Текст книги "Народные сказки и легенды"

Автор книги: Иоганн Карл Август Музеус

Паж так вдохновенно рассказывал о последних минутах графа, что Ютта никогда не уставала его слушать. Всегда у него находилась какая-нибудь маленькая подробность, которая приходила ему на память только сейчас. Он вспоминал не только о последнем слове или жесте графа, но и о чем тот думал, когда его душа расставалась с телом. Из каждого движения, каждой перемены в выражении лица поверженного рыцаря, будто бы замеченной им, Ирвин умел извлечь что-нибудь лестное для графини. То утверждал, что видел ее прелестный образ, витавший перед взором умирающего графа, то рассказывал, как читал в глазах господина желание, чтобы его отлетающая душа ощутила неподражаемую прелесть ее благородного страдания и насладилась блаженством незримо осушать поцелуями прекрасные слезы на её нежных щечках, то превозносил счастье рыцаря, со славой павшего в бою и оплакиваемого такими чудесными глазами. А иногда, осмелев, признавался даже, что за одну единственную, такую драгоценную ее слезу, он и сам с радостью отдал бы свою жизнь.

Сначала графиня не придавала никакого значения этим речам, но потом, когда боль утраты понемногу улеглась, стала находить в них невинное удовольствие. Все больше внимания она начала уделять нарядам, намеренно стараясь подчеркнуть ими свою красоту и поощрить верного пажа на новые откровения. Правда, Ютта по-прежнему призывала смерть обратить в тлен ее прекрасное тело, но разрушительница всего цветущего на земле оказалась слишком робкой, чтобы решиться прелоставить ей такую печальную услугу.

Пара нежных глаз так мило гармонировала с нежно-розовыми щечками, а волнующаяся лебединая грудь так контрастировала с черным траурным платьем, что вся фигура молодой женщины излучала невыразимое очарование, ибо, как утверждают знатоки, красота в полутени чарует больше, чем при ярком свете. Разве что слепой мог оставаться равнодушным ко всем этим прелестям. И уж, во всяком случае, не паж.

Влюбленный Ирвин с легкомыслием мотылька полагал, что каждый цветок распускается только для него, независимо от того, растет ли он в саду за оградой или на зеленом лугу, и что его пестрые крылышки преодолеют любые ограды и стены на пути к желанной цели. Правда, положение обязывало Ирвина быть почтительным с повелительницей и удерживать свою страсть, не давая ей вырваться из глубин сердца. Но краска, заливавшая его лицо всякий раз, когда глаза их встречались, усердие, с каким по едва уловимому намеку угадывалось и выполнялось любое ее желание, стремление постоянно говорить ей во время беседы что-нибудь приятное достаточно обнаруживали, что такая необычайная преданность имеет иную побудительную причину, чем обычный служебный долг. И графиня, в силу своей женской проницательности в сердечных делах, без труда догадалась о его тайне.

Это открытие не вызвало у нее недовольства. Напротив, она даже решила поддержать эту игру без слов и дать сердцу невинное развлечение, – ведь не может же молодая вдова, как горлица, вечно ворковать и сетовать о потере супруга. Однако искра любви нашла в ее сердце так много трута, что скоро разгорелась в яркое пламя.

Хитрый Ирвин с тайной радостью стал замечать нежный взгляд повелительницы, и то, о чём прежде он не смел и мечтать, стало теперь казаться ему достижимым. Как пажу ему льстила дерзкая надежда со временем стать супругом госпожи. Первая любовь разожгла его алчущее сердце, и он решил попытать счастья.

Однажды, сопровождая графиню к мавзолею и беседуя с нею о чувстве нежной любви вообще, по ее взгляду и выражению лица он понял, что скрывается за ее философскими рассуждениями, и перешел к теме, к которой давно уже подготовился.

– Благородная госпожа, – начал он, – человек не должен всю жизнь оставаться на одном месте. Всему свое время. Я хорошо всё обдумал и, полагаю, настал час, когда, по примеру моих предков, мне надлежит взяться за оружие. Я давно уже истоптал детские башмаки, и мне не пристало более носить шлейф за дамой. Поэтому прошу вас, отпустите меня.

– Ах, мой добрый Ирвин, – возразила графиня, – как это вдруг пришла тебе в голову мысль оставить у меня службу? Или я дурно обращалась с тобой? Или, как и подобает добрым господам, не оказывала тебе, своему слуге, любовь и благосклонность? Скажи, что случилось, и почему ты хочешь уйти от меня?

И р в и н:

 
– Ах, видно не судьба мне оставаться здесь.
Сердечной раны боль гнетет, теснит и душу
Терзает безысходная тоска
И гонит, гонит прочь от этих мест.
Уйду туда, в неведомую даль,
Но только там не жду я утешенья,
И то чего так долго я желал
Мне там уж не найти …
О знайте, боги, люди!
Всё то, о чём мечтал я без надежд,
Всё это здесь
– Здесь, в замке, в Хаммерлюнде
 

Графиня приняла близко к сердцу душевные муки доброго Ирвина, хотя в глубине души почувствовала скорее радость, чем сострадание. Она желала только более ясного объяснения и поэтому продолжила расспросы:

– Что же тревожит тебя? Жажда славы или рыцарских почестей? Или тебе наскучило однообразное времяпрепровождение в обществе вдовы? Или тобою движет юношеский задор? А, может, искра обманчивой страсти зажглась в твоем сердце и пугает, и мучает тебя? Скажи не таясь, какая буря бушует в твоей груди?

И р в и н:

 
– Хотите знать, что мучает меня?
Презренная лакейская ливрея!
Нет, больше не хочу я быть лакеем,
Быть господином – вот моя мечта
Что из того, что вижу я как роза
Цветет в саду, иль зреет виноград?
Раз не дано мне счастья их срывать,
Ни наслажденья мне от них, ни пользы.
 

Графиня хорошо поняла смысл этих слов. Она догадалась, какие желания и надежды питает ее Ганимед,[141]  [141]. Сын троянского царя Троса, унесённый за красоту на Олимп, где сделался виночерпием и любимцем Юпитера.


[Закрыть] не осмеливаясь точнее выразить их своей повелительнице. Ей захотелось поддержать эти надежды, не переступая при этом законов приличия, и поэтому она приказала лицу одно, а губам другое. Смущённо опустив глаза и теребя бант у пояса, Ютта, слегка покраснев, произнесла:

– Роза цветёт, не зная, кто украсит ею свою грудь, и виноград зреет, не заботясь о том, какому лакомке доставит он удовольствие. Им достаточно услаждать обоняние и восхищать взор. Разумного радует их вид, и он спокойно проходит мимо, неразумный же протягивает руку, чтобы достать гроздь, до которой ему не дотянуться, или сорвать розу, чьи шипы больно ранят его.

В этой аллегории из уст прекрасной вдовы Ирвин нашёл меньшее утешение, чем в её глазах. Дерзкий паж молча вздыхал и печально смотрел себе под ноги, а его госпоже было угодно изобразить подобную красноречивую пантомиму.

Спустя несколько дней статного юношу всё же снарядили в поход. Облачённый в доспехи своего господина, он сел на его любимого коня и в бодром расположении духа отправился в первое рыцарское странствие.

Для сердечных дел Ирвина в его отсутствии было, пожалуй, больше пользы, чем вреда. В своём вдовьем одиночестве графиня скоро почувствовала скуку, ибо не было, как прежде, рядом участливого свидетеля её горьких жалоб и боль утраты не находила питания. Совсем другие мысли стали овладевать молодой вдовой. Она серьёзно подумывала о том, как развязать когда-то накрепко затянутый узел любви, ибо этот символ имел для неё слишком большое значение.

Однажды, оставшись одна, Ютта открыла золотой медальон в виде сердечка, который носила на груди, вынула оттуда залог верной любви и стала его внимательно разглядывать, стараясь разобраться в сплетении нитей. Её искусные пальцы действовали при этом так энергично, что в конце концов ей удалось ослабить внешние петли, но, несмотря на все усилия, развязать узел ей так и не удалось. Наконец, её терпение истощилось, и, не желая оставлять дело неоконченным, она взяла острые ножницы и, подобно Александру Македонскому, когда-то разрубившему мечом Гордиев узел, разрезала ими крепко затянутый узел любви. По представлениям доброй графини было бы справедливо завязать теперь новый узел любви и положить его на место прежнего в золотой амулет, но именно в тот момент, когда она собиралась это сделать, ею совсем некстати овладело тревожное сомнение.

«Узел любви, – рассуждала она, – всего лишь символ земного союза, который легко нарушить здесь на земле. Ведь смерть своей косой уже сделала это, и ножницы тоже. Но с клятвой любви на том свете дело может обстоять совсем иначе. Могу ли я ожидать там вечного блаженства под беспрерывные упрёки обоих рыцарей, каждый из которых будет считать себя единственным владельцем моего сердца?»

Эта мысль огорчила и обеспокоила её. Обсудить этот вопрос совести было не с кем, и графиня решила обратиться за советом к почтенному прелату, который был сведущ в небесных делах.

Настоятель монастыря в Эльдагсене слыл человеком набожным и образованным, разбирающимся в самых тонких вопросах духовного мира. Он решал их со всей схоластической мудростью. Казалось бы, что может быть острее швейной иглы? Однако францисканский монах мог дать точный ответ, сколько небесных душ уместится на этой точке опоры. Тем более ему не составляло никакого труда дать справку о супружеских правах на небесах.

Графиня велела заложить экипаж и с трепещущим сердцем поехала к мудрому прелату.

– Преподобный отец, – обратилась она к нему, – необычайное обстоятельство, которое я хотела бы вам открыть, привело меня сюда испросить у вас совета и наставления.

Настоятель монастыря, при всех своих философских мудрствованиях, отнюдь не был бесчувственным к прекрасному полу. Он охотно утешал дам, обращавшихся к нему со своими горестями, особенно если они были молоды и красивы.

– Что беспокоит ваше благородное сердце, добродетельная дочь моя? – спросил он. – Откройте мне ваше тайное горе, быть может, в моих силах ободрить вас небесным утешением.

– Моё сердце тревожит необдуманная клятва, к которой принудила меня любовь, – ответила графиня. – Я обещала супругу возобновить и навечно закрепить наш брачный союз по ту сторону могилы. Но разве молодая женщина может совладать со своим сердцем в весну её жизни? Должна ли я в молодые годы одиноко грустить во вдовстве, живя лишь надеждой на будущее свидание, не зная, состоится ли оно когда-нибудь? Объясните же мне, досточтимый отец, соединятся ли на том свете любящие души, или все, кто на земле был связан узами брака, на том свете будут свободны?

– Конечно, конечно, – ответил дородный прелат, – все земные союзы в садах Эдема расторгаются, в этом не должно быть никаких сомнений. Разве вы не знаете, благородная госпожа, что там, в загробном мире, никто не женится и не выходит замуж? Какое может быть супружество в лоне блаженства, когда оно само по себе источник огорчений, ибо, как свидетельствует опыт, даже в самых счастливых браках, случается, настаёт свой неприятный супружеский часок. А разве уместны супружеские ссоры и недовольство в обители мира? Смерть разорвала ваш союз, вы свободны, как птичка в небе, как серна в лесу, вырвавшаяся из охотничьих сетей. Но если вашу совесть тяготит необдуманная клятва, я дам вам совет. Святая церковь может освободить вас от вашей клятвы. Одарите мой бедный монастырь, и я достану вам разрешение епископа снова вступить в брак, не навлекая на себя греха ни на этом, ни на том свете.

Итак, совестливая Ютта получила ответ, какой жаждала услышать. А именно, что их договор с покойным супругом был не более, чем причуда влюблённых. Все её представления о загробной любви изменились. Она успокоила свою совесть и уладила дело с прелатом, одарив его монастырь, после чего тот пригласил её к богато уставленному серебром столу. Ютта почувствовала себя легко и свободно, словно рабыня, неожиданно сбросившая с себя сковывающие её узы рабства и вновь вкусившая всю прелесть свободы.

Теперь единственным её желанием было дождаться скорейшего возвращения прекрасного Ирвина из рыцарского похода и заключить с ним союз любви, однако на этот раз только на время земной жизни, чтобы, в случае чего, опять не пришлось освобождаться от клятвы. Но ловкий рыцарь что-то медлил с возвращением, и тоска по нему лишь подливала масла в огонь любви.

Какая любовь сильнее и постояннее, – первая или вторая, – этот щекотливый вопрос всегда вызывает споры между сторонниками различных школ. Откровенно говоря, решить эту проблему нелегко. Но есть одно заслуживающее внимания суждение: молодая пылкая вдова, которой уже знакомо чувство нежности, любит горячо и страстно во втором браке, тогда как в первом она ещё глупый новичок в любви. Нежная Ютта совсем не умела сдерживать свою страсть и без колебаний отбросила покров скромности и робкой сдержанности, предписанный когда-то этикетом состоятельного класса прекрасному полу. Громко вздыхая, она открыто взывала:

 
– Ах Ирвин, ты один
В моих мечтах и грёзах.
Откликнись! Вновь и вновь
Тебя зову, любя.
Лишь только для тебя
Здесь расцветает роза,
И зреет виноград,
Лишь только для тебя
О ветерок, что лишь, едва касаясь,
Играет нежно на груди моей,
Спеши скорей туда, на поле брани,
Где рыцарь мой, и там ему повей
Дыханием своим в его стальное сердце
Ты ароматом нежности моей.
Пусть он забудет о войне,
Пусть вспомнит рыцарь обо мне,
Пускай услышит этот зов.
Всему венец – любовь, любовь!
 

То ли ветерок услужливо передал этот призыв, то ли молодой рыцарь по собственному желанию пустился в обратный путь, – не так уж важно. Достаточно того, что Ирвин вернулся, а вместе с ним возвратилась в Хаммерлюнд и шумная радость, изгнанная из замка со времени большого бала. Графиня сняла траурное платье и встретила стройного рыцаря не как прежнего слугу, а как господина. Она устроила в его честь роскошный пир и велела поднести ему бокал, который Ирвин совсем недавно сам подносил ей. Мудрые дамы из соседних графств получили повод высказать на этот счёт свои предположения, а самые проницательные стали утверждать, будто давно догадывались, что между графиней и прекрасным рыцарем зародилась любовь, которую она намерена закрепить перед алтарём. А между тем ещё совсем недавно они могли бы держать пари сто против одного, что верная Ютта не выйдет вторично замуж. Теперь же, если бы им предложили такое пари, они охотно держали бы его на обратных условиях.

Пока все четыре соседних графства с метафизическим глубокомыслием решали этот вопрос, Ирвин думал о том, как овладеть добычей и прекратить все эти толки. Он отважился высоко взлететь на крыльях любви и, долетев до бывшей госпожи, смело посватался к ней. Освободившись от клятвы, неверная Ютта уже сделала первый шаг, второй стоил ей меньших усилий. Она забыла своё положение, спустилась на ступеньку вниз по общественной лестнице и, пренебрегая мнением большого света, уступила влечению сердца. Ютта снизошла до робевшего перед ней счастливчика, выслушала его и заключила с ним нежный союз любви. Недоставало только благословения церкви, обещанного любезным пастором из Эльдагсена.

Кичливые графские родственники напрасно корчили гримасы.

Приготовления к свадьбе делались с большой помпой. Богатая невеста старалась великолепием и блеском второй свадьбы восстановить нарушенное было достоинство.

Как-то вечером, за месяц до торжественного события, или около того, прекрасная невеста прогуливалась под руку со своим любимым рыцарем по аллеям парка и внушала ему, что и для него цветёт в саду роза и зреет виноград. Под шёпот интимной беседы они шли, не обращая внимания на дорогу, и случайно оказались перед одиноко стоявшим в безмолвной тишине забытым монументом, давно уже не посещаемым графиней. Полная луна освещала его мягким светом, а жуткий полночный час придавал ему особую торжественность. Случайно графиня подняла глаза, и её взгляд упал на статую на постаменте. И вдруг… Ей почудилось, что холодный мрамор ожил, подобно изваянной Пигмалионом статуе прекрасной Галатеи.[142]  [142]. В греч. мифологии статуя прекрасной девушки, в которую влюбился её создатель Пигмалион; по просьбе скульптора она была оживлена Афродитой и стала его женой.


[Закрыть] Казалось, фигура рыцаря зашевелилась, и он поднял правую руку, будто выражая предостережение или угрозу. Холодная дрожь пронизала сердце нарушительницы обета. С громким криком она отшатнулась и спрятала своё лицо на груди Ирвина. Тот удивился, не понимая, чем вызван этот испуг.

– Что напугало вас, и отчего вы так дрожите, любимая? – спросил он. – Не бойтесь ничего, вы в моих объятиях. Пока бьётся сердце в моей груди, эти руки защитят вас от любой опасности.

– Ах Ирвин, милый рыцарь, – пролепетала дрожащим голосом испуганная графиня, – разве вы не видите, как страшно кивает статуя на постаменте и как грозит мне поднятой рукой? Уйдём скорее от этого страшного места, где ужас смерти окружает меня.

Для влюблённого рыцаря это происшествие было совсем некстати, поэтому он попытался разубедить графиню.

– То, что вы видели, на самом деле всего лишь игра воображения, – уверял он, – не думайте об этом. Тень от высокого вяза, колеблемого ветерком, да бледный луч луны обманули ваше зрение. Из причудливого смешения света и тени ваша фантазия создала страшную картину, а жуткий полночный час дополнил её.

– Нет, нет, – возразила графиня, – мои глаза не обманули меня, – статуя двигалась и грозила мне, напоминая о клятве. Ах, дорогой Ирвин, я не могу, я не смею быть твоей.

Эти слова удручающе подействовали на бедного Ирвина. Он будто лишился жизни. Слова замерли у него на устах. Всю ночь раздумывал он, как вырвать прекрасную Ютту из-под власти суеверного страха. Ирвин не знал, что и думать о странном видении графини, неколебимо уверенной в том, что она не могла ошибиться. Так ничего и не придумав, он сел рано утром на коня и поехал за советом к мудрому настоятелю в Эльдагсен. Выслушав молодого рыцаря, прелат, – светлейшая голова своего времени, – весьма разумно рассудил, что это явление ничто иное, как обман зрения и вместе с Ирвином отправился в Хаммерлюнд успокоить графиню.

– Не беспокойтесь, благородная госпожа о мёртвом, – сказал он, – ведь мёртвым тоже нет дела до живых. Со смертью прекращаются все союзы, заключённые между любящими на земле. Я уверен, если бы ваш супруг мог из окна на Небесах посмотреть на вас, то порадовался бы тому, что источник ваших слёз иссяк. Он, без сомнения, одобрил бы ваш выбор и благословил ваш союз.

Предположение такого просвещённого ума об образе мыслей усопшего поглотило все сомнения нежной мечтательницы так же легко и быстро, как тощие коровы фараона поглотили тучных.[143]  [143]. По библейской легенде такой сон приснился фараону, приютившему Иосифа Прекрасного. По толкованию Иосифа, он означал, что будет семь урожайных лет и семь – неурожайных.


[Закрыть] Прерванные было приготовления к свадьбе возобновились, и, не теряя времени, графиня заказала себе подвенечное платье.

Тем временем стали распространяться слухи, что около монумента творятся странные вещи. Святилище влюблённых осквернялось всевозможными выходками нечистой силы. Не одна нежная пара, тайком встречавшаяся там, вдруг убегала, охваченная паническим страхом: то что-то шуршало в кустах, то из склепа доносился страшный грохот, то появлялся блуждающий голубой огонёк в густой листве плакучих ив, или вокруг памятника двигалась длинная белая тень. Толпа арфистов и миннезингеров, однажды пришедшая туда с песнями о верной любви, была осыпана градом камней и обращена в бегство. При этом из грота вырвалось яркое пламя, словно вулкан раскрыл свою страшную пасть, извергнув оттуда поток раскалённой лавы. Во всём Хаммерлюнде только и говорили об этих загадочных происшествиях, но при дворе верх взяли скептики, считавшие всё это пустыми бреднями и сказками. Придворные только смеялись над болтунами, а если иногда не могли опровергнуть очевидные факты, то пытались объяснить их естественными причинами. Но после захода солнца никто из них не решался хотя бы ногой ступить в этот страшный парк.

Наступил день венчания. То был самый длинный день лета и всё же его едва хватило, чтобы украсить невесту всеми драгоценными приманками, какие обычно в торжественные праздники вытесняют собой гармонию естественной красоты.

Ночные тени уже покрыли леса и долины, и тысячи мерцающих восковых свечей осветили замок, когда появилась роскошно украшенная Ютта, отягощённая драгоценностями и великолепной одеждой. Восхищённый Ирвин повёл её к алтарю, где их давно уже ждал услужливый настоятель из Эльдагсена. Высокий замок огласился громкими криками радости и ликования, ибо графиня заранее постаралась щедрыми подарками купить весёлые лица слуг, чтобы ни на одном из них нельзя было прочесть упрёка в своей неверности. Торжественная брачная процессия медленно двигалась по усыпанному цветами двору замка к часовне. А там, высоко на крыше, сидела птица крейдевейс и громко вопила, предвещая беду. Дворовые собаки подняли ужасный лай, и ночная сова вторила им, укрывшись в тени старинной башни. Тогда гофмейстер подал знак музыкантам на балконе сильнее дуть в рожки и трубы, чтобы заглушить предвестников несчастья.

Венчание прошло по всем правилам святой церкви. Но… О чудо! На обратном пути в пиршественный зал вдруг погас светивший новобрачным свадебный факел в руках одетого в серебро пажа. Слабые духом не могли удержаться, чтобы в этом странном происшествии не увидеть дурное предзнаменование, тогда как вольнодумцы не преминули опять всё объяснить естественными причинами. В замке весело пировали, но едва наступил жуткий полночный час и сторож протрубил в рожок двенадцать раз, как вдруг поднялся ужасный шум, будто в замок ворвался могучий вихрь. Застучали оконные рамы; стены задрожали так, что звоном откликнулась на столе посуда; затрещали балки и захлопали, открываясь и закрываясь, двери. Восковые свечи едва не погасли: дрожащие огоньки тускло мерцали, как на похоронах. Но вот прихожая озарилась необычайно ярким светом, будто там полыхнуло пламя, отчего ужас охватил всех сидящих за столом. Немое изумление отразилось на лицах гостей, и ни у кого из них не хватило мужества назвать всё это естественным явлением. Вдруг графиня в ужасе закричала:

– Помоги мне, Боже! Это его лицо! Это он, мой супруг, граф Генрих, пришёл отомстить за себя!

С этими словами она откинулась на спинку стула, закрыла прекрасные глаза и больше не подавала признаков жизни. Велико было горе в Хаммерлюнде, когда траур так скоро сменил свадебное веселье. Рыцарь Ирвин словно окаменел от изумления и стоял неподвижнее, чем мраморная статуя на постаменте. Позвали врачей, но все их труды оказались напрасны, и хотя бездыханное тело ещё несколько суток сохраняло естественное тепло, душа уже отлетела и была на пути к вечности. Врачи смогли лишь уберечь прекрасную покойницу от тления. Её старательно набальзамировали, особенно сердце, которое положили в урну и замуровали в нише мавзолея.

Итак, сердца, давшие при жизни обет в вечной верности, опять соединились. Но возобновили ли их души нарушенный на земле союз любви на том свете, и соединились ли они опять, как сердца в урне, об этом в наш мир достоверные сведения пока не дошли.

ДЕМОН АМУР

Прежде чем северное наводнение[144]  [144]. В 1309 г.


[Закрыть] разрушило и поглотило лучшую половину острова Рюген, у берегов Померании, и могущественное племя ободритов[145]  [145]. Ободриты – племя, возглавляющее союз племён полабских славян 8–12 вв. в ниж. теч. Лабы (Эльбы).


[Закрыть] населило эту страну, плодородным островом владел молодой князь Удо, получивший его в наследство от отца. Резиденцией князя был город Аркон, руины которого лежат теперь на дне моря.

Удо был женат на дочери своего вассала, Эдде, и, счастливый своей независимостью, жил, как маленький монарх в окружённом со всех сторон морем государстве, не особенно заботясь о том, что делается за его пределами. Князь любил своих подданных и делал всё, что казалось ему справедливым. В мирной вотчине он не чувствовал бремени государственных забот и жил скорее как преуспевающий землевладелец, нежели правитель народа.

Одним словом, не в пример другим князьям, предаваясь покою, Удо довольствовался золотой умеренностью, не испытывая при этом скуки. Если он и вырывался иногда из объятий собственной супруги, то только лишь для того, чтобы отправиться на охоту. Охота и рыбалка были его любимыми занятиями.

Однажды князь охотился на далеко выступающем в море предгорье в северной части острова. Спасаясь от дневного зноя, он, со свитой, расположился отдохнуть в тени дуба и насладиться прохладой и великолепным видом волнующегося моря. Вдруг налетел ураган и шумными крыльями, словно разгневанный лоб, наморщил морскую гладь. Волны высоко вздымались и шипящей пеной растекались у подножия прибрежных отвесных скал.

Какой-то корабль, застигнутый бурей, боролся с волнами, но скоро стал игрушкой ветра, который, будто насмехаясь над усилиями штурвального, погнал его на встречный вал и разбил о подводный утёс.

Как ни захватывающе для тех, кто на твёрдой земле, зрелище поединка, в котором человеческая отвага противостоит обманчивой стихии и исход борьбы ещё не решён, всё же победа последней возмущает сердца, заставляя их биться участием к побеждённому и приложить все силы, чтобы оказать ему поддержку и защиту.

Князь Удо с придворными тотчас же поспешил на берег, в надежде помочь потерпевшим кораблекрушение и вырвать их из разбушевавшихся волн. Он пообещал отважным рыбакам награду за спасение несчастных, продолжавших ещё держаться на воде. Но всё было напрасно: море поглотило свою добычу прежде, чем спасательный чёлн взрезал бурный прибой.

Только один единственный человек, как лёгкая пробка, мелькал среди волн, сидя верхом на бочке, словно на хорошо выезженном и покорном воле всадника коне. Набежавшая волна высоко подняла и выбросила его на берег к ногам сострадательного князя. Тот ласково принял потерпевшего, позаботился, чтобы ему дали сухое платье, накормили и напоили и, в знак того, что перед ним не пленник, по береговому праву, а гость, протянул незнакомцу бокал вина. Чужестранец с благодарностью принял подаренную свободу и осушил бокал за здоровье владельца острова. Он был весел и бодр и, казалось, совсем забыл о перенесённом несчастье.

Такая невозмутимость понравилась князю и побудила продолжить знакомство с морским наездником.

– Кто ты, чужестранец, чем занимаешься и откуда держишь путь? – спросил он.

– Меня зовут Вайдевут Неизвестный. Я моряк и от янтарных берегов Бруцции[146]  [146]. Так называлась в старые времена Пруссия.


[Закрыть] направляюсь в Англию.

В облике незнакомца, его прозвище и искусстве плавать было что-то необычное, что разжигало любопытство Удо, заставляя его продолжить расспросы. Но моряк отвечал уклончиво, и князь так больше ничего и не узнал, а про себя подумал, что при более близком знакомстве, может быть, всё же удастся снять этот покров таинственности. Оставив чужестранца в покое, он дал сигнал к продолжению охоты.

Удо предложил гостю составить ему компанию и тот, не чувствуя никакого утомления, будто и не было позади ни долгого морского путешествия, ни крушения корабля, с удовольствием принял приглашение. Прежде чем вскочить в седло, он разбил бочку и одну из щепок сунул в карман, как видно, на память.

Во время охоты чужестранец показал себя не менее хорошим стрелком, чем не задолго до этого – пловцом.

Князь выбрался наконец из леса и полем поскакал в свою резиденцию. Дорогой он заметил, как взлетело несколько галок, и пожалел, что не взял с собой соколиную охоту. Едва Вайдевут Неизвестный узнал об этом, как тут же незаметно достал щепку от учёной бочки, служившей ему морским конём, и подбросил её высоко в воздух. Тотчас же над головой князя взвился ястреб-перепелятник, настиг стаю галок, затравил одну из них и, покорный зову хозяина, опустился ему на руку, чему князь и его спутники несказанно удивились. Каждый строил про себя всевозможные догадки. Одни принимали загадочного чужестранца за морского бога, другие – за волшебника. Удо сам не знал, что и думать, но своих сомнений никому не высказывал. Во всяком случае, это, по его твёрдому убеждению, был необычный человек.

Князь пригласил гостя во дворец, представил его нежной супруге, Эдде, как своего друга и оказал ему все знаки внимания. Своим поведением Вайдевут Неизвестный подтвердил хорошее мнение, составленное о нём князем. Он был тонким знатоком придворного этикета, много знал и умел развлекать дам забавными фокусами, но ни хороший приём, ни кубок дружбы, время от времени осушаемый с гостеприимным хозяином, не могли развязать ему язык и вызвать на откровенность. Пытливый взгляд князя улавливал иногда грусть в глазах гостя, особенно заметную, когда тот бывал свидетелем его семейного счастья, такого же чуждого во дворцах знатных людей, как и в диване богов на гомеровском Олимпе.

Это наблюдение вызвало у князя подозрение, что таинственный гость, должно быть, питает в своём сердце нечистое пламя любви к его супруге и, не в силах загасить его, в то же время боится дать ему разгореться. Как известно, крохотное зерно подозрения, стоит ему только упасть на благодатную почву, быстро, подобно ядовитой губке в дождливую ночь, вырастает до невероятных размеров. Поэтому скоро князь настолько утвердился в своём заблуждении, насколько ранее был далёк от него. Однажды во время охоты, когда он вместе с подозреваемым любимцем случайно отстал от остальной свиты, Вайдевут приблизился к нему и сказал:

– Дорогой князь, вы смилостивились над потерпевшим кораблекрушение, и я не могу оставаться неблагодарным. По береговому праву я должен был стать вашим пленником, но вы подарили мне свободу, и я хотел бы, воспользовавшись ею, отправиться на родину, если вы соблаговолите меня отпустить.

– Друг мой, ты волен делать всё, что пожелаешь, – отвечал князь, – но твоя просьба так неожиданна. Скажи, что побуждает тебя торопиться с отплытием?

– Причина тому ваше несправедливое подозрение, – сказал Вайдевут Неизвестный. – Моё сердце ни в чём не повинно. Вы ложно истолковали причину моей печали. Я не стану скрывать её от вас, если только вы сами захотите о ней услышать.

Удо смутила эта речь. Он и представить себе не мог, что кто-то способен разгадать его сокровенные мысли, поэтому попытался, как мог, поскорее выкарабкаться из неудобного положения.

– Всяк волен думать, как ему угодно, мой друг, – сказал он. – Если я заблуждаюсь, тем лучше! Но открой мне тогда настоящую причину твоей грусти.

– Пусть будет так! – ответил Вайдевут. – Я хорошо разбираюсь в астрологии и, из любви к вам, решил по расположению звёзд узнать о вашей судьбе. Звёзды открыли мне, что счастье скоро изменит вам. Это обеспокоило меня и явилось причиной моей грусти. Если хотите узнать подробнее, что вас ожидает, то слушайте…

– Подожди, – прервал Удо прорицателя несчастья, – выражение твоего лица не предвещает ничего хорошего. Я очень благодарен тебе за участие в моей судьбе, но не говори мне сейчас о моём злом роке, чтобы мне не пришлось терзаться загодя.

Астролог умолк. Богато одарив гостя, Удо тепло с ним попрощался и отпустил. Вайдевуд исчез, не расспросив даже о дороге.

Прошло несколько месяцев, как вдруг с континента донёсся грозный боевой клич. Круко, король ободритов и правитель Мекленбурга, выступил в поход против всех ободритских племён, освободившихся от королевской зависимости, чтобы вновь объединить обособленные княжества под своей короной.