Текст книги "Стиль модерн"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Annotation
Новый роман известной французской писательницы Ирэн Фрэн посвящен эпохе, которая породила такое удивительное культурное явление, как стиль модерн: эпохе изящно-вычурных поз и чувств, погони за удовольствиями, немого кино и кафешантанов.
Юные провинциалки накануне Первой мировой войны приезжают в Париж, мечтая стать «жрицами любви». Загадочная Файя, умело затягивающая мужчин в водоворот страстей, неожиданно умирает. Пытаясь узнать правду о ее гибели, преуспевающий американец Стив О'Нил ищет Лили, ее подругу и двойника, ставшую звездой немого кино. Действие романа разворачивается на фоне реальных исторических событий в Париже и Венеции, Нью-Йорке и на Ривьере, наполняя роман неповторимым ароматом эпохи.
Ирэн Фрэн
Вместо предисловия
Первый период. 1913–1914
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Второй период. 1914–1917
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Третий период. 1924–1926
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
Глава двадцатая
Глава двадцать первая
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
Эпилог
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
Ирэн Фрэн
Стиль модерн
Вместо предисловия
Стиль модерн охватывает искусство и архитектуру 1900-х годов, он скачкообразно развивался вплоть до Первой мировой войны. В наше время так ошибочно называют эстетику 1920-х, во многом продолжающую традиции стиля модерн, но во многом и противоположную ему.
Эта путаница знаменательна. Действительно, после заключения мира многие сохранили в душе неизлечимую ностальгию о прошедшем времени, даже те, кто сам не застал его. Еще очень долго, часто тайком, они продолжали мечтать о 1900-х как о странном рае, где царили легкие деньги, вечера у «Максима», Булонский лес и, наконец, прекрасные авантюристки любви – кокотки.
Герои этого романа напоминают некоторые пары 1920-х годов, запечатленные Ван Донгеном: одетые по последней моде, но повернувшиеся спиной к настоящему, мечтающие, вне всякого сомнения, о потерянном рае, окрещенном Прекрасной Эпохой.
Первый период. 1913–1914
Как продлить удовольствие
Глава первая
Если жизнь – не поиски Грааля,
она может быть чертовски забавна!
Скотт Фицджеральд.
По ту сторону рая
Исчезновение двух девушек из Сомюра в последние дни 1912 года не повлекло за собой никаких событий, вызвав лишь неясное волнение, быстро утихшее в канун приготовления к Рождеству. Из пропавших интересовала только хозяйка – яркая блондинка Мадлена Бюффар, чье происхождение было окутано туманом. Что до горничной, пикантной Леа, о ней ничего не могли припомнить, кроме имени, а также того, что она была предосудительно предана своей хозяйке.
В то время Сомюр был еще достаточно веселым городом. Радость жизни, свойственная жителям берегов Луары, игристое вино с окрестных виноградников, непоседливое присутствие кавалерийских офицеров составляли подобие счастья, и исчезнувшим красоткам хватало здесь развлечений. Однако и та и другая знали, что существует город, где с неистовством, вряд ли достижимым где-либо еще, предаются в сто раз большим наслаждениям. И в разговорах на рынке, и в женских газетах постоянно перечислялись его достоинства и дивные грехи. Париж, Париж, не было ничего, кроме него, и именно туда однажды утром нантский поезд увез очаровательных девушек из Сомюра. Они уезжали без сожалений, без угрызений совести, словно им и не нужно было возвращаться. Их почти не искали. Это внезапное исчезновение казалось очевидностью, отъездом, о котором просто забыли сообщить.
Впрочем, в конце 1912 года весь мир предавался беззаботности. Насмехались над тем, что Монтенегро [1]объявил войну Турции, что «Святые Врата» [2]замуровали Дарданеллы [3]. Главным было получить на этом свете как можно больше возможных радостей – и чем греховнее, тем лучше. Всякого, кто предчувствовал грядущую бурю, считали занудой. Однажды решив, что пышное цветение чувств должно длиться без конца, все задавались единственным навязчивым вопросом: как продлить удовольствие?
Париж был тогда признанной столицей этого мира наслаждений, о которых говорили, что они наперегонки следуют друг за другом. Русские князья и английские фабриканты уже давно осваивали эту сладостную территорию, и круг вкушавших ширился. Весь мир был влюблен в удовольствия Парижа. Словенцы, венгры, египетские греки, аргентинцы, левантинцы [4], магараджи – все были тут, здесь можно было увидеть и правителя аннамитов [5], и королеву Антананаривы [6]. И даже первые американцы, которых высаживали теплоходы, покрытые сверкающими каплями атлантических волн, спешили все попробовать и заливались смехом по пустякам. Двумя веками ранее Париж был известен как территория разума – теперь он стал заповедником сладострастия.
От Сомюра до столицы не так далеко, поэтому, несмотря на свою дерзость, затея девушек не вызвала никаких затруднений. В конечном счете их бегство не отличалось оригинальностью: они просто хотели встретиться со своими кавалерами. Девицы давно уже обратили на них внимание. Дом Бюффаров очень удачно располагался как раз напротив магазина военных головных уборов. Мадлена часто наблюдала из окна за офицерами, которые квартировали в Сомюре, и сделала свой выбор при помощи Леа. Горничная отличалась находчивостью, устраивая свидания, причем и сама не оставалась в стороне; между тем впоследствии, когда к ней приставали с расспросами, она отказывалась отвечать, где и когда обе девушки встали на путь порока. Они могли бы выбрать какой-нибудь отель для проезжих неподалеку от вокзала, но там назначали свидания замужние женщины, оттуда обреченно выходили дамы-грешницы с упрятанным в муфту корсетом, давая взятки собственным горничным. Скорее всего, девушки отдавались где-нибудь в оранжереях замков во время бала, на мансардах вилл, в чаще парка или в каморке прислуги. Так своими достоинствами – семнадцать лет, из прекрасной семьи – распорядилась Мадлена. Никто не знал, как на самом деле дебютировали в любви Леа и ее хозяйка. Известно только, что у них было трое соблазнителей, которые необдуманно предложили девушкам встретиться в Париже, где они рассчитывали провести рождественский отпуск.
Мадлена с детства отличалась прерываемой время от времени странными капризами молчаливостью, которая зачаровывала окружающих. При том, что Мадлена и Леа – одна блондинка, другая брюнетка – были одинаково соблазнительны, первая сразу запечатлевалась в памяти своим особым шармом. Обстоятельства ее рождения относились к тому, что в Сомюре называли «пошлым стилем».
Мадлена Бюффар родилась от адюльтера. Как только стало известно о беременности жены, у которой это был уже второй ребенок, фармацевт Алексис Бюффар, предпочтя предупредить насморк, нежели его перенести, не стал скрывать того факта, о котором уже шли пересуды: будущий ребенок не от него. Мадам Бюффар проявила преступную снисходительность к молодому, резвому, светловолосому лейтенанту польского происхождения – так говорили одни, еврею, вне всякого сомнения, – были уверены другие; в любом случае, к иностранцу. Офицер уехал обратно в Тонкин [7], где его полк усмирял строптивые племена, так и не узнав, что жена фармацевта носит в себе плод их порочной любви. К большому облегчению Алексиса Бюффара родившийся ребенок оказался девочкой. Он решил проявить великодушие и признал ее.
Никто в Сомюре не обманывался насчет причин этой запоздалой индульгенции. Фармацевт был внуком винокура, а его жена, урожденная Серизи, принадлежала к одной из самых богатых семей в этих краях. Несмотря на значительное наследство, брак с Матильдой де Серизи был сложной партией. Ее считали неврастеничкой, способной к отвратительным вспышкам гнева с длившимися затем неделями меланхолическими кризами. Бюффар рискнул за ней приударить, и страстная Матильда не задумываясь отдалась молодому аптекарю, а потом, угрожая покончить с собой, вынудила отца согласиться на мезальянс. Так Алексис Бюффар приобрел то, чего так пылко желал: замечательную аптеку в центре города, – и выстроил на Альзасской улице шикарный дом с башенками, где среди кормилиц, бонн, рядом с меланхоличной матерью, старшей сестрой Одеттой и старым Серизи и выросла Мадлена.
Именно потому, что Серизи питал отвращение к Бюффару, он обожал Мадлену. Казалось, незаконность ее рождения тешила его. Постаревший, истрепанный, одинокий и больной, он покинул свой замок и поселился на Альзасской улице. Серизи добился от зятя, чтобы Мадлена училась в маленьком городском коллеже, а не в отдаленном монастыре, как того хотел фармацевт. Только дед мог развеселить странную внучку, а позднее, когда ей исполнилось тринадцать и она окружила себя молчанием, только Серизи мог до поздней ночи поддерживать с ней беседу. Он многое пережил и часами рассказывал ей о войнах, в которых участвовал, о своих лошадях и женщинах, о Париже. Она задавала тысячу вопросов, озаренная радостью после этих ночных бесед. Наконец, именно дед, узнав, что для старшей дочки Бюффар нанял горничную, потребовал, чтобы и у Мадлены была собственная прислуга. Бюффар, фыркая, покорился: старик только что отдал ему свои виноградники, следовало удовлетворить его каприз. Кандидаты в услуженье водились во множестве, и подбор служанки обошелся недорого.
Мадам Бюффар уже давно заточила себя в одном из флигелей виллы, благочестивая и покорная, не чувствительная ни к чему: ни к праздникам, ни к балам, ни к вольтижировке на манеже, ни к благотворительным распродажам, ни к новым опереттам, приводившим в восторг весь город. Ничто не могло вывести ее из оцепенения: ни наводнения на Луаре, ни большие урожаи винограда для игристого, четвертой частью которого она владела, ни даже звук кавалерийской рыси по три раза на дню. Мадам Бюффар безумна, шептались в Сомюре. Временами находились любопытные, выслеживавшие ее тонкий силуэт за стеклами мещанских башенок.
Мадлену ожидала та же участь, если бы весной 1912 года молодая горничная, востребованная дедом, не прибыла на Альзасскую улицу. Леа, прекрасная Леа семнадцати лет, – как и Мадлена, того же роста, с похожей фигурой. Их можно было спутать, если бы Леа обладала томностью своей белокурой хозяйки, но ее обаяние заключалось в ее живости. У Леа были такие же зеленые глаза, как и у Мадлены. Но достаточно было посмотреть в них один раз, чтобы увидеть, что они не обладают редчайшим нефритовым оттенком глаз ее хозяйки. Почти сходный с цветом камня, он был неподражаем в той же степени, что и цвет волос Мадлены. Несмотря на самоуверенность Леа, ей были неведомы те непринужденные манеры, которые привил своей любимой внучке Серизи.
Так никто и не узнал, откуда была Леа. Нант, по предположению кухарки, или, возможно, Бретань – неизвестные, отдаленные районы, полудикие, где не растет виноград. Да никто особенно и не интересовался происхождением Леа. Единственное существо, выделявшееся среди всех своим веселым нравом и не казавшееся блеклым рядом с Мадленой, она сумела вырвать ее из молчания. Леа появилась вовремя. Старый Серизи быстро слабел, и Мадлена рисковала остаться в одиночестве и забыться в нервном заболевании, сделавшем из ее матери живого мертвеца. И вот однажды наступило то июньское утро, когда после ритуальной чашки чая не менее ритуальный туалет молодой хозяйки закончился слишком поздно, почти к полудню. Много раз впоследствии в момент шнуровки корсета сплетались руки и юбки девушек, а губы не всегда тянулись только к щеке.
Что же происходило летом 1912 года, незадолго до их побега? Новости из Парижа день за днем прославляли идею нескончаемого праздника. Кабинет министров выделил субсидии, призванные установить равновесие сил между Францией и Германией. К 14 июля [8]в Париж приехали самые авторитетные союзники. Сын дю Бэя из Туниса, великие русские князья, королева Ранавалона [9]восхищались авиацией и пышностью кавалерии. Во время очень элегантного праздника «Журне де Драг» [10]репортеры насчитали четыре тысячи восемьсот девяносто семь очаровательных женщин, включая светских и тех, кто таковыми не являлся. В общем, все шло хорошо. Несмотря на намерение правительства распустить профсоюзы, люди продолжали посещать церковь и работать так, как того требовали компании, мануфактуры и торговые дома. Что касается самых обделенных, шахтеров Севера, депутаты проголосовали за выделение двухсот миллионов на постройку для них дешевых домов.
Коронование скромниц, конкурс гримас, народные гулянья, водные праздники – жители в Сомюре, несмотря на повеявшую с Востока угрозу, были увлечены своим меню удовольствий и не заметили ничего необычного в поведении двух девушек, разве что Мадлена стала чаще выходить в город. В сопровождении Леа она посещала манеж, караулила на вокзале новые номера «Фемины», часами пропадала в магазине модной галантереи. Никого не волновало, что Леа не олицетворяла собою добродетель, а Мадлена краснела и заливалась смехом, не свойственным ей до сей поры, что слишком близки отношения между хозяйкой и ее служанкой. В городе предпочитали настоящие скандалы, и таковой уже назревал: сорокалетняя старая дева была брюхата от каноника.
Правда, однажды воскресным вечером кто-то увидел Леа около «Большого коммерческого кафе», где назначали свидания те, кого в Сомюре считали шикарной публикой. Ей тут же приписали идиллию с заместителем директора банка, но шум мгновенно улегся после заверения в том, что возможный ухажер предпочитал красивых военных. Наконец, однажды вечером в «Доме спорта. Обеды и ужины в любой час» Леа увидели беседующей с тремя хорошо одетыми молодыми людьми, офицерами кавалерии. Один из них, уже несколько охмелевший, убеждал ее: «Конечно, моя дорогая, а главное, приводите вашу прекрасную подругу…»
Как раз в это время разразился скандал с каноником, и Сомюр оказался близорук: никто не обратил внимания на то, что вечерами Мадлена покидала дом на Альзасской улице, дабы отведать и других грехов, кроме преподанных горничной. Это длилось всю осень и начало зимы. Однажды ночью, вернувшись домой, Мадлена постучала в дверь старого Серизи. Ей никто не ответил. Она вошла в комнату и нашла деда сидящим в кресле. Поняв, что он умер, она не закричала, осторожно закрыла дверь и пробыла с ним до утра; в сущности, это были последние часы рядом с тем, кто любил ее с самого детства.
Рано утром Мадлена прихватила портфель умершего и скрылась в своей комнате, где тремя часами позже старшая сестра объявила ей то, что уже не было для девушки новостью. Назавтра вечером, едва вернувшись с похорон, она приказала Леа купить два билета третьего класса на поезд до столицы.
* * *
Десятью месяцами раньше в Париж прибыло аргентинское танго, отважившись на свои первые шаги в парижских салонах, и теперь город был охвачен новым безумием. Найденные без труда по указанному адресу кавалеры поспешили увезти Леа и Мадлену в один из храмов новой религии в районе Этуаль. Для трех офицеров это было единственное место, где они могли появиться в компании с провинциалками, не скомпрометировав себя. И вообще было непонятно, что делать с девушками дальше. Да, они были соблазнительны, но их сумасбродство раздражало. Появление с горничной в обществе могло повлечь за собой нежелательные последствия, тем более, если обнаружится, что они лишили невинности хозяйку и втроем обладали двумя женщинами – досадный эпизод для офицеров, мечтавших о блестящем браке. В Сомюре пикантная интрига казалась забавной, а приглашение девушек в Париж было только игрой, начатой ради красного словца. Лицезрея результат своей интрижки, честолюбивые офицеры внезапно испугались скандала.
Тем не менее они не могли выкинуть девушек на улицу. Надо было схитрить, и один из мужчин вспомнил о танго.
– Я никогда не видел вас танцующей, – сказал он Мадлене.
Она покраснела. Леа вывела ее из замешательства:
– Отвезите нас на бал и увидите!
– Дорогая, но есть нечто получше: танго!
Леа оторопела:
– Танго!
Она читала о нем в «Фемине». Как и для Мадлены, для нее это было верхом изысканности, о котором она и не мечтала.
– Да, дорогие дамы, танго, – подтвердил офицер. – И прямо сейчас: в пять часов Париж начинает танцевать. Быстрее одевайтесь, пудритесь – и в фиакр!
Пока девушки прихорашивались в соседней комнате, одновременно в ужасе и в восхищении от своей авантюры, трое мужчин поздравили себя с пришедшей им на ум идеей. В домах, где собирались поклонники танго, как и в домах свиданий, неписаные правила позволяли посетителям оставаться неузнанными. На первых этажах дома в районе Этуаль танго объединяло дам из высшего общества и авантюристок, смешивая сословия в общем опьянении, путая нити происхождения. Правда, шубки Мадлены и Леа, попахивающие провинцией, покрой платья, старательно скопированный с плохого чертежа, вызвали вокруг них шепот с пробивающимся сдавленным смехом – таково презрение Парижа. Но все предрассудки сдавались здесь в гардероб, и партнеры сплетались в танце.
Хозяевами этого праздника были аргентинцы. Налаченные волосы, тонкие усы, заостренный профиль, как наконечник томагавка, серебряные шпоры, широкие штаны из расшитого коленкора – Роберто пользовался огромным успехом у дам. Как и его подручному Фернандо Симарра, ему не было равных в деле обращения в новую религию. За короткое время он уже набрался «парижского шика», о чем свидетельствовала выбранная им фамилия «Дюваль», в то время как латинские слоги имени продолжали волновать при мысли о его экзотическом происхождении.
При всех обстоятельствах Роберто сохранял то выражение лица, которое больше подходило выбранному им образу безразличия и одновременно влюбленности. Он никак не проявил своей радости, когда старший из офицеров засунул банковскую купюру в его широкий карман, незаметно указывая на двух женщин. В свою очередь Роберто подал знак Фернандо. Ни Мадлена, ни Леа не видели приближавшихся к ним аргентинцев. Они стояли у входа в помещение, немного сбитые с толку. Эти три голые комнаты, где вся толпа волнообразно, в сбивчивом ритме терлась друг о друга, не были похожи на ожидаемое великолепие Парижа. Девушки надеялись услышать другую музыку, а не пронзительный речитатив, исполняемый отупевшими от долгой игры пианистом и игроком на мандолине. Музыканты с отсутствующим видом покачивались в такт на своих стульях, а выходя из оцепенения, издавали гортанные крики или же стучали каблуками по навощенному паркету.
Роберто только что отошел от княгини с султаном на голове, которая воскликнула ему вдогонку:
– О, Роберто, ты так хорошо меня вел!
Пожилая, явно крашеная дама с шиньоном в виде насеста уже стремилась к нему:
– Сюда, Роберто, дорогой гаучо, вот еще одна твоя medialuna [11]!
Он отстранил ее и в молчании поклонился Мадлене. Не было никаких слов – лишь вздохи, шуршание скомканной материи, не слышное за стенаниями музыки и скрипом лакированной обуви. Мадлена вступила в танец, пытаясь следовать движениям этих незнакомых ног, властных рук, будучи уже им послушна.
– Ты быстро схватываешь, – сказал ей аргентинец.
Глядя через плечо, Мадлена вскоре увидела Леа в объятиях Фернандо. Обе девушки отдались танцу, забыв о своих офицерах. Для них уже ничего не существовало, кроме чужих ног, чужого пота, иногда они чувствовали обнаженные спины друг друга. Сбившись с шага, девушки начинали снова, следовали за гибкими ногами своего партнера, прикрывали глаза, время от времени посматривая с вожделением на налаченные волосы, полный рот с маленькими усиками, ловя пронзительный взгляд.
Наконец настал момент, когда мелодия, пропитанная меланхолией, пресытила танцующих своей грустью. Дыхание стало прерывистым, ноги отяжелели, а движения обрели свою прежнюю неловкость. Девушки попросили пощады, и аргентинцы тотчас же оставили их. Один из офицеров уже направлялся к выходу, когда Леа заметила его и окликнула. Он изобразил радушие, но никто из мужчин не предложил подругам переночевать в их холостяцкой квартире. На ужин съели несколько устриц в закусочной около Орлеанского вокзала. Девушкам посоветовали хороший отель, оставили немного денег. Они расстались с кавалерами, не поцеловавшись. Совсем забыв, что был канун святого Сильвестра [12], в десять часов вечера Мадлена и Леа заснули в грезах о пампасах.
На следующее утро они решили вновь посетить убежище холостяков. Фиакр отвез их туда, но офицеры успели удрать. Мадлена побледнела, потом схватилась за ручку двери. Леа испугалась, поскольку ручка вот-вот готова была развалиться под напором крутившей ее Мадлены. Наконец она ее отпустила, поправила шляпку и с яростью воскликнула:
– А как мы найдем Роберто? Его адрес был у этих идиотов.
– Роберто, – вздохнула Леа. – И Фернандо…
– Постарайся вспомнить, вместо того чтобы мечтать.
– Это было где-то возле Триумфальной арки.
– Едем туда.
Голос Мадлены дрожал, она еще больше побледнела. Леа испугалась, что хозяйка упадет в обморок: решив найти аргентинцев, они рано встали и ушли из отеля, не позавтракав.
– Пообедаем сначала, – предложила она. – Дай мне деньги, которые у нас остались.
Их едва хватало на еду в дешевой закусочной, хотя трудно было предположить там те же цены, что и в Сомюре. Накануне, перед встречей с офицерами, Мадлена растратила содержимое дедовского портфеля на духи и шарфики. Что же касается «подарка», оставленного им соблазнителями, то он едва покрывал стоимость двух ночей в отеле.
Они вошли в закусочную, проглотили плошку супа, в котором было гораздо больше капусты, чем мяса. На краю стола лежала газета. На первой странице красовались предсказания мадам де Тэб:
«Для вас, дамы, начинается светлый год, предвестник благородного пробуждения, великодушных устремлений…»
Дальше Леа не читала. К ней вернулся ее оптимизм.
– Танго, Мадлена! Я теперь вспоминаю, где это. На маленькой улочке, совсем рядом с площадью Звезды…
– Значит, поищем площадь Звезды!
И Мадлена увлекла свою подругу в послеполуденный голубой и холодный город.
