Текст книги "Народные сказки и легенды"

Автор книги: Иоганн Карл Август Музеус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

– Дорогой граф, – сказала она, – вам не легко помочь, ибо вы предпочитаете горечь любви сладости мести – услады для отвергнутых. Если бы вы могли ненавидеть жестокую, то легко можно было бы найти способ подвергнуть её позору и насмешкам и воздать вдвойне за причинённую вам несправедливость. Я умею приготовлять лимонный порошок, обладающий свойством разжигать пламя горячей любви к тому, от кого будет принят бокал с любовным напитком. Стоит только надменной пригубить этот бокал и отведать его содержимое, как тотчас же в её сердце зажжётся любовь к вам. И если тогда вы её так же презрительно оттолкнёте, как это сделала с вами она, и ваши уши будут глухи к её любовным излияниям, а её вздохи и слёзы вызовут у вас только усмешку, то вы были бы отомщены в глазах германского двора и всего мира. Но если вы не укротите свою страсть, а напротив, несмотря на учинённую вам дерзость, позволите искре любви разгореться бурным пламенем и вознамеритесь вступить в нерушимый союз с сиреной, то получите в жёны фурию, которая в ярости поразит ваше сердце змеиным жалом, ибо, когда действие порошка прекратится, останется ненависть и злоба, и угасшая страсть опять превратится в мёртвую золу. Настоящей любви, являющей собой сладкое единение двух, согревающих друг друга созвучных душ, не нужен никакой лимонный порошок. Поэтому всякий раз, как только вы заметите, что пламенная любовь превратилась в холодную супружескую, то можете быть уверены, – не взаимная симпатия, а лимонный порошок соединил эту любящую пару. Он находит большой сбыт в вашем отечестве и не меньший по ту сторону Альп.

Граф Ульрих немного подумал и ответил:

– Месть сладка, но ещё слаще любовь, неумолимо сковавшая меня. В душе я глубоко чувствую оскорбительную заносчивость девушки, но не могу ненавидеть её. Мне хочется бежать от неё, как от ужалившей меня змеи. Но мстить? Нет! Простить, а не мстить я хочу за причинённую мне боль. До конца моих дней я сохраню её образ в своём сердце.

Итальянка заметила, что чувствительность её народа совсем иного свойства, чем у немцев. По обычаю её страны, оскорбление не прощается. Однако её тронуло добродушие графа, и она посоветовала ему, с его любвеобильным сердцем, оставить бесполезное паломничество к Святому Гробу, поспешить через тирольские горы обратно к себе на родину и пасть к ногам повелительницы своего сердца, чтобы опять продолжать терпеть её жестокое обращение и насмешки. Как ни хорош был этот добрый совет, граф Ульрих не торопился отказываться от раз принятого решения, на что умная женщина только улыбнулась и не сказала ни слова.

Через несколько дней граф попросил разрешения у приветливой хозяйки и прекрасных обитательниц дома отправиться в путь и на этот раз не встретил препятствий со стороны синьоры, предоставившей ему полную свободу.

Накануне дня отъезда все дамы были очень веселы, и даже синьора, обычно сохраняющая достоинство и серьёзность, выразила на этот раз желание на прощание станцевать с гостем сарабанду. Граф был очень польщён и старался изо всех сил наилучшим образом показать своё искусство, чем так понравился дамам, что они попросили повторить танец ещё и ещё раз, пока оба танцора не устали, а у графа не выступил на лбу пот.

После танца, ловкая танцорка провела его в отдельный кабинет, будто бы освежиться, и закрыла за собой дверь. Ни слова не говоря, она набросила на него накидку, чего граф никак не ожидал от почтенной особы. Возражать он не стал, ибо не имел никакого представления, как следует себя держать в подобных случаях, – ведь ничего подобного прежде в дамских покоях с ним не случалось.

Воспользовавшись моментом, синьора Дотторена схватила Ульриха за плечо и ловко стала поворачивать его из стороны в сторону. Затем что-то вытащила из-под накидки и бросила в ящик комода, который тут же заперла. Вся эта операция заняла всего несколько секунд, после чего дочь Эскулапа подвела терпеливого пациента к зеркалу и сказала:

– Посмотрите, благородный граф, – условие, поставленное вам надменной Лукрецией и служившее преградой на пути к обладанию её сердцем, выполнено. Моя рука устранила маленький порок вашего тела. Теперь вы стройны как ель и прямы как свеча. Оставьте вашу грусть и смело отправляйтесь в Гослар, ибо у гордой девушки нет больше повода продолжать обманывать вас.

Граф Ульрих долго, в безмолвном удивлении разглядывал в зеркале своё отражение. Изумление и радость охватили его в не меньшей степени, чем незадолго до этого смущение. Он опустился на колено и со словами благодарности схватил благодетельную руку своей избавительницы.

Синьора снова ввела его в зал, в общество дам. Синьорина Угелла и её подруги, увидев молодого красивого мужчину, у которого от прежнего изъяна в фигуре не осталось и следа, радостно захлопали в ладоши.

В томительном ожидании часа, когда он сможет вновь отправиться в обратный путь, граф Ульрих всю ночь не сомкнул глаз. Для него не существовало больше никаких святых мест. Все мысли и чувства были устремлены только к Гослару. Дождавшись наконец утра, граф попрощался с синьорой Доттореной и её обществом и, полный радужных надежд, торопя рыцарскими шпорами коня, рысью поскакал в Гослар.

Страстное желание снова дышать одним воздухом с Лукрецией, жить с ней под одной крышей, обедать за одним столом и отдыхать в тени одного дерева не оставило ему времени вспомнить о поучительном девизе короля Августа: «Тише едешь – дальше будешь!». Когда он спускался вниз по гористой улице Бриксена, его Россинант поскользнулся, и, падая с коня, рыцарь ударился о камень и сломал руку.

Эта задержка в пути сильно огорчила графа. Он опасался, что в его отсутствие, Лукреция может уступить своё сердце другому, более счастливому завоевателю. На всякий случай Ульрих написал письмо высокой повелительнице – королеве, в котором, подробно описав своё приключение, упомянул также и о случившемся с ним несчастье, присовокупив свою смиренную просьбу: никому об этом не говорить до его возвращения. Письмо срочно было отправлено с верховым гонцом в Гослар.

Но Её величеству не свойственно было хранить чужие секреты. Любая тайна давила на её сердце, как тесный ботинок на мозоль. Поэтому на ближайшем же приёме, во дворце, она сообщила содержание полученной депеши придворным, и когда первый камергер, льстец и угодник Лукреции, подверг это извести сомнению, королева, дабы подтвердить истинность своего сообщения, показала ему оригинал species facti ad statum legendi.[231]  [231]. Подтверждающий достоверность легенды. (лат.).


[Закрыть] Благодаря этому, реляция попала также и в руки графа Рупрехта, и он тотчас же стал сам с собой держать совет: не целесообразно ли ему таким же образом выполнить условие прекрасной Лукреции и постараться опередить своего соперника.

Он высчитал, сколько примерно времени у графа Ульриха займёт лечение сломанной руки, и пришёл к выводу, что если поторопиться, то путь от Гослара до Реверадо и обратно, включая мимолётный визит к синьоре Дотторене и исцеление, может окончиться раньше, чем хирург в Бриксене отпустит своего пациента.

Задумано – сделано! Граф Рупрехт сел на своего скакуна и пустился в путь со скоростью перелётной птицы, когда она осенью снимается с насиженных мест и летит в дальние тёплые края.

Не стоило большого труда, по расспросам окрестных жителей, отыскать местопребывание известной в тех краях целительницы. За отсутствием зеленщицы, графу пришлось самому представиться синьоре под вымышленным именем странствующего рыцаря.

Ему был оказан такой же любезный приём, как и его предшественнику. Но очень скоро скромных обитательниц дома стали раздражать развязные манеры нового гостя, его высокомерие и самоуверенный, не терпящий возражения тон человека, чьё положение придворного ставит его выше других и даёт право требовать к нему повышенного внимания.

Уже несколько раз по вечерам, после музыкальных концертов, устраивались маленькие балы. Граф Рупрехт всё надеялся, что синьора пригласит его танцевать, но та, как видно, не находила больше удовольствия в танцах, всегда оставаясь лишь безучастной зрительницей. Не жалея сил, он старался добиться её расположения, по своему ухаживая за ней, однако его приторная лесть и учтивые комплименты встречали холодную вежливость и только.

Зато счастливая звезда графа, похоже, могла взойти на другом небосводе. Взгляд юной Угеллы ободрил его и побудил следовать правилу, которое, как он предполагал, заключалось в том, чтобы охотиться за каждым скрывающим пару томных глаз покрывалом, подобно тому, как пиратское судно охотится за каждым, оказавшемся в поле зрения команды, парусом.

Хотя фигура графа и не отличалась особой привлекательностью, он был всё же единственным мужчиной в этом обществе, и так как его все равно не с кем было сравнивать, то донна Угелла, чтобы не умереть от скуки, не придала значения его телесному недостатку.

Граф Рупрехт не мог устоять перед пленительной красотой девушки. Он принадлежал к тем легкомысленным мужчинам, что за крупицу настоящего наслаждения готовы отдать все свои надежды на будущее счастье, а потому сразу же забыл надменную Лукрецию и объявил своей дамой прелестную Угеллу.

Зоркая хозяйка скоро заметила, что Клодиус нарушает святость домашнего очага, и это в высшей степени возмутило её. Она решила прекратить игру в самом начале, а нарушителя традиций её дома наказать.

Однажды вечером, во время бала, синьора вдруг неожиданно пригласила паладина девушки на танец. Какова же была его радость, когда он, уже почти не надеясь на такую честь, вдруг почувствовал, что наконец-то настал час избавления от неприятной ноши.

Во время танца, выделывая одно за другим виртуозные танцевальные па, граф изо всех сил старался показать, как он ловок (не в пример искусному танцору, своенравному Вестрису,[232]  [232]. Вестрис – балетмейстер парижской оперы.


[Закрыть] отказавшемуся танцевать с прекрасной королевой лилий и, тем не менее, избежавшему бастонад, которых за свою бестактность, без сомнения, заслужил).

По окончании сарабанды, синьора подала своему партнёру, точно так же как и его предшественнику, знак – следовать за ней в находящийся по соседству с залом кабинет. Полный радостных надежд, граф Рупрехт направился вслед за ней. Как и графу Ульриху, она набросила ему на плечи кожаную накидку и этот, не совсем подобающий почтенной даме поступок, ничуть не смутил его. Напротив, он даже сам пришёл на помощь её деятельной руке.

Синьора Дотторена открыла ларь, вынула из выдвижного ящика что-то похожее на пышный омлет и быстро сунула это ему за пазуху.

– Дерзкий, за нарушение закона гостеприимства, ты заслужил наказание. Свейся в клубок и катись, как шар! – сказала она, открыв при этом флакон и брызнув в лицо графа наркотической эссенцией, от которой он, одурманенный, опустился на софу.

Когда граф Рупрехт снова пришёл в себя, его окружала сплошная египетская тьма. Стояла мёртвая тишина. Восковые свечи не излучали привычного света. Вокруг было пусто и безлюдно. Но вот, кто-то зашевелился за дверью; она распахнулась, и в комнату вошла тощая старуха с фонарём, которым она посветила ему в лицо. Он сразу же признал в ней зеленщицу синьоры Дотторены, о которой упоминал граф Ульрих в депеше. Поднявшись с софы и увидев, каким солидным приростом его наградили ещё и спереди, горбун пришёл в отчаяние и в ярости набросился на бедную матрону:

– Говори, старое чудовитще, где твоя госпожа, гнусная колдунья, или я задушу тебя здесь, на этом месте. Этим мечом я должен отомстить ей за учинённое надо мной злодейство.

– Дорогой господин, – отвечала старуха, – не гневайтесь на ничтожную служанку, не принимавшую никакого участия в поношении, содеянном над вами. Синьоры здесь больше нет. Она выехала отсюда вместе со всей свитой, как только вышла из этого кабинета. Не вздумайте разыскивать её, чтобы с вами не случилось что-нибудь худшее. Да вам едва ли удалось бы её найти. Синьора сострадательная женщина. Может так случиться, что она забудет ваш проступок, и тогда, по истечении трёх лет, если вы навестите эти места и госпожа убедится в вашей смиренности, она выпрямит всё, что когда-то сделала кривым, так что вы сможете проскользнуть хоть сквозь обручальное кольцо.

Тяжело навьюченный носильщик, после того как его желчь перестала бушевать, послушался совета старой зеленщицы, с помощью слуг сел в седло и ранним утром отправился к себе на родину, где и скрывался до тех пор, пока не подошёл назначенный срок свидания с синьорой Доттореной.

Между тем граф Ульрих выздоровел и с триумфом въехал в Гослар, уверенный в том, что высокая покровительница наилучшим образом оберегала перед гордой Лукрецией его права.

Когда он подъехал ко двору, чтобы вновь предстать перед королевой, было такое стечение народа, пожелавшего собственными глазами убедиться в чудесной перемене, по слухам, случившейся с графом Ульрихом, что чёрное посольство короля Абиссинии не могло бы, пожалуй, вызвать большего любопытства почтенных горожан. Королева встретила рыцаря со всей благосклонностью и подвела к нему Лукрецию, убранную, как подобает невесте. Он вполне заслужил эту рыцарскую награду, выполнив такое щекотливое и, казалось, невыполнимое условие. Уста девушки произнесли слова согласия на союз с графом, и в пылу первого восторга, тот не поинтересовался, совпало ли это признание с желанием её сердца. Ещё меньше граф Ульрих думал о том, где достать приличествующие его званию средства на содержание будущей супруги, а также о том, какое обеспечение указать ей в брачном контракте на случай его смерти. Он не мало смутился, когда королева, усердно покровительствующая этому сватовству и со своей стороны назначившая приданое Лукреции, спросила его, какое встречное приданое собирается он прописать невесте.

Граф Ульрих признался, что у него нет ничего, кроме рыцарского меча, который он обратит против врагов короля и добудет им себе славу и награду.

Невесту спросили, удовлетворится ли она таким призрачным обеспечением. Граф уже начал было опасаться, не воспользуется ли она новым предлогом, чтобы опять ускользнуть от него, но, со времени его возвращения, отношение Лукреции к верному Амадизу[233]  [233]. Амадиз – имя многих героев средневековых рыцарских романов.


[Закрыть] заметно изменилось.

– Я не отрицаю, благородный граф, что поставила вам тяжёлое условие для испытания вашей любви, – сказала она. – Но раз уж вы не отказались от него и даже невозможное сделали возможным, то я отдаю вам себя, не подвергая вас новым испытаниям. Я не принесу вам в приданое ничего, кроме моего сердца да небольшого наследства матери, если она когда-нибудь благословит этот мир. Зато и от вас я не потребую ничего, кроме вашего сердца, которое вы мне уже обещали.

Королева и придворные чрезвычайно удивились такому образу мыслей девушки, а граф Ульрих был искренне тронут. Он схватил её руку, крепко прижал к своей груди и сказал:

– Благодарю вас, Лукреция, за то что вы не пренебрегаете мною. Клянусь честью, – вот этой рукой и моим добрым мечом, как и подобает рыцарю, я добуду для вас всё, чтобы вы никогда ни в чём не нуждались.

Приглашённый епископ благословил любящую пару, после чего королева с большой пышностью устроила при дворе свадьбу. По окончании свадебных торжеств много было разных кривотолков и пересудов об этом браке.

После того как публика, принимавшая деятельное участие в обсуждении новой пары, составила им гороскоп и новобрачными перестали интересоваться, граф Ульрих вспомнил о своём обещании отправиться в поход и привезти оттуда богатую добычу, но Лукреция не хотела его отпускать.

– В семейных делах вам придётся подчиняться мне. Вы можете управлять домом и делать всё, что вам нравится, но сейчас мы должны отправиться в Бамберг. Я хочу навестить мою маму и представить ей вас, – сказала она.

– Вы правы, дорогая супруга, – ответил граф, – пусть будет по-вашему.

Итак, благородная пара выехала в Бамберг. В материнском доме была большая радость по случаю прибытия дорогих гостей. Одно только не нравилось зятю, – кудахтанье курицы по утрам вблизи спальни, нарушавшее его сон, такой сладкий в объятиях нежной жены. Граф Ульрих не мог удержаться, чтобы не выразить досаду по этому поводу и поклялся, что будь его воля, он свернул бы курице шею, на что Лукреция ответила, улыбаясь:

– Этого ни в коем случае нельзя делать. Каждый день курица кладёт свежее яйцо, принося доход дому.

Граф удивился, как могла привыкшая к расточительству придворная дама внезапно превратиться в такую хозяйственную женщину.

– Я пожертвовал ради вас графством, которое вы промотали, откармливая попов и монахинь, а вам трудно пожертвовать для меня жалкой курицей. Как это похоже на вас. Вы не любите меня.

Молодая женщина погладила его надутые от недовольства щёки и сказала:

– Знайте же, дорогой супруг, эта курочка, – нарушительница вашего покоя, – каждое утро кладёт золотое яйцо, поэтому она так мила и дорога моей матери. Мама ест с ней из одной миски и спит с ней в одной комнате. Девятнадцать лет курочка снабжает этот дом драгоценными яйцами. Посудите сами, разве могла я жить на одно только жалование служанки королевы? Разве корысти ради принимала я ваши подарки? И разве могли они повлиять на моё сердце? Я брала их не для того, чтобы разорить вас, а чтобы испытать вашу любовь и высыпала их в кружку святой церкви, дабы избежать подозрений в корыстолюбии. Только любовь должна была соединить наши сердца. Поэтому я и приняла вашу руку, не требуя наследства, и отдала вам свою без приданого.

Граф Ульрих удивился словам супруги. Его душа колебалась между верой и сомнением. Чтобы убедить Фому Неверного,[234]  [234]. Один из двенадцати апостолов Иисуса, не поверивший в его воскрешение.


[Закрыть] Лукреция позвала мать. Она призналась, что выдала мужу тайну золотых яиц и попросила подтвердить, что всё сказанное ей правда.

Добрая мать открыла лари и поражённый зять застыл, как зачарованный, при виде необъятного богатства. Он признался, что такое приданое в золотых яйцах[235]  [235]. Порода кур, несущих золотые яйца, не вся ещё вымерла. Всегда находятся невесты, готовые принести в приданое своим будущим супругам золотые яйца-сокровища, как например миледи Гастингс, фрейлейн Ноккер, фрейлейн из Матигена, а также их немецкие соотечественницы в Вене. Последняя из них была бы как раз неплохой партией для графа без графства. Доказательством тому служит то, что ей, внучке барона Брейтеля уже в возрасте год и семь недель предназначено было взойти на брачное ложе. Красива невеста или безобразна, это в расчёт не принимается – лишь бы она принесла с собой счастье, увеличив ренту мужа на много тысяч ливров в год.


[Закрыть] прекрасная находка для графа без графства, но тут же поклялся нерушимой клятвой, что никакие сокровища мира не смогут повлиять на его любовь к супруге. Как бы то ни было, а заложенное графство было выкуплено и к нему прикуплено другое, для чего не потребовались никакие рыцарские таланты. Граф Ульрих оставил в покое оружие и доспехи и прожил свои дни в мире, наслаждаясь неизменным счастьем любви, ибо прекрасная Лукреция доказала собственным примером, что надменная красавица иногда, если угодно, может стать очень милой и обходительной супругой.

МЕЛЕКСАЛА

Однажды, бессонной ночью, Григория IХ, наместника святого Петра на папском престоле, осенила вдруг мысль, навеянная не божьим провидением, а духом политической борьбы, – подрезать крылья германскому орлу, дабы он не вознёсся над гордым Римом.

Едва утреннее солнце осветило достопочтенный Ватикан, как Его Святейшество вызвал колокольчиком секретаря и приказал ему созвать Священную коллегию. Надев церковное облачение, он отслужил торжественную мессу, по окончании которой призвал к крестовому походу, на что все кардиналы, легко угадав куда по его мудрому замыслу должно выступить войско, во имя Господа Бога и общего блага всех достойных христиан, охотно дали своё согласие.

В Неаполь, где тогда держал двор император Фридрих Швабский,[236]  [236]. Фридрих Швабский – император Фридрих II Штауфен, боролся с папами Григорием IХ и Иннокентием IV.


[Закрыть] срочно выехал изворотливый и хитрый нунций. В его походной сумке были две кружки: одна из них содержала в себе сладкую патоку убеждения, другая – трут, сталь и кремень, дабы зажечь огонь проклятия, в случае если упрямый сын церкви откажет Святому Отцу в послушании и повиновении.

Когда легат прибыл ко двору, он извлёк из сумки первую кружку и не пожалел сладкой патоки лести. Но у императора Фридриха был тонкий вкус, и он скоро почувствовал отвращение к коварным пилюлям в сладкой оболочке, вызывающим у него резь в кишках, поэтому он отверг таившее обман лакомство. Тогда легат достал вторую кружку и высек несколько искр, опаливших бороду императора и, как крапивой, ожегших его кожу. Фридрих понял, что скоро указующий перст Святого Отца может стать для него тяжелее, чем туша стоящего перед ним легата, а потому смирился, с большой неохотой заставив себя повиноваться Владыке и начать подготовку к войне против неверных на Востоке.

Он назначил князьям день выступления войска в Святую землю. Князья оповестили о приказе императора графов, те вассалов-рыцарей и дворян, рыцари снарядили оруженосцев и слуг, сели на коней и направились к месту сбора, каждый под своим знаменем.

Варфоломеевская ночь не причинила столько горя и бед, сколько та, что без сна провёл наместник бога на земле, замышляя гибельный крестовый поход. Ах, сколько пролилось горячих слёз, когда, отправляясь на войну, рыцари и воины прощались с любимыми. Прекрасное поколение героических сынов Германии не увидело света, ибо их отцы так и не успели дать им жизнь, и оно зачахло неоплодотворённым, как семена растений, развеянных по сирийской пустыне горячим сирокко. Узы тысяч счастливых браков были разорваны; десятки тысяч невест, подобно иерусалимским дочерям у вавилонских ив, печально повесили свои венки и плакали в одиночестве; сотни тысяч прелестных девушек напрасно ожидали женихов. Они, как садовые розы, цвели в одиноких монастырских кельях, но не было руки, которая сорвала бы их, и они так и увяли, не доставив никому наслаждения.

Среди горюющих жён, чьих любимых мужей увела в чужую страну бессонная ночь Святого Отца, были Елизавета Святая,[237]  [237]. Елизавета Святая (1207–1231), известна своим аскетизмом и отказом от привилегий знатности; после смерти причислена к лику святых.


[Закрыть] ландграфиня Тюрингии, и графиня Оттилия Глейхен, хотя и не причисленная к лику святых, но прекрасной наружностью и добродетельным поведением ничуть не уступавшая ни одной из своих современниц.

Ландграф Людвиг,[238]  [238]. Людвиг IV – ландграф тюрингский, умер в Отранто во время крестового похода. Его останки были перенесены в Рейнгардсбруни, где им поклонялись как святыне, хотя он никогда не был святым и при жизни благочестием не отличался. Набожность его жены Елизаветы проявилась после его смерти. Умер в 1227 г.


[Закрыть] верный ленник императора, велел по всей стране оповестить вассалов, чтобы они, во главе своих отрядов, прибыли к нему в военный лагерь. Но многие из них под благовидными предлогами уклонились от похода в чужую страну: одного мучила подагра, другого камни в печени, у кого пали кони, а у кого сгорела оружейная кладовая. Только граф Эрнст Глейхен вместе с небольшим отрядом пехотинцев и конников, – крепких, к тому же ещё неженатых воинов, жаждущих приключений в далёких краях, подчинился приказу ландграфа и явился на место сбора.

Граф был два года как женат, и за это время любимая супруга подарила ему двух прелестных малюток – мальчика и девочку, появившихся на свет, благодаря крепкому здоровью, отличавшему людей того времени, без посторонней помощи, легко и свободно, как роса из утренней зари. Третий залог любви, которому из-за папского бдения суждено было при рождении лишиться отцовских объятий, она носила ещё под сердцем.

Эрнст, как и подобает мужчине, старался крепиться, но и к нему природа предъявила свои права. Не умея скрыть переполнявшее его чувство нежности, он с трудом освободился из объятий плачущей жены и молча стоял, не в силах преодолеть боль разлуки. А жена, на мгновение погасив свой порыв, быстро повернулась к детской кроватке, схватила спящего мальчика, нежно прижала его к груди и протянула супругу, чтобы он оставил прощальный отцовский поцелуй на его невинной пухлой щёчке. То же самое она повторила и с девочкой. Всё это сильно взволновало графа: губы его задрожали, лицо исказилось гримасой, он не смог удержаться от слёз и, прижав сонных малюток к стальной броне, под которой билось очень мягкое, чувствительное сердце, поцеловал обоих, поручая их и нежно любимую супругу покровительству Господа Бога и всех святых.

Когда с отрядом всадников он спускался вниз, в долину, по извилистой дороге, огибающей высокие стены глейхенского замка, графиня долго с тоской смотрела ему вслед, пока не скрылось из виду знамя, на котором она вышила тонким пурпурным шёлком красный крест.

Ландграф Людвиг очень обрадовался, увидев приближающееся войско статного вассала с рыцарями и оруженосцами под знаменем с красным крестом, но заметив печаль в глазах графа, нахмурился, объяснив состояние подданного его нежеланием участвовать в военном походе. Лоб ландграфа покрыли морщины, а его нос сердито засопел, выражая недовольство. От проницательного взгляда вассала не укрылась досада господина. Он подошёл к нему и откровенно рассказал о причинах своей грусти. Его слова подействовали как масло на уксус негодования ландграфа. Сердечно, от всей души пожав руку графа, он сказал:

– Итак, мой дорогой, судя по вашим словам, нам с вами сапог жмёт в одном и том же месте. И у меня щемило сердце при расставании с моей супругой Лисбет. Но не отчаивайтесь! Пока мы будем сражаться, дома наши жёны будут молиться за нас и ждать, когда мы со славой и победой возвратимся к ним.

В стране тогда был обычай: когда муж уходил в поход, хозяйка тихо и одиноко сидела в своей комнате, постилась, беспрерывно давала обеты и молилась за его счастливое возвращение. Правда, этот старый обычай не всегда соблюдался, о чём, например, свидетельствует последний крестовый поход[239]  [239]. Имеется в виду участие немецких солдат в войне между Англией и Северной Америкой (1775–1783).


[Закрыть] немецкого воинства на дальний Запад. Пока мужья, отправившиеся в далёкое странствие, отсутствовали, их семьи дали обильный прирост. Появившиеся тому доказательства были слишком очевидны.

Набожная ландграфиня так же глубоко чувствовала всю боль разлуки с супругом, как и её глейхенская подруга по несчастью. Несмотря на то, что её супруг, ландграф, был довольно крутого нрава, она жила с ним в полном согласии, и земная натура мужа мало-помалу проникалась святостью его благочестивой половины. Так что некоторые щедрые историки даже провозгласили Людвига святым, хотя в отношении ландграфа это слово могло быть применено скорее как почётная приставка, подобная тем, какие и по сей день даются у нас к именам: великий, преподобный или высокочтимый, учёнейший, часто не означающая ничего, кроме внешних знаков почтения. При всём том, сиятельная супружеская чета не всегда была единодушна при исполнении святых обязанностей и поэтому, чтобы поддерживать домашний мир, в возникающие иногда семейные разногласия приходилось вмешиваться Небесным силам.

Вот что произошло однажды в один из таких дней. Кроткая ландграфиня, к великой досаде придворных блюдолизов, имела обыкновение откладывать обильные остатки ландграфского стола в миску для голодных нищих, всегда осаждавших замок, и после обеда доставляла себе удовольствие собственноручно раздавать им эту милостыню. Почтенное кухонное начальство, следуя дворцовому обычаю экономией в малом уравновешивать расточительство в большом, то и дело обращалось к ландграфу с жалобами на тощих гостей, будто они угрожают вчистую объесть всё тюрингское ландграфство, и бережливый ландграф, сочтя подобную щедрость благочестивой супруги слишком накладной, строжайше запретил ей продолжать это христианское дело.

Однажды она всё-таки не смогла устоять перед искушением нарушить супружеский запрет и подала служанкам знак потихоньку припрятать несколько оставшихся нетронутыми блюд и хлебов из белой пшеничной муки, которые они как раз собирались унести со стола.

Положив всё это в корзину, она с запретной ношей выскользнула из замка через боковую дверь. Но соглядатаи выследили её и донесли о ней ландграфу. Тот немедленно поднял на ноги всю дворцовую стражу. Когда же ему передали, что его супруга вышла с тяжёлой корзиной потайным ходом, он важно прошествовал через двор замка и вышел на подъёмный мост, будто бы подышать свежим воздухом.

Ах, как испугалась кроткая женщина, заслышав звон золотых шпор! Колени её задрожали, и она остановилась, не в силах сделать и шагу. Как могла, накрыла она корзину с припасами передником – этим скромным покровом женской прелести и лукавства. Но таким способом можно сохранить неприкосновенность тайника разве что от таможенных чиновников и сборщиков податей, но не от мужа.

Заподозрив супругу в обмане, ландграф поспешил к ней. Его смуглые щёки налились кровью, а на лбу вздулись жилы.

– Жена, что ты там прячешь от меня в корзине? – грубо спросил он. – Уж не остатки ли с моего стола, которыми собираешься кормить этот сброд лодырей и нищих?

– О нет, дорогой господин, – отвечала кроткая ландграфиня стыдливо, но со стеснённым чувством, оттого что оказавшись в таком безвыходном положении, принуждена была, в ущерб своей святости, позволить себе невольную ложь. – Это всего лишь розы, что я нарвала у крепостной башни.

Если бы ландграф был нашим современником, он бы поверил честному слову дамы и отказался от дальнейших расследований, но такая деликатность была не свойственна нашим вспыльчивым предкам.

– Покажи, что несёшь, – потребовал строгий супруг и сорвал с оробевшей графини передник. Слабая женщина отпрянула, не в силах противостоять грубой силе.

– Опомнитесь, дорогой господин! – взмолилась она, покраснев от стыда в ожидании, что сейчас перед супругом обнаружится её ложь.

Но, о чудо! О чудо!.. Всё содержимое корзины – булки, копчёная колбаса, омлеты – действительно превратилось в прекрасные, только что распустившиеся, розы – белые, красные, жёлтые…

В радостном изумлении Елизавета смотрела на цветы, не зная, верить ли своим глазам, ибо никак не ожидала подобной учтивости от святого заступника, сумевшего, в угоду опекаемой даме, так одурачить её мужа.

Неопровержимое доказательство невиновности жены смягчило разъярённого льва, и он обратил гневный взор на ошеломлённых придворных, напрасно, по его мнению, оклеветавших ландграфиню. Как следует отругав их, Людвиг поклялся первого же доносчика, который вздумает наушничать, возводя напраслину на его супругу, бросить в подземелье, где клеветника будет ожидать мучительная смерть. Потом он взял одну из роз и, в знак торжества справедливости, воткнул её себе в шляпу.

Нашёл ли ландграф на другой день на шляпе увядшую розу, или на её месте оказалась копчёная колбаса, об этом история умалчивает. Она повествует лишь о том, что святая Елизавета, как только мир был восстановлен и муж, поцеловав, покинул её, немного успокоилась после пережитого страха, спустилась с горы на лужайку, где её ожидали слепые, хромые, ободранные и голодные, и приготовилась раздать им принесённую в корзине милостыню. Она была уверена, что чудесная иллюзия исчезнет сама собой. Так оно и случилось. Когда ландграфиня, прежде чем раздать милостыню, открыла корзину, там уже не было никаких роз, а лежали те самые припасы, которые она вырвала из зубов придворных гурманов.

Лисбет знала, что с отъездом ландграфа в Святую землю она избавится от его строгого присмотра и сможет без помех предаваться любимому делу благотворительности, но она так верно и преданно любила своего властного супруга, что не могла без искреннего сожаления расстаться с ним.

Ах, она, наверное, предчувствовала, что больше никогда не увидит его в земной жизни, а с наслаждением на том свете было очень сомнительно. Там, говорят, канонизированных святых возводят в такой высокий ранг, что все остальные души усопших, по сравнению с ними, всего лишь чернь. Как ни был высоко поставлен ландграф в этом мире, всё же оставалось сомнительным, достоин ли он в преддверии рая преклонить колена на ковре перед её троном, и осмелится ли поднять глаза на свою подругу, делившую с ним брачное ложе.