Текст книги "Стиль модерн"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Глава пятнадцатая
Лиана уверенно положила свое шитье на плетеный столик, поменяла положение большого зонта от солнца, посмотрела на решетку в саду, всю покрытую розами, и, вдруг снова набравшись смелости, объявила тоном, не допускавшим возражений:
– Нет, Файя. Мы не поедем в Довиль. Это неразумно.
– Неразумно! – возмутилась Файя. – Но, бедная моя Лиана, Довиль так далеко от фронта! Это здесь, в Шармале, мы рискуем. А там чего нам бояться?
И она расхохоталась.
Лиане удалось сдержаться. Она уже давно себя укрощала. Как все остальные, любившие Файю, но в то же время и ненавидевшие ее, она продолжала сносить ее капризы.
В начале замужества Файи подруги совсем не виделись. Лиана уже было подумала, что этот период ее жизни закончился – волнующий, неистовый, порою нездоровый. Вентру поселил жену вдали от Тегеранской улицы, в частном доме на проспекте Акаций, откуда она редко выходила. Сам ли Вентру держал ее взаперти, или Файя из покорности обрекла себя на жизнь затворницы? Сколько криков, слез, злобы прятали эти роскошные стены, эта уединенная жизнь? И если они были, то кто лил слезы или скрывал свою ярость? Никто этого не знал.
В первые два года войны светская жизнь затихла, и Лиана постепенно стала испытывать смертельную скуку в беспрестанных вечерах наедине с д’Эспрэ. Ее любовник никогда не говорил о женитьбе. Он был все более рассеян, все больше витал в своих мыслях. Вскоре стало ясно, что они друг друга уже не любят.
В это время Париж оживился: снова можно было пойти в Оперу или в театр. В мюзик-холле под патриотические куплеты Мистингетт и окружавшие ее девицы очень изящно поднимали ноги. И весной 1916 года, всюду, где можно было развлечься, вновь стала появляться Файя. Новая Файя – жизнерадостная зрительница, а не танцовщица. Все такая же красивая и непостоянная, она стала разговорчивой, даже словоохотливой. Но самое главное, она была беременна.
Все, кто любил Файю до ее исчезновения, тут же собрались вокруг нее: Минко, Стеллио, д’Эспрэ, Кардиналка. Лиана последовала за ними. В окружении графа возникли новые фигуры – два брата Эммануэль и Симон Ашкенази, сыновья банкира, которым не исполнилось и восемнадцати лет. Но среди всех выделялся Пепе. Об этом смуглом красавце долгое время ничего не знали. Лишь когда в конце своей беременности Файя перебралась в Шармаль, выяснилось, что Пепе был раньше шофером Вентру. Как только тот узнал, что Пепе был аргентинцем и танцовщиком танго, он предоставил его Файе. Пепе был ей беззаветно предан, и она им крутила, как хотела. Чтобы довершить описание, необходимо отметить, что так же постоянно, как вся эта группа воздыхателей следовала за Файей, одна персона все время отсутствовала – сам Вентру, о котором по-прежнему никто ничего толком не знал. Всем было известно лишь, что он продолжал богатеть, и этому не было конца.
Файя задыхалась от летней жары в Париже. Д’Эспрэ предложил ей свои владения в Шармале, и она согласилась.
Это было лето капризов – другого слова не подобрать. Ей прощали все фантазии – от самых безобидных до самых жестоких: «Пепе, заведите мне на граммофоне „Sentimiento gaucho“, нет, вернитесь, я хочу „Matinata“; налейте-ка мне миндального молока, нет, лучше коньяка, ну, конечно, я вам приказываю! Станцуйте мне танго „Matinata“, да, в моих объятиях, тем хуже для этого отвратительного живота, забудьте о нем, Пепе, но, послушайте, вы мне делаете больно, вы просто зверь какой-то, уйдите! А вы, Стеллио, у вас, видимо, плохое настроение, жизнь в деревне вам не подходит; а платье, которое вы шьете для Лианы, очень страшное, вы потеряли ваше вдохновение, отрежьте-ка этот край покороче, посмотрим, у нее красивые ноги, у нашей Лианы, не тряситесь весь, смотря на нее снизу!»
Все прошли через это, кроме, может быть, Кардиналки. Файе, похоже, было на нее наплевать, а Кардиналка постоянно поглаживала ее живот с напускной нежностью, по всякому поводу повторяя: «Он высокий, моя дорогая, у вас будет мальчик – при девочке живот ниже!»
Почему все терпели сумасбродства Файи, любые ее прихоти? Однажды в августе она исчезла на целую неделю. Уехала совсем одна, за рулем автомобиля Пепе, без прав, с огромным животом, потом вернулась, заметив, что прочла в газете, будто Мата Хари будет проездом в Париже, и ей хотелось ее увидеть. Никто ей не поверил, однако не осмелились предупредить Вентру: ведь она могла встречаться с ним и скрывать это, чтобы держать в своей власти воздыхателей. Ей все прощали, потому что ребенок…
Он родился сентябрьским утром в Париже. Ребенок – совсем беленький, такой же бледный, как она, тщедушный, какой-то помятый. Роды были мучительными. Врач боялся за жизнь Файи, и сделали кесарево сечение, от которого она едва оправилась. Лиана узнала об этом лишь спустя две недели, когда ей позвонил Вентру. Он говорил почти беззвучно, спотыкался на каждом слове: «Лиана, приезжайте, приезжайте скорее!» – «Файя! Она умерла?» Она лишь три раза встречалась с Вентру после Сан-Себастьяна, и в те редкие встречи он не перекинулся с ней ни словом. «Нет, она жива, ребенок тоже. Но она не хочет его видеть. Возможно, от вас она его примет.» – «От меня?» Она ничего не поняла. Тем не менее примчалась, в смятении, не зная, что ее заставило дрожать: взволнованный голос Вентру, в этот раз похожий на человеческий, или возможность увидеть Файю, держать на руках ее ребенка.
Взяв малыша, Лиана вошла в комнату подруги. Вентру следовал за ней по пятам, будто был напуган. Но она не сделала и трех шагов, как Файя закричала:
– Уходи, уходи! Вентру тоже! И ребенок! Я не хочу его видеть, никогда! Все убирайтесь!
В тот же вечер младенец вместе с кормилицей был отправлен в далекую деревню. С этого дня, по молчаливому согласию, друзья Файи никогда не заводили речь о мальчике. Вентру больше не улыбался так, как в Сан-Себастьяне, глаза его не светились так, как в то время, когда Файя выставляла напоказ свою беременность. Отныне, всегда занятый делами, он позволил ей жить по-своему. Как говорили, он не обращал на нее внимания. Но можно ли быть в чем-либо уверенным, когда речь идет о мужчине, попавшем в ловушку Файи? Не она ли вводила всех в заблуждение? Итак, как всегда, все смирились с очередной тайной.
Как-то апрельским утром Лиана решила навестить дом на проспекте Акаций. Она с трудом узнала подругу. Похудевшая, подавленная, Файя говорила потухшим голосом, утопая в своих простынях. Лиана склонилась над ней и стала шептать прежние нежности: «Моя милая Файя, послушай меня, обними меня, скорее, я тебя вылечу, я верну тебе вкус ко всему, я отвезу тебя в Шармаль, моя красавица…» Файя странно легко подчинилась. Лиана помогла ей одеться, завернула в меха, приказала собрать чемоданы и подавать машину. Вентру согласился равнодушным тоном, предупрежденный по телефону в своем далеком бюро.
Спустя два месяца Файя поправилась. И вот теперь, в начале июля, вместо того чтобы набираться сил в Шармале, она вбила себе в голову уехать. Пожалуйте ей Довиль. Опять начались ее причуды.
Лиана взяла шитье со столика, сделала несколько стежков и снова рискнула завести разговор:
– Ты только начала выздоравливать, Файя. Тебе нужны покой, сон, как в прошлом году, когда ты отдыхала здесь. Я могу пригласить остальных, если захочешь, и все приедут. Но сжалься: никакого Довиля! Ты еще не совсем окрепла, поверь мне. Посмотри на себя!
Файя не повела глазом. Она лишь ниже склонилась над своей работой – что-то вроде колье в стиле барокко, которое делала из искусственного жемчуга, из малюсеньких фарфоровых цветов, взятых бог знает где, из крышечек от разных флаконов, из поддельных украшений: всей этой горы стекляшек, собранной в картонке из-под шляпы.
Лиана вздохнула, прошила еще стежок, второй. На третьем она не выдержала:
– Ехать в Довиль! Ты тощая, как гвоздь!
На этот раз Файя улыбнулась. Она бросила колье, откинула полы кружевного пеньюара и закрыла глаза:
– Ты так думаешь?
Под тонким гипюром ее тело переливалось на солнце. Лиана пыталась отвести взгляд. Неделями она избегала подобных моментов, гасила собственные желания. Каждый раз, когда Файя занималась туалетом, она находила себе дела то в своем кабинете, то на кухне, где отдавала указания старой кухарке, то в саду, где собирала цветы. Она даже избегала проходить мимо ее комнаты. Лиане казалось, что после родов, особенно после отказа видеть своего сына, Файя как никогда несла в себе проклятие. Колдунья. Ей никто не был нужен, кроме жертв, которыми она насыщалась. Ее единственной жаждой были прихоти, пищей – воздыхатели. Вот почему ей захотелось в Довиль.
Выставив свое тело на солнце, Файя ее провоцировала, как поступила бы и с мужчиной. Она была красивой и пользовалась этим. Было бы неправдой утверждать, что она стала тощей. Нет, она окрепла. Окрепла и загорела, проводя все дни в глубине парка, прогуливаясь вдоль стен в том же наряде, что и сейчас, – в пеньюаре, открывающем ее солнечным лучам, – проводя иногда рукой по серым камням стены, почти как узница. Странная, очень странная красота: в то время как после родов другие женщины надолго сохраняли свои округленные формы, у Файи они наоборот заострились. Если не видеть нежный полукруг ее живота, она казалась еще выше, еще тоньше. Кожа, сверкавшая в лучах солнца, подчеркивала грани ее тела: тут ребро, тут мышца. Чистая, заостренная, совершенная, но жестокая красота; и шрам, как отточенный знак, отныне пересекал ее живот, отнюдь не уродуя, а, напротив, довершая образ.
Лиана установила над ней зонт от солнца и попыталась снова сосредоточиться на шитье. Напрасный труд – ее руки дрожали над пяльцами. Не поправив пеньюар, Файя продолжала нанизывать жемчужины, соединять их с камушками, которые методично отдирала от металлической оправы. Наконец, не выдержав, Лиана встала и ушла в замок.
Еезамок. Он останется у нее в подарок от д’Эспрэ, если, как предполагалось, они разойдутся. Эдмон знал, что она любит это имение, но его начавшееся разорение могло достичь такого размаха, что ему придется продать и Шармаль. Лиана не представляла, как ему по-прежнему удавалось жить на широкую ногу. Займы у Вентру, друзей банкиров? Д’Эспрэ лишь изредка навещал Шармаль; остальное время он проводил изводя своих арендаторов, разоряясь на костюмы из альпаки, на слуг, а в особенности в поисках по всему Парижу новых талантов. Все более странные художники, поэты, изголодавшиеся музыканты – он содержал всех тех, в ком видел признаки гениальности.
Надо было побыстрее завершить их отношения, до неприятных выяснений, до того, как граф раскопает ее деньги, припасенные благодаря экономии тех средств, что он ей давал. Но так же быстро необходимо было найти кого-нибудь другого. И все устроить, сохранив за собой имение.
В первый раз за все время Лиана чувствовала себя здесь как дома. Уединение этих мест, запахи земли напомнили ей детство. Она даже вспомнила, что обязана ему своим именем. Вплоть до прошлого лета звуки Шармаля ничего не говорили ей, подобно всей необычной жизни, которую она вела эти четыре года. Но внезапно они стали для нее реальностью: гектары леса, крепкие высокие деревья, чьи вершины были недоступны взору, большой парк, окруженный стенами, замок. Поскольку д’Эспрэ не пользовался этим имением, оно не потеряло своей прелести: казалось, что это настоящее сказочное королевство, одно из тех чудесных княжеств, еще сохранившихся в Европе, за которые, увы, теперь сражались.
Здесь забывались Париж, война, жара или холод, часы, проведенные в пути, охранные свидетельства, которые необходимо было показывать на каждом повороте, госпитали, мимо которых они проезжали, дороги, перекрытые военным патрулем. И хотя фронт громыхал в двадцати километрах отсюда, казалось, что с приездом в Шармаль ты окунулся в королевство покоя.
Впрочем, «замок» сильно сказано. Скорее, это было красивое сооружение в стиле Людовика XIII, охотничий домик из тесаного камня и красного кирпича, которые иногда еще встречаются в самой глубине Валуа. В прошлом веке имение несколько раз переходило из рук в руки, и каждый из владельцев оставил свою метку: здесь – оранжерея, большой водоем, статуи, изъеденные лишайником; там – огород, цветочные клумбы, веранда. Но самой магической была внутренняя часть дома. Д’Эспрэ здесь никогда не жил. На окрашенные в серо-голубой цвет стены, выцветшие от влажности, он наспех кинул несколько ковров, привез всякий старый хлам, мебель и другие вещи, расположив их, следуя своей богатой фантазии. Все смешалось в необычайном беспорядке: лаковые комоды, взятые с Тегеранской улицы, зеркала в стиле рококо, шкафы в стиле Ренессанс, настенные маятники эпохи барокко, средневековые сундуки, оружие самураев, китайские ширмы, севрский фарфор.
В каждый новый приезд, навещая подруг, д’Эспрэ добавлял новые причудливые находки: арфу, египетскую тахту, экзотические растения, подлинные картины кубистов, поддельные – импрессионистов, редкие книги, коллекцию игральных карт. Однажды вечером этого уходящего лета он привез африканские маски и швейную машину. Он складывал все это к ногам Файи, ставил туда, куда она указывала, почти тут же снова уезжал на охоту за другими предметами. Как и раньше, он хотел обмануть старость, купаясь в лучах женского обаяния, и поэтому, приобретая разные вещи, смехотворные, лишенные прошлого, выбрасывал их на этот берег, к ногам равнодушной надменной богини.
Но один предмет, возвышавшийся у входа в Шармаль, царствовал над всем остальным. Это была гигантская каменная голова колосса романской эпохи – одной из тех монументальных скульптур, которые умирающая Империя расставляла по ходу своих завоеваний. Казалось, голова следила за всем: за английскими клумбами, за парком, высокими соснами, а в самом доме – за мраморной лестницей, анфиладой комнат, особенно за главным залом. В этом зале граф мечтал устроить праздник. «Смотрите, Лиана, – говорил он ей сотни раз, – это замечательная комната, идеальная акустика, я уверен! Здесь достаточно поставить эстраду, привезти музыкантов и танцовщиков, и, почему бы и нет, мы покажем чудесный спектакль. Видите, Лианон, даже там, сзади, есть маленький салон, он мог бы служить кулисами. Да, я устрою здесь праздник с нашими друзьями… После войны…»
Лиана ничего не отвечала. Не будет никакого праздника после войны, она была в этом уверена, потому что граф разорен. Еще немного, и она покинет его, но сохранит за собой замок. И тогда этот праздник станет ее праздником. Первым и единственным. На собственной земле. Этот жирный перегной, эти деревья – вот что притягивало ее к Шармалю. Весной, а особенно летом деревенские запахи заполняли комнаты и доходили до второго этажа, где всегда были открыты окна.
Проходя через комнаты в свой кабинет, ощущая растущее озлобление против Файи, Лиана не смогла не остановиться, чтобы вдохнуть ароматы дома. Усиленные жарой запахи Шармаля – влажной почвы, высыхающего леса, надвигающейся грозы, скошенного сена, созревших ягод, томления роз, – казалось, исходили от этих стен и воскрешали прошлое лето. Лиана искала среди них те, что нахлынут вскоре – мокрой от тумана лужайки, безвременника, смятого первым ветром, конфитюров, кисловатых яблок, – запахи прекрасного лета, ожидающего их здесь и отвергаемого Файей.
Лиана оторвалась от деревянной обшивки, заварила чай, вышла в сад. Чтобы справиться с волнением, она стала собирать пионы, затем пошла в комнату поставить их в фарфоровую вазу. «Нет, нет и нет! Не будет никакого Довиля. Она должна остаться здесь. Не знаю почему, но должна!»
И, решив продолжить атаку, вернулась к Файе.
Та, по-прежнему витая в своих мыслях, продолжала собирать колье.
– Ты еще не выздоровела, Файя, и сама это знаешь. А в Довиле ты будешь кутить ночи напролет.
– От тебя ничего не скроешь. Я безумно хочу танцевать!
– …И через пару дней я снова привезу тебя сюда, еще более слабую, чем в апреле, когда я тебя спасла.
– Спасла! Ну это слишком!
– Да, спасла! Ты думаешь, было легко вблизи от фронта найти для тебя мясо, свежие овощи, даже сахар?
– Это все Вентру. Он всегда рядом.
И она была права. По его указанию каждые два дня казенная машина привозила в Шармаль продукты. Лиана и не подозревала, что Файя, будучи больной и равнодушной ко всему, тем не менее все прекрасно видела.
– И все-таки я тебя спасла… Если бы ты осталась в Париже…
Файя откликнулась нежным смехом – такой смех после беременности она предназначала влюбленным воздыхателям.
– Я и сама могла бы вылечиться, моя бедная Лиана! И потом, мне хочется танцевать. Я скучаю. Танцевать, слышишь меня?
– Нет, – упорствовала Лиана. – Ты можешь попасть в больницу. Вот там ты поскучаешь!
– Никогда в жизни! Ты мне надоела. А я буду танцевать! В Довиле!..
Прервавшись на этой ноте, не требующей ответа, Файя позвала своего кота. И опять Лиана сдержалась. Она терпеть не могла это животное, и ее подруга об этом знала.
Два месяца назад, как раз на следующий день после приезда в Шармаль, Файя подобрала его во время вечерней грозы. Этот котенок, абсолютно черный, весь промокший, спрятался на крыльце замка. Она его сразу же утешила, прижав к груди, и назвала Нарциссом – никто не понял почему.
Через восемь недель Нарцисс уже славился необычной жестокостью. В том возрасте, когда обычные котята лишь играют, Нарцисс охотился, мучил и с необыкновенным усердием добивал свои жертвы. Когда перед ним не было добычи, он точил когти о соломенные стулья, кромсал анютины глазки, соцветия глициний, рвал обои в комнатах, газеты Лианы, старинные ковры. Он питал особое расположение ко всему самому ценному, конечно, при условии, чтобы это не было собственностью Файи. Наконец, что особенно раздражало Лиану, кота Нарцисса прощали все – даже кухарка, чьи блюда он опрокидывал, садовник, несмотря на затоптанные цветы. Царственный, высокомерный, кот слушался только свою королеву. Он отказывался от всякой ласки не от руки Файи, презирал пищу, не ею принесенную, а закончив есть, охотиться, грабить все вокруг себя, возвращался тоже к ней, повисал в ее кружевах, сворачивался клубком у нее на коленях – томный своенравный искуситель, – мурлыкая перед сном: сверкающее, до самых кончиков ног равномерно черное пятно.
Такая любовь к коту и полное безразличие к сыну – даже не спросила его имени! И мечты о Довиле, танго, о любовниках! Кого из них она выберет в группе своих воздыхателей – верной когорте отчаявшихся людей? Минко, худого, как никогда, продолжавшего писать картины своей шестипалой рукой? Стеллио, который готов подшивать малейший распустившийся стежок ее платья и безропотно позволяет осыпать себя упреками? Или двух пареньков, Эммануэля и Симона, краснеющих, подбадривающих друг друга, перед тем как отправиться на фронт, чтобы там умереть? Или д’Эспрэ, верного обожателя? А может быть, красавца Пепе – блестящие волосы, хорошо сложенный, всегда наготове вступить в танец вслед за мелодией танго… Или еще кто-то новенький, из армии приехавших в Довиль забыться в перерыве между сражениями? Они будут зачарованы Файей и попадутся в ловушку. Все начнется, как во времена ее беременности – прихоти, безумства, капризы. Но уже никто не сможет сказать себе: «Ну что ж, ничего особенного, просто желание беременной женщины, нельзя ей отказать, все пройдет после рождения ребенка…»
Первому, кто ей приглянется, она скажет своим удивительным голоском: «Завтра, в пять часов, в большом салоне „Руайаля“ я хочу выпить с тобой, да, с тобой, чего-нибудь крепкого, в глубоком кресле, и мы будем слушать танго „Ревность“». Назавтра в назначенный час выбранный счастливец, весь дрожа, сев в глубокое кресло, начнет потягивать что-то крепкое. И тут Файя скажет: «Вставай, хватит, это отвратительное танго, я не могу оставаться в этом ненавистном салоне, идем же, я хочу увидеть море, или лучше найдем остальных…»
Скрипнул гравий. Лиана вздрогнула и подняла глаза на Файю, но та упорно нанизывала жемчужины, без сомнения, решив помотать ей нервы. Гравий скрипел под кухаркой, устало несущей к столу поднос с чаем. Стараясь не обращать внимания на подругу, Лиана налила себе чаю и окинула взглядом сад.
В глубине парка появилась спешащая фигура.
Это был Стеллио.
* * *
Неожиданно ветер донес сильный запах гвоздик и еще более одурманивающий запах лилий. Стеллио, с толстым пакетом под мышкой, – судя по всему, с платьями и журналами, – быстро шагал по лепесткам роз, усыпавшим дорожки. Он еще больше горбился, складка губ стала тоньше, чем раньше, придавая его лицу более грустное и горестное выражение.
Два месяца он не приезжал, пока однажды вечером, в отчаянии от меланхолии Файи, Лиана ему не телеграфировала, что нужно готовить новые туалеты для подруги. Он сразу же появился. «Найдите для нее что-нибудь свежее, Стеллио, более нежное. Она проведет лето здесь…»
Файя обрадовалась, вновь увидев его, но, как и следовало ожидать, у нее были свои фантазии. С этого вечера она мечтала о туниках из нансука, заказала вечерние манто из вышитого бархата, окаймленные колонком, скрученный репс, смирнскую парчу… Лиане было любопытно посмотреть, что же из этого выйдет. Без сомнения, Стеллио, чтобы удовлетворить ее прихоти, пришлось снова заняться продажей своих патриотических рисунков – единственный источник его существование во время войны, поскольку Пуаре, считавшийся мобилизованным, закрыл свой бутик, а венецианец отказывался работать на других, будь то Дома моды Ворта [61]или Дейе.
Конечно, он обежал весь Париж, чтобы исполнить ее желания.
Небрежным жестом Файя завернулась в пеньюар. Будто остерегаясь ее, Стеллио остановился в нескольких шагах.
– Приближается гроза, – сказал он после приветствия.
– Нет, – возразила Файя. – Сегодня не будет дождя.
Лиана украдкой наблюдала за Стеллио. Он подавил вздох – тоже устал уже без конца выслушивать эти отказы, отрицания, заменившие прошлое молчание Файи.
Лиана предложила ему кресло:
– Вы, наверное, выехали рано утром и, должно быть, устали. Выпейте чаю. Он хорошо заварился, почти черный, как вы любите. Это вас взбодрит.
– Все в порядке, мадемуазель Лиана. Мне просто немного жарко. Я шел от самого вокзала в Сенлисе.
– Да, до Шармаля добраться непросто. Надо было попросить какого-нибудь крестьянина, чтобы он довез вас на повозке, или одолжить велосипед. Вы очень долго шли пешком!
– Но деревни так красивы! И весь этот край…
– Край, да. Но замок! Здесь еще многое нужно сделать.
– Неважно. Мне здесь нравится.
Лиана улыбнулась. Ее нервозность понемногу улеглась. То, что кто-то разделял ее любовь к Шармалю, только радовало. Однако в прошлом году, когда Стеллио приезжал сюда вместе с остальными, Файя его не щадила. Много раз Лиана замечала, что он готов был расплакаться от ее колких насмешек. Может, ему так нравились эти страдания, что он влюбился и в то место, где их испытал?
Файя, видимо, раздраженная тем, что говорили не о ней, оторвалась от своих стекляшек:
– Ну что, Стеллио, вы привезли мои платья? Короткую тунику из переливающейся тафты? Очень скоро она мне понадобится. Привезли?
– Она не… она не закончена. Ведь это платье для танцев, мадемуазель Файя, и…
Он упорно называл ее мадемуазель Файяили говорил просто Файя, когда ее не было. Впрочем, никто не обращался к ней мадам, тем более мадам Вентру,даже слуги. Все продолжали звать ее так, как до замужества, словно хотели подчеркнуть, что замужество, беременность и рождение ребенка не изменили ее. Она оставалась золотистой феей, странной песчинкой, которая продолжала всех очаровывать вопреки всему – войне, уродствам, крови, собственной жестокости.
– Но мне нужны платья для танцев! – возмутилась она.
– Зачем? – Стеллио удивленно посмотрел на нее.
Файя равнодушно наклонилась над своей коробкой и вынула оттуда маленькую брошку в виде крокодила:
– Думаю, это будет хорошо смотреться на моем колье.
Стеллио отпил глоток чая, затем развернул пакет с платьями:
– У меня и для мадемуазель Лианы тоже есть наряды. Правда, в швейных мастерских были забастовки, и не удалось привезти все, что хотелось бы.
Файя надула губы:
– Почему вы извиняетесь? Потому что не выполнили моих пожеланий?
Кот Нарцисс проснулся и протянул, заигрывая, свою лапу к колье. Файя его грубо оттолкнула, но он вернулся и страстно повис на полах ее одежды.
– Вы раньше таким не были, – продолжала она.
Стеллио сделал еще глоток.
– Очень трудно достать нужные ткани, – поколебавшись, ответил он.
– А Вентру?
– Не так легко в наше время достать нансук или шартрез. Вы же у меня просили даже фурлану! И потом…
– Потом что?
– Вентру теперь занят другими товарами…
– Откуда вы знаете? Если так, то он ошибается. Автомобили, платья, обувь – вот что должно занимать его в первую очередь. А румяна, вы их привезли? Румяна, карандаш для глаз, помаду?
На этот раз Стеллио смело парировал:
– Видно, что вы не умираете с голоду.
Она оторвала взгляд от своих украшений:
– А вы что, умираете? Смотрите-ка, вы похудели, правда.
– Нет, я ем достаточно… – Его голос вдруг сорвался. – Лобанов вернулся.
– Лобанов? Ну и что?
– Он был ранен. Тяжело.
– Когда?
– В феврале или марте.
– Вы знали об этом, но скрывали от нас? Ну хорошо, тем лучше, пусть приезжает. Одним мужчиной больше. Мы наконец сможем поговорить о балете…
– Он уже не тот, мадемуазель Файя.
– Ну конечно, Стеллио, мы это знаем: война изменила весь мир. Можно, тем не менее, вновь начать развлекаться, не правда ли? Думаете, теперь уже никто не занимается любовью?
Стеллио побледнел. Лиана видела, как вздулись вены у него на висках. Невозмутимая Файя добавила, обращаясь к подруге:
– …Правда, некоторые стали так невинны, и совершенно неожиданно…
Лиана повернулась к Стеллио:
– Что случилось с Лобановым?
Он закрыл глаза, постарался устроиться в тени зонта и тихо сказал:
– Я не видел его с Испании, после нашего разрыва. Ничего о нем не знал. Лобанов мне не писал. Он ведь считал, что мне не хватает смелости, а больные легкие – лишь предлог, чтобы избежать войны. Я, по его мнению, должен был пойти на фронт добровольцем. Возможно, он прав. Но я не создан для этой бойни.
Он помолчал и произнес более твердо:
– Во всяком случае, как только его ранили, он захотел меня увидеть. Сказал, что я – единственная его семья. Это вранье. У него есть семья, в России, тетки и кузены. Короче, это было на Пасху. Я нашел его в госпитале, в Париже. Ему отняли ногу, мадемуазель Лиана. Это ужасно. Он больше не сможет танцевать.
– Но все равно будет придумывать свои балеты, – заметила Файя. – Я уверена, что война никак не повлияла на его прекрасное воображение. Кстати, теперь могу сказать: он никогда не был хорошим танцовщиком. Нижинский его превосходил, и намного. Масин тоже.
Стеллио откинулся в кресле. Каждая фраза Файи, казалось, его ранила.
– Как он с этим справился? – спросила Лиана.
– Конечно, жуткие вспышки ярости. И во всем он обвиняет меня, даже в русской революции. Целыми днями рвет и мечет, ругает Дягилева, весь мир. Его успокаивают только дух и .
– Дух и ? Надо же! – удивилась Файя.
Стеллио не сдержался и обхватил голову руками.
– Это ад! – Сразу пожалев о последнем слове, он вскочил, взял трость и шляпу: – Извините! Я вас покидаю. Вот почему, мадемуазель Файя, я запоздал с платьями. Остальные будут через восемь дней. Я с кем-нибудь пришлю.
Он наклонился, чтобы поцеловать руку. Ему отказали:
– Нет. Оставайтесь!
И Стеллио, конечно, остался. Он снова сел, рассматривая Нарцисса. Тот прыгнул на колени к хозяйке и, путаясь в кружевах, зарылся в свое убежище.
Файя взяла кисть, обмакнула ее в коричневый клей и очень осторожно приклеила крокодила к своему колье.
– Вот, закончено. Теперь подождем, пока высохнет.
Это было невыносимо: она была тут, совсем рядом, но в то же время такая далекая – в мыслях об украшениях, о платьях для танца.
Чтобы избежать неловкости, Стеллио произнес:
– Изящное колье. Немного безумно, но красиво.
Файя расхохоталась, схватила со стола коробочку из белого нефрита, вынула оттуда сигареты:
– Лиане не нравится. Она не переносит табак. Она не любит все хорошее. А вы?
Он принял сигарету.
– Ну что ж, Стеллио, поговорим немного о Довиле. Вы ведь туда приедете, не правда ли, вместе с Лобановым? Эта поездка даст вам обоим новые идеи, разбудит воображение. А где мои журналы? «Фемина» вновь появилась! У вас есть последние номера?
Стеллио вынул стопку из пакета, и Файя стала перелистывать страницы.
– Глядите, Музидора. Какой забавный кошачий вид. Она снимается в кино. – Ее рот вдруг искривился от зависти. Она отложила журнал и взяла газеты: – Все одно и то же: война, война. Однако места, где идут сражения, так красиво называются: замок Вздоха, балка Красивой церкви… Ох, опять эти ужасы, которые рассказывают о женщинах!
– Они работают, мадемуазель Файя. Даже на железной дороге, смазывают локомотивы.
– Нельзя так пользоваться самоотверженностью. Какие лицемеры! Осудили женщину, обманувшую своего мужа-калеку! Все говорят только о Жанне д’Арк!
– Ты неправа, Файя, – вмешалась Лиана, – не надо преувеличивать.
– Это так! Ты выйдешь замуж за слепого солдата из-за своего патриотизма, как вот эта, в газете! Они даже обвинили Мату Хари! За… за шпионаж.
– Она указала на статью, злобно тыча туда пальцем, потом потушила сигарету и поднялась с властным видом. Кот Нарцисс скатился в гравий. Походив немного по аллее, будто о чем-то думая, она резко повернулась и встала перед Стеллио:
– Хорошо, договорились: вы приедете в Довиль с Лобановым. Спасибо за платья. Вентру Вам заплатит. До встречи там!
Лиана сразу вмешалась:
– Она устала, Стеллио. Она очень ослабла после вояжа в Париж на премьеру «Парада». Мы не поедем в Довиль…
– Поедем! – крикнула Файя.
Потом, в порыве внезапной нежности, обвила руками шею Лианы и стала гладить ее через лиф. Кто научил ее таким ласкам? Пепе, Мата Хари? И это здесь, перед Стеллио!
Лиана попыталась ее оттолкнуть:
– Ты не поедешь!
Та не уступала, обнимая еще нежнее:
– Мне надо как-то отвлечься, Лианон, дорогая!
– От чего?
– От всего…
Стеллио не смел пошевелиться, и Файя призвала его в свидетели:
– Вы ведь знаете, дорогой Стеллио, они возобновили «Минарет» без меня! Конечно, я была больна, но они меня даже не попросили, я все узнала на премьере «Парада». Ах да, правда, вы ведь тоже там были, вы сами мне это и сказали. Все-таки мы тогда здорово развлеклись, на «Параде». И продолжим в Довиле, с Пепе, Минко, хорошеньким юным Эммануэлем…
Она уже думала вслух, вся дрожала, машинально теребя золотистые пряди, терла глаза, как девочка, которая вот-вот заплачет, и голос ее был похож на голос обиженного ребенка:
