Текст книги "В Маньчжурских степях и дебрях
(сборник)"

Автор книги: Иоасаф Любич-Кошуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

IV

В фанзе были трое солдат-корейцев.

Корень и Петров застали их врасплох.

Двое из них кинулись было к ружьям, но Корень тут же приколол их обоих… одного – когда он выбирался из-за стола, а другого – в углу, возле ружей…

Третий не сделал никакой попытки ни к сопротивлению, ни к бегству.

Ему скрутили руки.

Потом Петров разрезал бечевки на руках и ногах несчастного китайца.

Китайца он усадил на лавку перед столом.

Бедняга прислонился спиной к стене и долго сидел неподвижно, дыша тяжело и быстро, беспомощно протянув руки вдоль тела. Потом поднял руки и стал дуть на пальцы, то на один то на другой…

Несколько раз он взглядывал на Петрова и Кореня и тряс головой и опять принимался дуть на пальцы. Всунул затем один палец в рот и стал сосать, морщась и махая другим пальцем…

Пальцы, видно, у него сильно горели.

Минут через двадцать он, однако, немного оправился, встал с лавки и стал ходить возле стола, опираясь рукой о край стола, сгибая ступни и колени, как расслабленные. Руки у него дрожали и подгибались.

Словно кости вышли у него из суставов.

– И за что?.. – сказал Петров.

Китаец поглядел на него и улыбнулся.

Только улыбка у него вышла, какая-то дрожащая…

Он весь вздрагивал от времени до времени нервной, мгновенной, пробегавшей по всему телу дрожью… И все тряс головой.

– Я знаю русски, – сказал он.

– Говоришь?

Он кивнул головой, остановился, опершись о стол обеими руками и заговорил, все продолжая вздрагивать и трясти головой:

– Я помог бежать одному большому русски капитан… За это мучили…

И облизнул языком губы; потом сплюнул – должно-быть, он ощутил на губах и во рту соленый вкус от крови.

Наконец он оправился совсем.

Потянулся, расправил руки и подошел к углу, где стояли ружья…

Он взял одно ружье, осторожно отодвинул затвор, вынул патрон и опять поставил ружье на место.

Затем сел к столу и достал из-за рукава нож в желтом кожаном чехле…

Ножом он разрезал пулю в патроне крест-накрест с носика до самых краев патрона… Взял потом патрон за заплечики и, в первый раз теперь взглянув на связанного корейца (до сих пор он ни разу не обращал глаз в его сторону), потряс патроном в воздухе…

Глаза его сощурились, губы растянулись в кривую улыбку, обнажив желтые неровные зубы…

Он сказал что-то корейцу, медленно сдвигая и раздвигая зубы… А губы у него при этом, казалось, застыли, плотно прилипнув к деснам, растянувшись еще больше, так что даже края десны закраснелись из-под верхней губы.

Взяв опять берданку, он положил ее к себе на колени и вложил патрон.

Берданка теперь была страшным оружием в его руках…

Пуля берданки с крестообразным разрезом на конце наносит еще более ужасные поранения, чем прославившиеся в свое время пули «дум-дум»…

– Пусть русски спит немного – сказал он Петрову – русски устал. Я буду караулить… Японцев далеко нет… Хунхуз тоже нет.

Но Петров отказался от этой услуги.

Он объяснил китайцу, что им пора домой и что корейца они тоже захватят с собой.

– Тогда и я пойду, – сказал китаец, – я буду его караулить.

Все вчетвером они вышли из фанзы.

Китаец стал сзади корейца и всю дорогу до реки шел за ним по пятам в расстоянии шага.

И ни Петров, ни Корень не видели, как в камышах он разрезал своим ножом веревку, стягивавшую руки пленника.

Он шепнул корейцу:

– Ты меньше всех издевался надо мной… Беги…

Петров и Корень в это время возились уж возле лодки.

Кореец бесшумно скользнул назад и выбрался из камышей…

Вон скалы… Вон она – свобода.

Китаец вскинул берданку… Зарокотал выстрел…

Прощай жизнь!

– Он разорвал веревку, – сказал китаец, когда к нему подбежали Корень и Петров, – моя сказал: пусть русски спит… он бежал, моя стрелял.

Кореец корчился и бился на песке… Китаец подбежал к нему и повернул грудью вверх.

Страшная кровавая рана зияла почти во всю грудь…

– Хо (По-китайски «хо» – хорошо, ловко.)… хорошая пуля…

Темной ночью

I

За стеной слышался чей-то громкий шопот:

– Акимов!.. Акимов…

И через минуту опять:

– Акимов!..

Потом заскрипела кровать… Кто-то шмурыгнул рукой по стене с той стороны и зачавкал спросонья губами.

Опять заскрипела кровать, а другой голос немного испуганно произнес тоже шопотом;

– А!

Снова послышалось сонное чавканье, снова скрипнула кровать, и вслед затем Савельев услышал, как Акимов, его денщик, вскочил с кровати.

– Доложи их благородно, – заговорил все также шопотом незнакомый Савельеву голос. – Слышь, Акимов!..

– Акимов! – крикнул Савельев.

За стеной на секунду стало тихо…

И в комнате Савельева было тоже тихо. Ясно, отчетливо затикали в этой тишине карманные часы Савельева, висевшие над кроватью…

И сейчас же их тиканье слилось с слабым протяжным скрипом – дверь в комнату Савельева отворилась.

Между половинками двери просунулась круглая стриженая голова.

– Ваше благородие…

Опять скрипнула дверь… В полутьме блеснула железная, обтершаяся от времени скобка двери…

Акимов осторожно, закусив верхнюю губу, вздернув брови и наморщив лоб, протискался между половинками двери, не растворяя их больше – словно сбоку двери стоял какой-нибудь предмет – стол или шкап, мешавший распахнуть ее шире.

Он был в рубахе и в сподниках, отдувавшихся на коленях и едва доходивших ему до щиколоток. От сподников вниз висели завязки.

– Что там? – спросил Савельев.

– Из секрета человек пришел, ваше благородие.

– Позови!..

Должно быть «человек из секрета» слышал, стоя за дверью голос Савельева и, должно-быть, то, зачем он пришел к Савельеву и о чем сейчас должен был объяснить ему, самого его интересовало и интриговало сильно. Он кашлянул как– то по-особенному, словно уже стоял перед Савельевым и собирался ему «докладывать» и затем переминулся с ноги на ногу, скрипя сапогами.

Акимов чуть-чуть согнул стан и в тоже время нащупывал рукою дверную скобку… Дверь опять тихо отворилась. Фигура Акимова словно провалилась в дверь.

В комнате, освещенной одной только лампадкой был полумрак и, казалось, Акимов только на секунду ушел за дверь и опять появился на пороге, сразу преобразившись… Теперь он был в сапогах и черных шароварах…

На черном сукне шаровар смутно белели руки. Смутно белело лицо.

– Из секрета? – спросил Савельев.

– Так точно!..

– Что такое?

Савельев поднялся на кровати и сел. «Человек из секрета» ответил не сразу. Он поднял руку к лицу и кашлянул в ладонь. И сейчас же быстро опустил руку, словно испугался и замер на мгновение.

– А? – сказал Савельев.

– Женщина, – крякнув, будто с трудом выговорил солдат.

В комнате стало тихо.

Опять затикали часы.

– Ихняя, ваше благородие.

Рука у солдата снова подымаясь кверху, но он задержал это движение и повторил, крякнув, как раньше, тоже словно одернув себя:

– Японская, ваше благородие… на коне…

Савельев чуть-чуть шевельнулся в его сторону.

– Допрашивали? – спросил он через секунду.

– Так точно…

– Ну?..

Солдат развел руками.

– Нельзя-с понять…

И быстро добавил:

– А по-русски, ваше благородие, говорит чисто. И я так полагаю, она не из простых…

Он снова кашлянул тихонько.

– Они-с барышня.

– Где она?..

– Тут-с… Я, извольте видеть, стоял подчаском…

– Погоди, – перебил его Савельев и сам замолчал, вставая с постели.

– Может, ваше благородие, из шпионок?

Савельев застегнул мундир.

– Пойдем.

Он подошел к углу, где стояла шашка, прицепил ее, не торопясь и направился к двери.

Дверь перед ним распахнулась словно сама собой во всю ширину.

В сенях он увидел Акимова уже успевшего одеться. Акимов стоял, вытянувшись, держась правой рукой за скобку двери. На левой руке через локоть висела шинель Савельева.

Савельев прямо прошел к выходной двери.

Акимов повесил на гвоздь шинель и, быстро забежав вперед, распахнул выходную дверь в тот самый момент, когда Савельев собирался толкнуть ее носком сапога.

Глубокая тьма глянула на Савельева из двери.

Когда он переступил порог в лицо ему хлестнул ветер с мелким, как песок дождем.

Крыльцо было мокро. Прямо перед крыльцом блестела лужа.

Какая-то темная фигура маячила смутно налево от крыльца, где на земле тоже тускло блестели лужи.

Савельев обернулся назад и спросил тихо:

– Где она?

И сейчас же по лужам захлопали лошадиные копыта. Темная фигура подалась вперед, стала определенней, словно выплыла из мрака…

Савельев разглядел грудь лошади, её лоб и уши и коленные чашки; на груди, на лбу и на коленных чашках лежал слабый отблеск из окна.

II

Савельев зажег лампу и запер дверь своей комнаты.

Он подал стул этой стройной девушке, с большими карими глазами на немного бледном круглом лице с крупными губами и стал около стола.

Он стоял, опустив голову, опираясь одной рукой о стол, а другой подергивая усы.

Он не знал с чего он начнет допрос.

Несколько раз он взглядывал на девушку исподлобья и сейчас опять отводил глаза в сторону… Брови у него чуть-чуть вздрагивали, слабо обозначались на лбу почти незаметные морщинки, – словно легкая тень набегала на лоб…

Наконец он заговорил.

– Вы откуда?

И блеснул глазами снизу-вверх и немного вкось. (Он стоял к ней боком). Пальцы его левой руки медленно пока он смотрел на нее пристально и внимательно, поползли по усу; полуоткрыв рот он сунул кончик уса между зубами.

Она смотрела вниз, сложив на коленях руки.

Казалось, она рассматривала тоненькое золотое колечко у себя на пальце. Потом она подняла голову.

Она смотрела на него так, как будто бы не слышала, что он сказал или прислушивалась к чему-то, может быть к звуку его голоса, может-быть еще к чему-нибудь.

И ему казалось, что из её глаз уходить что-то в их темную глубину. Точно тонет в них что-то, какая-то мысль, которая сейчас, когда она сидела так, опустив голову и кругом было тихо, выплыла из души и пугливо опять скрылась, сияя умирающим ясным светом.

Казалось она сама его не видела и не замечала – по крайней мере в первое мгновенье.

Он хотел повторить свой вопрос и заметил вдруг, что она вздрогнула слабой дрожью и будто чуть-чуть метнулась назад. Ему показалось даже, что губы у неё полуоткрылись немного, будто она хочет говорить.

Но она не сейчас заговорила.

Секунду или две она сидела молча и совсем неподвижно.

– Что вы? – произнесла она тихо.

Глаза широко открылись.

– Я спрашиваю вас, откуда вы?

Она назвала какой-то незначительный городишка на одном из южных островов Японии.

Название города казалось ему совсем неизвестным. Но он порылся в памяти и вспомнил, что, кажется, встречал где-то это мудреное слово, может быть в газетах, может-быть на карте.

– Так, – сказал он и наклонил голову. Потом опять поднял голову.

– А зачем вы сюда прибыли?

Он ей смотрел пристально прямо в глаза, по-прежнему теребя ус концами пальцев.

– В «Красный Крест…»!

Он невольно вздрогнул и выпрямился. Его точно шатнуло.

Он говорил уже с ней несколько минуть, но, казалось, он только сейчас поймал тон её голоса. Как и тогда, в глазках, когда она подняла их на него, в её голосе теперь словно вспыхнуло что-то и быстро вдруг погасло…

И это то, что было в её голосе словно толкнуло его в грудь.

И, опустив опять голову, он постарался возобновить в памяти эту её фразу, произнесенную немного картаво (он только в эту минуту заметил, что она картавить). И когда он мысленно повторял слово за словом, что она сказала, ему чудилось, будто он слышит какой-то крик, или стон, или вопль…

Он взглянул на нее.

Она сидела перед ним, высоко подняв голову.

Она точно хотела ему показать себя всю.

Он видел, как нервно дрогнули её губы и веки. Из-под век сверкнули глаза горячим широким светом.

И постепенно все лицо осветилось… Точно блеснуло извнутри что-то ясное и светлое. Точно солнце взошло в душе и брызнуло огнем.

Он сказал неровным голосом:

– Вы что сказали?

Она поднялась.

– В «Красный Крест»!

Голос её зазвенел…

– Да ведь вы японка… Вы наш враг!

Она ответила словно заученным ответом, вся трепеща:

– Для страданий нет родины!..

Может быть это было несколько книжно, но слова у ней рвались из души, – он это видел, чувствовал сам своей душою…

Свет лился широкой зорей из её души, горел в глазах, звенел в голосе и вместе с ним вырвался из души этот крик…

Через полчаса ее нужно было отправить дальше по начальству…

Ее увезли.

А он не мог потом уснуть до самого утра. Кругом был мрак и тишина. Мрак на всем необъятном пространстве великой степи… Может быть, она – шпионка, может быть…

А если нет?

И ему стало необыкновенно легко, почти весело.

Кругом мрак, темная ночь. Ночь окутала эту дикую страну. А что-то светит в ней. Блестят кое-где искорки.

Словно колыхало ему что-то душу…

«Для страдания нет родины!»

Биография

Иоасаф Арианович Любич-Кошуров

(1872, Фатеж – 1937, Москва) – русский писатель, очеркист.

Родился в 1872 году в городе Фатеж (Курская губерния) в бедной еврейской семье. Окончил начальное училище. В Москве поселился в начале 1890-х годов. В течение нескольких лет был журналистом-«мелочишником», помещая в юмористических журналах «Развлечение» и Будильник, рассказы и сценки, придумывая темы для карикатур. С 1895 года постоянный сотрудник Будильник (рассказы в форме монолога простодушного обывателя). Жил на окраине или в дачных местностях, часто меняя квартиры, имел проблемы с полицией из-за беспаспортности; бедствовал, временами добывая пропитание охотой в подмосковных лесах, вёл полунищенский-полубогемный образ жизни.

В конце 1890-х годов Любич-Кошуров оставил развлекательную юмористику и выступил, как беллетрист. В 1901 году в журнале «Муравей» он поместил цикл рассказов о «неудачниках», затем появляются сборники «Очерки Бронной» (1901) и «Картинки современной жизни» (1902), в которых проявились талант наблюдателя, чувство художественной детали. Герои рассказов и очерков Любича-Кошурова: газетчики-поденщики, типографские рабочие, безработные артисты, уличные скрипачи, клоуны. С сочувствием изображая «труждающихся и обремененных», Любич-Кошуров возмущен не столько социальным неравенством, сколько окаменением сердец: идея всеобщего братства и действительной любви к ближнему – основная в творчестве писателя.

В 1904-05 годах Любич-Кошуров написал свыше 30 рассказов о Русско-японской войне (сборник «В Порт-Артуре» и др.), которую изображал в гуманистической традиции. Положительные герои – простые солдаты, сохраняющие живую душу в тяжелый испытаниях (рассказы «Георгиевский крест», «В землянке», «Сказки о жизни» и др.). Особой популярностью пользовался рассказ «Серый герой», выдержавший несколько изданий, причем автор всё время заострял мысль о типичности своего героя: «Самый обыкновенный, рядовой человек – сначала рядовой мужик, а потом рядовой солдат, каких у нас сотни и тысячи». Ряд рассказов посвящены событиям 1905 года: «Живая скрипка», (1906), «Роман сумасшедшего», «Иуда», «Анафема» (все три -1908).

В начале 1900-х годов Любич-Кошуров выступил и как детский писатель, сотрудничавший в журналах «Детское чтение», «Детский мир», «Путеводный огонёк» и др. Большая часть его произведений для детей – повести и рассказы о «бедных людях», в основной своей части несущие религиозно-нравственную идею. В основе сюжета обычно нравственное потрясение и пробуждение в душе героя раскаяния и сострадательной любви. Написал также несколько приключенческих повестей (Например «В маньчжурских степях и дебрях», 1905) и много сказок о животных, содержащих также полезные зоологические сведения, («Ворона и её знакомые», «Дядя Вак») и волшебных сказок (сборники «Зеленые святки», «Волшебная книга», «Золотая погремушка») – занимательных, эксцентричных, остроумных, проникнутых любовью ко всему живому и добродушным юмором.

Любичу-Кошурову принадлежат исторические повести для детей «Пожар Москвы в 1812 году» (1912) и «Тушинские волки» (1913), переиздававшиеся и в наше время. При этом писатель изложил собственную версию возникновения московского пожара, получившую отрицательную оценку критики.

После 1917 года почти не печатался.

Библиография издания

В Порт-Артуре: (9 рассказов из боевой жизни) / И.А. Любич-Кошуров. – Москва: Д.П. Ефимов, 1905.

Боевая жизнь: Пять рассказов из Рус. – Япон. войны / И.А. Любич-Кошуров. – Москва: Д.П. Ефимов.

В Маньчжурских степях и дебрях: Повесть / И.А. Любич-Кошуров. – [2-е изд.]. – Москва: М.В. Клюкин, 1905.

За чужую жизнь: Рассказ И.А. Любича-Кошурова. – Москва: т-во И.Д. Сытина, 1904. – 36 с.; 18. – (Картины боевой жизни на Дальнем Востоке).

Кошмар Ивана Ивановича: «Смена вех» 1922-7.

Егоркин хунхуз: Рассказ И.А. Любич-Кошурова. – Москва: т-во И.Д. Сытина, 1904. – 36 с.; 18. – (Картины боевой жизни на Дальнем Востоке).

В боевом огне: Рассказ И.А. Любича-Кошурова. – Москва: т-во И.Д. Сытина, 1904. – 36 с.; 18. – (Картины боевой жизни на Дальнем Востоке).

Георгиевский крест: Рассказ И.А. Любича-Кошурова. – Москва: т-во И.Д. Сытина, 1904. – 35 с.; 18. – (Картины боевой жизни на Дальнем Востоке).

Раненый: Рассказ И.А. Любича-Кошурова. – Москва: т-во И.Д. Сытина, 1904. – 36 с.; 18. – (Картины боевой жизни на Дальнем Востоке).

Шпион: Рассказ И.А. Любича-Кошурова. – Москва: т-во И.Д. Сытина, 1904. – 35 с.; 18. – (Картины боевой жизни на Дальнем Востоке).