Текст книги "Четырехкрылые корсары"

Автор книги: Иосиф Халифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

VII. ОСИНЫЕ ГНЕЗДА

«…ГНЕЗДО ПИРАТСКОЕ, НОРА КОРСАРА…»

Поэт XIX века Тристан Корбьер.

Старый Роскоф. Перевел М. Кудинов.

ОТ ХАОТИЧЕСКИ БЕСФОРМЕННОГО СКОПЛЕНИЯ ЯЧЕЙ ДО ГЕОМЕТРИЧЕСКИ СТРОГОГО КРУЖЕВА СОТОВ…

Глава 30

Об одном маленьком открытии, сделанном «от нечего делать», и о том, как закладывается новое гнездо ос-веспа

И сам не пойму, как за 50 лет уцелел у меня дневник в черной клеенчатой обложке. Еще первокурсником я вел его на студенческой практике в коммуне имени Щорса на Волыни, неподалеку от Житомира. Коммуна была рядовая, не то что ее соседка – коммуна имени Котовского, где собрались многие демобилизованные бойцы легендарной дивизии Котовского и где хозяйством заправлял знаменитый в начале тридцатых годов на Украине агроном Левицкий. Но и у щорсовцев был кое-какой автопарк и даже прицепные вагончики для ночевки трактористов на дальних полях. Два таких вагончика правление выделило для пасечников.

Весной, когда пчел развезли на точки к участкам, где ожидался ранний взяток, сюда же отбуксировали и полевое жилье для пчеловодов. В один из вагончиков на опушке леса поселились и мы с Алексеем. Поработал я недолго: оступившись, подвернул больную ногу, растянул связки, и приехавший с центральной усадьбы врач уложил меня надолго. Я изнывал от жары, духоты и безделья. Радиотрансляции в лесу, разумеется, не было, а, добавлю, изобретатели транзисторных приемников тогда еще на свет не родились.

Леша вставал чуть свет – забот ему прибавилось, – разжигал гнилушки в дымаре, набрасывал на голову поверх широкополой шляпы накомарник и, поскрипывая колесом, катил к ульям тачку с запасными корпусами и пустыми сотовыми рамками.

Появлялся в полдень, наспех перекусив, убегал, а придя в конце дня, через минуту уже похрапывал. Я ворочался и, кляня растянутую связку – куда денешься? – лежал на койке в вагончике под брезентовым верхом. Хорошо, что в боковых стенках нашего жилья темнели два небольших, круглые сутки открытых окна.

Так что днем я был не совсем один-одинешенек: в открытые окна наведывались толстые шмели, залетали осы. Эти залетали регулярно. Жужжа, обследовали они сверху донизу стенки, уносились, снова появлялись. От нечего делать я следил за ними. Не очень много мне тогда было известно о них, но я догадывался: в эту пору закладываются гнезда.

Может, для того и сюда залетают? А что, если не просто глазеть на них, а записывать наблюдения?

Так я нашел себе занятие и применение общей тетради в черной клеенчатой обложке. Невозможно, да и незачем переписывать все тогдашние заметки из дневника, перескажу наиболее существенные.

Первая запись была сделана 28 апреля: примерно в 9 утра в вагончик начали влетать осы, одинаковые по размеру и окраске. Впоследствии одну из них едва она опустилась в стакан на столике рядом стойкой, я, прикрыв стакан, полонил, а позже отослал в институт для определения. Наши энтомологи ответили: лесная оса – Долиховеспула сильвестрис.

Сильвестрис вскоре стала усердно навешать висевшую на стене вагончика деревянную полку, подолгу возилась на ее нижней поверхности. С койки хорошо видно было, как на доске появились поперечины: шрамы, складки, валики. Извилистые, неровные, они выделялись серо-рыжим цветом. Однажды удалось рассмотреть: влетевшая в окно оса несла серо-рыжий комочек и примостила его под доской.

Когда оса улетела, я дотянулся до полки и сколупнул ногтем часть валика: то была пережеванная древесная масса.

Оса дальше она именуется № 1 добавила 13 мая на нижней поверхности полки еще несколько комочков строительной массы к валику, уложенному ранее.

Вечером под 14 мая заморосил дождик, к ночи усилился, шел затем весь день. Ос не было. С полудня 15 мая разъяснилось, и № 1 вновь начала наведываться в вагончик под доску. Она до вечера продолжала вклеивать пульпу в один из самых крупных валиков, он был и самым плотным. Оса наращивала фундамент будущего гнезда. Цоколь рос под доской из основания и быстро сужался книзу.

Через день в окно стали влетать еще две осы – № 2 и № 3 – и в двух мостах на нижней поверхности балки под брезентовым потолком вагончика принялись выкладывать неровные извилистые серые валики. Пока № 2 и № 3 наращивали новые валики, основа гнезда осы № 1 приобрела вид треугольника, висевшего вершиной вниз с узкой ножкой-стебельком, отходящим от вершины. Через два дня № 2 и № 3 тоже принялись оттягивать стебельки на фундаментах. И вот что бросилось в глаза: все три стебелька оттянуты были осами не у самых стенок, а сантиметров 7–8 отступя.

Случайность? Возможно! Три факта еще не основание даже для черновых предположений.

Всех валиков, которыми были исчерчены строительные площадки, было больше двух десятков. Одни шириной около миллиметра, другие больше сантиметра в поперечнике. Длина тоже разнилась: от полусантиметра до полудециметра. Если бы вытянуть все в ряд, получилось бы добрых сантиметров 30. Но не было ни одного, который бы отстоял от стены, от ближайшей вертикальной плоскости меньше, чем на 7–8 сантиметров.

Может, в самом деле не случайно гнезда закладывают, отступя от стенки? Какой смысл в таком выборе места? Вполне практичный. Гнезду предстоит расти вниз, по фронту – в бока и вглубь. Ему требуется пространство в трех измерениях.

Что ж, оса способна предвидеть, знает, где ее будущий дом сможет свободно увеличиваться в размерах?

Конечно, нет! Просто одно из слагаемых строительного инстинкта осы заключается, кроме всего, также и в правильном выборе местоположения гнезда. Может, вернее считать, что именно это и есть первое условие, первый шаг, первая опора для дальнейших действий?

Однако это пока все еще догадка. Не забыть бы ее проверить на большем числе гнезд, а при случае и в опыте. Сейчас разобраться бы еще в одном вопросе…

Для чего осы выложили три десятка погонных сантиметров валиков разной плотности, прежде чем строить настоящую основу гнезда? Почему не использовали первый же валик как фундамент? Возможно, перезимовавшая оса, проснувшись, еще не созрела для строительных работ. И даже приступив к поисковым полетам, подбирая строительную площадку, не готова взяться за дело. Первой созревает в ней потребность в заготовке пульпы. Оса собирает стройматериал, сносит его, укладывает валиками. Постепенно нарастает и одновременно созревает готовность к стройке.

Наконец точка, в которой будет заложено гнездо, определилась. Теперь работа подвигается быстро, сооружение растет из свежедобавляемой массы, а в случае внезапной непогоды, если только не слишком похолодало, оса выбирает и ранее припасенную пульпу из валиков. Но часть их может остаться неиспользованной.

Склад древесной пульпы, заготовляемой осой для предстоящей стройки гнезда. На следующей странице: зарисовки из дневники наблюдений за сооружением двух гнезд лесной осы сильвестрис.

О своих наблюдениях и размышлениях по поводу строительства гнезд я рассказывал шустрому и смышленому Миколе – Лешиному меньшому брату, который трижды в неделю доставлял нам хлеб, огурцы, вкрутую сваренные яйца, простоквашу с молочной фермы. В один из приездов Микола дождался, когда оса № 3 улетела, и осторожнейше срезал и переклеил основу ее гнезда со стебельком ближе к боковой стенке. Оса № 3 сразу забросила работу, а через два дня и вовсе перестала прилетать. Похоже, близкое соседство со стенкой пришлось ей не по вкусу.

Микола рассказал, что, проходя через лес, заметил на кусте осиное гнездо. Место оп запомнил: шагах в тридцати от большого муравейника за елкой, в которую молнией прошлым летом шарахнуло. Примета надежная. Обещал на обратном мути посмотреть, нет ли еще гнезд.

Верхний ряд, слева направо – постепенно разрастается фундамент, появляется ножка-стебелек, затем мисочка – начаток первой ячейки, далее – второй, над ними от стебелька отходят в обе стороны отростки – зародыш будущего первого листа оболочки. Внизу – в схеме показаны разрезы через оба гнезда.

Я соорудил для него шест с сантиметровой линейкой на конце, чтобы он мог, не подходя близко к гнезду, промерять расстояние от ножки до развилка веток.

Микола нашел семь гнезд. Шесть висели дальше чем в 7–8 сантиметрах от развилков, а седьмое было построено так, что одна тоненькая веточка словно бы пронизала соты и оболочку.

– И листики на той веточке, на самом конце ее, живые, хоть она наполовину в гнезде запечатана…

Уверенность моя росла, но окончательно признал я догадку верной позже, когда, начав ходить сам, убедился, что Микола не ошибся. В кронах лесных деревьев я нашел 32 гнезда, а промерив расстояния, убедился: у 28 ножки были удалены от развилков больше чем на 7–8 сантиметров и ни одно не висело ближе чем на 5 сантиметров до ветки, которая могла бы стать помехой росту гнезда.

Теперь я мог, почти как профессор Рулье, о котором нам так увлекательно рассказал институтский руководитель семинара по дарвинизму, заочно, не глядя указывать, на каком расстоянии от ближайшей ветки находится гнездо ос, висящее в кроне. И, подобно Рулье, мог спокойно держать заклад с товарищами. Мог класть три единицы штрафа за неверно названное расстояние и требовать всего одну за правильное и не остаться в проигрыше.

Смешно торжествовать по такому поводу, но тем не менее я искренне гордился, что «от нечего делать» совершил что-то похожее на открытие. Конечно, не того масштаба открытие… Но Рулье ведь свое сделал, будучи уже профессором, а я всего первокурсник, практикант и то сильно хромающий.

Все это не задним числом пишется. Все это написано было в старой тетрадке, той самой, что чудом сохранилась в своем черном клеенчатом переплете.

Так я получил представление о том, что можно включать в понятие «строительный инстинкт» общественных ос.

Но рассказ об открытии отвлек меня от последовательного изложения записей. В них запротоколирован дальнейший ход строительных работ после того, как на фундаменте появились стебельки ножки. Доставляя один за другим круглые комочки пульпы, осы вклеивали их в вершину сооружения.

Странно – не правда ли? – называть вершиной точку, растущую книзу.

Осы средними и задними ножками крепко держатся за вершину, передняя же пара и жвалы обрабатывают принесенный шарик. Небольшие, 15х5 миллиметров, шарики наращиваются словно в беспорядке. В конечном счете, однако, конусы постепенно опускались от плоских оснований, накрепко приклеенных в гнезде № 1 – к нижней поверхности стенной полки, а в гнезде № 2– на балке под брезентовым верхом.

На конце стебелька обоих сооружений оса чуть не пополам переламывалась в месте соединения груди с брюшком: голова, грудь и первая пара ножек находятся по одну сторону, брюшко и следующие две пары ножек – по другую сторону конуса. Действуя жвалами и первой парой ножек, строительница, вращаясь вокруг вершины конуса, как на оси, продолжает наращивать будущее гнездо.

Когда в № 1 наметились округлые поначалу контуры открытых книзу мисочек, выше их на расстоянии, равном высоте тела осы, появилось тонюсенькое плоское горизонтальное колечко. По мере того как вырастали внизу стенки ячей и росло их число на ножке, росло также и колечко, превращаясь в начало первого слоя оболочки, окружающей и покрывающей сот. Вскоре ножка с ячейками полностью скрылась под оболочкой. В конце концов только в самом низу оболочки против ножки осталось небольшое отверстие – леток. Но еще до этого над первым слоем оболочки начали расти второй, третий…

А происходило это так: первый был готов едва ли не на треть, когда оса закончила надстройку стенок первых двух ячей и заложила основания третьей и четвертой.

Затем строительница вновь вернулась к листку оболочки, удлинила его и опять занялась ячеями. Так оно и продолжалось, пока над первым слоем оболочки, несколько выше по стебельку, не появилось плоское колечко – начаток второго листка.

Напомню: плоское колечко, с которого начинался первый слой оболочки, оттягивалось над донцами ячей на высоте полного роста осы. Расстояние между следующими листками оболочки вдвое меньше. Почему? Потому что оса тремя ножками одной стороны тела, скажем правой, держится за новое колечко снизу, изнутри, другими тремя – левыми – сверху, извне, снова сама для себя оказываясь измерительным прибором.

Дальше работа на какое-то время превращается словно в упражнение из трех номеров: ось с ячеями – первый листок – второй листок; ось с ячеями – первый листок – второй листок… А когда края первого слоя оболочки сблизились, оставив внизу незастраиваемый леток, распорядок работы изменился. Трехзвенность сохранилась, но содержание сместилось: ось с ячеями – удлинение второго листка – закладка третьего: ось с ячеями – удлинение второго листка – закладка третьего…

Так все и продолжалось, пока второй листок не дотянулся внизу до летка…

Крупное гнездо лесной осы сильвестрис. Вот о таких гнездах, замеченных в лесу, и рассказал Микола пасечникам

Этот лаз – проход внутрь окруженного оболочкой гнезда – достаточно широк дли двустороннего движения: здесь свободно могли разминуться и улетающая и возвращающаяся осы. Между тем в обоих гнездах жили все еще по одной только осе-основательнице. Так снова в плане сооружения проявились будто предусмотрительность, предвидение, учет перспективы возможного развития.

Оба гнезда стали бумажным подобием махоньких капустных кочанов, сантиметра по 4 в диаметре и почти полых, с сотиком из нескольких ячеек вместо кочерыжки.

Конечно, никакого оборудовании для наблюдения в вагончике не было. Я располагал только исправными часами, а времени у меня было не занимать. В каждой записи помечены поэтому час и минута начала и конца каждого события. Закладка оснований всех трех гнезд продолжалась примерно по три часа, оттягивание ножки от 90 до 120 минут, сооружение первой и второй ячеи – минут по 60 (это уже только в двух сохранившихся гнездах).

Оса прилетает, неся в передних ножках прижатый к телу комочек строительной массы, опускается на кровлю сота, словно отдыхает, зачем пробирается на передний край строительных работ и, разжевав доставленный шарик в темную полоску, примащивает ее к концу листа. Опираясь о него третьей парой ножек, она передними ножками и жвалами обрабатывает материал.

Наконец, словно насытившись жеванием пульпы, оставляет лист и убегает на сот, на ячеи, где уже вывелись из отложенных яиц первые личинки. Что делает там оса, теперь не рассмотреть. Но продолжительность пребывания ее в гнезде возросла.

Когда оболочки полностью скрыли под собой соты, хронометрирование рабочего дня осы пришлось вести упрощенно: «оса внутри гнезда», «оса вне гнезда» (вне гнезда – значило «в полете», когда оса вовсе отсутствует или на «стройке верхнего слоя оболочки», где ее можно наблюдать).

Тут быстро обнаружилась разница в поведении ос № 1 и № 2. Первая несравненно больше времени проводила в полетах, вторая – внутри гнезда. Зато вторая меньше времени тратила на сооружение оболочек. Когда впоследствии оба гнезда были сняты и рассмотрены, на первом оказалось вдвое больше листков. Строительная площадка гнезда № 1 находилась на более освещенном месте, и здесь, видимо, требовалось укрытие поплотнее.

Впрочем, обе осы внутри гнезда и на его оболочке проводили куда больше времени, чем в полетах. Этому нельзя было не удивиться: мы так привыкли видеть ос в полете, рыщущими в поисках корма или бьющимися о стекло, что итоги хронометрирования показались неожиданными: с учетом ночных часов (а летом ночи коротки) оса бывает дома вдвое дольше, чем в полетах.

Много данных хранит наивный этот дневник: нашлось в нем место, например, и для справок о том, как пользовались осы левым и правым окнами при вылетах и возвращении, в разные часы лётного дня…

Записи в дневнике были даже не стенограммой, а, скорее, стенографическим шифром из коротких значков и помет. Хорошо, что я давно уже разобрал их сам, иначе тетрадь могла бы и не ожить.

А вот зарисовки, сделанные карандашом и обведенные плохонькими чернилами, выцвели почти начисто… Вспоминаешь историю некоторых пометок и невольно завидуешь наблюдателям, утверждающим, что они, сидя на походном стульчике перед гнездом с машинкой на коленях, выстукивают записи, так сказать, с натуры.

Какая удивительная сноровка!

Насекомые действуют подчас с лихорадочной быстротой. Если пытаться вести учет времени, успеваешь делать только одно– или двухбуквенные значки, каждый из которых означает целую процедуру: для расшифровки же их требуются многострочные разъяснения. Не случайно – замечу сейчас – появились в записях Вагнера и Малышева буквенные коды, похожие на алгебраические знаки.

На одиннадцатый день оса № 1 не вернулась из очередного полета, и жизнь гнезда замерла. Личинки погибли. Гнездо № 2, однако, продолжало жить и расти. Основательница не прекращала трудов.

Но не повезло и ей.

К вечеру восемнадцатого дня жизни гнезда № 2 собралась гроза. Леша вернулся с пасеки раньше обычного и недалеко от вагончика возился в палатке, громыхал пустыми коробами ульев, потом рубил гнилушки. Мне все было хорошо слышно.

Не слышал я только жужжания осы № 2, которая где-то задержалась. В ячеях ее гнезда личинкам уже подходило время окукливаться. Конечно, они не застынут, если останутся одни, даже если ночь будет прохладная, но все же лучше мамаше быть в такую пору при детях.

Они появились в вагончике почти одновременно: уставший после долгого дня Леша – он пошел в дверь, и оса № 2 – она влетела в окно. Видно, и она устала. Влетела в окошечко, пронеслась к летку гнезда под потолком, но, похоже, не рассчитав, промахнулась, ударилась о холщовый верх, как не раз уже бывало, рухнула на пол.

Обычно после этого оса быстро приходила в себя, вновь взлетала, отдыхала на оболочке и входила в леток. На этот раз получилось иначе. Она рухнула на пол, а Леша наступил на нее. Я не успел и крикнуть. Так оборвалась жизнь гнезда № 2, из ячей которого молодые осы тоже не успели вывестись.

Через несколько дней оба бумажных вилочка были под ножку срезаны и положены на стол рядом. Одно гнездо оказалось голубовато-серым, второе – серо-желтоватым.

Каждый листок оболочки от начала до конца был окрашен ровно. Можно думать, осы добывали строительный материал из разного сырья, но каждая постоянно из одного и того же. Когда второй лист оболочки достраивался и нижним краем выравнивался с первым, осы принимались убирать первый, внутренний слой оболочки. Они срезали этот лист снизу, постепенно пробираясь вверх. Освобождавшаяся строительная масса обращалась на текущие строительные работы, что тоже объясняет ровность окраски.

Убирая первый слой оболочки, оса расширяет внутренний диаметр гнезда, понемногу освобождает пространство для расширения сота. Здесь снова можно усмотреть что-то вроде предусмотрительного учета перспектив возможного развитии. Возможного, но не состоявшегося, причем тут уж явно не по вине осы № 2.

Вот строки, которыми заканчивались записи в старой тетради:

«Нога, уложившая меня на три недели, благодаря чему я и мог наблюдать ос на закладке гнезд, пришла в норму. Хотя мои осы погибли, гнезда их замерли, я все же не зря провел время. Вряд ли мне удалось чем-нибудь обогатить науку, но, несмотря на все неудобства, с какими были связаны прошедшие дни, я стал свидетелем и очевидцем маленьких событий под настенной полкой и на балке под брезентом.

Пусть ничего нового для науки я не добыл, но важное открытие для себя сделал. Я узнал, как делается наука, убедился, что человек, желающий стать рядовым науки, в любых условиях может осуществить свое желание. Надо только «не шутя захотеть», как писал Рулье».

Глава 31

О трех осоведах, из которых два пришли к осам от пчел, об одной осе с почти пчелиной биографией и о том, как зачинается гнездо шершня восточного

Читателю, который не забыл рассказ о тех опытах С. И. Малышева, где для изучения топографической памяти перепончатокрылых они промораживались в снегу, может, запомнилась фамилия П. И. Бахметьева? Это был ученый разносторонне талантливый и человек удивительной судьбы.

Его заслуженно считают одним из основателей и зачинателей биофизического направления в исследовании живого. Этот сын русского крестьянина, рожденный еще во времена крепостного права, уже став ученым, оказался на болгарской земле и здесь совершил не менее важный для науки подвиг: помог болгарским друзьям создать и открыть первый в освобожденной от гнета иноземцев стране столичный Софийский университет.

Болгарская Академия наук организована была много позднее и опиралась уже на несколько научных институтов, в их числе и на зоологический с музеем естественной истории, начало которым тоже положил Бахметьев. Об этом институте и музее следует напомнить еще и потому, что тут работает доктор Нено Атанасов, досконально знающий всех жалоносных насекомых, какие водятся на востоке Балканского полуострова, в первую очередь, разумеется, в горах, в долинах и на планинах Болгарии. Сотни видов зарегистрированы ученым, в десятках мест он произвел полные переписи осиного населения.

Приведем два примера из научной биографии доктора Атанасова.

Среди родичей пелопеев выделяется своими размерами и ярко-желтой, похожей на шершневую, раскраской сцелифрон. Гнезда свои он запечатывает илом. Этих ос попросту и называют «ильными». Когда новое поколение сцелифрона выведется и разлетится, гнездо часто заселяется молодыми эвменами из рода параластор. Но для них ячеи чересчур велики. Новоселы перегораживают их пополам, а вход сужают.

Одну такую осу доктор Атанасов изловил на поляне возле села Марикостино и сразу взял на заметку. А когда показал лучшему в стране знатоку рода аластор, тот подтвердил, что это действительно новый вид, не для Болгарии новый, а вообще никем еще не описанный.

В свое время в каталоги был внесен открытый Дарвином вид Нителя Дарвини, к названию которого прибавлены три латинские литеры: «Sp.n» – начальные буквы слов, обозначающих новый вид. Для энтомолога-систематика это все равно, что для географа открытие нового пика на горном хребте или открытие новой звезды для астронома.

Энтомологу Института географии Академии наук СССР Д. В. Панфилову во время одной экспедиции посчастливилось обнаружить в Закавказье – недалеко от Баку и в Дульфе возле Нахичевани, затем в Средней Азии на берегу Иссык-Куля сразу четыре новых вида, которым позднее было присвоено имя их первооткрывателя. Это одна оса из семейства хризид, две мазариды и веспида, из числа тех, что прежде объединялись под названием Псилоглосеа желоховцеви – по имени известного московского специалиста по перепончатокрылым.

Новый вид, открытый доктором Атанасовым, включен в каталоги под названием Аластор булгарикус.

Открытие нового вида далеко не всегда дело одного человека. Собственно, так было с осой, носящей имя Дарвина. Поймав ее на одном из Галапагосских островов, ученый имел возможность только бегло осмотреть свой трофей и приобщил его к прежде собранным уловам. И лишь через много лет трудолюбивейший Тэрнер, разбирая коллекции, доставленные на «Бигле», увидел наконец и обстоятельно описал осу, привезенную Дарвином с острова, который поначалу назывался Флореана, потом был переименован в Санта-Марию. Неспециалисту и невдомек, скольких трудов и какого терпения, сколько знаний в запасниках памяти требуется, чтоб обнаружить новый вид!

Вся история энтомологии состоит из таких историй.

В один из летних дней 1914 года доктор Иван Буреш отправился в королевский парк (Болгария была тогда еше монархией), что к западу от Софии. Собранных им в ту пригородную экспедицию насекомых он сдал в музейную коллекцию, снабдив каждое положенной всякому образцу этикеткой с указанием места и времени поимки и фамилии сборщика. Почти четверть века пролежали экземпляры в коллекционном ящике, прежде чем до них добрался специалист. Этим специалистом оказался Нено Атанасов, командированный в Берлинский зоологический музей при Институте имени Александра Гумбольдта, когда шефом отдела здесь был не кто-нибудь, а профессор Ганс Бишофф – автор 600-страничного фолианта, вышедшего еще в 1927 году, «Биология перепончатокрылых».

Гнездо сфекоидной осы сцелифрон, именовавшейся в мемуарах Фабра пелопеем. «Любитель полумрака хищный пелопей», – писал о нем Фабр. Здесь воспроизводятся иллюстрации, публиковавшиеся в книгах Фабра: гнездо сцелифрони, а внизу – разрез через гнездо, видны ячеи с личинками, а в центральной ячее – куколка.

Не сразу решился Атанасов пойти к профессору Бишоффу на консультацию. Очень уж неправдоподобны были выводы, к которым приходил молодой специалист, изучавший одно из насекомых, пойманных в 1914 году в парке к западу от Софии.

В самом деле: «Большинство составляющих эту группу членов принадлежит, невидимому, к насекомым величайшей редкости». И еще: «Типическая форма семейства, хотя и описана не менее ста лет назад, представляет такую редкость, что энтомологи лишь в самое последнее время сумели столковаться относительно полов этого насекомого, которые замечательно различны по внешнему виду», – говорится об этой группе ос в классической монографии Д. Шарпа. А у Атанасова в руках был один-единственный экземпляр самки. Прекрасно сохранившийся, но в конце концов не больше чем образец из коллекции на булавке. По нему не определишь. например, какие гнезда эта оса строит или как питается и как выкармливает личинок.

Это всегда важно знать, а в данном случае, когда надо решить вопрос о видовой принадлежности «насекомого величайшей редкости», такие сведения особенно важны. Если мнение Атанасова правильно, то эту осу находили и Египте, Алжире, Австралии, Южной и Северной Америке, в странах южного Средиземноморья… Но в Болгарии? В парке возле Софии?

Нет, проверить еще раз!

Ведь, если экземпляр определен верно, это из тех ос, которые по образу жизни почти смыкаются с одиночными пчелами.

Окрестности села Триград на высоте 1200 метров над уровнем моря. Сюда не раз добирался доктор Атанасов и всегда возвращался из экспедиции с богатым уловом – роющих одиночных сфекоидных эвменид и общественных веспа.

Экземпляр осы нового подрода Белаласгор и нового вида Аласгор (Белаласгор) булгарикус. Осваивая под гнездо прошлогодние ячеи, построенные сцелифроном, молодая оса, если надо, перегораживает слишком глубокую для нее старую ячейку и сужает выход.

Мы имели случаи познакомиться с описанными доктором Фр. Шреммером осами-вегетарианками из Колумбии. Апоика паллида действительно кормятся – и взрослые и личинки – одной растительной пищей и в рот мясного не берут. К их услугам банановый нектар, а также мякоть рылец банановых пестиков. Правда, они откусывают, отщипывают, рвут, мнут и жуют ее, точь-в-точь как прочие осы поступают с дичью. Диета у них, ничего не возразишь, вегетарианская, а повадка все же плотоядная.

Совсем другое дело осы, экземпляр которых попался в сачок Ивана Буреша и теперь, много лет спустя, смутил покой Атанасова. Эти осы и по диете и по повадке вегетарианцы. Они гнездятся в почве, ход заканчивается несколькими ячеями.

Могут строить ячеи и открыто на камнях, на стеблях, на неровностях скал. Ячеи шаровидны и остаются незапечатанными, пока не закончит развитие личинка, вылупившаяся из отложенного яйца. С первого часа после появления на свет и до начала завивки кокона мать кормит личинок регулярно доставляемыми с цветов нектаром и пыльцой, медвяным тестом из цветочной пыльцы. Запасов корма в ячеях не бывает, детва получает пищу свежей изо рта в рот. Так пишут все, кто всерьез занимался этими осами, и Лихтенштейн и Жиро, имевшие с ними дело на юге Франции, и Крессон и Америке, и Брауне в Африке: «До тех пор, пока личинки не станут большими, осы кормят их нектаром и пыльной цветов».

Да, но ведь об этой, изловленной возле Софии, ничего не известно, кроме того, о чем говорится на этикетке, наколотой на ту же булавку, что и оса.

И все равно, как ни смотреть, продольная складка на передних крыльях далеко не столь совершенна, не то, что у настоящих складчатокрылых, но неоспоримо существует. Да и прочие детали строения тела и расцветки мундира совпадают…

Волнуясь и сгорая от потребности решить загадку, чуть не дрожа, как Джим в пустой бочке из-под яблок, берется Атанасов за ручку двери, ведущей в кабинет профессора Бишоффа. Вряд ли он чувствовал себя так же решительно, как долговязый Бен, входя в каюту капитана «Дюка». Сейчас он предъявит профессору изучаемый образец и попросит о консультации.

В глубине комнаты шеф сидел за столом и читал, подняв очки на лоб. Услышав шаги, он опустил очки на переносицу и направил на Атанасова в упор два круглых стекла.

Молодой энтомолог положил перед профессором застекленный коробок с заветной осой и, попросив разрешения, изложил свои доводы, стараясь не пропустить ничего существенного.

Два круглых стекла сверлили Атанасова. На ocу шеф поглядел только мельком.

Профессор Нено Атанасов – директор Зоологического музея болгарской Академии наук, выдающийся знаток перепончатокрылых, в частности ос и осообразных. Большая научная и научно-организаторская работа не мешает профессору выкраивать время для энтомологических экспедиций и экскурсий с сачком.

Наконец профессор задал, вопрос, который никак не был неожиданным, но которого тем не менее Атанасов больше всего страшился.

– И вы думаете, что это? – спросил профессор.

– И я думаю, – стараясь быть спокойным, проговорил Атанасов, – думаю, это мазарида, весьма вероятно, новый вид.

– Оставьте образец у меня, я займусь им. – ответил Бишофф.

Через несколько дней профессор вызвал Атанасова, и тот вернулся от шефа с застекленным коробком, чувствуя себя уже не «долговязым Беном», а счастливчиком: Бишофф признал определение верным и посоветовал опубликовать описание образца.

Так был открыт новый вид осы-мазариды, которому Атанасов дал имя своего софийского учителя Буреша.

Церамиус буреши называется эта мазарида.

Сколько таких историй в истории энтомологии!..

Здесь пересказаны только две из тех, с каких начал свою академическую биографию доктор Нено Атанасов – выдающийся осовед восточной части Балкан. Западное побережье полуострова тоже изучено осоведами. Старейший из них пришел к осам от пчел. Это Сима Грозданич – человек необычайной судьбы и бесконечно преданный науке.

Сейчас даже уже не припомнить, как и когда мы познакомились с белградским профессором. Лишь после нескольких лет переписки я случайно узнал, что нам вполне можно было познакомиться, так сказать, и в натуре, а не только заочно.

Молодой Сима Грозданич оказался к концу первой мировой войны в России, участвовал на Украине в революционных событиях 1917 года, а когда сформировалась группа югославских революционеров, вместе с другими, совершив совершенно невероятный маршрут, вернулся на родину. Грозданич уже тогда был коммунистом.