Текст книги "Народные сказки и легенды"

Автор книги: Иоганн Карл Август Музеус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Когорта женщин осадила хлебную печь. Предварительно, на военном совете, было решено отомстить вторгшимся в страну вражеским насильникам, не щадившим ни святости монастырей, ни целомудрия женщин и их дочерей.

Может быть, семь мучеников были вовсе и неповинны в грехах своих соотечественников, и всё же именно им предстояло искупить их вину. Строгий Комитет защиты непорочности единодушно приговорил их к закланию в печи. Дух мести уже потрясал непривычным в руках крестьянок оружием, напоминавшим тяжёлые тирсы у тияд.[163]  [163]. Тияды – вакханки, жрицы Вакха – бога вина и веселья.


[Закрыть] И вот, пренебрегая законами гостеприимства, женщины принялись дружно штурмовать прибежище героев.

Сладкий сон беззащитных парней был беззастенчиво прерван очень чувствительными тычками ухватов и уколами вил. Почувствовав в этом недружелюбном утреннем привете опасность, они подняли громкий вопль, умоляя выпустить их из печи и сохранить им жизнь, но непреклонные амазонки, не зная жалости, орудовали внутри каземата вилами до тех пор, пока там не воцарилось гробовое молчание. Убедившись, что никто из пленников не подаёт больше признаков жизни, женщины прикрыли снаружи дверцу и с триумфом прошли вокруг деревни.

Шестеро заключивших союз товарищей после этой схватки действительно остались лежать в печи, седьмому же, оказавшемуся то ли умнее, то ли расторопнее остальных, опасность подсказала верный путь к спасению. Он улучил момент и благоразумно скрылся в дымовой трубе, поднявшись по которой, незаметно выбрался из ужасного каземата.

Очутившись на свободе, парень со всех ног бросился бежать в лес и там, в беспрестанном страхе за свою жизнь, бродил весь день до самого захода солнца. Обессилив от голода и усталости, он прилёг на поляне под одиноким деревом и было заснул, но вскоре вечерняя прохлада разбудила его. Молодой воин открыл глаза и увидел поблизости отшельника, благоговейно молившегося перед грубо сработанным и привязанным лыком к дереву крестом. Вид благочестивого человека придал ему мужества. Приняв смиренную позу, он приблизился к достопочтенному монаху и стал позади него на колени.

Окончив молитву, отшельник благословил чужестранца. По бледному, искажённому ужасом лицу и по одежде он понял, что перед ним ещё не остывший от недавнего сражения ратник или оруженосец, и заговорил с ним.

Честный шваб чистосердечно, как на исповеди, рассказал о своих злоключениях, не утаив и о происшествии в деревне, так трагически закончившемся для его товарищей. Он и сейчас испытывал непреодолимый страх от мысли, что вооружённые вертелами ангелы смерти следуют за ним по пятам и вот-вот настигнут его.

Добродушный отшельник пожалел невинную швабскую душу и предложил ему приют и защиту. Правда, мрачные стены, открывшиеся при входе в пещеру, благодаря расстроенной фантазии напуганного беглеца, показались ему печным казематом: не только каменный свод, но и часовня, и кладовая, и погреб отшельника и даже лазурное небо приняли в его глазах очертания хлебной печи.

Холодный озноб пробежал по всему телу юноши, но приветливый старик ободрил его, – принёс воды обмыть ноги, положил перед ним хлеб и несколько плодов на ужин и подал кубок вина, освежившего сухой, прилипший к нёбу язык гостя, после чего приготовил ему постель из мягкого мха.

Фридберг крепко заснул и спал до тех пор, пока набожный Бено не разбудил его к утренней молитве, а за завтраком он уже забыл все свои горести и беды и не знал, как отблагодарить доброго хозяина за дружеское участие и заботу.

Спустя три дня Фридберт решил, что пора собираться в дорогу. По правде говоря, ему не очень хотелось покидать это тихое и надёжное убежище, – так моряку, чьё судно стоит на якоре в защищённой от ветра бухте, не хочется в бурю выходить в открытое море, где ревёт ураган и вздымаются волны. Бено, со своей стороны, нашёл в честном швабе столько прямодушия и скромности, чистосердечия и предупредительности, что желал бы оставить его у себя. Благодаря такому единомыслию, обе стороны скоро договорились.

Фридберт принял у старца пострижение, сменил солдатское платье на монашеское одеяние и остался в келье у своего благодетеля послушником. В его обязанности входило ухаживать за старым Бено, заниматься кухней и садом, а также обслуживать приходивших к хижине отшельника паломников.

Во время солнцестояния, когда лето прощается с весной и солнце вступает в созвездие Рака, Бено всегда посылал верного слугу к озеру посмотреть, не покажутся ли там лебеди, понаблюдать полёт этих редких по красоте птиц и пересчитать их. Сведениями о них он, похоже, всегда очень дорожил. Прилёт лебедей приводил его в хорошее расположение духа. Но, если в обычное для них время они не прилетали, старик тряс головой и несколько дней оставался угрюмым и неразговорчивым. Простодушный шваб не видел в этом ничего особенного и не пытался доискиваться до причин странного любопытства мечтателя, полагая, что лебеди своим появлением в этих местах, скорее всего, предвещают урожайный год, а их отсутствие – неурожайный.

Однажды вечером, сидевший в засаде Фридберт увидел летящих над озером лебедей и, по обыкновению, сказал об этом отцу Бено. Старик очень обрадовался, велел приготовить хороший ужин и принести вдоволь вина. Бокал с бодрящим напитком скоро оказал на весёлых трапезников живительное действие. Почтенный старец совсем оставил свою серьёзность, стал разговорчив и шутлив, болтал о виноградном соке и счастье любви и, если бы кто его услышал, то наверное подумал, что это Старец из Теоса[164]  [164]. Теос, в древности цветущий город в Ионии, родина древнегреческого поэта– лирика Анакреона (VI и начала V в. до н. эры).


[Закрыть] ожил и принял образ отшельника. Он даже затянул древнюю застольную песню, какую пели ещё с тех пор, как появилось вино и любовь: «Без любви и вина чем была б наша жизнь…».

Протянув полный бокал вина духовному сыну, Бено обратился к нему с задушевными словами:

– Сын мой, дай мне чистосердечный ответ на один вопрос, только без хитрости и обмана. Пусть ни одно лживое слово не соскользнёт с твоих уст, ибо, если ты солжёшь, твой язык почернеет, как на очаге горшок от сажи. Скажи мне честно и откровенно, любил ли ты когда-нибудь женщину, пробуждалось ли в твоём сердце это сладостное чувство, или оно ещё дремлет в твоей душе? Изведал ли ты нектар целомудренной любви, пил ли из роскошного кубка сладострастия? Или, быть может, питаешь тайное пламя любви маслом надежды, или загасил его холодным дуновением нерешительности? Или, может быть, тлеет ещё скрытая искра под пеплом ревности? Вздыхает ли о тебе девушка, которой нравятся твои глаза, и оплакивает ли она тебя сейчас как погибшего на войне, или со страстным нетерпением ждёт твоего возвращения на родину? Открой мне тайну твоего сердца, и я тебе открою свою.

– Почтенный отец, – отвечал бесхитростный шваб, – что касается моего сердца, то знайте, – оно никогда не носило оковы любви и до сих пор так же свободно, как вольная птица, не попавшая в силки птицелова. Я должен был носить копьё под знамёнами короля Альберта ещё до того, как пух на моём подбородке превратился в мужскую курчавую бороду и девушки начали обращать на меня внимание. Ведь вы хорошо знаете, – желторотые птенцы у них не в чести.[165]  [165]. Что касается этого утверждения, то, как знает каждый, вкус в наше время в отношении молодых людей заметно изменился.


[Закрыть] К тому же, в любви я очень робок. Если мне иногда и приходило в голову полюбезничать с хорошенькой девушкой, то никогда не хватало смелости остаться с ней наедине, и не было случая, чтобы какая-нибудь из них влюбилась в меня и, хотя бы взглядом, дала мне об этом знать. Я не припомню также, чтобы хоть одна женская слеза пролилась обо мне, если не считать слёз матери и сестёр, когда они провожали меня на войну.

Старику, кажется, было приятно это услышать.

– Ты уже три года добросовестно ухаживаешь за мной, – сказал он, – и за своё усердие заслужил справедливую награду. Я хотел бы, чтобы этой наградой была Любовь, и чтобы счастье было к тебе более благосклонно, чем ко мне. Знай, – не молитва, а любовь привела меня из дальних стран сюда, в уединённую келью. Услышь же о моих приключениях и о тайне озера, которое в эту лунную ночь раскинулось перед нами, словно серебристое море.

Я принадлежу к знатному роду Кибургов. В молодости я был смелым и мужественным рыцарем, жил в Гельвеции[166]  [166]. Древнее название Швейцарии.


[Закрыть] и всё свободное время проводил в забавах и любовных увлечениях. Однажды я убил священника, который отбил у меня хорошенькую девушку, принудив её к измене. После этого мне пришлось отправиться в Рим просить у Святого Папы снять с меня этот тяжёлый грех. Папа, выслушав моё покаяние, наложил на меня строгую епитимью – совершить три крестовых похода в Святую землю и сразиться там с сарацинами, но поставил при этом условие: если я не вернусь домой, то всё моё имущество перейдёт Святой Церкви.

Я нанял одну из венецианских галер и в прекрасном настроении отправился в путь. В Ионическом море коварный африканский ветер подхватил наше судёнышко, и оно стало игрушкой разбушевавшихся волн.

Корабль вынесло в Эгейское море, и он разбился о подводный утёс вблизи острова Наксос. Плавать я не умел, но мой ангел-хранитель схватил меня за волосы, не давая погрузиться в воду, и так держал, пока я не добрался до берега.

Жители приютившейся на берегу деревушки радушно приняли меня, помогли освободиться от морской воды, которой я успел наглотаться, и окружили заботой и вниманием. Когда силы вновь вернулись ко мне, я направился в Квизу, в резиденцию князя Цено – потомка маркиза Сануто, которому швабский король Генрих пожаловал когда-то Цикладские острова, предоставив им статус герцогства, и выдал себя за итальянского рыцаря.

Здесь я впервые увидел Зою, супругу князя Цено, – изумительно красивую женщину, какую только можно было увидеть разве что на портретах греческой богини Любви кисти Апеллеса.

Она зажгла в моём сердце пламя, погасив все остальные помыслы и желания. Я совсем позабыл о клятве и думал только о том, как доказать молодой княгине мою любовь.

На всех турнирах я был первым, – изнеженные греки уступали мне в силе и ловкости. Тысячью мелких знаков внимания, так легко достигающих женского сердца, не упускал я случая подольститься к прелестной Зое.

Через своих лазутчиков тщательно следил, как она одевается к каждому празднику, и цвета её одежд всегда были цветами моего шарфа и ленты на шляпе.

Зоя любила пение, музыку, весёлые хороводы и сама танцевала восхитительно, как дочь Иродиады.[167]  [167]. Соломея, своим танцем угодившая Ироду Антипе, правителю Галилеи, за что, по наущению матери, выпросила у него голову Иоанна Крестителя.


[Закрыть] Я посвящал ей серенады, когда вечером она прогуливалась по террасе парка у моря и мелкие серебристые волны у берега, словно доверчивые души, дружелюбно шептались друг с другом у её ног.

Чтобы развлечь Зою, я приглашал танцоров из Морея, а у константинопольских торговок покупал самые последние новинки женских украшений и с помощью разных ухищрений доставлял их даме моего сердца, но так, чтобы она легко могла догадаться, кто уделяет ей столько внимания.

Если бы у тебя был хоть какой-нибудь опыт в любви, сын мой, то наверное ты бы знал, что такие на вид незначительные услуги не что иное, как условные знаки, которые кажутся несведущим пустяками, тогда как на самом деле они таят в себе определённый смысл. Так двое, пользуясь в присутствии третьего воровским жаргоном, могут и предать его и продать, если этот язык ему не знаком. Влюблённые же всегда понимают друг друга и не нуждаются в переводчиках.

Мои немые посредники громко напоминали обо мне, и я с восторгом стал иногда замечать, как прекрасные глаза княгини отыскивают меня в толпе придворных. Тогда я стал смелее в своих домогательствах.

Среди Зоиных служанок мне удалось найти одну, согласившуюся стать моей доверенной. Вскоре последовало взаимное объяснение, и мы условились о тайном свидании, которое, однако, никак не удавалось. Всякий раз какое-нибудь незначительное обстоятельство нарушало план, намеченный Любовью: или я не находил мою принцессу там, где она назначила свидание, или место, где должна была состояться встреча, оказывалось для меня недоступным. К тому же демон ревности удерживал прекрасную гречанку, не давая ей вырваться на волю, и я мог её видеть не иначе, как только на виду у всего двора.

Об эти трудности, словно о железную стену, разбивались все мои надежды и желания, но не страсть, что будто голодная волчица, становилась тем алчнее, чем меньше находила себе пищи.

Жгучее пламя любви пожирало мозг в моих костях, щёки мои побледнели, тело высохло, походка стала неуверенной. От слабости у меня подгибались колени, – так от сильного ветра гнётся камыш.

Мне недоставало верного друга, с кем бы я мог поделиться своим горем, и надеждами, пусть слабыми и обманчивыми, оживить мою истомлённую душу.

И вот, когда я, беспомощный и больной, лежал у себя дома и прощался с жизнью, князь прислал ко мне придворного врача Теофраста, поручив ему заботу о моём здоровье. Я протянул ему руку, полагая, что он первым делом захочет проверить мой пульс, но Теофраст покачал головой и, дружески улыбнувшись, сказал: «Не думаете ли вы, благородный рыцарь, что я, подобно многим невежественным врачам, буду растирать вас мазями и пичкать разными кашками? Ваше здоровье улетело на крыльях любви, и только любовь может вернуть его обратно».

Меня очень удивило, что врач Теофраст так хорошо знает мою тайну и, словно жрец, даёт верные предсказания. Я рассказал ему всё, добавив с горечью: «Как я могу надеяться на выздоровление от любви, если она так коварно сковала меня своими путами. Мне остаётся только покориться судьбе и дать задушить себя обманчивой петле».

«Вовсе нет, – возразил Теофраст, – любовь без надежды, конечно, горше смерти, но не давайте угаснуть вашей надежде. Под солнцем нет ничего нового в сравнении с тем, что уже было, и нет ничего, что не может повториться вновь. Тощий Титон[168]  [168]. Титон – брат Лаомедонта, троянского царя. Эос, полюбившая его, выпросила у Юпитера бессмертия для него, но вместе с бессмертием не попросила вечной юности. В старости, став больным и хилым, он попросил лишить его бессмертия, но, так как она этого сделать не могла, то превратила его в саранчу.


[Закрыть] не смел и мечтать о богине Утренней зари, однако в её объятиях он так высох от любви, что в конце концов превратился в саранчу. На горе Ида пастушок,[169]  [169]. Парис – пастух, сын троянского царя Приама; с помощью Афродиты похитил Елену, жену спартанского щаря Менелая, что послужило поводом к Троянской войне.


[Закрыть] сзывая овец звуками свирели, сделанной из сухой былинки, не подозревал, что он как добычу любви похитит прекрасную спартанку у беззаботного царя Менелая. А рыцарь Анхис,[170]  [170]. Анхис – внук троянского царя Ила, возлюбленный Афродиты. За то, что хвастался любовью богини, Зевс покарал его слепотой.


[Закрыть] – чем он лучше вас? Однако прекраснейшая богиня Неба предпочла его сильному богу Войны, и смертный воин одержал верх над бессмертным полководцем».

Так, философствуя, развлекал меня врач Теофраст, изгоняя из моего сердца печаль, и в его словах я черпал силы и услады больше, чем в лекарствах.

Вскоре, после выздоровления, я опять затеял старую игру, и на этот раз счастье, казалось, сопутствовало мне. Теофраст стал моим закадычным другом и посредником в любви. Прекрасная Зоя усыпила-таки бдительность своего стража. Наконец-то мне удалось преодолеть железную стену прежних трудностей и найти давно желанный случай поговорить с ней наедине, в саду, в жасминовой беседке. Когда я увидел так близко предмет моих желаний, восторг охватил мою душу, переполнив её блаженством, недоступным простому смертному. В порыве любви, я бросился к ногам Зои и, схватив её белоснежную руку, в безмолвном благоговении припал к ней губами. Набравшись мужества, я приготовился признаться в своём чувстве… Но хитрый монарх следил за каждым моим шагом, давно вынашивая коварный план, как рассчитаться со мной, заманив в западню. Толпа его телохранителей выскочила из засады и вырвала меня из рук прекрасной Зои. Ужас охватил княгиню при звоне оружия, лишив её сил. Она побледнела и со стеснённым вздохом, без чувств опустилась на скамью.

Вблизи острова, на расстоянии броска камнем, на отвесной скале, окружённой со всех сторон морем, возвышается крепкая башня, куда можно попасть только по подъёмному мосту. Когда-то, в языческие времена, на месте этих руин стоял знаменитый храм, где чтили приносящего радость Бахуса и где всегда царило веселье. Но христианская любовь превратила этот храм в башню смерти, откуда то и дело доносились зубовный скрежет и голодный вой. Несчастные жертвы деспотизма находили здесь неминуемую гибель. Меня заставили спуститься в мерзкое подземелье по бесконечной приставной лестнице, которую, едва я коснулся ногой пола, тотчас же убрали. Египетская тьма прочно обосновалась в этом глубоком мрачном погребе. Запах разлагающихся трупов затуманил моё сознание. Скоро я убедился, что нахожусь у порога царства мёртвых. Отыскивая место, где бы умереть, я натыкался то на скелет, то на полуистлевший труп. Полный отчаяния, я лёг на каменный пол и стал призывать Смерть, чтобы она избавила меня от мучений. Но на этот раз она подослала ко мне своего брата – Сон, заставивший меня на время позабыть мои страдания. Когда я снова открыл глаза, то с великим удивлением обнаружил, что яма освещена и, осмотревшись вокруг, заметил висевшую на верёвке, опущенной через отверстие в потолке камеры смерти, корзину и в ней горящую лампу. В корзине оказались всевозможная снедь, несколько фляжек с вином, а также сосуд с маслом, чтобы поддерживать огонь. Хотя лампа и высветила все ужасы страшной тюрьмы, всё же чувство голода победило моё отвращение. Быстро сдвинув несколько скелетов вместе, я устроил из них стол и сиденье и расположился обедать, как могильщик перед только что вырытой могилой.

Однажды, спустя несколько дней, – так по крайней мере мне показалось, ибо у времени в этой подземной клетке были свинцовые крылья, – я вдруг услышал над собой шум. Вслед за тем что-то скатилось по бесчисленным ступенькам лестницы, и в двух шагах от себя я увидел человека. В сумерках трудно было определить, товарищ ли по несчастью передо мной, или палач. Но моё недоумение сменилось радостью и удивлением, когда я наконец узнал моего друга. Да, да, то был он – доктор Теофраст! И его голос в этом погребе смерти был для меня словно звук трубы, призывающей мёртвых восстать из могил.

Друг Теофраст сердечно обнял меня и, торопливо объяснив цель своего визита, предложил, не теряя ни минуты, следовать за ним: ему не терпелось выбраться отсюда, так как удушливый трупный запах подземелья вызывал у него отвращение.

Наверное, я был первым пленником, вырвавшимся на свободу из этой пасти льва. Под покровительством моего доброго ангела я вернулся домой, где он открыл мне тайну моего чудесного освобождения.

«Благодарите судьбу и верную любовь, что помогла вам на сей раз избежать голодной смерти, – сказал Теофраст. – Но вы должны как можно скорее покинуть Цикладские острова, иначе выход от сюда может закрыться для вас навсегда. У ревнивого князя сто глаз, чтобы следить за вами, и сто рук, чтобы схватить вас. Цено – любящий муж и мстительный человек. В его жилах течёт кровь тигра, и только цепи любви сковывают его ярость. Поэтому он жестоко мстит всем влюблённым паладинам прекрасной Зои, но никогда ей самой. Ваш жребий мог стать жребием ваших предшественников, и вы сгнили бы в этой башне, если бы Зоя не питала к вам чувства, большего, чем ко всем остальным, ставшим жертвами страсти к ней. Она упрашивала князя испытать её огнём, чтобы доказать свою невиновность и ваше благородство, и смело требовала вашего освобождения. Но после того как он, не смотря на все её просьбы, пренебрежительно отказал ей, она ушла, огорчённая, и поклялась с этого часа не прикасаться к еде. Зоя жаждала умереть тою же смертью, что и вы, господин рыцарь. Однако всё это мало обеспокоило жестокосердного супруга, и он спокойно отправился на охоту. Воспользовавшись его отсутствием, Зоя подкупила сторожей и послала вам еду и напитки, в то время как сама, верная своей клятве, не прикасалась к еде. Через три дня князю передали, что розовые щёчки его супруги поблекли, и огонь жизни в её небесных глазах начал угасать. Тревожное известие сильно взволновало Цено. В порыве раскаяния, он бросился к ногам Зои, заклиная её не губить себя и свою красоту. Просьба сохранить вам жизнь была удовлетворена, но с условием, что вы немедленно покинете остров Наксос, как праотец Адам рай, и никогда больше не попытаетесь вернуться сюда. Князь поручил мне заботу о здоровье прекрасной Зои и о вашем освобождении. Итак, приготовьтесь к скорейшему отъезду. В гавани уже стоит корабль, который доставит вас в Геллеспонт».

Когда Теофраст закончил свою речь, я обнял его и поблагодарил за дружеское участие, но на сердце у меня было тяжело: ведь я должен был покинуть остров Наксос, а красота прелестной Зои так очаровала меня, что мне казалось легче расстаться с жизнью, чем с ней.

«Мой друг, – сказал я, – ваши последние слова для меня равносильны смерти. Разве вы сами не говорили, что любовь без надежды горше смерти. Лучше бы вы оставили меня навсегда томиться в голодной тюрьме, тогда бы я расквитался с этой несчастной жизнью, которую не мыслю в разлуке с любимой. Дайте мне умереть честно, по-рыцарски. Скажите князю прямо, не таясь, что я избрал Зою дамой сердца и готов подтвердить это в поединке не на жизнь, а на смерть. Я знаю, что никогда не смогу получить её как награду, поэтому готов биться за неё со всем его рыцарством, пока не погибну в бою».

Друг Теофраст покачал почтенной головой и улыбнулся, как врач улыбается больному, который бредит в лихорадке.

«Ваше намерение безумно, – возразил он. – Храбрый рыцарь должен биться не для того, чтобы умереть, а чтобы победить и завоевать славу и почёт. Кроме того, мне кажется ваш враг, князь Цено, движимый не законами рыцарства, а ревностью, в ответ на ваше предложение, не теряя времени, отправит вас обратно в преддверие Оркуса.[171]  [171]. Местопребывание умерших в подземном мире.


[Закрыть] Но, видимо, любовь сильнее смерти. Раз уж ваша страсть победила рассудок и ничто не может заставить вас забыть прекрасную Зою, то я волью в вашу душу каплю освежающей росы. Она, может, и не исцелит вас, но во всяком случае оживит ваши надежды.

Я открою вам тайну, известную только немногим мудрецам мира. Никакая награда не вырвала бы её у меня, и только дружба и сострадание к вам побуждают меня нарушить печать молчания. Обожаемая вами Зоя принадлежит к числу тех немногих красавиц, которые происходят от фей и только наполовину от смертных. Старые народные легенды о богах, обитавших когда-то в Греции, не плод воображения и не фантазия, хотя поэты и разбавили их всевозможными баснями и небылицами. Отличить в них правду от вымысла не легче, чем обнаружить чистое серебро в его сплаве с сурьмой, хотя глаз настоящего знатока всегда разглядит серебро в шлаке.

Боги относятся к семейству эфирных духов, обитающих в верхних слоях атмосферы, на Олимпе. Они – ближайшее к людям звено в цепи мироздания. Когда-то боги жили в согласии и видимом общении с людьми, соединяясь браком с детьми Адама, и их потомство до сего времени встречается в этом мире. Хитрый Лебедь, обратившийся впоследствии в Громовержца, был как раз одним из таких духов. Он обольстил беззаботно купающуюся Леду и наградил своё женское потомство чудесным даром принимать, по желанию, образ их предка – лебедя.

В трёх частях света[172]  [172]. Во времена отца Бено четвёртая часть света ещё не была открыта.


[Закрыть] из глубины недр нашей матери-земли вытекают три источника, которые служат сильфидам[173]  [173]. Сильфиды – духи женского пола, обитающие в воздухе.


[Закрыть] местом наслаждения прохладой и одновременно наделяют прелестных обитательниц верхних слоёв атмосферы, называемых теперь феями, а в древние времена – небесными богинями, способностью сохранять девичью красоту. Действие любого из этих источников обнаруживается только на красавицах из рода духов, или фей, если они один раз в году, в день летнего солнцестояния, искупаются в нём. Все три источника находятся в далёких странах, а крыльями для полёта наделены только потомки Лебедя и матери Леды, поэтому немногие могут воспользоваться своим наследственным правом. Большинство красавиц разделяют общий жребий дочерей Адама, увядая, подобно смертным.

Может быть, мои слова окажутся неожиданными для вас, благородный рыцарь, но генеалогия прекрасной Зои, и это совершенно достоверно, ведётся от Леды, вернейшим доказательством чему служит то, что раз в году она становится лебедем, или, как она любит говорить, одевает лебединое платье. Ведь дочери Леды появляются на свет божий не голыми, как все другие дети: их нежные тела покрыты воздушной, сотканной из лучей эфира оболочкой – одеждой, которая, по мере их роста, растягивается. Эта одежда обладает не только свойством чистого газа преодолевать земное притяжение и легко подниматься до облаков, но ещё и придаёт своим владелицам лебединый образ на то время, пока они облачены в неё.

Ежегодное путешествие к источнику красоты длится девять дней и, если ничто не препятствует ему, оканчивается исполнением сокровенного желания женщин, недосягаемого для большинства из них, – беспрестанно наслаждаться собственной молодостью и красотой.

Если вас не затруднит дальний путь к одному из чудесных источников и вы надумаете временно поселиться там, чтобы объясниться в любви к прекрасной Зое, ибо в Наксосе вам это вряд ли удастся сделать, то я могу рассказать, как его найти.

Первый из этих источников находится в глубине Африки, в Абиссинии, – там, где берёт своё начало велик Нил. Второй вытекает из бездонного озера у подножия горы Арарат, в Азии, и теряется в виноградниках. А третий находится в Европе, в Германии, у западного подножия Судетских гор. Здесь, в прелестной долине, названной местными жителями Лебединым полем, он образует озеро. Именно это озеро, расположенное к ней ближе, чем другие источники, и посещает чаще всего Зоя.

Дочерей матери Леды легко можно узнать по короне из перьев, которой нет у обыкновенных лебедей.

В ранний, утренний час, прежде чем лучи восходящего солнца коснутся поверхности воды, или вечером, когда оно только зайдёт и его угасающий свет будет ещё озарять розовым светом западный горизонт, спрячьтесь и внимательно смотрите, не летят ли лебеди. Как только они, покружив над озером, опустятся на воду или в камыши, знайте – скоро в озере вместо лебедей будут весело плескаться купающиеся нимфы. Среди них вы, если счастье будет к вам благосклонно, легко различите вашу любимую. Не мешкая, постарайтесь овладеть её покрывалом и короной, которые найдёте на берегу, недалеко от места купания. В случае успеха, Зоя окажется в вашей власти, так как не сможет улететь без крылатого одеяния. Что делать дальше, вам подскажет любовь».

Друг Теофраст умолк, а я, чрезвычайно удивлённый его рассказом, не знал, верить ему, или сердиться, за то что он взялся меня дразнить своими выдумками и небылицами. Но Теофраст поклялся, что всё сказанное им – чистая правда, а его открытое, честное лицо было убедительнее любых слов.

«Хорошо, друг, – помолчав немного, с полным доверием к его словам обратился я к нему, – проводите меня скорее на корабль, я должен сам убедиться во всём, что вы мне сейчас рассказали. Как вечный жид, я буду странствовать по свету, пока не найду источник, возле которого, быть может, дождусь осуществления моей мечты».

В Геллеспонте я пересел на другой корабль и благополучно добраклся до Константинополя. Там переоделся в платье пилигрима и, присоединившись к обществу братьев, возвращавшихся домой после паломничества в Святую землю, добрался до Судетских гор, где долго блуждал, пока не нашёл заветное Лебединое озеро.

Здесь, недалеко от этого озера, под лицемерным прикрытием молитвы я построил эту уединённую келью, которую скоро стали посещать набожные души. Они принимали меня за святого и требовали небесного утешения, в то время как сам я испытывал только земные чувства, и все мои помыслы и желания неистово стремились к любимой. На берегу озера я соорудил камышовый шалаш, где, укрывшись, мог наблюдать прилёт лебедей. Во время летнего солнцестояния я видел, как к озеру слетались лебеди: иногда их было много, а иногда мало. Некоторые из них сохраняли лебединый образ, другие, едва коснувшись воды, превращались в прелестных девушек, но моей любимой среди них не было.

Напрасно провёл я три лета в нетерпеливом ожидании, – надежда обманывала меня. Наступило четвёртое. Я продолжал усердно высматривать из засады и вдруг однажды, на рассвете, услышал над головой шум крыльев. Вслед за тем озеро наполнилось весёлым гомоном беззаботно купающихся нимф, не подозревавших, что за ними наблюдают. Мне показалось, я вижу среди них прекрасную Зою. Сердце так сильно забилось в моей груди, и такой восторг охватил меня, что я совсем забыл добрые наставления приятеля Теофраста и, вместо того чтобы овладеть крылатым покрывалом, в порыве безумной радости громко закричал:

«Зоя из Наксоса, жизнь моей души! Узнаёте ли вы итальянского рыцаря, – вашего верного паладина, кому любовь выдала вашу тайну и побудила ожидать вас здесь, у этого источника красоты?»

Неописуемый страх овладел застигнутыми врасплох стыдливыми купальщицами. Они подняли громкий крик и, зачёрпывая ладонями воду из озера, стали обдавать меня дождём брызг, чтобы ослепить мои дерзкие глаза. Вспомнив о судьбе Актеона,[174]  [174]. Актеон – мифический герой, охотник. За то, что подсматривал за купающейся Дианой, превращён ею в оленя и растерзан своими собственными собаками.


[Закрыть] я робко отступил, а они тем временем проскользнули в камыши и скрылись там. Скоро семь лебедей взметнулись высоко в воздух и исчезли вдали.

Когда я понял, какую допустил оплошность, то как безумный стал рвать на себе волосы и одежду. Я долго метался в отчаянии, пока моя ярость не остыла и не потерялась в безысходной тоске; потом, удручённый горем, тихо побрёл назад в свою келью, выбрав путь через поляну, против камышовой хижины, откуда вылетели лебеди. Там я обнаружил примятую траву, с которой была стёрта утренняя роса, и следы на песке, оставленные, как мне показалось, ножками милой Зои. Тут же лежал маленький свёрток. Я поспешно схватил его и развернул. В нём оказалась женская перчатка тончайшего белого шёлка, которая могла быть в пору только нежной ручке Зои. Из неё выпало кольцо, украшенное сверкающим рубиновым сердечком. Этому, по всей вероятности не случайно оставленному подарку, я придал благоприятный для себя смысл. Зоя, как видно, давала понять, что любит меня и поэтому поручает мне своё сердце, и, хотя сейчас, ради сохранения благопристойности, ей нельзя отставать от подруг, при первом же удобном случае она вернётся к Лебединому озеру одна.

Успокоенный этими мыслями, я терпеливо ждал желанного прилёта лебедей год, два и ещё несколько лет, но из-за моего необдуманного поступка они скорее всего избрали другой источник. Впоследствии некоторые из них снова возвращались на это озеро и вновь оживляли мои надежды. По-прежнему я продолжал усердно нести свою вахту, и иногда мне удавалось увидеть восхитительных нимф, однако они не производили на меня никакого впечатления. Мои глаза искали одну только прекрасную Зою.

Я никогда больше не видел её, но память о нежной любви к ней храню как святыню в сердце, а кольцо как реликвию – в шкатулке. На том месте, где лежал оставленный свёрток, я посадил розовый куст и любисток, а вокруг – синеголовники и незабудки.

Время, проведенное в обманчивых надеждах на возвращение любимой, согнуло мою спину и провело глубокие складки на лбу, но до сих пор меня волнует прилёт лебедей на это озеро. Они напоминают мне увлечение молодости и лучшие мечты моей жизни. И теперь, стоя у края своего земного существования и впервые бросая серьёзный взгляд в прошлое, я, хоть и ощущаю некоторое чувство сожаления о том, что растратил жизнь так беспечно, без пользы и наслаждения, как богатый кутила своё наследство, что всё промелькнуло, как сновидение в долгую зимнюю ночь, всё же утешаю себя тем, что это обычный жребий смертных, – при жизни наслаждаться мечтами и причудливой фантазии жертвовать лучшую её часть. Вся мечтательность и вся поэтичность, будь они земные, или устремлённые к Небу, – вздор и безумие, и набожный чудак стоит не более влюблённого. Все люди, замкнувшиеся в себе, независимо от того, заперлись ли они в кельях и скитах, или бродят по полям и лесам, то любуясь на луну, то меланхолически ощипывая лепестки цветов или срывая былинки и бросая их в протекающий мимо ручей, или, как мученики страсти, слагающие свои элегии скалам, ручейкам или приветливой луне, – пустые мечтатели, ибо жизнь созерцателя, кто бы он ни был, если он не ходит за плугом или не знаком с серпом и лопатой, не более чем жалкое прозябание.