящего через вестибюль Стеллио Брунини; поскольку всюду был анонсирован «Русский балет», можно было предположить, что и Лобанов неподалеку. К удивлению Лианы и к еще большему удивлению Эдмона, Вентру тут же оторвался от руки Файи и перекинулся с бывшим маклером дома Пуаре несколькими любезностями, будто они были знакомы целую вечность.
Договорились через час встретиться за ужином при свечах. Лиана очень долго к нему готовилась, пытаясь привести в порядок свои мысли. Все люди, как и те, с которыми они только что познакомились: художник Минко и Кардиналка – все вполне благожелательно относились к Лиане, но, видя в ней лишь сожительницу аристократа, не могли сдержать при этом иронию, хотя она читала в их взглядах признание своей красоты. И в то же время при виде Файи их движения становились натянутыми, руки дрожали, глаза увлажнялись, и они опускали взор. Она всех делала покорными, неожиданно робкими, почти детьми. Именно эту ее силу Лиана хотела разрушить.
В какое-то мгновение, причесываясь, она вспомнила об их прежней дружбе и пожалела об угасшей нежности, так облегчавшей им жизнь даже в затхлости Сомюра. Кто виноват в том, что все прошло? Сама ли Файя, или окружавшие ее мужчины? Или, возможно, дело было в чем-то другом, что раньше ускользнуло от взгляда Лианы, – в этой магии, притягивающей всех мужчин, кем бы они ни были: банкирами или магараджами, аристократами или жалкими мазилами типа Минко, едва вырвавшегося со своего злосчастного Монпарнаса. И вплоть до Стеллио…
Правда, существовал и Вентру, спокойный и вроде бы чуждый этому любовному ажиотажу, Вентру и его замечательное безразличие. Но и в его жестах – когда он потребовал ключи от комнат, предъявлял фальшивые паспорта, давал указания портье, – проглядывал невидимый постановщик. Лиана пересилила себя, заставив отмести все сомнения. Нужно покончить со всей этой абсурдной магией. Да, она брюнетка, а не блондинка, как Файя, но ее волосы пышнее, с рыжеватым отливом. Глаза немного серее, а тело менее угловатое, чем у подруги, полнее, круглее, аппетитнее.
Будто бросая всем вызов, Лиана выбрала самое красивое платье – узкое, прямое, из красного фая, – и украсила себя драгоценностями.
Когда она спустилась к ужину, все уже были там. Файя царила во главе стола, Эдмон – по правую ее руку, а Вентру – по левую. Она была в белом платье, и, как у юной невесты, ее шею обвивала простенькая золотая цепочка.
Ужин прошел довольно весело. Лишь Стеллио оставался мрачен. Садясь за стол, он объяснил, что у Лобанова «творческие муки» – тот вынашивал идею балета и хотел сразу же показать его Дягилеву, жившему в это время на даче в Италии. Лобанов послал ему очень красноречивую телеграмму, стоившую целого состояния; потом свернулся под своими простынями и обещал до той поры не вылезать из постели, пока маэстро ему не ответит. Бесполезно было надеяться получить от него хотя бы билетик на завтрашнее представление – даже непонятно, будет ли он танцевать.
– Ладно! Я достану вам билеты, – заявила Кардиналка.
– Я тоже могу, – перебил ее уверенный голос.
Это был Вентру. Он обернулся к д'Эспрэ:
– Сколько вам надо? Три, четыре билета? Я принесу их завтра перед завтраком.
– Нет, – перебила Кардиналка, – это я их принесу.
– Спорим?
– Спорим! – ответила Кардиналка, – и вы, месье, проиграете. И подарите мне… скажем… куст орхидей!
Вентру расхохотался:
– Ну нет, мадам! Это вы угостите меня шампанским!
– Увидим! – оборвал их д'Эспрэ. – Если я правильно понял, в любом случае нам обеспечены билеты на балет. Замечательно! Обидно, если наш дорогой Лобанов не будет танцевать.
Нарушив свою обычную сдержанность, Стеллио сказал:
– Если Лобанов будет долго капризничать, однажды Дягилев от него избавится. Как он порвал с Нижинским после его женитьбы. Дягилев нетерпелив, это всем известно, но и Лобанов неудержим… Он становится…
Стеллио не закончил фразу и побледнел, почувствовав на себе взгляд Лианы. До этой минуты она не обращала на него внимания. У Пуаре он едва открывал рот в ее присутствии, лишь подбирал ткани и втыкал булавки. Теперь его слова заинтересовали ее, и она захотела все о нем узнать.
Еще не подали закуску, а Кардиналка и Минко стали развлекать собравшихся. Они в самом деле были очень странной парой, даже эксцентричной. Кардиналке было уже далеко за пятьдесят. Ей грозило ожирение, но она не пыталась это скрыть своим фиалковым платьем из органзы, с большим декольте, приталенным, как у девушки. Она была обвешана новомодными украшениями, что удивило Лиану, поскольку д’Эспрэ представил ее как куртизанку, отошедшую отдел. Ведь не от несчастного молодого художника получила она эти драгоценности! Минко еще не было двадцати пяти лет; очень тощий, с редкой бороденкой, он бы сошел за ее сына, если бы оба не афишировали свои отношения. Оба любители покривляться, они разыгрывали комедию страсти. Кардиналка успевала следить за аудиторией, и ничто не ускользало от ее взгляда. Шутливо разглядывая Файю, она заметила:
– Ах, милочка, как он на вас смотрит, мой художник! Держу пари, он сделал из вас свою музу, мой Дезирэ Коммин!
– Дезире Коммин?
Файя захлопала ресницами, что было знаком самого пристального внимания, какое она могла бы кому-нибудь уделить. Стеллио повернулся к ней. Граф, ощутив неловкость, нагнулся к Кардиналке:
– Дорогая моя, прошу, оставьте нашу подругу в покое…
Но куртизанку трудно было остановить.
– Как! – воскликнула она. – Вы не знаете, кто такой Минко?
Она с особенным ударением произнесла «кто» и, взяв своими тяжелыми от колец пальцами руку Файи, стала ее поглаживать.
«Она чем-то напоминает Вентру», – отметила Лианн. То же выражение лица, что и у него – холодное, с неискренней улыбкой. Перед тем как что-либо предпринять, ей необходимо взвесить, оценить, пощупать людей…
Что-то в Файе напугало Кардиналку, потому что она быстро отпустила ее руку:
– Ну да, милочка! Минко – не настоящее имя моего художника. Или, скорее, его имя наоборот. Его зовут Коммин. И он футурист!
– Кубист! – поправил раздраженный Минко. – И потом, многие ли за этим столом могут гордиться тем, что носят свое настоящее имя? Ты, Кардиналка…
Она тут же приложила пальцы к его губам:
– Маленький негодяй! Я женщина для любви! А мы меняем имена – это всем известно. Я горжусь своим. Это память о моем самом величественном, самом богатом, самом святом возлюбленном! Он носил фиолетовые одежды. Прелат, настоящий…
Д’Эспрэ был сконфужен: разговор принимал ненужный оборот. Конечно, он обожал богему, конечно, Сан-Себастьян был приграничным городом, космополитичным, немного смутным, несмотря на присутствие грандов Испании и королевского дворца. Но, в конце концов, в каком бы обществе вы ни находились, есть темы, которые не следует затрагивать. Он и Стеллио единственные в этом обществе, кто достойно носил отцовское имя. Следовало ли включить сюда Вентру? С таким проворством снабдить фальшивыми паспортами двух женщин! Торговец скотиной или мошенник высшего полета?
Д’Эспрэ тщетно подыскивал фразу, которая позволила бы повернуть болтовню в другое русло. Он надеялся на помощь Стеллио, но венецианец сидел, опустив глаза, и яростно крошил хлебный мякиш.
Граф уже собирался позвать официанта, чтобы тот принес другую бутылку, как, к всеобщему удивлению, Файя прервала свое молчание:
– Какая разница, придуманное имя или настоящее! Имена выбирают и меняют. Как…
Вентру тут же загрохотал на весь зал:
– Конечно! Имена меняют, как перчатки, в наше время. И актеры, и поэты. Да и женщины, когда выходят замуж.
И он улыбнулся Файе. Она ответила ему тем же.
Между тем, раздраженный двусмысленностью своего положения, Минко решил, что настал его черед. Он встал и принял торжественный вид, но был, скорее, похож на ярмарочного зазывалу.
– Итак, дамы и господа, меня раньше звали Дезирэ Коммин. Если позволите, это было мое девичье имя. В то время я еще не был футуристом, жил на Монмартре и торговал своими картинами на улице. И знайте, что я жил благодаря этому лучше, чем другие! Они все вскоре примчались, мои друзья живописцы! «Ну что, Дезирэ, ты уже можешь жить только за счет своего имени?» или «Дезирэ, нам надо всем жить под твоим именем!» Это было слишком, дамы и господа. Я решил исчезнуть и поселился в квартале Монпарнас, посреди полей и молочниц, где жили только иностранцы. Я стал кубистом. И из предосторожности поменял имя. Минко. Это по-восточному, весьма шикарно. Впрочем, я иногда выдаю себя за китайца.
Он вытащил из кармана две большие заколки, не примериваясь зажал ими свои длинные черные пряди и зафиксировал на макушке, в результате чего веки подтянулись; потом из другого кармана достал коробочку с желтой пастой, что-то вроде крема, и очень быстро наложил ее себе на лицо.
– Вот видите, я никогда с этим не расстаюсь.
Он расправил на себе вечерний фрак, отбросил назад голову и произнес с мимикой опереточного мандарина:
– Я – аннамитский кубист!
Все расхохотались. Даже Стеллио не удержался и состроил гримаску.
– Кубист, – повторила Файя, и это была ее вторая фраза за вечер.
Она опять витала в своих грезах. Но взгляд ее был устремлен не в окно, как обычно в Довиле, во времена американца, когда она высматривала где-то вдали свою мечту. Она оцепенела, глядя на крепкую грудь Раймона с выступающим кубиком под тканью кармана.
Минко продолжал свое выступление:
– Более того, я освобожден от службы в армии! Из-за многопалости.
Действительно, на его правой руке было на полпальца больше – сращенный с указательным малюсенький отросток.
– Вот видите, я не могу держать ружье. А для занятий на фортепиано это удобно. Знаете ли вы, мадемуазель Файя, что я король отвергнутых, император гризалей?
Она даже не взглянула в его сторону, и он сел, немного расстроенный.
– Я ничего не понимаю в ваших штуках с кубами, – вступил в беседу Вентру.
