Текст книги "Не будь дурой (СИ)"

Автор книги: Иннокентий Ставицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Я молчу, что он для меня гораздо больше, чем сокровище. Для меня он весь мир, даже чуть больше. Вместо этого шепчу убито:

– Я всё для тебя сделаю. Всё, что скажешь.

И в эти слова вкладываю всё, что у меня осталось – последнюю гордость, последние остатки последнего разума. Теперь ничего не осталось, кроме горящего в руке сердца. В его руке.

Не разбей, только, пожалуйста, не разбей.

– О, ты всё поёшь свою песенку, – насмешливо закатывает он глаза и смеётся. Его гаркающий смех быстро перерастает в кашель, и он кашляет, согнувшись пополам. Я тут же порываюсь со своего места, чтобы помочь ему, но потом резко останавливаюсь. Я не хочу, чтобы он снова меня оттолкнул. – Я вижу это в твоих грёбанных сверкающих влюблённых глазах постоянно – вижу, что ты, блять, готова на всё, готова об стенку шею сломать, чтобы я только улыбнулся. Только меня кто-нибудь спросил – мне это нужно вообще? Нахуй всё, нахуй влюблённую малышку Таю, слышишь?

Я даже вдохнуть не могу – боюсь, что меня расплющит тяжёлым вонючим воздухом. Тошнота подкатывает к горлу, грозя вывалить все мои чувства наружу. Он только что наплевал, просто прожевал и выплюнул мои чувства, словно какую-то жевательную резинку.

Не нужно ему ничего. Не нужно ему ничего из того, что я готова была подарить ему бесплатно. Ему ни бесплатно, ни за деньги не надо.

– Просто позволь мне хотя бы помочь, – шепчу я, всё ещё отчего-то живая. Неужели мне мало всех этих пинков под рёбра таких, что даже боли не было уже? Неужели я

... ещё не мёртвая?

И он снова смеётся, хотя ему это причиняет боль. Смеётся так, что, кажется, сейчас выхаркает свои внутренности. И несмотря ни на что, я не могу смотреть на то, как ему больно. Не могу. Я заберу его боль – всё, что угодно, лишь бы ему не было больно.

– И ничего, кроме любви, под этим солнцем, да? – хрипит он, заливая в горло алкоголь, а потом выпивая какую-то таблетку. Мне хочется сказать – не пей эту дрянь, ну пожалуйста, Игнат. Но я как громом поражённая – ни двигаться, ни говорить, ничего больше не могу. Его глаза закатываются, и он рукой держится за стенку, когда приближается ко мне. Я закрываю глаза на секунду, чтобы слёзы не выкатились так быстро, а когда открываю, он уже рядом со мной. Зрачок почти поглотил радужку. Сумасшедший-больной-ядовитый,

... не мой. – Не парить нам в этом космосе, малышка. Ты ещё не поняла? Мне не нужна, нахуй, ничья помощь – ни твоя, ни чья-либо ещё, особенно твоя. Глупая, глупая Тая. Мне не нужно это ебучее спасение, потому что мне нравится то, кем я являюсь! Нравится, понимаешь, быть таким обдолбанным, молодым! Я счастлив, сука!

И снова кашляет так, что мне хочется закрыть уши. Кашляет, схватившись за стенку так, что если бы он отпустил её, непременно бы упал на пол и захлебнулся в собственной блевотине.

Счастлив.

Меньше всего я сейчас верила, что он счастлив. Меньше всего я верила, что ему не нужна помощь. Всё, что он сейчас делал и говорил – это и есть крик о помощи. Я это понимаю. Жаль только, что он этого не осознаёт.

В моих глазах отчаяние настолько въелось, что даже слёзы не хотят выкатываться теперь. Я смотрю на него – ну должно же быть что-то! И в сердце у меня горит – как, как донести до него? Я дышать не могу, и в коже ладоней не чувствуется боль от впившихся ногтей.

– Хотя... – он смотрит на меня, облизываясь. Словно оценивает. А потом усмехается. У меня сердце замирает на миг, а потом тут же падает в пятки. – Если ты на всё готова, то сделай для меня кое-что.

– Что? – тут же спрашиваю я, глядя прямо ему в глаза.

– Отдайся мне. Отдайся так, словно это твой последний день в мире. Дай мне своё тело, птичка. Только потом не приходи поплакаться – я трахну тебя сейчас, потому что мне это нужно прямо сейчас.

Я не могу ничего говорить. Мне только бесконечно больно. Невозможно. Как он может так говорить? Как? Это вовсе не он, это совсем не мой Игнат.

Может, если я всё же сделаю это, он поймёт всё и полюбит меня?

Сейчас у меня даже не возникало никаких мыслей, как это наивно-глупо-тошнотворно. Я лишь снова ощущала эту блядскую надежду, которая всё никак не умрёт.

– Ладно, – произнесла я дрожащим голосом. Я безжизненно посмотрела в его глаза и почувствовала... нежность. Да, снова нежность. А увидела в его глазах только насмешку, непонятную злость и любопытство, как далеко я готова зайти.

А я зайду далеко, можешь быть уверен.

– Раздевайся, – сказал он сухим, холодным, далёким голосом. Его глаза, которые, казалось, смотрели на меня, были так же далеки, как и он сам. Не со мной. Даже когда я собираюсь переспать с ним.

Я дрожащими руками стала расстёгивать пуговицы своей кофточки. Она не поддавалась. Слёзы были готовы сорваться с глаз, и я из последних сил сдерживала истерику.

– Что ты там возишься? – раздражённо воскликнул он и злобно разорвал на мне кофту. Я задрожала от внезапного холодка, пробежавшего по голой коже, и прикрылась руками.

Но он силой отодрал мои руки и приблизил меня к себе, больно схватив за талию. Его рука забралась под лифчик и больно ущипнула меня за сосок. Мой крик потонул в его грубых губах, неожиданно легших на мои.

Он сминал и покусывал мои губы совсем не так, как делал это раньше. Я чувствовала противный – теперь противный – вкус алкоголя. Чувствовала его руки везде на своём теле. Они причиняли боль, безжалостно, противно лапая меня. Царапая своей грубой кожей. Я была безжизненна в его руках, а когда его пальцы прикоснулись к пуговице на джинсах, внезапно задрожала.

И тогда я поняла, насколько это всё омерзительно. Ужасно, противно, гадко. Слёзы покатились по щекам, и я всхлипнула отчаянно, громко, больше не сдерживая себя. Я тут же оттолкнула его, громко рыдая. Села на колени, торопливо собирая пуговицы отчаянно дрожащими руками. Схватила блузку, кое-как напялила на себя и запахнула полы.

– Так ты готова на всё ради меня, да, малышка? – насмешливый, злой голос догонял меня, когда я уже убегала из его дома.

Я рыдала. Безнадёжно, с пронзительной болью. Слёзы застилали глаза, и потому я не увидела Даню, с которым столкнулась у двери. Он не успел ничего сказать, потому что я тут же убежала в свою квартиру. Но я увидела, как его взгляд скользнул по моему лифчику и зарёванному лицу.

Матери дома не было, а потому я могла не скрываясь забежать в свою комнатку. В свой маленький мирок, который спасал меня от всего. Который спасёт меня и сейчас.

И тогда, уткнувшись в свою смешную мохнатую подушку, я позволила себе понять – над моими чувствами жёстко надругались.

Сожалеть не о чем

Слёзы в подушку не помогали справиться с этой бесконечной болью. Зато подушка помогала заглушить дикие рыдания, чтобы их не услышала мама. Вот только она всё равно пришла.

– Что случилось, доченька? – я слышу её непривычно ласковый и встревоженный голос и сильнее вдавливаю лицо в подушку. Только этого мне сейчас и не хватало. Заботы.

Не нужно обо мне заботиться, ведь я сама во всём виновата.

Я чувствую, как кровать продавливается под маминым весом. Она ложится рядом и кладёт тёплую руку мне на дрожащее плечо. Я всё ещё всхлипываю и не хочу говорить.

– А ты всё-таки влюбилась, – задумчиво и очень грустно говорит мама, поглаживая меня по спине. Меня начинает клонить в сон, но я заставляю себя бодрствовать, чтобы узнать, что ещё она скажет. – Как бы я тебя не оберегала, маленькая Таечка всё же влюбилась в одного из этих плохих мальчиков.

– Мам, ты не виновата, – между всхлипами говорю я, поднимая голову и смотря на неё. Удивляюсь, как много морщин появилось на бледном лице.

Меня снова тянет хорошенько поплакать. Конечно, в этом не виновата мама, это ведь не она бегала за тем, кому она не нужна. Это только я, это всё я.

– Нет, милая, виновата. Моя миссия – оберегать тебя, дать тебе хорошее воспитание и образование. А со всеми этими скандалами с папой я совсем забыла о тебе. Прости меня, моя хорошая.

Она говорила так ласково, так нежно, словно мне ещё три годика. Но сейчас мне это и нужно было. Я почувствовала, что проваливаюсь в сон.

– Когда-то я тоже так была влюблена. Бегала, как дурочка, за тем, кто вновь и вновь отталкивал меня, но мне казалось, что всё ещё не кончено, что он даёт мне надежду, что, может, он полюбит меня когда-нибудь... И вот что из этого получилось с твоим папой. Я как была ему не нужна, так никогда и не буду.

Я хотела что-то ответить, но больше не могла.

* * *

Я делала уроки в своей комнате, когда внезапно прозвенел звонок в дверь. Это был один из тех редких дней, когда отец был дома. Только теперь мама ушла по «делам», потому что не могла выносить его холодное присутствие. Она сказала, что ненадолго, но прошло уже два часа. И я даже не знала, что лучше – быть с папой и совсем не разговаривать с ним или же с мамой, которая постоянно кричит на меня. Хотя сейчас уже гораздо меньше – она даже разрешила мне бросить музыкалку, но репетиторов заставила оставить, потому что экзамены.

– Тая, это к тебе, – закричал отец из прихожей, и я услышала удивление в его голосе.

Кто же это мог быть?

Приподняв брови, я встала, разминая спину, и пошла в прихожую. И тут же чуть не лишилась чувств. В дверном проёме стоял замявшийся Игнат, а рядом с ним отец, прожигавший его подозрительным взглядом.

Я сглотнула вязкий комок слюны и задрожала. Я не могла смотреть на него, просто не могла. Руки снова задрожали, и я сцепила их в замок и резко выдохнула. Успокойся, успокойся. Отец отошёл поодаль и встал там, намереваясь слушать весь наш разговор.

– Папа, ты не мог бы оставить нас? – хрипло спросила я, а потом прокашлялась.

Отец, наградив Игната тяжёлым взглядом напоследок, зашёл на кухню. Я понимала его подозрения. Игнат не внушал доверия. Не у меня точно. Теперь нет. И никогда более.

Передёрнув плечами, я подошла к двери. Но не стала приглашать его внутрь, даже встала чуть подальше от него. Мой взгляд дёргался от моих рук к его ботинкам, и наоборот, но выше я смотреть просто физически не могла. Мне чертовски страшно, а ещё больно, очень больно.

В голове тут же вспыхнули картинки его диких глаз и грубых рук, как он кричал на меня и разорвал кофту.

Снова захотелось плакать. Держись, Тая, только не при нём.

– Тая, я, в общем, я... – он тяжело сглотнул. Его голос всё время прерывался. – Я хотел извиниться.

Я тут же подняла голову от удивления. Рот у меня сам собой приоткрылся. Лицо у него было усталое, печальное, виноватое. Словно бы он действительно раскаивался. Я чувствовала в нём искренность. А может, просто хорошо играл. Я заметила огромный синяк у него на скуле и вопросительно посмотрела на него.

– Ударился об косяк после твоего ухода. Карма, – он криво ухмыльнулся, но тут же снова стал серьёзным. – Я понимаю, что сейчас тебе очень сложно мне это простить. Но, пожалуйста, хотя бы попытайся. В оправдание скажу, что я совсем не хотел этого, вообще. Я мало что помню сейчас из того, что было. Алкоголь – тяжёлый алкоголь, всегда на меня так действует. Я становлюсь невменяемым, творю ужасные вещи, а потом ничего не помню.

Я заворожённо смотрела на его печальные, просящие глаза и понимала, что не могу ему отказать. Но пока не могу простить, только не сейчас.

Но мне стало тепло.

Игнат хотел взять меня за руку, но я отшатнулась. Только не прикосновения. Он усмехнулся с горечью.

– Понимаю, заслужил. Ты можешь дать мне пощёчину, если хочешь. Только не молчи, скажи что-нибудь, хоть что-нибудь, пожалуйста.

Я молчала. Снова не смотрела на его лицо. А потом тихо сказала:

– Просто уходи сейчас.

Я не сказала, что я подумаю. Не сказала, что уже всё решила. Не сказала даже, что я всегда прощу его, чтобы он ни сделал. Особенно, когда он так искренне просит прощения. Моё сердце снова начинало таять, но мне всё ещё было слишком больно. Слишком невыносимо. Слишком холодно и невозможно с ним находиться.

И он понял. Просто ушёл, посмотрев на меня долгим, полным вины, взглядом.

А отцу сказала в ответ на его расспросы:

– Это брат одноклассника, домашку просил...

Вот так легко ложь стала слетать с языка.

* * *

Угольный гриф карандаша со злостью ломается об бумагу, оставляя на ней чёрный след. Одноклассники, сидящие впереди, недоумённо оглядываются. Я вздыхаю, пытаясь унять сердцебиение и разбежавшиеся в разные мысли, уже который урок, уже в который день не дающие мне покоя. Не думать об этом – дома, в школе, на репетиторах – казалось, стало невозможным.

Беру в дрожащие руки стёрку и тру, тру до дырки в тетрадном листе. Закусываю губу, но избавиться от этих чёртовых мыслей не могу.

И если бы я могла – написала бы об этом на каждом миллиметре своей тетради по геометрии, но всё, что мне было позволено – это только держать это в голове. И похоже, зря, потому что это начинало сводить меня с ума. Иначе как объяснить те странные выводы и решения, которые у меня уже давно крутились в башке, ожидая своей реализации?

И, кажется, сегодня тот самый день икс.

Когда прозвенел звонок, я, даже не мешкая и ни на секунды не задумываясь, побросала учебники в портфель и поспешила в раздевалку. Эсемеской убедилась, что мамы дома нет – она пошла в больницу, у неё какие-то проблемы со здоровьем на фоне депрессии. В раздевалке, когда я уже надевала куртку, меня-то и встретила толстушка Толстова, моя единственная приятельница и по совместительству староста класса.

– А ты куда собралась? – с удивлением спросила она, рыскаясь по кармане своей куртки, а потом закидываю жвачку себе в рот.

Я вздохнула и подошла к ней, беря две её ладони в свои руки. Она ещё недоумённее взглянула на меня.

– Понимаешь, Оль, для меня это очень важно, – сказала я, покусывая губы с волнением. – Я чувствую, что если я этого не сделаю сегодня, то потеряю кое-что... очень чудесное в моей жизни. Впервые в жизни я сделаю что-то, что поможет мне удержать это!

Впервые в жизни я такая решительная и такая общительная, что даже поделилась этим с не очень близким мне, в общем-то, человеком. Но Цветкова всё поняла, кажется, потому что кивнула и поспешила на урок, пообещав меня прикрыть. Я, улыбаясь, поспешила.

Да, конечно, у меня возникали мысли, что это может быть неправильно. Что это может быть рисково, и, что я, может, в очередной раз испорчу себе жизнь, что, возможно, это приведёт к печальным последствиям. Только беда – я всё решила ещё тогда, когда он извинился. И чтобы смириться со всем, окончательно простить его и осознать две вещи, мне понадобилось достаточно много времени. Первая – он искренне раскаивался. Я это чувствовала. И это растапливало моё сердце, заставляло совсем забыть о том страшном вечере. А вторая – что я действительно люблю его и что я не потеряю его. Пока нет. Я не могу отпустить его, как бы логика внутри меня не орала и не билась башкой об что-то желательно потвёрже.

Около дверей подъезда мне очень повезло. Я встретила Игната с двумя пакетами из «Пятёрочки» и пытающегося открыть дверь. Ну и замечательно, мне не придётся за ним идти в квартиру. Главное – сразу, чтобы не испугаться, вот прямо сейчас...

– Игнат! – закричала я издали, подбегая к нему и помогая открыть дверь, сама удивляясь своей смелости. Действительно, даже не успела вдохнуть, чтобы набраться храбрости.

Он удивлённо посмотрел на меня, проходя в квартиру. А потом улыбнулся на лестничной клетке. Радостно, словно увидеть меня – действительно было приятной неожиданностью. И ещё... Я слишком долго ощущала это чувство – и ощущаю до сих пор, постоянно – чтобы я могла распознать его в чьих-то глазах. В глазах Игната, серых и грустных, я видела надежду. И я собиралась оправдать её.

– Игнат, – ещё раз произнесла я, лаская его имя на своём языке, и прикоснулась к его руке. – Я хотела тебе сказать. Я подумала, что прощаю тебя. Я поняла, что ты не специально, ты не хотел этого. В смысле, это ведь алкоголь, да?

– Да, – улыбаясь, сказал Игнат. Я увидела в его улыбке что-то ещё, что не смогла определить. – Я не хотел этого. Определённо.

– Так вот... – продолжила я, внезапно смущаясь. Краска бросилась к щекам, и я опустила взгляд к переминавшемуся носку ботинка. – Может, ты зайдёшь ко мне? Я приготовлю горячий шоколад, я помню, что ты его любишь... Это ненадолго, и ты, если хочешь, можешь отказаться...

– С чего бы мне отказываться? – внезапно перебил он меня с улыбкой. Странной. Какой-то неуверенной. Не... такой. Но я не стала зацикливаться на этом. Он ведь... рад, я видела по глазам. – Я с удовольствием отведаю твоего горячего шоколада, малышка.

* * *

Всё вроде бы нормализовалось. Вроде бы. Единственное, что меня удручало – то, что приходилось обманывать мою и так покошенную сейчас маму, чтобы встречаться с Игнатом. Чтобы иметь возможность быть хоть несколько часов в неделю с ним. Чтобы хоть несколько часов в неделю быть по-настоящему счастливой.

Я ходила на его вечеринки – единственное место, где я могла с ним видеться. Он сам меня приглашал теперь. Я обзавелась некоторыми знакомыми, и многие знали о том, что я с Игнатом. Знали, что я с ним, а он со мной.

На самом деле, я не знала, какие у нас отношения. Но мне этого за глаза хватало. Игнат не бегал от меня, не общался с девушками, во всяком случае, при мне. О, и мне этого хватало. Я этим упивалась. Не могла насмотреться на его серые глаза, не могла надышаться тем воздухом, которым дышал он. И меня это сводило с ума – я постоянно удивлялась – как такое чудо вообще могло произойти со мной? Как такое прекрасное волшебство могло достаться мне, простому, заурядному нечту?

Сейчас я сидела на диване, в самый разгар вечеринки. Рука Игната уже привычно лежала на моём плече, а мой бок прижимался к его тёплому боку, пока он болтал с кем-то, попивая из банки с пивом. Я же, закусив губу, пялилась на время на экране моего телефона. Я уже довольно долго сижу вот так вот здесь, на этом диване, перекидываясь с кем-то пару слов и разговаривая с Игнатом. О чём мы разговаривали? У нас было не так много общих тем – какие-то фильмы, какие-то книги, обсуждали тех или иных знакомых – и я не могла отделаться от липкого противного ощущения, что ему со мной скучно. Пыталась придумать какие-то другие, более интересные темы в отчаянии, но в голову ничего не приходило. И вот так мы и сидели – я в телефоне, он со своими друзьями, сохраняя видимость, что со мной. Беда в том, что мама даже за это долгое время не пыталась позвонить или узнать, где я. Да, я ей сказала, что я иду к Оле Цветковой, но...

Я даже хотела, чтобы она позвонила и загнала меня домой.

Я счастлива. Я ведь счастлива? Правда же? Я ведь с Игнатом и мне вроде бы хорошо. Это то, что я хотела. Так почему же мне так... пусто? Как будто я получила совсем не то, чего жаждала. Подделку, бракованный товар – но не то, что нужно.

Вдруг дверь в гостиную с шумом открылась, и сюда зашёл Даня, которого я ни разу не видела во все эти вечеринки. Гости его все приветствовали, он же хмуро что-то отвечал. Игнат тоже засмеялся и направился к нему, оставив меня тут, неспособную пошевелиться.

Что первым делом замечаю я – огромный, уже пожелтевший фингал на левом глазу парня. Что первым делом замечает Даня – меня. Он ещё сильнее хмурится, как будто не ожидал меня тут увидеть, а потом поджимает губы, а на его скулах ходят желваки, словно он недоволен.

Мне хочется сжаться в маленький комочек, когда Даня идёт прямо сюда и садится рядом со мной, скрещивая колени. Он выглядит совсем расслабленным, но я искоса вижу, как напряжена его челюсть. Я же, в контраст ему, совсем не могу пошевелиться, словно окаменевшая в углу дивана и не способная произнести ни слова. Я всё ещё помнила, как мы в последний раз поссорились. Я ещё помнила, когда он увидел меня, когда я убегала от Игната в тот злополучный вечер.

– Так он перед тобой извинился? – вдруг спрашивает Даня, резко поворачивая ко мне голову. Смотрит своими зелёными глазами – один из которых заплыл – так пронзительно, что я не могу отвести взгляда, хотя очень хочется. – Почему ты здесь находишься вообще, как, почему? Я не понимаю, совсем не понимаю, кажется, ничего в этой жизни. Может, ты меня просветишь, дорогая мисс Всепрощающий Альтруизм? Или, может, мисс Люблю-до-гроба-не-могу?

Его голос звучит сердито, но я сейчас злиться не могу. Лишь смотрю в его полыхающие злым огнём глаза и почему-то ухмыляюсь. Как-то устало. А потом медленно говорю, заученными фразами из своей души:

– Он извинился, потому что действительно чувствовал вину. Игнат не хотел этого делать, он мне объяснил, поэтому ты напрасно...

И вдруг умолкла, поражённая внезапной догадкой, пришедшей ко мне в голову. Такие моменты редко бывают в жизни – но если бывают, то всегда верно, в точку, и вовремя. Помертвевшими губами я тихо спросила, заставляя сердце биться:

– Это ведь не ты заставил его извиниться? Я помню, ты ведь был тогда и всё видел.

Я прикоснулась к его синяку пальцем, сама не зная, почему подумала об этом. Просто вспомнила синяк на скуле Игната, когда он пришёл ко мне извиняться и его нелепое «ударился об косяк». Даня, сцепив челюсти, отшатнулся. Я резко убрала руку.

– Хотел бы я сказать, что нет, – насмешливо и так непривычно зло сказал он. – Тебе ведь это не понравится, да, влюблённая «птичка»? Принц оказался вовсе не принцем. Только... знал бы я, во что это выльется, знал, бы что ты снова прибежишь к нему, ободрённая малейшими проблесками «чувств», никогда бы этого не сделал. Так что живи теперь с этим.

И встал, уйдя куда-то. Я же не могла ни пошевелиться, ни вдохнуть. Снова стало больно. Вспомнилось и его выражение лица, как будто сожалеющее, когда я приглашала его к себе. Теперь-то я понимала, что извиниться он хотел, потому что его заставил Даня, и из-за того, что действительно чувствовал себя виноватым (я склонялась к этой мысли, хотя и не была уверенной), а вовсе не потому, что любил меня. На самом деле он и не жаждал продолжать со мной общение, пока я вновь не влезла. Шикарно. Чудесно. Совсем не больно. Совсем не выворачивающе наизнанку.

Но я не успела даже подумать, не успела начать сожалеть ни о чём, потому что Игнат вернулся ко мне с выпивкой и широкой ухмылкой на губах. Он сел ко мне, обняв, и всё снова стало, как тогда.

И тогда я поняла, что выбор уже сделан. Решение принято. У меня есть Игнат, и неважно каким образом.

Сожалеть не о чём.

Я люблю, когда мне подчиняются

Небо сегодня пасмурное. Даже дождь, кажется, пошёл. Однако сегодня – да и вообще в последние дни – меня это мало интересовало, хотя раньше я всегда обращала внимание на погоду. Всегда. Чаще именно она влияла на моё настроение, была моим движущим фактором. Но с недавних пор у меня появился единственный и самый важный фактор, который задаёт мне настроение – Игнат.

Точно, дождь. Я пожалела, что не надела шапку, когда промокла насквозь даже несмотря на капюшон лёгкой куртки. Тёплый пуховик в стирке. Я дрожала, стучала зубами, внутренне материлась – но пошла всё равно не домой. А в соседнюю квартиру. Воровато оглянувшись – матери я до этого сказала, что буду у репетитора, а с некоторых пор она мне доверяет (очень зря, между прочим) – но вдруг она выйдет на лестничную клетку? – я нажала на кнопку звонка. Я не слышала звуков вечеринки и поэтому нахмурилась – по пятницам у Игната всегда шумно.

Вскоре он открыл, как обычно с обнажённым верхом, на который я уже привычно начала пускать слюнки:

– А я тебя не предупреждал, что сегодня не будет пати? – он сделал удивлённое лицо. Я медленно покачала головой, впадая в растерянность. А ещё в отчаяние. Вот сейчас прогонит, точно прогонит. А я что же... должна буду уйти? – Нет? Ну ладно, всё равно заходи, чай хоть попьём.

Заходя в его тёплую квартиру, я незаметно испустила облегчённый вдох. Мне не пришлось уходить от моего источника кратковременного счастья. Пока не пришлось. Принимая у меня мокрую насквозь куртку, он испустил лёгкий смешок:

– Ты сейчас похожа на взъерошенного котёнка, которого только что искупали.

И взъерошил мне влажные волосы на темечке. Я покраснела. А потом он приблизился. Поддел одну завитую от влажности кудряшку пальцем так, что она отлепилась от щеки. Коснулся моей мокрой холодной кожи так, что я почувствовала исходящее от него тепло. У меня перехватило дыхание, когда он был так близко. Когда он смотрит своими потемневшими глазами... так. Когда я не могу контролировать себя совершенно и подаюсь вперёд, надеясь на продолжение.

– Пошли пить чай, – засмеялся Игнат, отстраняясь, в его глазах горели азартные огоньки, которые означали, что он просто дразнится. Я же разочарованно выдохнула, совершенно оглушённая. Только он действовал на меня таким образом.

Он привёл меня в его маленькую кухоньку. Она не была такой уютной, как у нас, благодаря стараниям мамы, но тоже вполне себе ничего. Игнат усадил меня на невесть откуда взявшийся барный стул. Здесь не было обеденного стола – только кухонная тумба во всю стену и два барных стула. Когда я сидела на высоком стуле, я была почти вровень с высоким Игнатом, который сейчас доставал что-то из верхних полок. Он поставил на стол два хрустальных бокала, а потом налил себе и мне какую-то янтарную жидкость из графина с чем-то алкогольным.

– Но мы же хотели пить чай, – протестующе пролепетала я, с сомнением глядя на стакан, который протягивал мне Игнат с шаловливой улыбкой. Он сделал глоток из своего бокала, с любопытством наблюдая за мной. У меня же горло почему-то схватило от паники. Мне совсем не хотелось пить в его компании. И ещё больше мне не хотелось, чтобы бы пил он. – Мне бы сейчас не помешало согреться.

– Это поможет тебе согреться гораздо больше, чем чай, детка, – усмехнулся Игнат и подошёл ближе. Я снова не могла отвести взгляда от его пронизывающих глаз. – Пей, милая, и ничего не бойся. Сегодня я не собираюсь напиваться до беспамятства, как в тот раз, и не собираюсь спаивать тебя. Ну, разве что совсем чуточку. Я буду хорошим мальчиком, обещаю. А теперь выпей всё, до последнего глотка.

Вздохнув, я решила последовать его совету и выпила всё залпом. И тут же закашлялась. Горькая жидкость опалила горло. Игнат с улыбкой смотрел на меня. И затем почти сразу же моё тело обдало волной спасительного тепла, алкоголь опалял в желудке. Мне стало как-то легче. И лучше, определённо лучше.

– Это коньяк, – пояснил Игнат, глядя на меня. Я вдруг улыбнулась.

– Тот самый? – похоже, язык у меня тоже развязался. – Им от тебя постоянно пахнет. Ох, очень приятно пахнет. А ещё, когда мы в тот раз целовались – в самый первый раз – я чувствовала его вкус на твоих губах...

Что я несу? От одного бокала, боже, я что-то совсем слабенькая. Игнат лишь засмеялся – мягко, низко, и это, чёрт возьми, заставило меня снова вздохнуть, потому что этот звук отозвался чем-то тягучим пониже живота. Парень медленно подошёл ближе, почти вплотную. Наклонился ко мне, кладя свои тёплые ладони мне на бёдра, что тут же отдалось горячей волной по всему телу. Он был близко, слишком близко. Его щека касалась моей щеки, и я задышала через раз, ощущая его запах. И тут он зашептал мне на ухо, обдавая кожу своим жарким дыханием, от которого я незамедлительно задрожала:

– Теперь тепло?

– Да, – прошептала я, думая о его руках. В голове появился какой-то туман. И потребность, невыразимая потребность. В нём. – Теперь тепло.

– Ты знаешь, что моей скрытой мечтой всегда было стать барменом?

– М-м-м, – невразумительно промычала я, мало улавливая смысл его слов. Я дышала часто, как загнанная лань. Туман в голове действовал на меня странно, заставляя всё больше льнуть к горячему телу Игната, прикасаться к обнажённой коже его плеч. Я определённо сходила с ума.

Он снова тихонько засмеялся, и теперь я ощутила эти утробные вибрации на своём теле. И резко выдохнула. Ближе, Игнат, пожалуйста, ещё ближе.

– А давай поиграем в одну игру?

Я снова замычала, что можно было принять за согласие, и потянулась к нему, но схватила ладонями только пустоту. Ухмыляющийся Игнат уже брал что-то из тех самых полок, пока я отчаянно пыталась взять побольше воздуха в лёгкие, пока отчаянно пыталась изгнать дурман из разума, ошалело моргая. На этот раз он поставил рядом со мной рюмочку, в которую налил что-то прозрачное, а сверху прикрепил лимонную дольку.

– Я должна это выпить? – спросила я с опаской. И долей предвкушения.

Игнат хохотнул и взял лимон.

– Нет, ты только поможешь мне с лимоном. Кусай, – и протянул мне ко рту лимон.

Сначала я непонимающе уставилась на дольку, а потом всё же откусила чуть-чуть из его пальцев. И тут же поморщилась от вкуса. Увидела, как Игнат глотнул из рюмки, а в следующий миг почувствовала его губы на своих.

Головокружительно. Невероятно. Сводяще с ума так, что не остаётся никаких мыслей абсолютно, кроме как огосподиещёближевоттакпожалуйста.

Игнат медленно проводит языком по моей нижней губе, слизывая остатки лимона. Я прерывисто вздыхаю, когда он нежно прикусывает мою губу. Рот приоткрывается, чем он сразу пользуется и пропускает свой язык в мой рот. Я ощущаю горьковатый вкус алкоголя на его губах и языке и, кажется, сама пьянею. Ещё больше. Сильнее. Одурманивающе.

Я вцепляюсь пальцами в его золотистые волосы, тяну, чувствуя глоткой его утробный рык. За это он грубовато, но не слишком сильно снова кусает меня за губу. Я всхлипываю, тянусь к нему всем телом, прижимаюсь. Сама углубляю поцелуй, отвечаю с непривычной мне пылкостью.

Я хочу его.

– Малышка, ты знаешь, что сейчас произойдёт, если ты не остановишься? – со смешком хрипло спрашивает он, отстраняясь. Я, кажется, рычу от досады. – О, я ни в коем случае не хочу тебя образумить или что-то ещё в этом благородном роде и прочей хуйне, просто ты отдаёшь себе отчёт в том, что я сейчас трахну тебя?

В голове пронеслась шальная мысль – как я могу себе отдавать отчёт, если ты сам же меня напоил? Только вот я не была пьяной. Почти. И я неконтролируемо задрожала от его слов. Всхлипнула. Мечтая сама не понимаю о чём. Ощутить его глубже.

– Я не ребёнок, – шепчу я нетерпеливо и как будто с досадой, проводя рукой по его обнажённому торсу, чувствуя, как под кожей перекатываются стальные мышцы. Он рвано выдыхает, а меня это сводит с ума. Видеть, как ему срывает крышу. Из-за меня. – Я хочу тебя, понимаю, что сейчас произойдёт. И мне это нравится. Продолжай. Пожалуйста, продолжай.

Алкоголь не притупил мой разум, но значительно расхрабрил меня. Вот я сама снова прижимаюсь к его губам, нетерпеливо и страстно. Я всё ещё не знаю, как правильно целоваться, и действую так, как чувствую. Игнату это, похоже, нравится. Очень нравится. Он тут же перехватывает инициативу в свои руки. Хватает меня на руки так, что я вынуждена обхватить ногами его талию. И тут же застонать от новых ощущений, которые возникли от того, как я потёрлась промёжностью об его значительный бугор в штанах. Меня снова накрыло горячей волной, и я, не отдавая себя отчёта в своих действиях, сделала это снова, бесстыдно потёрлась об него, вырывая из его глотки низкий стон.