Текст книги "Стиль модерн"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Минко молча пожал плечами.
– На самом деле, вы ведь можете писать нормально! Так же как и стрелять из ружья!
– Я левша. Но кубы здесь ни при чем, – сухо ответил Минко.
– Но у вас есть натурщицы?
– Да, молочницы с Монпарнаса. Восхитительные!
– Как же вы их переделываете в кубы?
Минко ожил:
– Ах, мой дорогой! Я работаю над эмоциями… Натурщица – только повод. Женщина, цветок, стол, стул, грубый булыжник, гравий…
Но никто его уже не слушал, кроме Стеллио, все так же склонившегося над хлебным мякишем.
Кардиналка снова схватила за руку Файю:
– Вы его не слушаете, и правильно, крошка. Вам есть чем заняться.
– Сейчас война, мадам, – заметила Файя, и это была ее третья фраза за вечер.
Минко встал и взял под руку Кардиналку:
– Война, бедная маленькая мадемуазель! Я приглашаю войну на танго!
Высокопарно застав в своей маске фальшивого самурая, он увлек старую куртизанку к танцевальному салону.
Д’Эспрэ поднялся с усталым видом и направился в курительную. Вентру последовал за ним. За столом с Файей остались только Лиана и Стеллио. Теперь, когда Раймон ушел, ее взгляд был устремлен на море. «Недотрога», – усмехнулась про себя Лиана, отпивая из бокала шампанское. Платье как к первому причастию, лицо мадонны, и бог знает какие мысли в голове! Об этой отвратительной Кардиналке, к примеру, старухе, которой она позволила ласкать свою руку…
В этот момент Лиана увидела кольцо. На безымянном пальце левой руки подруги блистал огромный бело-голубой бриллиант. Стало быть, они уже помолвлены? Но когда же Вентру успел?
Лиана стремительно поднялась, опрокинув стул.
Стеллио не вздрогнул, неподвижно глядя на Файю.
– Вы не в лучшей форме сегодня, – бросил он девушке, вставая наконец из-за стола. – Обычно вы одеты элегантнее.
Она не слышала его – как и всех остальных.
* * *
Танцы продолжались далеко за полночь. Только Файя ушла спать сразу после ужина, при этом ее глаза светились непривычным огнем.
Утром – надушенный, хорошо выбритый, с гвоздикой в петлице – Вентру постучал в номер д’Эспрэ. Тот еще был в объятиях Лианы, но быстро поднялся, накинул халат и пошел открывать. Не поздоровавшись, Вентру протянул ему билеты.
– Уже! – выдохнул д’Эспрэ сонным голосом. – Значит, вы побили Кардиналку!
– Деньги открывают не все двери, господин граф, не мне вас этому учить.
– Конечно, нет, мой друг, – машинально ответил д’Эспрэ и удержался, чтобы не зевнуть. Вчерашние излишества давали о себе знать.
– Деньги не все могут дать, господин граф, – повторил Вентру. – И поэтому вы должны мне ее уступить.
Д’Эспрэ подумал, что он говорит о машине:
– Но… она не моя! И потом, милый друг, никогда не говорите о делах сразу после постели. – Он затянул покрепче пояс и хотел выпроводить посетителя.
Вентру опять его остановил:
– Не ваша? Выражайтесь яснее, д’Эспрэ. Впрочем, я у вас ничего не прошу. Я ее хочу и добьюсь этого. Она согласна. Если я и пришел поговорить с вами об этом, то из простой деликатности, из-за вашего положения в обществе. Но никаких глупостей, никаких дуэлей. Вы мне ее уступите сейчас, немедленно, и больше не будем к этому возвращаться.
Д’Эспрэ облокотился на комод, теребя завязки своего халата: он с трудом понимал, о чем идет речь.
– Я говорю о Файе! – воскликнул Вентру, будто граф был глухим. – Вы мне ее уступите!
Д’Эспрэ наконец невнятно пробормотал:
– Извините. Слишком… слишком много шампанского вчера вечером. И танцы, так поздно. Я уже не в том возрасте.
– Мне нужен ответ. Сейчас. И подумайте о ней. Нужно положить конец этому ее положению. Я женюсь на ней!
– Конец? Но ей нет и восемнадцати лет…
Граф отступил в глубину прихожей, будто собираясь бежать, опрокинул вазу на маленьком столике, взялся рукой за дверь спальни. Та была не заперта на задвижку, а прижата телом Лианы – он понял это, услышав ее дыхание.
Вентру между тем вернулся из прихожей и передал д’Эспрэ большой пакет:
– Это для вашей… Голубой драп для манто. Тридцать восемь метров. Ну берите же, граф!
Может быть, почувствовав присутствие Лианы, граф успокоился. Он пригладил усы и так торжественно приосанился в своем халате, как если бы был в вечернем костюме.
– Положите пакет – и идите, мой друг, идите…
– А Файя?
– Идите, говорю вам. Все решено.
– Так – да?
– Уходите. И не будем больше об этом говорить. Подумаем теперь о других вещах, – добавил граф тише, как бы самому себе.
Вентру даже не понял, что ему указывают на дверь. Он исчез так же быстро, как и вошел.
Д’Эспрэ обернулся. Лиана устремилась к нему, но он прошел не глядя мимо нее и упал на кровать. Когда она открыла ему свои объятия, он прильнул к ней, как ребенок.
– Однако, – воскликнул он, – вы ведь красивее!
Позже Лиана уже не была в этом уверена, но в тот момент ей показалось, что д’Эспрэ плачет.
* * *
Те, кого судьба в тот день странным образом соединила в одном отеле в Биарице, сохранили в памяти только два эпизода, как ярко блеснувшие мгновения, выхваченные среди долгого ожидания.
Сначала в двенадцать часов появилась Файя, вставшая, как обычно, поздно.
Стоя среди громадного салона, лицом к пляжу и пальмам, все ждали ее, попивая коктейли. Снаружи ветер ласково покачивал тамариски. Полдень позолотил Сан-Себастьян. Сглаженный свет скрадывал углы рыбачьих домиков, скрывал Пале-Рояль – небольшой маяк посреди бухты. Всюду царило спокойное приближение зимы и безмятежность.
Все как бы инстинктивно повернулись к окнам: не стоило смотреть на лестницу, во всяком случае, показывать Файе, что ее ждут. С рюмкой в руке, с отсутствующим видом, они прохаживались вдоль окон, под украшениями из темного дерева с самым непринужденным видом, прикидываясь, что разглядывают тяжелую лепнину на стенах, ложноготические ковры и копии с картин золотого века. Они хотели было смешаться с другими клиентами отеля: нуворишами из Бильбао, дезертирами-космополитами, английскими или австрийскими дипломатами, шпионами, торговцами пушками, южноамериканскими плантаторами, тореадорами, старыми, увешанными бриллиантами синьорами, скрывающими свои морщинистые бюсты за веерами из расписного шелка. Но им это не удавалось. Всякий раз, немного рассредоточившись, через несколько минут они уже снова были рядом, с напускным равнодушием на лицах, но равно взвинченные, доведенные до предела затянувшимся ожиданием Файи. Даже отсутствуя, она продолжала их притягивать, и они не могли противостоять этому.
Лобанов появился последним. Освободившись от своих ночных страданий, он спустился величественной поступью, надушившись, напудрившись, с блестящими от возбуждения глазами. Дягилев еще не ответил на его телеграмму, но теперь он был уверен в своей победе; а так как д’Эспрэ был единственным, кто согласился его выслушать, он увлек его за собой к окну, излагая громовым голосом свои хореографические мечтания.
Лиана приблизилась к Стеллио, но венецианец по своему обыкновению не проронил ни слова.
– Кардиналка очень дурно одевается, не правда ли? – начала она.
Последовало что-то вроде насмешки:
– Такие женщины неодеваемы.
Она могла бы придраться к «таким женщинам», отметив всю глубину презрения ремесленника к кокоткам. Но, возможно, из-за столь необычного смешения людей в Сан-Себастьяне не придала этому значения. А неологизм ее позабавил. «Неодеваемы…» Особенно тонкий шарм придал ему итальянский акцент Стеллио. Лиана продолжала:
– А вы обратили внимание на драгоценности? Она вся ими обвешана. Они совершенно новые! Кто же ее содержит в ее-то возрасте?
Кардиналка не замечала, что на нее смотрят. Она открыла сумочку, обшитую серебром, и вынула оттуда пудреницу. В это время проходящая мимо женщина слегка коснулась плеча Кардиналки и та быстро передала ей коробочку, продолжая спокойно разглядывать море.
– Вы видели, мадемуазель Лиана? – спросил Стеллио.
– Да…
– Вот за счет чего она живет. Для этого и приехала сюда. Так она получает свои драгоценности. И содержит Минко. Тем не менее она несколько прижимиста: могла бы купить ему новые костюмы. Правда, он у нее ненадолго, этот молодой художник. Но как женщина с деньгами…
Как и накануне, Стеллио с ней разоткровенничался.
– Я что-то не понимаю, – сказала Лиана.
Он нахмурился:
– Я не должен был вам этого говорить. Но сегодня или в другой раз все равно вы это поймете. Кардиналка торгует кокаином.
– Кокаином?
Она не сдержала восклицания, и Стеллио быстро сжал ей руку. Первый раз, вне примерочной, она ощутила его кожу, слишком нежную для мужчины, почти такую же нежную, как у Файи.
– С тех пор как началась война, всем нужен кокаин. Это настоящее безумие. Одни мужчины хотят забыть, что им не хватило смелости пойти на фронт, другие – что они оказались не пригодны. Женщины, чьи любовники исчезли вчера или пропадут в будущем, в своем бегстве достигли этих мест. Сан-Себастьян – нейтральный город, здесь живет испанский двор. Это для них находка! Они переходят от мужчины к мужчине. Сегодня принимают испанского гранда, завтра – мексиканского банкира, затем – плантатора из Гондураса. Хуже, чем несчастные путаны из старого города. Я видел здесь женщин, бросающих с высоты арен жемчуг под ноги быку, лишь бы на них обратили внимание. А эти обе, смотрите, актрисы из «Комеди Франсез». Не далее чем позавчера они провели ночь в постели короля! Вдвоем – и успех пополам. Рано или поздно они тоже придут к кокаину!
Лиана была удивлена. Стеллио говорил с ней как со светской дамой. Он открывался перед ней, как равный перед равной, как если бы она не была из тех женщин, которые продают себя изо дня в день, как будто она никогда этого не делала в своей жизни.
Венецианец вздохнул и медленно пригладил пальцами галстук.
– Что касается других, кто остался там… – Он неопределенно указал на север, в сторону границы. – Они придут к наркотикам после войны, потому что были на фронте. Все эти ужасы, которые они сейчас видят… Если бы вы знали о зверствах на Марне, мадемуазель Лиана! Я слышал, как об этом рассказывали сегодня утром в салоне. Здесь много послов, хорошо информированных людей…
Продолжая слушать, Лиана почти в упор разглядывала Стеллио. Похоже, ночью он совсем не спал, и должно быть, первым устроился в салоне, ожидая прихода Файи.
– И это лишь прелюдия, я в этом уверен, – вздохнул он.
– Вы так говорите, будто вам тысяча лет.
– Возможно, это и так, дорогая Лиана.
«Дорогая Лиана», – сказал он. Но она не придала в тот момент этому значения.
Потому что наконец появилась Файя.
Сначала она появилась на верху лестницы – одна. Минуту спустя, – которая всем показалась вечностью, – рядом с ней уже был Вентру.
Золотистый свет осени проникал через окна отеля, поднимал пыль бархатных драпировок, отбрасывал большие желтые пятна на картины, на тяжелые золоченые рамы. Напряженная, с полузакрытыми глазами, будто ослепленная, неожиданно застенчивая, Файя придерживала пальцами смешную сумочку, обшитую поддельным жемчугом.
– Peccato! – возмутился Стеллио. – Она и вправду плохо одета.
Но он преувеличивал: девушка надела платье, немного вышедшее из моды, только и всего.
– Это первое платье, которое вы ей сшили, – возразила Лиана.
Казалось, он не расслышал и продолжал бормотать «peccato, peccato». Лиана же поняла, что он сожалеет вовсе не о платье.
Между тем, застыв на лестнице, Файя подняла глаза. Быстрый взгляд сверкнул издалека, как отблеск стали. Вентру, ринувшись к ней, произнес какую-то короткую фразу. В ответ Файя просто кивнула головой.
– Она сказала «да», – выдохнул Стеллио. – А он? Вы знаете, Лиана, что он сказал? «Я женюсь на вас»!
– Нет, – уверенно возразила ему Лиана. – Он сказал: «Вы выйдете за меня замуж?»
Она была теперь убеждена, что Вентру блефовал во время своего визита к д’Эспрэ. Он хотел добиться от графа согласия, в то время как еще не осмелился поговорить с Файей. Он все откладывал до последней минуты, и вот здесь, на лестнице, понимая, что отступать некуда, наконец решился.
– Нет! – упрямился Стеллио. – «Я женюсь на вас». Он ни о чем не спрашивал.
– «Вы выйдете за меня замуж?» – упорствовала Лиана.
– Вы в своем уме, мадам? – перебил ее подошедший к ним д’Эспрэ. – Никто не просит руки вот так, посреди отеля, на лестнице! – И обратился к собравшимся, как бы призывая всех в свидетели: – Он уже давно за ней ухаживает, славный Вентру. И вчера вечером попросил ее руки – после разговора со мной, разумеется. Вы понимаете, эта юная сирота, которую я приютил…
Лиана взяла его за руку:
– Замолчите, Эдмон! Файя выходит замуж. Она сыграет ее, эту старую комедию свадьбы. Это ее дело. Но Эдмон, прошу вас: не надо театра!
Кардиналка закудахтала:
– Очень хорошо сказано, крошка. Ну, Эдмон, успокойся и пойдем к столу!
Лиана еще раз взглянула на лестницу. Они уже спустились, и Файя была в нескольких шагах от нее, опираясь на руку Вентру. Опущенные веки, круги под глазами, подрагивающие руки. Устала. Но точнее: покорилась. Каким образом? Лиана не решалась встретиться взглядом с Вентру. Она все еще его боялась. Но важны ли теперь были средства? Ведь цель достигнута.
Едва все расселись за столом, Вентру сказал:
– Попрошу вашего внимания всего на одну минуту, друзья. – Потом, указывая на Файю, просто добавил: – Я женюсь на ней.
– Я же говорил, – прошептал Стеллио.
Вентру бросил на него раздраженный взгляд, взял руку Файи, ту, на которой поблескивал бриллиант, и повторил:
– Я женюсь на ней.
Он принял суровый вид, выпятил грудь и стал похож на певца оперы перед началом своей знаменитой арии.
– И не будем больше об этом говорить. Идет война… – Затем, бросив взгляд на Файю, чьи белокурые волосы блестели в свете разгорающегося дня, добавил: – Вы меня поняли, надеюсь? Не говорите больше о нас. Считайте, что мы уже очень давно – супруги.
Файя уставилась в тарелку. В ее длинной руке отцветали фиалки, которые Вентру утром купил у проходящей мимо отеля цветочницы.
Лобанов, единственный из присутствующих, не казался смущенным и наклонился к Вентру:
– Так вы… тот торговец, о котором мне говорил Стеллио?
Венецианец покраснел: он совершенно забыл представить их друг другу. Вентру кивнул.
Лобанов громко рассмеялся:
– Если бы вы знали, как нам, артистам, наплевать на все эти – женитьбы!
К всеобщему удовлетворению, Вентру тоже расхохотался:
– А вы? Вы та самая звезда русского балета или что-то в этом роде? Ну и продолжайте плевать на женитьбу, господин танцовщик! Лучше позабавьте нас вашими балетными историями!
Как и предполагалось, Лобанов не заставил себя просить дважды. Из-за стола, после обильного обеда, вышли поздно. Потом отправились одеваться к спектаклю.
Представление было превосходным, Лобанов блистал. Конечно, в его исполнении было много манерности. В сцене из «Шехерезады» он с наслаждением приукрасил жестокость восточного владыки, подчеркнул его разнузданность, умножил двусмысленные позы. Зрители не смутились: им так много хорошего рассказывали о русском балете, что они были расположены аплодировать даже до поднятия занавеса. Лобанов добавил к своему костюму – зеленому с фиолетовым – ленты с металлическими полосками, сопровождавшие малейшее его движение светящимися золотыми бликами. В футуристической пьесе «Кикимора» он загримировался в своем стиле: лицо было разделено на равные половины красной и ярко-желтой пудрой, губы блестели от голубой помады.
В Испании никогда еще не видели русского балета, и весь двор съехался в Сан-Себастьян. По слухам, лишь король что-то понял в этом представлении. Но все были довольны: артистов вызывали пятнадцать раз. После спектакля благородное собрание в полном составе двинулось поздравлять танцоров в их огромную общую артистическую уборную: его величество, инфанта, дуэньи, идальго – все с ног до головы увешанные бриллиантами, с трехъярусными диадемами на голове, с потоками камней, обвитыми вокруг шеи в четыре ряда, с множеством браслетов, доходивших до локтя, с усыпанными драгоценностями тросточками и запонками на манжетах величиной с абрикос. Гранды Испании склонялись к балеринам, ничуть не скрывая своих намерений, но поняв, что им отказано, бесстыдно плевали на кресла и ковры.
Разумеется, Лобанов рассказывал о своем будущем балете. Ему даже удалось довести пару фраз до слуха короля. Его величество, однако, внезапно исчез, а за ним сразу же и весь двор.
– Ты уже получил ответ от Дягилева? – спросил один из танцовщиков.
– Что мне от этого? – возмутился Лобанов. – Я и так знаю, что он согласится!
– Остерегайся, Сережа, – вступила в беседу балерина. – Ты знаешь слабость маэстро к Масину, с тех пор как ушел Нижинский, и тебе прекрасно известно, почему он уехал с ним в Италию.
– Да, любоваться на красивые дворцы и развлекаться с любимчиком! Вести красивую жизнь, в то время как другие заняты делом! Или гибнут на войне!
– Ты не прав, Сергей. Маэстро хочет обрести в Италии новое вдохновение. Ему, как и нам, надоело это восточное старье. Еще хуже, что все нам подражают. Он ищет хореографию, навеянную духом Ренессанса.
– Ренессанс! Бледный предлог для разврата под жарким солнцем! Масин – вот чего он хочет вдали от нас и для себя одного. Но Масин слабый человек, и маэстро его уничтожит: он любит, чтобы ему сопротивлялись. Вот я, я сопротивляюсь ему! Я создаю, придумываю. Своим новым вдохновением он будет обязан мне, далекому принцу, мне, который…
– Тебе! – расхохоталась балерина.
Лобанов схватил ее за запястья и толкнул на пол:
– Несчастная девчонка, ничего не понимает в искусстве! Угодливая исполнительница, рабыня безмозглая, ничтожество! Замолчи, презренная женская нечисть!
Все застыли. Лобанов надел смокинг, смяв ногами сценический костюм, почти не разгримировавшись, и крикнул на пороге:
– Еще немного, танцующая нечисть, и я буду диктовать вам все ваши движения!
Перед тем как закрыть дверь, он скорчил жуткую гримасу султана из «Шехерезады», когда тот душит своих одалисок. Потом побрызгал на себя из флакона с духами, всегда лежащего у него в кармане, исполнил в коридоре – вместо прощания – гигантский тройной прыжок, и со всех ног побежал к отелю, где рассчитывал отметить свой триумф.
* * *
Все ждали Лобанова, собравшись вокруг ящика с шампанским. Он вошел с королевским видом. Ему зааплодировали; он наградил всех высокомерными приветствиями, еще больше надулся, наклонившись над ящиком, выбрал один из магнумов [51]и вскрыл с большой торжественностью.
Было ли это свойственно только Сан-Себастьяну, но здесь становилось доступным все, что раньше считалось невозможным. Это касалось и близкой к завершению осени, такой мягкой, что можно было прогуливаться на террасе с голыми руками. Это касалось и алкоголя, развязывавшего всем языки. В одно мгновение тягостное ощущение этого необычного дня улетучилось. Все разговорились. Точнее, все слушали Лобанова.
Его проект был очень прост. Если не обращать внимания на обычные излишества – благоухающие картины, экстравагантные костюмы, – его идея вполне сочеталась с духом времени. Он хотел попробовать себя в авангардной хореографии и, подобно Нижинскому в зените его славы, блистать в балете, созданном специально для него. Конечно, ему не хватало согласия Дягилева, без которого не выбить ни одного су из европейских меценатов.
– Только танец, – заявил Лобанов в заключение, – только танец сможет спасти нашу цивилизацию!
Ему захотелось призвать кого-нибудь в свидетели. Стеллио с непроницаемым лицом сосредоточился на пузырьках шампанского. Тогда, довольно необдуманно, Лобанов остановил свой выбор на Файе:
– Вы все это знаете, мадемуазель, потому что сами танцевали!
Стеллио чуть не опрокинул бокал от удивления: ни разу он не слышал, чтобы Лобанов сказал Файе хоть слово. Впрочем, как и Лиане. Более того, когда его друг случайно упоминал о танцовщице, то всегда отзывался о ней весьма недоброжелательно. Он даже называл ее «подобием жестикулирующей шлюхи, ускользнувшей от Главного Петрушки»: так он отзывался о спектакле Пуаре, в котором не видел ничего, кроме развлечения богатого сноба, совершенно недостойного величия подлинного искусства.
– Вы это хорошо знаете, Файя! – повторил Лобанов.
Она сначала растерялась, но затем, озарившись улыбкой, согласилась:
– Вы правы, Сергей. Вы все понимаете.
Одним порывом к ее стулу приблизились Лиана и Стеллио, потом Минко, Кардиналка. Один Вентру продолжал смаковать шампанское, погрузившись в кресло. Лобанов принял на свой счет это внезапное проявление интереса.
– Да, если мы этого захотим, то танец спасет мир от упадка, в котором мы находимся. Если мы этого заботим, мы…
Он пламенно пророчествовал, опорожняя бокал за бокалом. Но Лиана не преминула отметить, что русский не был так уверен в себе, как ему хотелось бы. Часто его взор с ожиданием останавливался на двери. Он искал одобрения у других, не замечая того, что все глядели только на Файю. Для всех эта ночь была праздником, и каждой его минутой нужно было наслаждаться. Завтра снова начнутся дела, торговля, немного поддельная жизнь в отеле, завтра уедет Вентру и увезет с собой блондинку. Но этим вечером еще можно помечтать: забыть про войну, ее замужество, сбиться вокруг нее, дотронуться до этой шелковой кожи, до этих волос, поблескивающих под кристаллами люстр, подстеречь момент, когда зелень ее глаз вновь обретет нефритовый отсвет.
Лобанов ждал телеграмму. Чтобы обмануть свой страх, он трезвонил про свои мечты, обращаясь к Файе:
– Я его создам, мой балет, вы увидите. С вами. Вы будете моей звездой. Вы будете танцевать среди испарений нарда [52]. Я сделаю из вас принцессу дух о в, королеву притираний. Вы будете белокурым идолом – с распущенными волосами, божественная, – я украшу ваше тело гирляндами драгоценных камней, всюду, смотрите: и здесь, и там… – Он положил руки ей на живот, на грудь.
Вентру, сидя в кресле, сохранял ироничный вид.
– А ты, Стеллио, обожаемый, – продолжал Лобанов, – ты будешь шить ей платья.
– О, Стеллио, незаменимый Стеллио, обещайте нам это! – воскликнул д’Эспрэ. – Это будет чудесно!
Круг друзей, собравшихся около Файи, становился все теснее. Она сияла, вновь чувствуя свою силу. Она уже не была, как утром, той покорной невестой, обручившейся на лестнице с бывшим погонщиком скота, которая так же скучно, как простая швея из предместий, ответила «да», потому что отказывать было очень утомительно. Файя светилась. Маленькое сокровище в блеске золотистых волос. Это действовало заразительно, и ее друзья тоже засияли, любуясь ее красотой. Даже Лобанов, даже Вентру. Все, вплоть до Кардиналки, которая вслед за движениями Лобанова протягивала свои руки к Файе, проводя ими по ее шее, груди, и мечтательно повторяла: «И здесь, и там…»
Это было уже невыносимо. Лиана вырвалась из круга кресел и вышла на террасу.
– Вы нам всем сошьете костюмы! – распалился д’Эспрэ. – У нас ведь будут великолепные ткани, любые, какие захотим, не правда ли, Вентру?
Тот невозмутимо кивнул.
– А вы, Минко…
– Я, – перебил его художник, – обеспечу вас декорациями. Аннамито-кубистские картины!
– Правильно! – кричал Лобанов. – Восхитительная идея!
– А вы, Лианон? – опять вступил в разговор граф, ища взглядом любовницу. – Но что вы делаете на террасе?
– Мне жарко. Я… я слишком много выпила.
– Дорогая Лианон… Вы займетесь счетами, поставщиками, обслугой.
Она не ответила и, облокотившись на бордюр, любовалась морем. Было уже поздно, и начинало холодать. Уставшая, Лиана вошла обратно, села напротив зеркала, вблизи от двери на террасу, и привела в порядок замысловатую прическу. В отражении зеркала она рассматривала Вентру, которого в этот момент меньше всего на свете интересовала его будущая супруга. Его глаза были прикованы к Кардиналке, вернее, к ее сумочке. Та тем временем быстро вышла из салона и через минуту вернулась с довольным видом.
Вентру поднялся и преградил ей дорогу. Кардиналка смерила его взглядом. Он улыбнулся – так же как в Бордо, заметила Лиана, на террасе «Шапон Фин», – и что-то быстро сказал. Старая куртизанка побледнела, опустила голову и хотела пройти. Он схватил ее за рукав, но ей удалось вырваться. Только она устроилась рядом с Файей, как прогремело новое заявление Лобанова:
– Трудность в том, мадемуазель Файя, что вы не умеете красить губы. Надо научиться. Вот, нанесите эту помаду. Это я придумал ее состав.
Он протянул девушке перламутровый футляр, где поблескивал алый крем. Она медлила. Он сам взял тюбик и с необыкновенным старанием провел помадой по ее губам:
– Прекрасно. И поменяйте духи. Ваши быстро улетучиваются.
Лобанов обнюхал ее шею, как у животного, и скорчил недовольную гримаску.
Обескураженная, Файя не могла двинуться с места. Почувствовав, что помада ей не подходит, она с непривычки стала слизывать ее кончиком языка.
Стеллио между тем вступился за нее:
– Сергей! Оставь! Файя великолепна. Настоящее произведение искусства. Она так естественна! Я это знаю, ведь я ее одеваю. Ей совсем не нужны ни твоя помада, ни твои духи декаденствующего князя!
– Декаденствующего князя! Да как ты, осмелился! Ты…
Среди сотрапезников появился лакей. Он нес поднос с конвертом, которым тотчас завладел Вентру.
– Телеграмма, – объявил торговец бесстрастно. – Полагаю, это вам, танцор.
– Дягилев! – вскричал Лобанов, так ретиво схватив листок, что тот порвался. Его руки сильно дрожали.
Файя важно вышла вперед, взяла послание из рук танцовщика и вслух прочитала ответ маэстро. Телеграмма была написана в оскорбительном тоне и довольно многословна:
«Лобанов, довольствуйся исполнением контракта и слушайся моих указаний. Ты пришел на эту землю, чтобы подчиняться, а не творить. Избавь меня отныне от твоего вздора.
Сергей Дягилев».
Танцор бросился к себе в комнату. Через полчаса слуга пришел объявить, что «господин Лобанов в холле и ждет своих друзей, чтобы попрощаться».
Стеллио побледнел:
– Новый кризис! Он никогда не оставит меня в покое. – И выбежал в холл.
Увидев своего друга, Лобанов закричал:
– Я ухожу, Стеллио, я тебя покидаю, так как ты приносишь несчастье! У тебя дурной глаз, ты хочешь моей смерти, ты замышляешь заговор за моей спиной! Я уверен, ты телеграфировал Дягилеву, чтобы настроить его против меня. Ты в сговоре с другими танцовщиками!
Подошла Файя с остатками помады на губах.
– А, вот оно, произведение искусства! – ухмыльнулся он. – Она тоже приносит несчастье. Она вам всем принесет несчастье! Оставайтесь рядом с ней! А я ухожу!
– Уходи, – произнес венецианец.
Он почти шептал, как мальчишка, знающий, что заходит слишком далеко. Лобанов, может быть, больше всего боялся именно этого слова, но тем не менее уже готов был его услышать.
– Он велел мне уходить! Ну хорошо! Я ухожу, прогнившие господа, я ухожу в то единственное место, которое мне подходит. А ведь мой балет мог бы спасти мир… – Его голос осекся, он бросил дикий взгляд на Файю.
Лиану начала бить дрожь. У нее на глазах происходило что-то такое, что было необратимо, и она ничего не могла с этим поделать: все присутствующие были соединены невидимыми нитями, но не дружбы, а страсти или, может быть, мести. Без сомнения, это было только начало, первая трещина во времени, неизбежность, запечатленная в событиях, более серьезных, конечно, чем замужество Файи. И впервые за свою короткую, но беспокойную жизнь Лиана была объята ужасом.
– Я иду добровольцем, господа-декаденты! Эта грудь, которая никому не нужна, встанет на защиту Франции!
Щелчком пальцев Лобанов подозвал портье, сунул ему деньги, даже не дожидаясь, чтобы тот взял багаж, и вышел не оборачиваясь.
Единственным комментарием произошедшему были слова Вентру, произнесенные все тем же равнодушным тоном:
– Думаю, мы его еще увидим. Такие не позволяют, чтобы их убивали.
Никто не посмел ему ответить.
Торговец взял Файю под руку и увлек за собой на лестницу.
* * *
На следующее утро, после долгого шушуканья с Вентру, д’Эспрэ решил вернуться в Париж вместе с Лианой и незаменимым Стеллио. Возвращение правительства в столицу было не за горами, а новости с фронта – все лучше и лучше. Они сделали остановку в Бордо, чтобы забрать свой багаж, и в первых числах декабря вновь поселились на Тегеранской улице.
Что касается новобрачных, они еще месяц оставались в Бордо, и за это время весь свет вновь перебрался в столицу. Уверившись в том, что все знакомые разъехались, они опубликовали в мэрии брачные объявления о женитьбе Раймона Вентру, торговца скотом, с некоей Жанной Ленгле восемнадцати лет, сиротой. Невеста заручилась согласием своего опекуна Эдмона д’Эспрэ, проживающего в Париже и представленного в Бордо одним из своих коммивояжеров. Последний выполнил миссию свидетеля вместе с продавщицей цветов, у которой невеста пристрастилась покупать фиалки.
Отдавая дань крестьянской традиции, Вентру хотел венчаться в церкви, но Файя воспротивилась этому: «Надо будет исповедаться. А я не хочу исповеди!» Это напоминало каприз, тем не менее он уступил.
Две недели спустя они начали обустраиваться в Париже, где Вентру собирался продолжать свои торговые спекуляции.
Шел январь 1915 года – как раз в это время в газетах начали появляться первые сообщения о погибших авиаторах.
