Текст книги "Стиль модерн"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– Пойми, Лианон, мне нужны впечатления!
– Это глупо! Кстати, ты не сможешь взять с собой Нарцисса.
– Да нет, все согласятся принять меня с котом! Я зовусь Файей или нет? Иди ко мне, котик, моя единственная любовь…
– Единственная любовь! – взорвалась Лиана. – А твой сын? Он жив пока, насколько мне известно! Его могли бы привезти, если бы ты захотела! Ему сейчас около года…
Файя вскипела:
– Ни слова! Никогда об этом не говори мне больше, никогда, никогда!
– Ты приказываешь?
– Да, приказываю! – Она резко отпустила Лиану и, снизив голос, прошипела: – Он совсем пропащий, твой д’Эспрэ, разорен! Это Вентру его кормит, а я, я держу в руках Вентру, слышишь! Так что если хочешь и дальше нормально жить, замолчи и следуй за мной в Довиль! Чтобы найти себе нового богача!
Стеллио опять потянулся за тростью и шляпой.
– Нет! – крикнула Файя. – Останьтесь! Не правда ли, проводить здесь лето опасно? Фронт так близко! Впрочем, все закончится тем, что нас эвакуируют отсюда, моя бедная Лиана. И разроют траншеями весь Шармаль! В Довиле будет гораздо лучше. По крайней мере развлечемся!
Это было уже слишком. Лиана мгновенно забыла обо всех месяцах своего терпения. Схватив картонку с жемчугом, она подбросила ее в воздух, и стекляшки разлетелись по гравию.
– Да, повеселимся! Прямо сейчас! Только я съезжу к Вентру, чтобы предупредить его. Если он согласится, мы уедем в Довиль. Если нет, ты останешься здесь.
С гордо поднятой головой Файя, приблизилась к Лиане:
– Вентру! И ты посмеешь? – И отвесила ей пощечину.
Лиана не задумываясь ответила подруге тем же, но та только расхохоталась:
– Бедная Лиана! Целомудрие тебе не к лицу. Иди, навести Вентру, если хочешь! – И, собирая раскиданное шитье, нарочито повернулась к ней спиной.
У Лианы больше не было сил сопротивляться. Она поспешила к замку, чтобы укрыться в своей комнате, но рухнула у подножия лестницы. И рыдала, как ребенок, громко всхлипывая, захлебываясь собственными слезами. Внезапно она вздрогнула. Чья-то рука коснулась ее волос. Это был Стеллио.
– Все скоро кончится, мадемуазель Лиана.
Она встала:
– Мы ведь так уже думали в прошлом году. Все надеялись! Говорили, что с рождением ребенка…
– Любовь – игра для нее. Игра воображения. Там нет места для ребенка. Ее желания сильнее всего. Надо было это предвидеть.
– Что можно предвидеть с Файей?
Стеллио так пристально смотрел на нее, что она смутилась. Гребень выскользнул из прически, волосы рассыпались по плечам, и она стала лихорадочно их заплетать.
– Все закончится, мадемуазель Лиана, все закончится. Скоро – и если не так, то иначе. Это уже для всех невыносимо.
– Но она сильная, Стеллио.
– Да, однако можно обломиться и под собственной тяжестью.
Лиана обмотала косу вокруг затылка и закрепила ее гребнем:
– Вы этого хотите?
– Не знаю. – Стеллио нахмурился: – Как и вы.
– Что вы обо мне знаете?
– Вы все больше становитесь похожи на нее. – Он обнял ее за талию. – Да. Если бы вы были блондинкой. Если бы она была нежнее.
– Она была нежной! – воскликнула Лиана, делая попытки освободиться.
Стеллио удерживал девушку в своих объятиях, наблюдая за Файей, которая искала в гравии свои копеечные жемчужины.
– Всему этому наступит конец, – повторил он, – ужасный конец.
– Я не верю. Он будто уже наступил. Она все выдержит и разрушит всех нас.
– Агонии иногда бывают длительными. А потом все распутается в один момент. Никто в это не верит, не остерегается, и вдруг все кончено. Как война – война одной женщины.
– Глупости! Против кого?
– Против мужчин, конечно. Они так жестоки, большинство из них.
– Но я, Стеллио, я? Я ее так…
Он не дал ей договорить, приложив пальцы к ее губам – ухоженные, необыкновенно длинные и нежные пальцы в перстнях.
– Это то, что у вас от мужчины, моя дорогая Лиана. – И поцеловал ее – коротко, почти незаметно. – Все закончится тогда, когда никто этого не будет ожидать.
Через мгновение он исчез.
Лиана поднялась в свою комнату. Прижавшись лбом к ставням, она долго смотрела, как тонкое тело Файи мелькает среди клумб. Ей хотелось снова подойти к подруге, извиниться, взять за руку, запутаться в ее гипюре вместо Нарцисса. Но выбора не было. Все сказано. Надо встречаться с Вентру.
Взгляд затерялся в верхушках высоких деревьев, и Лиане почудилось, что вокруг Шармаля витает что-то неизбежное. Как и Файя, мечтающая о Довиле, она вдруг тоже захотела отсюда убежать.
* * *
На следующий день Лиана уже была в Париже и позвонила Вентру. Как обычно, он говорил строгим голосом очень занятого человека, которого беспокоят из-за пустяков.
Вентру назначил встречу у себя дома, в то время как она предвкушала романтичное свидание в кафе или в тронном зале его королевства – там, откуда он правил, – в его кабинете. Файя предполагала, что ее власть распространялась и на эту территорию, и Лиане тоже захотелось отведать изысканное наслаждение от сочетания любви и денег.
Д’Эспрэ, которого она встретила накануне в парижской квартире, рассказал, что Вентру, как спрут, опутал своими щупальцами все сферы парижской деловой жизни. Каковы бы ни были пути его возвышения, с этим человеком считались; он был богаче прежних подельщиков – торговцев лимонадом и подмастерьев, удачно провернувших сомнительные сделки. Говорило само за себя уже то, что перед любым обсуждением военного бюджета депутаты из Пале-Бурбон вспоминали его имя наравне с Андре Ситроеном [62]. Успешно занимаясь военными поставками, Вентру не забыл своих пристрастий: ткани и чистокровные лошади. В то же время он опередил всех завистников, торгуя американскими колбасами. Их реклама украшала все улицы Парижа: Мистингетт, совсем в духе Сэмми [63]так разводила руками на фоне звездного флага, будто открывала объятия всем мужчинам призывного возраста от Нью-Йорка до Сан-Франциско.
Мельком Лиана вспомнила о Стиве. С тех пор, казалось, прошла вечность. Еще одна жертва Файи, во всем похожей на войну: презирающей возраст, пол, национальность. Американец был так предан ей!
Такси остановилось перед домом Вентру. Лиана вышла из машины и окинула взглядом фасад. Ей стало немного не по себе. Здесь должно произойти что-то, что она никогда не испытывала, кроме, может быть, – и это было так давно! – в объятиях Файи.
Критически оглядев себя, Лиана признала, что покрой ее костюма походит на одежду военного времени – на то ужасно благопристойное и тусклое, то, чего она сама так боялась еще в августе 1914 года. Что об этом подумает Вентру, привыкший к дезабилье Файи, к ее прошитым золотом с вырезами платьям, к окутывающим ее туманам из кисеи? Она, прекрасная Лиана из Бордо, за три года войны превратилась в «исполненную гражданского долга весталку», по излюбленному выражению патриотических журналов.
Едва лакей провел ее в салон, как Лиана еще больше смутилась. Она ожидала увидеть серьезного, строгого Вентру, работающего за письменным столом. Вместо этого он сидел на краю полудивана в несколько ленивой позе и, затягиваясь сигаретой, внимательно ее разглядывал, будто что-то подсчитывал. Руки Лианы сжались на сумочке.
– Вы очень достойно выглядите, мадемуазель де Шармаль.
Он даже с ней не поздоровался, а в мадемуазель де Шармальвложил столько ложной церемониальности, что она еще сильнее покраснела и, гордо подняв голову, повернулась к двери.
– Да нет, останьтесь, дорогая Лиана!
Как и тогда в Бордо, он играл сейчас с ней в нежность, и так же, как там, она не противилась и села напротив него в указанное им кресло.
– Вы красивы. Но слишком пристойны! Еще немного, и наденете на палец стальное кольцо – как те женщины, чьи женихи на фронте.
Она выдержала взгляд, хотя чувствовала, что он хотел задеть ее. Надо говорить с ним прямолинейно, язвительно, открыто, чтобы сломать его беспристрастность.
– Да, я всего лишь содержанка, разыгрывающая добродетель. Но у меня мало времени, Вентру. Файя осталась одна в Шармале.
При одном упоминании о Файе он скривился:
– Думаете, с ней что-то случится? Она ведь уже большая.
Время не пощадило Вентру: он осунулся, черты лица стали резче, волосы поредели. Лиана заметила, как его пальцы подрагивали на желтом бархате дивана.
– Я вам кажусь злым, не так ли? Как в Бордо.
У него превосходная память. Он снова брал верх над нею. Она промолчала.
– Давайте выпьем вместе портвейна. Как в тот, первый раз…
Он позвонил. Последовала долгая пауза, пока они не остались наедине, с рюмками в руках. Вентру подошел к Лиане. Его лицо матового цвета было хорошо выбрито. Слегка пахнуло духами. Но, не зная почему, Лиана почувствовала в нем человека, связанного с землей, с обширными тучными полями под солнцем: его терпение, крестьянская хитрость, внезапные неистовые желания.
Вентру, скрестив руки, спросил с напускной иронией:
– Файя вас так замучила?
Она не ответила.
– Позвольте заметить, что вы себя глупо ведете, так стараясь ради нее.
– Но она же болела! И я вам поставила ее на ноги! Могли бы меня поблагодарить.
– Она бы и сама прекрасно справилась.
Тот же ответ, что и у Файи двумя днями раньше. То же нежелание вспоминать о болезни. Конечно, они избегали говорить о том, что этому предшествовало: о ребенке.
– Признайтесь, вы довольны. Теперь она изводит меня. А вы от нее избавились! Она вроде бы и не существует.
Вентру одним глотком допил портвейн.
– От Файи не избавишься. – И добавил глухо: – Во всяком случае, не таким образом. Вы понимаете, о чем я говорю.
Он встал и начал ходить вокруг Лианы, как бы прицениваясь. Она молчала, втайне надеясь, что его влечение к ней проявится в каком-нибудь жесте. Вентру угадал ее волнение, она была уверена в этом. Он знал, что заставляло ее трепетать: странная смесь ревности и соблазна. И сам испытывал то же самое.
Лиана выдохнула:
– Налейте мне еще портвейна.
Он подал ей бокал.
– Я устала, Вентру. Если бы только Файя…
– Ну, от д’Эспрэ вы легко освободитесь! – Он рассмеялся.
– Почему вы даете ему столько денег?
– Он мне нужен. Я покупаю у него таланты.
– А для чего вам это? Вы что-то не договариваете.
– Никогда не знаешь, что будет дальше. После войны наступит новая жизнь, неважно, выиграем мы или проиграем. Вы обратили внимание на то, что истинно богатые люди всегда покровительствуют художникам? Мне нужно чистое богатство.
– Вы хотите сказать, что не желаете выглядеть «новоиспеченным»?
– Совершенно верно. Я никогда не буду в компании этих жуликов, уже переполнивших наши тюрьмы.
– А что вы будете делать после войны, вместо того чтобы торговать пушками?
– Надо будет восстанавливать нормальную жизнь. И позволить людям помечтать. Это всем понадобится, как французам, так и немцам. Всему миру. И поможет нам кино.
– Кино?
– Да. С красивыми блондинками, у которых волосы прозрачные, как пена электрических разрядов. Такие уже встречаются в американских фильмах.
– Для этого вам нужна Файя?
– Нет. Абсолютно любой может исполнить эту роль. Любой, кто согласится.
– Вы знаете, что она хочет отправиться в Довиль?
Вентру неопределенно повел руками:
– Туда или в другое место…
– Она… позовет туда Минко, Пепе…
– Что ж! Пусть едет!
Он вдруг склонился над Лианой, кивнув на граммофон:
– Хочешь, я поставлю музыку?
Это был вызов с его стороны – он обратился к ней на «ты». Лиана воскликнула:
– Она будет издеваться над вами на публике в Довиле – возьмет одного, двух любовников – и это в разгар войны, а вам все равно? Вы чудовище!
Вентру завел граммофон и сел на диван:
– Эти патриотичные слова звучат очень смешно. Я бы лучше послушал танго. Ты знаешь, я отлично танцую!
– Не сомневаюсь.
Лиана поднялась и направилась к двери. Он остановил ее:
– Не разыгрывай добродетель. Ты похожа на нее.
Второй раз за два последних дня ей пришлось слышать эту фразу. Одно и то же желание: поставить ее, Лиану, на место Файи. Что это: сговор против ее бывшей подруги? Кто еще к нему примкнет?
Она покраснела.
– Ты очень красива. Так же красива, как она, – настаивал Вентру. – Но ты податливее.
– Не уверена.
– Я разбираюсь в женщинах.
– Хотите сказать, в молодых кобылах?
Казалось, это его все больше забавляло.
– Правильно. И в кобылах, и в бронированных поездах. Еще в автомобилях, в танго. Но особенно в женщинах.
Вентру приблизился к ней, снял шляпку, запустил, как и Стеллио, руку в ее волосы, растрепал их. Но насколько же крепче были его руки! Несколько мгновений он изучающе рассматривал Лиану, которая, стоя напротив него, с трудом переводила дыхание.
– Ты на нее похожа! Только ты ее ненавидишь. Как и я. Она портит нам жизнь.
Граммофон затих, только игла продолжала скрежетать в пустоте.
– Поезжай вместе с ней в Довиль. Но до этого…
Вентру аккуратно приподнял юбку ее костюма, добрался до нижнего белья. Она не только позволила ему это, но даже и помогала, подхватывая подбородком ткань. Вскоре перед ним осталась лишь одна преграда – прозрачные панталоны. Он неожиданно разорвал их надвое и прижался губами к потоку хлынувшего шелка.
– Ты почти рыжая, – прошептал он, поднявшись, и легким движением колена заставил ее рухнуть на диван.
Глава шестнадцатая
К концу июля, почти в то же время, когда в газетах сообщили о приговоре Мата Хари, Стив и Макс устали от Форе. Их взаимная привязанность не угасла, но музыкальная дружба была истощена. Обоим захотелось кутить, совершать безумства.
Они приехали в Довиль, оделись в белые свитера, брюки из светлой фланели, оставили автомобиль на вилле и пошли к пляжу. Время близилось к вечеру, вечеру летнего дня – glorious day, без устали повторял Стив. Море едко зеленело напротив кремового фасада «Нормандии». Решив выпить, они устроились в теннисном клубе и заказали джин. Как по волшебству, все тогда были зачарованы Америкой. Каким-то непонятным образом гарсоны распознали, что Стив относится к доблестному племени Сэмми, и чуть не передрались за честь обслужить его. Вначале это развлекло Стива, потом – под действием алкоголя – он забыл о предстоящем отплытии из Франции и стал рассматривать корты.
Теннисистки, затянув волосы шелковыми повязками, мелькали за сетками. Вокруг полей были расположены столики с дымящимися чайниками для заварки, а юные воины, часто со свежими шрамами на лице, наслаждались краткой передышкой отпуска, загорая в креслах-качалках. Место было тихое, если не обращать внимания на глухие стуки мячей, скольжение сандалий на веревочной подошве, монотонное объявление баллов – thirty-all, deuce [64] , advantage [65]– и время от времени сдержанные аплодисменты. Небольшие группки образовались вокруг нескольких смеющихся женщин: по новому капризу моды они были одеты в сдержанные тона – грязно-белый, бежевый, коричневый, цвет глазированных каштанов, красной глины. Как это все было непохоже на Довиль прежних: лет, расцвеченный в желтое и красное, и даже на прошлогоднее весеннее парижское безумство на восточный манер! Война была далеко. Два или три раза прогромыхали пушки на полигоне в Гавре, где тренировались союзные войска, – никто не обратил на это внимания. Все объяснялось своеобразным обаянием самого теннисного клуба – его успокаивающей геометрией, утонченными правилами игры, столь чуждыми варварству окопов, – и нежностью этого дня, освещающего и без того светлые одежды игроков и белые разделительные линии, растворяющиеся в лучах солнца. На центральном корте, видимо, разыгрывалась интересная партия – об этом можно было судить по восклицаниям болельщиков, сидящих за большим столом.
Стив заказал еще два джина, заметив, что Макс заинтересовался игрой на центральном корте, затем откинулся в шезлонге, подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Понемногу поднимался ветер, и все эти легкие шумы доносились теперь до него вместе с запахом лаванды. Однако громкие крики вывели его из дремоты. Он приоткрыл глаза и заметил мячик, прыгающий в двух шагах от кресла. Макс поймал его на лету и, будто только этого и ждал, побежал, размахивая им с триумфальным видом, к центральному корту. Стив снова закрыл глаза, предавшись блаженству солнечных лучей, успокаивающему теплу от джина.
Макс не возвращался. Стив потер веки, выпил еще рюмку и стал искать глазами друга. И тут он понял, куда неотрывно смотрел Макс, начиная с их прибытия на корты. Среди сидящих за большим столом блестела солнечная точка – второй такой не существовало. С тяжелой копной волос, колыхавшейся на солнце, громко смеющаяся женщина наклонилась к одному из игроков, обняла его, отбросила назад шарф, поигрывая зонтиком, – и вдруг, как это делала она одна, застыла, вглядываясь во что-то.
Этим что-то был Макс. Макс, который протягивал ей дрожащую руку, неуверенным жестом сжимая в кулаке мячик. Женщина схватила его, небрежно кинула одному из теннисистов, сказала Максу несколько слов и улыбнулась. Стив угадывал ямочки, образовавшиеся у нее в уголках губ, предвидел трепет ресниц, перед тем как она откроет убийственное зеленое сияние своего взгляда. Макс стоял перед нею с восторженным видом, присущим исключительно ее жертвам.
– Файя! – выдохнул Стив подавленным голосом мечтателя, очнувшегося от кошмара, и выпил залпом остаток джина.
Не двигаться с места. Или нет: сразу же прыгнуть в первое попавшееся такси, погрузить чемоданы, уже упакованные для трансатлантического рейса. Ночью переплыть Ла-Манш. Закрыться в каюте, не трезветь до Нью-Йорка. Только там наконец можно будет вздохнуть полной грудью.
Он встал. Надо было остановить друга. Но поздно: Макс уже склонился над рукой Файи, поцеловал ее.
– С тех пор как я увидел ваши фотографии… «Минарет»…
Файя еще шире улыбнулась. Она была в легком батистовом платье, а сверху надела маленький свитер из бледной шерсти, весь украшенный золотыми блестками.
Там, где Стив остановился бы, Макс как настоящий француз продолжил галантно:
– В жизни вы еще лучше! Этот белый цвет вам потрясающе к лицу.
Стив замер на полпути, будто собирался сбежать. Возможно, так бы и случилось, если бы не восклицание:
– Господи! Американец!
Все подняли головы. Лиана поставила чашку на стол и бросилась к Стиву:
– Вы! Американец!
Она сияла. На ней был такой же наряд, как на Файе.
– Да, это я. Я не умер, как видите.
– Почему же вы должны были умереть, мой друг? – Это был д’Эспрэ. – Какое счастье снова с вами встретиться спустя столько времени, мой дорогой О’Нил. Подобные радости случаются только в Довиле!
Он оторвался от своего кресла-качалки и пожал Стиву руку с удивительной горячностью. Вслед за ним поднялась и вся свита: сначала Стеллио, потом изголодавшийся художник, встреченный на Монпарнасе, – теперь внезапно окрепший, причесанный, ухоженный; наконец, два тщедушных молодых изможденных игрока, наверное, братья.
Файя, отпустив Макса, повернулась спиной к Стиву и вернулась к столу.
– Макс Лафитт! – воскликнул д’Эспрэ, когда ему представили молодого человека. – Так вы сын той замечательной мадам Лафитт, с которой я был когда-то знаком? Какой у нее был блестящий салон! Как она поживает? Собираетесь ли вы так же неистово броситься в политику, как ваш отец? Вы, без сомнения, великолепный солдат! После войны, мой дорогой, вам будут открыты все пути…
Макс его не слушал. Рассеянно пожимая руки, он следил взглядом за Файей. Безразличная ко всему, она наливала себе чай. Потом села и пригласила Макса сесть рядом с собой. Они закурили. Как бы объятые странной стыдливостью, все остальные, за исключением Лианы, отвернулись.
Подул прохладный ветер. Дым от чая и от розового табака расстилался над столом. Стив стоял, облокотившись на решетку корта, и старался найти хоть какое-нибудь несовершенство, первый банальный жест, который позволил бы разрушить образ феи, еще хранившийся в его сердце. Но Файя была безупречна. Почувствовав его взгляд, она поправила янтарное колье, затушила сигарету, подошла к нему.
– Добрый вечер, Стив. У вас очень красивый друг. – И протянула ему руку. – Я замужем, вы знаете?
Она несколько иронично смотрела на него, но ее взгляд не был так же ясен, как и прежде.
– Все в конце концов узнается.
– Это правда. В актах гражданского состояния я записана как мадам Вентру. Глупое имя, не правда ли? Такое нельзя носить. Впрочем, как и приезжать в Довиль в компании мужа. Вы уже успокоились?
Она рассмеялась, но голос надломился. Это была уже не та Файя. Она потеряла обаяние юности. Но ее уверенная манера держать себя поразила его.
– Если хотите, приходите поужинать с нами в казино, – продолжала она, – вместе с вашим другом, разумеется. Где вы остановились? – обратилась она к Максу. Стив не дал ему ответить:
– Охотно. В котором часу?
– В восемь. Как раньше.
Друзья в молчании направились к вилле.
* * *
Макс обладал для Файи особым обаянием: это был вновь прибывший. Он не только представлял собой совершенный образец героя войны: изысканный, раненый, награжденный, романтичный, – его неожиданное появление казалось чем-то вроде подарка, праздника, которого не ждали. Наконец, наслаждение для Файи заключалось в том, что новый поклонник был приведен старым.
Несмотря на душевную боль, Стив постарался наблюдать за всем как бы со стороны. Ужин был необычным. «Нормандия» преобразилась в госпиталь, и общество, приехавшее в Довиль, жило в подвальных помещениях. Холл отеля был переполнен калеками; Лиана и Файя не осмеливались пройти через него в блестящих платьях, привезенных Стеллио. Они надели короткие платья из джерси: Лиана – зеленое, Файя – голубое, – с маленькими поддельными украшениями и отправились в укромное место – оранжерею казино.
С самого начала вечера все поняли, что выбор в этот раз пал на Макса. Однако каждый из поклонников выбивался из сил, чтобы показать, чего стоит. Д’Эспрэ вспомнил о Мата Хари, возмутившись тем, что ее хотят расстрелять: «Это повредит нашей репутации галантного отношения к женщинам». Файя не проявила интереса к этой теме. Тогда он стал рассуждать о том, как война губит все прекрасное – уже погибли на фронте многие художники, скульпторы, триста писателей. Снова безуспешно. Молодые теннисисты приняли у него эстафету. Они перебирали самые экстравагантные идеи: украсить Париж, поставив на бульварах цинковые пальмы, покрыть золотом собор Сакрэ-Кер, заменить витражи в Сент-Шапель кинематографическими экранами, переделать Эйфелеву башню в гигантский барометр. На другом конце стола, в костюме, навеянном новыми идеями «Парада», в куртке из черной альпаки и оранжевых брюках, Минко продолжал паясничать в одиночестве. Пепе был невозмутим: он наблюдал за окружающими, маленькими глотками попивая портвейн.
В продолжение вечера Стиву с трудом удавалось сохранять хладнокровие. Чтобы как можно реже смотреть на Файю, он стал наблюдать за д’Эспрэ, который явно нервничал. И причиной был кот Нарцисс, которого, закрытого в корзинке из ивы, Файя всюду брала с собой. Ему удалось разодрать часть решетки, и он просовывал сквозь клетку свой маленький коготь, царапая манжеты графа. Д’Эспрэ не осмеливался его одернуть и выдерживал нападения так, как если бы шел на мученичество.
Вдруг его лицо озарилось.
– Я пишу о вас роман, – объявил он Файе.
На секунду она отвлеклась от Макса:
– Обо мне? И как он называется?
Д’Эспрэ решил, что партия выиграна, и напыщенно провозгласил:
– Вторжение в Дом Кота!
– Это по-идиотски. Ни о чем не говорит.
Как бы желая подчеркнуть презрение своей хозяйки, Нарцисс снова цапнул графа за манжеты, но тот, казалось, ничего не почувствовал. Он собрал все свои силы и осмелился задать вопрос, который уже долгие годы обжигал ему губы:
– Что я для вас, мадам, что вы так со мной жестоки?
– Вы? Человек другого поколения, которого я обожаю.
– Которого я обожаю… – повторил он эхом.
У графа уже превратилось в манию повторять последние слова, сказанные Файей. Но в этот раз он, очевидно, ничего не понял и погрузился в свои мысли.
Файя поднялась, но д’Эспрэ даже не видел, как за ней потянулись другие – удрученные, с выражением вечной покорности.
* * *
Как и следовало ожидать, ни Файя, ни Макс не вернулись на ночь в отель. Стив не осмелился пойти на виллу и спал в подвалах «Нормандии», в кровати, предназначенной для д’Эспрэ: граф заявил, что это время благоприятствует творчеству, и до утра закрылся в кабинете директора, чтобы работать над «Вторжением в Дом Кота».
Стив следил за малейшим шумом, доносившимся из комнаты Файи, но слышал только царапанье когтей Нарцисса, который, должно быть, окончательно разделался со своей корзиной. Он заснул только под утро, после того как д’Эспрэ зашел, чтобы переодеться. Проснувшись к полудню, он постучал в комнату Лианы: Файя еще не приходила.
– Не беспокойтесь! – сказала Лиана. – Она может вернуться вечером, завтра или через три дня. Вы сами до войны…
– Не надо об этом!
Лиана вздохнула:
– Почему вы не уехали?
– Я остался ради друга.
– Никого нельзя спасти. Особенно от Файи.
– Я должен этому помешать.
Лиана снова вздохнула:
– В этот раз увлечение долго не продлится.
– Откуда вы знаете?
– Она только забавляется! У нее другие глаза, когда это серьезно. Идемте лучше обедать.
Они пришли в маленькую кондитерскую, набитую знаменитостями. На самом деле, оба не хотели есть, но это было единственное место, где они совершенно точно могли встретить Файю, если она появится.
Д’Эспрэ появился к часу, видно, избавившись от вчерашних переживаний, – нарядный, любезный, галантный, как никогда. Потом пришел Минко в сопровождении братьев. Наконец в два часа состоялся выход Файи. Она светилась мягкой улыбкой. За ней следовали четверо мужчин: Макс, Стеллио, Пепе и Лобанов, который волочил ногу, опираясь на костыли.
– Мы встречали его на вокзале, – объявила всем Файя и с непривычной нежностью обратилась к Лобанову: – Дорогой, дорогой Сергей… Это ваш первый выход в свет, как мне сказал Стеллио…
Все устроились за столом – свита была в полном сборе. Лобанов посчитал делом чести сесть последним, – несмотря на искалеченную ногу, он сделал это довольно ловко.
Но Стив наблюдал за Максом, который, едва поприветствовав друга, не отрываясь следил за всеми движениями своей возлюбленной. Ему так легко было представить сценарий, повторявшийся много раз в его прошлой жизни: страстная ночь, тяжелый сон, внезапное пробуждение Файи, ее далекий блуждающий взгляд, затем короткие фразы: «поторопись, Макс, вставай быстрее, на улице солнце, я хочу увидеть других, Лобанова на вокзале – это мой друг, которого я люблю…» Макс, конечно, последовал за ней, но уже страдал, терялся в догадках, дрожал, еще надеялся.
– А где Кардиналка? – спросил д’Эспрэ. – Где наша дорогая подруга, она ведь приехала этим же поездом?
– Занята, как всегда, своими делами, – ответила Файя.
– Уже?
– Уже. Довиль – хорошее место для нее.
Стив хотел спросить почему, как Лобанов разразился своим грохочущим смехом:
– Это не Довиль, а Файя! Файя – единственная, кто нам всем приносит удачу!
Тишина накрыла собрание. Можно ли было доверять этой шутке? И откуда вдруг такая близость Лобанова с Файей, ведь в Сан-Себастьяне он так жестоко с ней обошелся? Стив вспомнил их драку на лестнице, отодвигая стул: те же дух и , тяжелые и душные.
– Файя меня вдохновляет! – воскликнул Лобанов. – Два часа как я здесь и весь киплю идеями! Я напишу для нее балет. Я придумал уже три картины.
Он бросил насмешливый взгляд на Стеллио, но тот постарался от него уклониться. Впрочем, со вчерашнего дня венецианец никому не смотрел в лицо. Он казался измученным, как если бы приезд Лобанова вызывал у него беспокойство. Заметив, что Стив за ним наблюдает, Стеллио начал лихорадочно разминать кусочек пирога.
Лобанов продолжал разглагольствовать, и никто не мог его остановить. Впрочем, его слушали с жадностью, а Файя – в первую очередь.
– Я придумаю новую грамматику тела! – вопил он поверх голов. – Русский балет больше не похож на русский, я верну ему его настоящую душу. Дягилев лишь презренный импресарио, он не танцовщик! Только танцующим тело открывает свои тайны, не правда ли, Файя? Ох, Файя, вы увидите новую хореографию: я сделаю из вас Королеву Снегов, Ледяную Русалку, Голубую Богиню, Повелительницу Котов!
Теперь, когда война отняла у Лобанова способность говорить движениями, их заменила речь. Он описывал весенние степи, балы в Петербурге, запахи русской Пасхи, белые ночи, дворцы Европы, праздники, где икрой и шампанским угощали в фойе театров, опьянение после триумфов, когда танцовщики склонялись перед партером из сияющих диадем, безумства Парижа, еще более удивительные выдумки Лондона, где эксцентричные леди выскакивали из лож, чтобы сжать в объятиях прекрасное обнаженное тело Нижинского. Воспоминания о минувшем смешивались с новыми проектами, накрывали их, как непаханная земля, которой не видно конца; колдовство его слов воскрешало старый, но уже не существующий мир.
Внезапно Файе все это надоело. Она поправила шляпку, опустила сетку вуали, взяла со стола перчатки из белой замши:
– Дорогой Сергей, слышите? Это танго!
Со стороны моря банджо наигрывало «Matinata».
– …Вы забыли про наше рандеву?
Остальные подняли глаза, несколько удивившись.
– …Кардиналка дала мне адрес подпольной вечеринки с танго. Пойдемте туда.
И, как если бы все было решено с начала времен, все поднялись, один за другим, вслед за нею.
* * *
Как и следовало ожидать, Файя бросила Макса и не выпускала из своих рук Пепе. Кардиналка наблюдала из глубины своего кресла за женщинами, пришедшими поразвлечься.
Время от времени она подзывала кого-нибудь из них, чтобы пошушукаться.
Это было довольно любопытное место – громадная вилла, хорошо укрытая в глубине парка. Все танцевали в больших комнатах, почти полностью освобожденных от мебели. Здесь собралась самая разношерстная публика: праздные отпускники, советники посольств, русские аристократы и трагические актеры, камергер папы, окопавшиеся в тылу в ужасе, что сегодня или завтра эта бойня вынудит их расстаться с комфортом. Что касается женщин, то в основном это были «легкомысленные дурочки», как сказал бы Вентру. Светские дамы отличались от них едва заметными деталями: может быть, менее бросающимися в глаза украшениями, более гордой посадкой головы. Все вокруг курили – мужчины и женщины, – даже когда танцевали. Казалось, что война, смешавшая все сословия, разладила и временной порядок, разумное и принятое всеми соответствие одежды времени суток. Здесь все одевались, как хотели: в платья для города, вечерние, дневные, эгретки, театральные манто, бальные туалеты – были даже три сорванца в желтых купальных костюмах, а их ноги были выкрашены в цвет бордо по последней кубистской пляжной моде.
Д’Эспрэ вовсю развеселился, особенно когда встретил своих довоенных друзей. Он танцевал без отдыха и по каждому случаю восклицал модную тогда фразу: «Как мы здесь веселимся, на полных оборотах!», – вновь получая наслаждение от общения со всяким сбродом.
