Текст книги "Народные сказки и легенды"

Автор книги: Иоганн Карл Август Музеус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

То, что я привил молодые фруктовые деревья и развёл виноград и сахарные дыни, чтобы услаждать ими истомлённых странников, право, более полезное дело, чем посты, молитвы и покаяния, прославившие моё благочестие, и достойнее, чем любовный роман всей моей жизни.

Поэтому, – продолжал Бено, обращаясь к внимательному слушателю, любимцу Фридберту, – я не хочу, чтобы ты, здоровый юноша, промечтал всю свою жизнь в этой глуши. Последние дни, ещё оставшиеся мне в этом мире, ты можешь терпеливо провести вместе со мной, но когда окажешь мне последнюю услугу и положишь мои останки в могилу, давно уже вырытую мной под той песчаной горой, возвращайся в мир и в поте лица зарабатывай на хлеб для любящей супруги и расцветающего рода твоих сыновей и дочерей. Похищение сабинянок когда-то принесло римлянам счастье, и ты можешь попытаться здесь, на этом озере, найти возлюбленную, если только твоя любовь укротит её, и она пожелает связать с тобой свою жизнь. Но если пламя любви уже опалило её сердце, и она не сможет полюбить тебя, то дай бабочке улететь, чтобы сатана не мучил тебя безрадостным браком».

Утро забрезжило на востоке, когда разговорившийся старец закончил свою чудесную историю таким полезным советом и растянулся на ложе, устланном сухим мхом. Ему давно уже необходим был покой. А Фридберт совсем позабыл про сон. В его голове, обгоняя друг друга, проносились мысли, – пёстрые и фантастичные. Он уселся у входа в келью и устремил взор навстречу восходящему солнцу. Высоко в небе сновали хлопотливые ласточки, и в каждой из них ему виделась прекрасная девушка-лебедь.

Спустя несколько месяцев успокоился навеки отец Бено. Он был предан земле его питомцем под громкие стенания всех богомольцев Рудных гор, оплакивавших своего заступника перед Небесным судом.

Могила погребенного дала впоследствии его наследнику хороший доход. Наивная простота верующих требовала реликвий из наследства святого человека, и Фридберт, пожелавший обзавестись звонкой монетой, не преминул этим воспользоваться. Он разорвал старое одеяние отшельника на мелкие кусочки и за небольшую плату стал раздавать их всем, кто посещал святой рынок возле могилы.

Когда Фридберт увидел, как хорошо идёт торговля, в нём пробудился дух наживы, и он не менее прибыльно стал сбывать и другие предметы, оставшиеся после отца Бено. Наконец, в ход пошла и боярышниковая палка. Расщепив её на тонкие лучинки, Фридберт стал продавать их как зубочистки, избавляющие от зубной боли, а так как в материале для них недостатка не было, то он мог без труда снабдить чудотворными зубочистками всё достойное христианство, – были бы только покупатели. Со временем приток паломников к келье уменьшился, и она вновь стала настоящим жилищем отшельника, где можно было безмятежно предаваться романтическим мечтам.

Шло время. Фридберт с удовольствием замечал, как день всё дальше отодвигает ночь, и солнце близится к зениту. Когда наступило солнцестояние, он аккуратно и в утренние, и в вечерние часы стал посещать озеро и устраиваться в засаде, в камышовом шалаше. И вот однажды, в канун Святого Албания, он увидел так страстно ожидаемых гостей.

Три лебедя показались на юге. В величественном полёте они трижды прокружили над озером, словно высматривая, нет ли опасности, и медленно опустились в прибрежные камыши, откуда вскоре вышли, обнявшись как богини три миловидные девушки, составившие прелестнейшую группу, какую когда-либо видел человеческий глаз. Они резвились и плескались, качаясь на прозрачных волнах, потом запели мелодичными голосами какую-то весёлую песню.

Фридберт стоял, недвижим, как мраморная статуя, онемев от восторга и изумления. Было мгновение, когда, улучив благоприятный момент, он чуть было не схватил добычу, чтобы безвозвратно её потерять. К счастью, у него нашлись силы, вовремя вырвавшие его из состояния магического экстаза. Фридберт оставил наконец свой пост и незаметно пробрался сквозь заросли кустарника к месту на берегу, где лебеди оставили свои эфирные одежды. На траве лежали три женских покрывала из незнакомой ткани, которая, казалось, была тоньше паутины и белее свежевыпавшего снега. Верхний край каждого из них был продёрнут в маленькую корону и уложен над ней крупными складками, напоминая плюмаж. Рядом лежало бельё из более плотной ткани, быть может, персидского шёлка цвета морской воды.

Жадной рукой схватил дерзкий похититель первое попавшееся покрывало и радостный, полный нетерпеливого ожидания поспешил с добычей к себе в келью.

Положив добытое сокровище в железный ларь, он уселся на дерновую скамью против входа в грот, чтобы, как римский авгур,[175]  [175]. Авгур – в древнем Риме жрец, гадавший по полёту и пению птиц.


[Закрыть] наблюдая за птицами, по их полёту узнать свою судьбу. Вечерняя звезда только что зажглась, когда Фридберт увидел, как два лебедя, будто напуганные хищным зверем, выпорхнули из камышей и быстро полетели прочь. Сердце шваба усиленно забилось, и радость, готовая вырваться наружу, охватила его, трепеща в каждой жилке. Любопытство побуждало Фридберта идти к озеру, благоразумие – удерживало в келье. После долгой борьбы практические соображения, такие редкие в любви, наконец взяли верх. Хитрый парень подумал, что будет лучше, если он не признается в похищении. Во всяком случае, в его положении выгоднее было оказаться лицемером, чем вором.

Фридберт зажёг лампу, свет которой, как он справедливо полагал, должен был привлечь прелестную ночную пташку, и, взяв в руки четки, принял позу молящегося. Перебирая пальцами бусы, он в то же время чутко прислушивался, нет ли кого за дверью.

Хитрость удалась. Скоро он услышал слабый шум, похожий на шелест робких шагов по песку, будто кто-то боялся обнаружить себя. Лукавый отшельник, почувствовав, что за ним наблюдают, с удвоенным усердием продолжил своё занятие. Наконец, окончив молитву, он поднялся со скамьи и огляделся вокруг. В дверях стояла она – прекрасная пленница, с выражением такой глубокой, чисто женской скорби, что чувствительное сердце Фридберта сразу растаяло, как воск от пламени свечи. Девушка была несказанно прекрасна в своём горе. Она открыла очаровательный ротик и произнесла несколько робких умоляющих слов.

Молодой отшельник услышал мелодичный, ласкающий слух голос, но не понял ни одного слова, – гостья говорила на незнакомом языке. Конечно, он мог легко догадаться, о чём она хотела сказать. Как видно, девушка робко просила вернуть ей похищенное покрывало, но плут притворялся будто ничего не понимает и только знаками и мимикой старался ей втолковать, что в этом святом убежище она может не бояться за свою добродетель. Он указал гостье на отгороженный угол кельи, где было приготовлено чистое мягкое ложе, принёс самые лучшие фрукты и сладости, – словом делал всё, как подсказывала ему его природная хитрость, чтобы завоевать доверие несчастной девушки. Но обворожительная красавица, похоже, не обращала на всё это никакого внимания. Она села в углу и принялась громко плакать. Её беспрерывные рыдания растрогали благочестивого Фридберта, и он тоже не мог удержаться от слёз, так хорошо помогавших ему разыгрывать задуманную роль.

В поведении отшельника было столько сердечности и дружеского участия, что прекрасная чужестранка понемногу успокоилась, поверив в его непричастность к пропаже покрывала, и в душе осуждала себя за свои глупые подозрения. Ей хотелось только как-то объяснить гостеприимному хозяину кельи, какое несчастье постигло её на берегу Лебединого озера, ибо он, как видно, ни о чём не догадывался.

Первая ночь в жилище отшельника прошла в глубокой печали. Но утренняя заря с давних пор обладает даром своими розовыми пальцами вытирать ночные слёзы страдалиц.

С восходом солнца Фридберт исполнил обычные молитвы, и это очень понравилось прелестной гостье. Она позволила уговорить себя отведать кое-что из принесённого на завтрак, после чего оба вышли из кельи и пошли по берегу озера ещё раз поискать покрывало, которое, быть может, унёс шаловливый зефир, если только его лёгкая ткань не зацепилась за какой-нибудь куст.

Услужливый Фридберт с величайшим усердием принимал участие в поисках, хотя хорошо знал, что они бесполезны.

Неудача снова нахмурила лоб нежной девушки, но в её жилах текла лёгкая эфирная кровь, и печаль, словно ночная тень на зыбучем песке, неглубоко проникла в девичье сердце. Мало-помалу она примирилась с судьбой, и её грустные глаза прояснились, как облака в лучах заходящего солнца. Девушка привыкла к Фридберту, с которым, волею судьбы, ей приходилось делить одиночество, и её взгляд иногда с удовольствием задерживался на его цветущем лице.

Коварный отшельник с тайной радостью подметил это и тысячью мелких услуг старался ещё более обратить благоприятные для него признаки в свою пользу. Любовь утончила его чувства и наделила способностью проникать в женское сердце, а простой, неглубокий швабский ум, казалось, приобрёл несвойственную ему ранее гибкость.

Только изобретательная любовь могла дать этой паре отшельников такой лаконичный, и в то же время очень выразительный, язык, что они, так же как Инкле и Ярико,[176]  [176]. Инкле и Ярико – герои рассказов нем. писателя Геллерта (1715–1769).


[Закрыть] прекрасно понимали друг друга.

Долгое время Фридберт таил желание узнать, на языке какого народа говорит прекрасная незнакомка, и какому роду она принадлежит, чтобы судить, равны ли они по положению, как равна их любовь. Невежественный простак, он, конечно, не мог знать, что маленький ротик прелестной девушки произносит греческие слова, ибо ни один диалект, кроме швабского, не был ему знаком. Всё же с помощью придуманного им условного языка отшельник узнал, что в его сети попала греческая красавица. Впрочем, во времена Фридберта греческий идеал женщины, с присущими ей классическими пропорциями тела, когда голова составляет не более восьмой его части, и характерным профилем, на котором линия носа является продолжением линии лба, ещё не овладел немецкими юношами. Глаза, а не пропорции, чувство, а не школьная арифметика были единственными судьями красоты, приговор которых оставался незыблемым, и никого не заботило, греческая она или не греческая.

Итак, Фридберт убедился, что Каллиста красива, прежде чем узнал, что она гречанка. Но особенно его заинтересовало неожиданное открытие. Как оказалось, девушка принадлежала княжескому роду: она была младшей дочерью князя Цено, с острова Наксос, и прекрасной Зои

– Друг отшельник, – обратилась как-то к нему Каллиста, – ты наверное знаешь тайну этого озера. Почему-то мать всегда предостерегала нас от посещения северного купания. Может быть, с ней произошло то же, что и со мной, и, как и я, она потеряла здесь своё покрывало? Мать всякий раз посылала нас на нильские купания и никогда не летала вместе с нами, потому что отец из ревности держал её взаперти до самой своей смерти. Перестав посещать источник фей, она постепенно увяла и постарела; красота её отцвела, а для нашего рода вместе с красотой и молодостью исчезают и все радости жизни. Теперь мать вдовствует в печальном одиночестве, а мы живём под её присмотром вдали от замка нашего дяди, к которому после отца перешла власть над Цикладскими островами.

Мать никогда не расстаётся с нами и лишь раз в году, на короткое время отпускает одних к источнику фей. Однажды мои старшие сёстры, забыв предостережения матери, рискнули отправиться на северные купания, полагая, что там лучи солнца мягче и воздух прохладнее, чем в египетской пустыне.

В тот наш полёт, который мы тщательно от всех скрыли, с нами ничего дурного не случилось, поэтому мы повторили его ещё несколько раз, пока я не стала несчастной жертвой легкомыслия сестёр.

Ах, где скрылся этот коварный колдун, подкарауливший нас во время купания и, из злорадства, похитивший моё покрывало? Заворожи его, бессовестного похитителя, святой отшельник! Пусть он упадёт с небес к моим ногам, если он обитает в верхних сферах, или поднимется сюда из бездны в ужасный полуночный час, если он боится света, и вернёт мне моё лебединое покрывало, которое все равно не принесёт ему никакой пользы.

Фридберт очень обрадовался заблуждению Каллисты, приписывающей похищение волшебнику, и не стал разубеждать её. Он сочинил ей сказку о заколдованном принце, который будто бы бродит вокруг Лебединого поля и иногда находит удовольствие подразнить крылатых гостей. При этом Фридберт дал понять, что не обладает даром заклинателя духов, но слышал, будто много лет назад одна девушка-лебедь тоже потеряла здесь своё покрывало, зато нашла верного, любимого друга и легко смирилась с потерей крыльев, тем более, что вблизи чудесного источника молодости и красоты они ей были совсем не нужны.

Прелестная Каллиста нашла большое утешение в этой истории, но только ей не очень хотелось навсегда оставаться в этой глуши, несмотря на многие удобства, предоставленные здесь природой. Это означало, кстати, что сестра Любви, – Чувствительность, – ещё не коснулась её сердца, ибо уединённая долина или пустынный необитаемый остров – настоящий элизиум для чувствительных душ.

Как только услужливый отшельник услышал, что тревожит его подругу, так тотчас же выразил готовность вместе с ней покинуть эту пустыню, однако при этом заметил, что не было бы большей для него награды за возвращение в шумный мир, чем наслаждение семейным счастьем в объятиях добродетельной супруги. И он так нежно взглянул на Каллисту, что не понять, к кому относились эти слова, она не могла. Девушка покраснела и опустила глаза, воодушевив тем самым надежды Фридберта. Поэтому он быстро собрался и, снова одевшись как воин, отправился вместе с прекрасной спутницей к себе на родину.

В Швабии, среди суровых горных пастбищ, расположился городок Еглинг, принадлежавший господам Графеннег. Там, во вдовстве, жила мать Фридберта, бережно храня память о покойном муже и проклиная мейсенцев, убивших, как она думала, её любимого мальчика. Женщина с состраданием протягивала грош каждому увечному воину, возвращавшемуся домой после мейсенского похода и просившему у неё милостыню, и всякий раз допытывалась, не знает ли он что-нибудь о её сыне. И если находился болтливый калека, который придумывал ей басни о смелом юноше, храбро бившемся с врагами, о его геройской гибели и о том, сколько поклонов он посылал матери, прежде чем его душа рассталась с телом, она наливала лгуну кружку вина, и слёзы из её материнских глаз лились при этом так, что хоть выжимай передник.

Четыре года мать оплакивала сына, и суровая осень пятого уже осыпала разноцветную листву с деревьев, когда тихий укромный городок вдруг охватило радостное волнение. Верховой гонец привёз известие, что храбрый Фридберт не погиб в битве с мейсенцами и находится сейчас на пути домой, в родной город. Одет он как знатный рыцарь, едет из дальних восточных стран, где у него было много приключений, и везёт с собой на родину невесту изумительной красоты и, к тому же, очень богатую – дочь египетского султана.

Как известно, молва всё преувеличивает. Правда была в том, что Фридберт, разбогатевший благодаря наследству отца Бено и фабрике зубочисток, по пути в Швабию всё более и более увеличивал свой обоз. Он купил лошадей, покрытых великолепными попонами, роскошно одел прекрасную Каллисту и оделся сам, нанял слуг и служанок и, как посол Арагонии, гордо ехал впереди, сопровождаемый многочисленной свитой.

Когда енглинжцы увидели приближающихся всадников, ехавших рысью по аугсбургской дороге, они с ликованием и радостными криками высыпали на улицу. Сёстры и зятья Фридберта, а также благонравные горожане, возглавляемые почётным магистратом, вышли ему навстречу, неся городское знамя. Предварительно было отдано распоряжение, чтобы при въезде в город их земляка на крепостных башнях били в барабаны и играли на дудках, как если бы он восстал из мёртвых.

С радостными причитаниями, обливаясь слезами, обняла счастливая мать сына и будущую невестку. Каллиста привела её в неописуемый восторг. Добрая женщина не могла налюбоваться на прелестное личико девушки и, словно лавину, обрушила на неё поток ласк и добродушной болтовни. По случаю чудесного возвращения Фридберта, вдова устроила званый обед, пригласив на него всех друзей и соседских кумушек, и раздала нищим последние запасы мелочи.

Слух о прекрасной гречанке разнёсся по всему городу и его окрестностям. Рыцари, дворяне и просто ценители женской красоты не давали покоя счастливому Фридберту, набиваясь к нему в товарищи и клянясь в вечной дружбе. Но Фридберт был очень ревнив и вспыльчив. Он спрятал прекрасную Каллисту от глаз всего света, поручив бдительной матери охранять её во время своего отсутствия на службе у графа Графеннега. В то же время ему хотелось как можно скорее вступить в права законного супруга.

Прекрасная гречанка, не видя никакой возможности вернуться на родину, решила пренебречь разницей в положении и согласилась выйти за него замуж, тем более, что молодой цветущий мужчина, каким выглядел Фридберт, мало чем напоминал прежнего невзрачного отшельника.

Фридберт подарил невесте превосходное подвенечное платье. Был назначен день свадьбы, зарезаны откормленный телёнок и каплуны и замешено тесто для пирогов. Накануне свадьбы, по местному обычаю, жених поехал приглашать гостей. В его отсутствие прекрасная Каллиста занялась свадебными нарядами. Ей захотелось примерить новое платье. Со свойственной прекрасному полу придирчивостью и склонностью находить недостатки даже в совершенном произведении, она скоро заметила в нём какой-то изъян и для его устранения пожелала предварительно посоветоваться со свекровью.

Словоохотливая женщина, увидев нарядную девушку, немедленно привела в движение свой язык, без устали превознося её красоту, а заодно и вкус сына, присмотревшего себе такую невесту. Она начала было восхищаться искусством портного, но, как только услышала, что девушке не очень нравится покрой платья, тут же принялась его ругать, чтобы не обнаружить своё невежество в тонкостях моды.

Каллиста была особенно недовольна неудачной формой свадебного покрывала, похожего, как ей казалось, на аугсбургский дождевик.

– Ах, – вздохнула она, – если бы мой свадебный наряд украшало греческое покрывало, увенчанное золотой короной, которое парит в воздухе и играет с зефиром, будто лёгкое снежное облако, то все бы девушки города завидовали мне и всюду превозносили любимую Фридберта как самую прекрасную из невест. Ах, оно пропало, это украшение греческой девушки, придающее ей волшебную прелесть и восхищающее взор юношей!

Крупные слёзы покатились по её розовым щекам на белую лебединую грудь.

Это совсем расстроило добрую женщину, особенно потому, что слёзы невесты перед свадьбой она считала таким же дурным предзнаменованием, как плач ребёнка в утробе матери. От огорчения она уже не могла удержать в себе тайну, которая и без того давно уже висела у неё на языке. Простодушный Фридберт имел глупость рассказать болтливой матери о похищении покрывала, не открыв, однако, его свойства, и отдал его ей на сохранение как залог любви к прекрасной Каллисте, приказав при этом хранить молчание. Матрона обрадовалась, что теперь представился такой хороший случай выболтать тайну, камнем лежащую у неё на сердце.

– Не плачь, моя милая, – сказала она, – пусть печаль не туманит твои ясные глазки и не заливает слезами радость предстоящей свадьбы. А о покрывале не беспокойся, – оно у меня надёжно спрятано. Если тебе так хочется его одеть, я сейчас же схожу за ним в кладовую, только обещай, что не скажешь никому ни слова и не выдашь меня. Я и сама хочу посмотреть, будет ли оно тебе к лицу и подойдёт ли к твоему свадебному наряду.

Удивлённая Каллиста стояла неподвижно, как статуя. Кровь застыла в её жилах. Радость сделанного открытия и досада на лицемерного Фридберта лишили её способности двигаться, но, едва она услышала шлёпанье туфель матроны, как тотчас же собралась с духом и радостно приняла покрывало из её рук. В следующее мгновение Каллиста прикрепила на голове золотую корону и, расправив на плечах складки эфирной одежды, превратилась в лебедя. Взмахнув крыльями, Каллиста-лебедь вылетела в распахнутое настежь окно.

Теперь настал черёд старухи, на глазах которой произошло такое чудесное превращение, окаменеть от изумления. Она перекрестилась широким крестом и испустила громкий вопль, поручая себя Святой деве Марии. О духовном мире мать Фридберта имела самое смутное представление и потому решила, что прекрасная Каллиста или призрак, или ведьма, а дорогой Фридберт сразу превратился в её глазах в отвратительное чудовище и заклинателя бесов, что её очень огорчило: уж лучше бы он, как добрый христианин, был убит мейсенцами, чем опутан сетями сатаны.

Не подозревая о случившемся в его отсутствие печальном происшествии, радостный и весёлый Фридберт вернулся под вечер домой и, звеня шпорами, взбежал по лестнице в комнату невесты, чтобы обнять любимую, но, едва он открыл дверь, как на него обрушился град материнских заклинаний. Призвав на помощь всё своё красноречие, разгневанная женщина осыпала его бесконечными упрёками и проклятиями. Поняв наконец из её сбивчивых слов что произошло, он, как безумный, в порыве отчаяния пытался убить себя и мать, но старуха подняла такой истошный крик, что сбежался весь дом, и испуганные слуги вовремя обезоружили Неистового Роланда.

Когда у обоих прошёл первый припадок гнева и наступило просветление разума, Фридберт понял, что ему будет не так-то просто очистить себя от подозрений, будто бы он заклинатель духов, общается с нечистой силой и хотел ввести в дом Биондетту,[177]  [177]. Биондетта – чёрт в образе красивой женщины.


[Закрыть] а правоверную мать сделать свекровью ведьмы. Он рассказал всё о своём приключении у Лебединого озера, о прекрасной Каллисте и о её чудесном крылатом покрывале. Но что может заставить женщину отступиться от того, что она успела вбить себе в голову? Одним словом, мать осталась при своём мнении и только из материнской любви не затеяла против сына судебного процесса.

Между тем эта странная история дала повод к различным догадкам, и Фридберту не доставало лишь чёрной собаки, чтобы, как доктор Фауст или Корнелий Агриппа,[178]  [178]. Корнелий Агриппа (1486–1585) – современник Парацельса, известен как врач, писатель и философ.


[Закрыть] прослыть великим магом.

Жених без невесты находился в удручённом состоянии. Его душа разрывалась от горя при мысли о потере прекрасной Каллисты. Он испытывал такое мучительное состояние, словно по счастливом завершении кругосветного путешествия, достигнув гавани, его корабль неожиданно потерпел крушение у самого входа в неё. Потерять любимую накануне свадьбы, – разве это не то же самое? Если бы Каллиста стала добычей смерти, или её похитил разбойник, или жестокосердный отец заточил её в монастырь, то тогда ещё можно было бы последовать за ней в могилу, пуститься вдогонку за похитителем, либо проникнуть за ограду монастыря. Но ведь она вылетела в окно… Кто же теперь мог последовать за ней? Разве что парижский воздухоплаватель.[179]  [179]. Пилатр-де-Розье – погиб в 1785 г. во время полёта на воздушном шаре.


[Закрыть] Однако благородное искусство передвижения по эфирным полям не было доступно смертным во времена Фридберта. Оно досталось более позднему и более счастливому поколению, и как бы близорукие и завистливые всезнайки из английского общества не судили презрительно и ложно о чудесном детище воздухоплавания в стране-соседке, ясно как день, – один воздушный пограничный корабль, низвергающий смолу и серу, защитит британские берега от пагубной контрабанды несравненно надёжнее, чем неповоротливые сторожевые суда и все бумажные решения склочной палаты общин.

Итак, чтобы отыскать потерянную невесту, Фридберту не оставалось ничего иного, как только уподобиться известной лягушке-путешественнице. Невыносимая тоска по любимой ещё дальше отодвигала Цикладские острова от Швабии, и путь туда ему казался не ближе, чем расстояние до Луны.

– Ах, – вздыхал он, полный отчаяния, – как медлительному моллюску угнаться за легкокрылой бабочкой, которая беззаботно порхает от цветка к цветку и никогда не задерживается на одном месте? Кто может поручиться, что Каллиста вернулась в Наксос? Разве не позор для девушки прослыть у себя на родине беглянкой, и не пришлось ли ей искать убежище в другом месте? Но если даже она сейчас в Наксосе, что мне с того? Как могу я, простой мещанин, поднять глаза на княжескую дочь?

Терзаемый подобными мыслями, павший духом Фридберт провёл не один день, но если бы он, испытав силу своей страсти, узнал на какие чудеса она способна, то наверное так бы не горевал.

Однажды инстинкт подсказал ему, что одни холодные рассуждения делу не помогут. Тогда, обратив своё добро в деньги, он оседлал вороного коня и, чтобы избежать многословного материнского напутствия, выехал со двора через заднюю калитку. Фридберт торопился так, словно за день собирался достичь Цикладских островов. К счастью, он вспомнил, как добирался туда отец Бено и, так же как и тот, морским путём, через Венецию, преодолев немалые трудности, но без кораблекрушения, благополучно доплыл до острова Наксос.

Радостный, с тайным чувством наслаждения Фридберт ступил на родную землю любимой. Он попытался узнать что-нибудь о прекрасной Каллисте, но никто не мог ему сказать, где она и что с нею, хотя всевозможных слухов на этот счёт было предостаточно. Одни нашёптывали одно, другие – другое, как это обычно бывает, когда воспитанная девушка неожиданно исчезает из круга своих знакомых, и, надо заметить, шёпот этот редко бывает в пользу отсутствующей. Впрочем, от такого метательного орудия, как злой язык, спасает оборонительное средство, заключающееся в золотых словах поговорки: «Пусть себе болтает, сколько ему вздумается, – что мне за печаль!» Но так может защищаться кто угодно, только не девушка, если она дорожит своей репутацией.

Фридберт очень переживал, что не знает в какие края судьба забросила его любимую. Он был в нерешительности, – вернуться в келью отшельника, или устроить засаду на нильских купаниях.

Пока незадачливый жених раздумывал, что ему предпринять, в Наксос с острова Парос прибыл князь Исидор, – ленник правителя Цикладских островов, – чтобы обручиться с сестрой прекрасной Каллисты, Иреной. Начались торжественные приготовления к роскошному празднику, по случаю предстоящего бракосочетания. Завершить его должен был большой рыцарский турнир.

Узнав об этом, швабский герой, к которому вернулась былая воинская отвага, решил на турнирном поле развеять одолевшую его грусть-тоску, тем более, что на всех площадях и перекрёстках герольды приглашали иноземных рыцарей принять участие в поединках. У себя дома он, конечно, не осмелился бы принять подобное приглашение, – легко могло случиться, что там его встретили бы ядовитыми замечаниями и оскорбительными насмешками, – но здесь, вдали от родины, туго набитый кошелёк обеспечивал ему привилегии знатного происхождения, обычно приклеиваемого с рождения. К тому же Фридберт разыгрывал в Наксосе рыцаря с не меньшим достоинством и благопристойностью, чем иногда немецкий портной барона в Париже, или беглый француз-камердинер маркиза при германском дворе. Он обзавёлся прекрасным снаряжением, за большие деньги купил хорошо подготовленного для рыцарских турниров коня и в назначенный день без проволочек был допущен на турнирное поле.

Но тут воображение сыграло с ним злую шутку: круглая арена, где находились рыцари, вместе с возвышающимся вокруг амфитеатром, заполненным бесчисленными зрителями, вновь напомнила ему очертания ужасной хлебной печи. Страх, как это часто бывает в минуту опасности, подействовал на Фридберта, как шпоры на коня. Самозваный рыцарь крепко держался в седле и с честью выдержал бой с противником, заслужив рыцарскую награду, которую получил из рук новобрачной. Кроме того, он был допущен к целованию руки Прекрасной Зои, по заведённому придворному этикету всё ещё владевшей титулом красавицы, так же как экс-министр титулом «Ваше превосходительство», хотя зуб времени не пощадил былую прелесть доброй дамы.

Фридберт представился итальянским рыцарем. Потому ли, что он воскресил в памяти Зои давние воспоминания о другом итальянском рыцаре, пользовавшемся когда-то её особым расположением, или потому, что она заметила на его руке кольцо, некогда принадлежавшее ей, а сейчас сверкающее рубиновым сердцем на руке чужестранца, – как бы то ни было, он был очень любезно принят и, казалось, заслужил благосклонность княгини.

Когда утих шум свадебных торжеств, Зоя покинула столичный двор и снова обосновалась в своём дворце, в тихом уединённом уголке острова. В эту монастырскую святыню, открытую только для немногих её приближённых и друзей, получил доступ и Фридберт, которому она оказала материнское внимание.

Однажды, во время прогулки в тенистой роще, Зоя отвела Фридберта в сторону и сказала:

– У меня есть к вам, дорогой чужестранец, просьба, в которой вы не должны мне отказать. Скажите, откуда у вас на безымянном пальце правой руки это кольцо? Когда-то оно принадлежало мне, но я потеряла его, не знаю где и когда.

– Великодушная княгиня, – ответил хитрец, – это кольцо я завоевал на родине, на турнире в честном бою с одним храбрым рыцарем, которого мне удалось победить. В этой битве он расстался с жизнью. Но как кольцо оказалось у него, – досталось ли как военная добыча, или он купил его у еврея, заслужил ли как рыцарскую награду, или получил в наследство, – этого я сказать не могу.

– Как бы вы поступили, продолжала Зоя, – если бы я попросила вернуть мне моё кольцо, ведь почётное рыцарское звание обязывает не отказывать даме? Однако я не возьму вещь, добытую оружием в честном бою, как подарок. Я заплачу вам за неё столько, сколько вы скажете, и никогда не забуду вашей любезности.

Просьба княгини ничуть не смутила Фридберта. Напротив, он был даже рад, что его замысел так хорошо удался.

– Ваше желание, добродетельная княгиня, – сказал он, – для меня нерушимый закон, – рыцарская честь тому порукой. Требуйте у меня кольцо, только не заставляйте нарушить клятву. Эта реликвия досталась мне в тяжёлом поединке, и я поклялся, что не сниму её с руки до тех пор, пока она как залог верной любви не скрепит перед алтарём мой брачный союз. Только выполнив это условие, я смогу освободиться от клятвы. Но если вы поможете мне выбрать невесту, то я ничего не имею против того, чтобы ваша прежняя собственность вернулась к вам из её рук.

– Хорошо, – ответила Зоя, – выбирайте из моих придворных девушек любую, какая вам понравится. Невеста получит от меня богатое приданое, но с одним условием: как только вы наденете ей на палец кольцо, она тотчас же должна передать его мне. Вам я тоже окажу высокую честь.

Едва был заключён этот тайный договор, как дворец княгини заполнили красавицы, которых она призвала сюда со всех концов страны и приняла в свою свиту. Зоя предоставила им прекрасные наряды и великолепные украшения, стараясь с помощью искусственной мишуры модных лавок придать девушкам ещё большее очарование. Она, конечно, заблуждалась, так же как и наши современницы, выставляющие на продажу позолоченную раму с картиной, а не саму картину, ибо ежедневный опыт учит, что парадное платье так же мало воодушевляет любовь, как молящихся парчовое одеяние Девы Марии в Лорето. И наоборот, самое скромное, облегающее фигуру платье без украшений делает большие завоевания, чем все панцири и шлемы из кружев и локонов с победно развевающимися перьями.