Текст книги "Не будь дурой (СИ)"

Автор книги: Иннокентий Ставицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Но я, чувствуя себя тяжёлой-тяжёлой, продолжаю стоять и ждать, когда моё божество, мой смысл жизни, мой мир соизволит открыть мне дверь. Закрываю глаза, убеждаю себя, что мне это надо. А надо ли? Даже больно не становится – только слёзы всё равно закипают. Мне всего лишь хотелось, чтобы он любил. Чтобы он, моя недостижимая звезда, была со мной. Но где он, мой маячок в темноте?

– Эй, Тай, ты чего тут стоишь и не заходишь? – весёлый голос Игната вдруг садится на уши, заполняет всю мою голову, когда мне хочется только тишины. Я слышу звуки бурной вечеринки. И думаю – когда наступил тот момент, когда мне нужно убеждать себя, что я этого хочу?

– Привет, – выдыхаю я и сама слышу в моём вздохе горечь, обречённость какую-то. Послушно вхожу с ним в квартиру. На автопилоте раздеваюсь, на автопилоте прохожу в тёмную гостиную. На автопилоте здороваюсь на фоне грохочущей музыки так, что и сама себя с трудом слышу, а в голове появляется ехидный смешок, когда замечаю их презрительные усмешки. Мол, получила своё?

Чего я добилась, входя в эту компашку? Добилась уважения, нашла новых друзей, удовольствия?

Конечно. Да. Без сомнения.

И снова эта горечь, заставляющая меня цепляться за руку Игната, когда мы вместе садимся на диван. А я так и вижу боковым зрением, как смеются его друзья, глядя на меня. Плевать. Как же сейчас плевать.

Я просто хочу доказать, что мне это нужно.

Я прижимаюсь к его боку, как брошенный, ищущий ласки котёнок, а взамен получаю только удивлённый взгляд. Не отталкивает. Только почему-то это не приносит прошлого успокоения. Я лишь прижимаюсь к нему крепче, обхватываю его плечо своими руками, кладу голову на него. Вдыхаю знакомый запах, а сама дышу прерывисто, а сердце стучит-стучит-стучит в глотке. Тепло.

Мне это нужно. Точно нужно. Правда ведь?

Потому что если нет... всё зря.

– Ты чего, малышка? – спрашивает Игнат, пока я закрываю глаза, закусываю губу, борюсь с чем-то мне непонятным и пытаюсь разобраться в себе.

– Игнат... а я же тебе правда нравлюсь? – с тяжёлым сердцем спрашиваю я, поднимая голову, чтобы встретиться с удивительно серыми глазами. Спрашиваю наивно-наивно, глупо, но по-другому не умею. Простите.

Дура. Дура ты и есть, больше никто.

Его глаза начинают бегать, и я впервые вижу, как он закусывает губу. Но напряжённого взгляда не отвожу, упрямо пялюсь на него, жду ответа до остервенения. Потом он тоже смотрит на меня, уже по-другому, ласково, мол, что за вопросы? Целует меня в макушку, а потом говорит:

– Конечно, нравишься, глупышка.

И вот это приносит мне облегчение, словно я снова нашла свою соломинку. Но подумать об этом не успеваю, Игнат вдруг вскакивает и уходит, крича напоследок:

– Пойду я потанцую, что-то засиделся!

С собой не зовёт.

И я снова одна.

Одна.

Одна-одна-одна.

Даже не больно уже – ну что за глупость, крутящая меня в воронке и вечно приводящая к точке отчёта? Просто почему-то хочется усмехнуться и затянуться чем покрепче. Честно, не больно. Спокойно даже на душе. Привычно тяжело, привычно устало – но спокойно.

Так и сижу на диване, обводя пальцем узоры на обивке. Не знаю, сколько проходит времени, да и, честно говоря, всё равно. Но в какой-то момент мне надоедает слушать таранящие уши басы, и я иду в спальню Игната, надеясь найти там долгожданную тишину. А может, даже заснуть.

Но вот только нахожу я совсем не это.

В комнате дерутся Игнат и какой-то незнакомый парень. Игнат с остервенением бьёт его снова и снова по лицу, но парень вырывается и, схватив голову Игната, со всего маха долбит её об шкаф.

Я замираю на секунду от ужаса, в ушах у меня вата. Но как только Игнат очухивается, его глаза становятся ещё злее, чем были, а сам он что-то кричит, я, не думая, с криками прекратить подбегаю к ним и тут же получаю кулаком от Игната по лицу. Он ударил меня, ни на секунду не задумываясь. Даже не поглядев на меня.

Мне становится так больно, что слёзы из глаз текут не переставая. На скуле, наверно, будет синяк. Но не это меня волнует. Игнат. Меня. Ударил.

Я не дышу, я даже думать не могу. Во мне лишь упрямая пустота и бесконечный страх. Я рыдаю, размазывая слёзы по лицу. Как он посмел? Почему? Почему не посмотрел, что это я? Я вроде и понимаю, что в драке люди забываются, колотят без разбора, понимаю, что сама дура, сама полезла, но эти мысли никак не выходят у меня из головы. Мне становится так больно и остро, что я ни о чём другом думать не могу.

Это же я. Это ведь я. Я должна быть исключением? Должен же он был хотя бы посмотреть, кого бьёт, я же была с другой стороны.

Но очевидно, я чего-то не понимаю. Не заслуживаю. Во мне зреет истерика, когда я, пячась, натыкаюсь на кого-то сзади. Это Лена, невозмутимо сидящая в кресле с сигаретой и наблюдающая за дракой. Я рвано вдыхаю. Хочу кричать, когда слышу звуки ударов. Хочу зажмуриться. Хочу ударить Лену, ничего не предпринимающую.

– Сама виновата. Сама влезла в гущу событий, сама и огребла. Нечего теперь сопли размазывать, – говорит она, переводя взгляд на меня. Я подпрыгиваю на месте, икаю, зажмуриваюсь, а потом продолжаю реветь, как маленькая испуганная девочка. Даже не слышу, как у неё самой дрожит голос, как дрожат её руки, как дрожит она сама – я ничего этого не вижу.

Мне лишь саму тошнит от себя, но ничего поделать не могу. Продолжаю рыдать и вздрагивать от каждого вскрика. А потом сама истерично ору Лене в лицо:

– Почему ты ничего не делаешь? Почему не остановишь их? Они же убьют друг друга!

Она усмехается как-то нервно, выдыхая дым. Потом осторожно обходит их и запирает дверь изнутри.

– Лучше уж друг друга, чем кого-нибудь ещё.

– Что ты делаешь? Зачем закрыла дверь? Что это значит? – продолжаю орать я, рыдая. – А если я захочу выйти?

– Не неси хуйни, – парирует она спокойно. Но я вижу, как она бледна и как старается не смотреть на дерущихся. Мой мозг хоть и отказал, в нём всё же прыгает больная мысль – почему она сама не уйдёт, почему здесь? А потом я смотрю на закрытую дверь и всё понимаю. И меня тошнит ещё больше.

Она страж. Защитница. И Игната, и всех, кто снаружи.

– Зачем тогда припёрлась и кинулась их разнимать? Раз уж пришла, смотри, будь добра. И поверь, раньше никто никого не убивал. Обойдётся и теперь.

Меня приняли в их мир.

Я отхожу в дальний угол, прячусь. И продолжаю рыдать, не зная, что делать. Затыкаю уши руками. Игнат, зачем, почему ты это делаешь?

– Борец за любовь своей жизни, – слышу ядовитый и горький шёпот Лены. Сначала сердце ёкает и наивно так – а вдруг за меня? Но потом мой взгляд падает на тумбочку. Пакетик с серым порошком.

И я мгновенно всё понимаю.

Борец за любовь своей жизни. Не за меня, нет. За пакетик с кокаином.

То, что я чувствовала в тот момент, я запомню на всю жизнь. Я и сама толком не поняла, что это. Только то, что оно накинулось на меня, как лавина, оглушило. Выкинуло на берег, лишив кислорода под водой. И выживай теперь, как хочешь.

Отошедши, я сажусь около Лены, стараясь не смотреть на разворачивающееся действие. И тихо прошу, вытирая слёзы ладошкой:

– Расскажи.

Она испытующе смотрит на меня.

– Подрались из-за наркоты. Скоро разнимутся, и как ничего не бывало. Такое периодически случается, когда он под кайфом. Свирепеет. Становится не в себе. Кажется, ты один раз такое наблюдала. Но несравнимо с этим, да?

Я отрешённо киваю и снова зажмуриваюсь.

– Но... зачем ты здесь?

Она смотрит словно вдаль, её разум не здесь. На её лице печаль.

– Я его лучший друг.

– Но зачем тебе присутствовать при этом?

– Знаешь ли ты, что бывает после того, как он выпустит пар? – остро спрашивает она. – Он либо хочет бить кого-нибудь ещё – но меня никогда не трогает, поэтому я не боюсь, если тебя это волнует, либо его рвёт и ещё что похуже. И во втором состоянии без посторонней помощи он откинется. Тебе, как никому, должно быть это известно.

«Тебе, как никому, должно быть это известно».

Эти слова эхом звучали в моей голове, заглушая все остальные мысли. Мне это было известно. Я всё ещё помнила тот день, когда я баюкала его, говорящего какую-то чепуху и извивающегося, в своих руках. Слишком хорошо помнила. Боль отошла на второй план, сменившись вдруг апатией.

Внезапно послышался какой-то стук, а потом тишина. Мы с Леной одновременно сорвались с места. Тот самый парень лежал на полу, а под его головой расплывалось красное пятно. Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Перевела взгляд на Игната в полной тишине. Тот самоуверенно улыбался, очевидно, мало понимая, что происходит, достал из кармана парня пакетик и закинул в рот, а потом отключился, улёгшись рядом с парнем.

Я задрожала. Я пискнула. Слёзы снова покатились из глаз. Неужели... он убил человека?

Даже подумать об этом было страшно.

– А такое бывает? – хрипло спросила я, а потом неожиданно взвизгнула. Истерика. – Надо вызвать полицию! Срочно!

Лена прикрыла глаза, погрузила пальцы в длинные волосы, прерывисто вздохнула. Я видела, что она тоже напугана до смерти, но старается держать себя в руках. Бессмысленно. Всё бес-смы-слен-но!

– Срочно надо перестать паниковать, – сказала она прерывающимся голосом и подошла к незнакомому парню. Пощупала пульс на запястье. Нагнулась к его лицу. Облегчённо выдохнула. – Жив. Он жив.

Я тоже облегчённо выдохнула, а потом осела на пол. Из меня высасывались все силы. Я безучастно наблюдала за тем, как Лена подняла его голову и рассматривала его затылок. Затем она деловито сказала:

– На шее большой рубец, из которого и шла вся кровь, вероятно, от удара в шкаф. А отключка – это уже от столкновения с полом. Сотрясение, скорее всего.

– Откуда ты знаешь? – шёпотом спросила я, отказываясь верить в происходящее. По сравнению с возможной смертью, все эти повреждения – просто ерунда.

– Учусь на медицинском, – последовал краткий ответ. Затем девушка встала и ушла, бросив короткое: – Я за медикаментами.

Я лишь сидела, тихо всхлипывая, стараясь не смотреть на два неподвижных тела и не зная, что делать. Боже. Что же делать?

Мне уже не так страшно, но дышать всё равно трудно.

Я соучастница.

– Я приведу его в чувство, а ты вытри кровь, – с этим словами в меня бросили мокрую тряпку. Я смогла пошевелиться, только когда Лена за ноги утащила его подальше, оставляя кровавый след.

Пытаясь не смотреть на Игната, я трясущимися руками вытирала тёмную жидкость. Я не видела, что делала Лена, но через секунду раздался стон. Потом тихий голос Лены:

– Не двигайся, сейчас я дам тебе...

А через миг парень, заковыристо ругаясь, шатаясь и едва не врезавшись в стену, наградил меня напоследок злым взглядом и вышел, громко хлопнув дверью. Сглотнув, я переглянулась с Леной.

Я их часть. Я часть этого мира.

Хотя меня никто и не спросил.

Кричи

А в последние дни страх меня выжигал до последнего угля. Я не могла ни спать, ни есть, ни выходить на улицу, ни даже с мамой разговаривать. Я дёргалась от любого шума. Мама неоднократно спрашивала, что со мной случилось, а я отделывалась объяснением, что это всего лишь стресс перед ЕГЭ.

Ну да, ЕГЭ, как же. Маму устроило. А у меня перед глазами до сих пор стояли картинки неподвижного парня с лужей крови под головой. И под кожей зудел его острый, ненавидящий взгляд.

Я боялась. Отчаянно боялась последствий.

И они наступили.

* * *

У мамы в руках письмо. У мамы в глазах ужас, печаль и непонимание. А у меня замершие до боли руки. У меня заглатывающая пустота внутри и до невозможности острый страх.

Нет, только не это, пожалуйста...

– Тая... – мать смотрит поверженно на меня, пока я пытаюсь не сорваться вниз. – Тая, нам пришла повестка в суд.

Это конец.

* * *

А мне казалось, что я и не просыпалась. Все эти дни, все эти две недели прошли, как сон. И я не хотела очнуться, вовсе не хотела. Я пила кофе чашками, не говорила, не плакала, не истерила, не выходила из дома, не встречалась с Игнатом.

Теперь точно нет.

В эти дни наша квартира застала дома и отца, и мать. Вот только совсем не при таких обстоятельствах, которые я хотела. Мать была убита и только смотрела на меня этим загнанным взглядом, от которого мне становилось гораздо хуже, чем от ора отца. Он постоянно хватался за голову, читал нотации, спрашивал, чем они заслужили такое обращение, чем они заслужили такую непослушную меня, хотя они-то, особенно папа, всё для меня делали. И бесконечно кричал.

А я и не слышала. В ушах у меня постоянно что-то звенело, и я смотрела, смотрела на маму, не понимая, когда успела сорваться. В глазах у мамы я видела какое-то неузнавание, словно она уже не знала, её ли я дочь.

Они постепенно, по крупицам узнавали всё то, чем я занималась с декабря. Куда я ходила и с кем общалась. Игнат. Они узнали мою самую главную тайну, мой самый главный тёмный и сладкий секрет. И они развращали его. Папа говорил:

– Он тебя насильно заставлял что-то делать? Скажи мне сейчас же! Он развращал тебя!

И мы пошли к гинекологу. Отец словно озверел. А мне было поражающе всё равно, только хотелось кричать от того, насколько неправильно он всё понял. И я кричала:

– Всё не так! Он самое прекрасное, что было в моей жизни! И... он ни к чему меня не принуждал! Ты бы знал о нём, если бы хоть раз спросил, если бы хоть поинтересовался моей жизнью, вместо того, чтобы хоть по своим шалавам!

И тогда отец застывал, словно я дала ему пощёчину. А мне нравилось видеть, как ему больно. Хотя бы теперь не одна я страдала. Теперь не одна я скатывалась вниз и ощущала себя ничтожеством. А потом отец взрывался и порывался всё набить морду этому соседу. Но мама – о, мама! Она единственная, кто всё поняла правильно. Я видела это. Я видела, что ей больно. Видела, что она винила себя. В глазах у неё такое огромное понимание, что мне от этого даже легче становилось. Но она тоже говорила:

– Милая, неужели ты всерьёз думаешь, что такая маленькая наивная девочка, как ты, нужна ему?

И тогда я смотрела на неё так, что и самой становилось горячо внутри. Я смотрела, будто знаю, что да, нужна. На самом деле, я знала только, что он нужен мне, а во всё остальное мне просто очень сильно, до скребущего отчаяния внутри, хотелось верить.

Только уже почему не верилось.

Но я всё равно, до глупого упрямо, продолжала цепляться.

Горечь съедала меня постоянно. Я сидела в своей комнате. Сидела безучастно ко всему миру, обхватив руками колени. Раскачивалась на пятках, словно пыталась сохранить равновесие. Сейчас, возвращаясь назад, я понимаю, что только так я могла сохранить спокойствие. Сохранять равновесие. Просто тихо, честно – но не до конца – с пуленебробиваемым хладнокровием отвечать на вопросы, просто не скатываться в пучину отчаяния. Я знаю, что если бы я тогда поддалась эмоциям, если бы на секунду высунула голову из своего затишья, меня бы уже не вернули.

Я слышу, как у меня шумит кровь в ушах, а ещё, как ругаются мама и папа.

– Нам надо засадить этого мальца! За развращение малолетних! Я это ему так не спущу, думал, просто покувыркается с моей дочерью, и пойдёт дальше развлекаться? Нихуя, блять!

– Серёжа, успокойся. Неужели ты не понимаешь?

– Что? Что я, скажи на милость, должен понимать? Что мы упустили нашу дочь? Что мы воспитали её вот так?

– Вот именно, Серёжа! Упустили! Мы сделали столько ошибок, что не перечесть. Ты думаешь, она сама бы вот так, от счастья, пошла бы к взрослому парню? Мы не уделяли ей внимания. И сейчас уже поздно что-то исправлять. Мы можем только смириться и переждать. Неужели не видишь, как она влюблена, как она относится ко всему? Не нужно портить парню жизнь только из-за того, что он, по взаимному согласию, с нашей дочерью занялся сексом!

– С несовершеннолетней дочерью! Почему ты так равнодушно к этому относишься? Тебе похуй, что ли, вообще, что твою дочь изнасиловал какой-то уголовник? И всё же нужно...

– Ничего не нужно. Я сейчас сама пойду и попробую с ним поговорить, во всём разобраться. И... нет, мне совсем не всё равно. – Я услышала, что мамин голос стал намного тише. – Поэтому я и не намерена повторять своих прошлых ошибок. Если... я сделаю так, как ты хочешь, так, как хочу я, и так, как должны все родители, мы её потеряем, Серёжа. Она должна сама наступить на эти грабли, должна всё сама понять. И мы можем только ей помочь, а не сделать так, чтобы она нас окончательно возненавидела. Я пойду сама. Без тебя.

Кажется, она одевается. Закусив губу, я смотрю в одну точку. А потом слышу ещё более тихое:

– И... разберёмся с разводом позже, после суда. Надеюсь, ты понимаешь всю необходимость.

Хлопок двери и оглушительная тишина.

И вот тогда – в первый раз за всё это время – из моих глаз непрерывным потоком катятся горькие, горячие и тихие слёзы. Я не останавливаю их, я не рыдаю. Я вообще ничего не делаю.

Я не знаю, о чём говорила мама с Игнатом, не знаю, сколько проходит времени, но когда она возвращается и заходит в мою комнату, то смотрит на меня совершенно другими глазами. Я всё ещё с не высохшим лицом от слёз гляжу на неё снизу вверх, и мне – господи! – мне больно гораздо больше, чем поебать.

Она садится рядом со мной и обнимает меня крепко-крепко, словно маленькую девочку. И тут я прижимаюсь к ней ещё сильнее, а её кофта намокает от моих слёз. Я рыдаю прямо ей в грудь, забываясь. Впервые действительно забываясь и даже чувствуя себя чуточку легче. Но только на чуточку.

– Милая моя девочка, тебе столько пришлось пережить, – шепчет мама, целуя меня в волосы. Я чувствую, что она тоже плачет. – Прости меня, ради бога, пожалуйста, прости...

Я реву и ничего не отвечаю. Только цепляюсь за её руки. Только не уходи, мамочка.

– Любимая, что случилось тогда? – мама снова задаёт этот вопрос, на который я отмалчивалась с того самого дня, как пришло письмо. Я не говорила ни слова. В повестке написано, что Игнат избил того парня, у него перелом ребра и сотрясение, а я, как единственный свидетель, должна явиться на суд. Что с Леной – ведь она тоже там была, я не знала. Сдавать я её точно не собиралась.

В письме всё написано предельно ясно, но отец с матерью продолжали снова и снова задавать этот вопрос, пытаясь добиться от меня чего-то, а я всё так же молчала.

Но сейчас...

– Я не знаю... – в отчаянии прошептала я. – Не знаю.

– Твой... молодой человек мне всё рассказал. Ты же понимаешь, что он должен получить наказание? Для него это, кажется, не впервые.

Я молчала. Долго молчала, пытаясь заставить сердце успокоиться. Игнат... нет, он не должен сесть в тюрьму.

Не должен.

– Мам... вы же не подадите на него в суд, за то, что он... за то, что мы...

– Нет, – вздохнула мама. – Не подадим. Просто... милая, будь осторожна, хорошо?

Так мы и сидели на холодном полу, рыдая и обнявшись. Впервые, кажется, мы понимали друг друга полностью и без лишних слов.

* * *

День суда. Вокруг снуют люди с какими-то папками и что-то говорят родителям, те что-то говорят мне, а я, опустив глаза на свои туфли, молчу и никого не слушаю.

Не надо. Мне всего этого не надо.

Меня так мутит, в голове такой звон, будто я снова что-то приняла, что я ничего не запоминаю. Лишь безмятежное лицо Игната, когда он со своим адвокатом входит в здание суда. Он смотрит на него, а я умоляюще гляжу на него. Соломинка. Моя соломинка.

Он смотрит на меня ободряюще. Мне становится легче. Но ненамного. Я всё ещё боюсь упасть в обморок.

Игнат одет впервые на моей памяти в костюм. И... выглядит он так, будто не его сейчас судить будут. Безмятежно. Даже улыбается. Мне бы его уверенности. Но я по-прежнему боюсь. Боюсь не за себя. За него.

Что с ним будет?

Потерпевший, лицо у которого всё пестрит синяками, даже не удостаивает меня и взглядом. Зато Игнат, которого не успели увести, пользуясь случаем, когда мать с отцом куда-то ушли, подходит ко мне и начинает тихо шептать:

– Послушай, малышка... ты ведь опровергнёшь всё ради меня? У меня с моим адвокатом всё схвачено, а ты единственный свидетель... просто скажи, что ничего этого не было, что ты была со мной в той комнате, а Васька не было. Ты ведь спасёшь меня? Спасёшь? Ты же так любишь меня.

Я зачарованно гляжу в его глаза. Чувствую, как он сжимает мою руку в своей ладони. Чувствую, как туман обволакивает голову, а сердце снова стучит быстро-быстро-быстро.

– Спасу, – шепчу я, а потом он уходит. Его уводит куда-то его адвокат. Никто не заметил, что мы разговаривали. Это хорошо. – Люблю.

Игнат, я готова ради тебя на всё. Неужели ты не знаешь? Зачем ты вообще спросил?

Я бы никогда не рассказала ничего.

Проходит час, прежде чем нас с матерью зовут на заседание. Она всё нервничает, постоянно поправляет причёску, а у меня перед глазами всё расплывается. Я никак не могу взять себя в руки. Как испуганный зверёк вхожу в большое, светлое помещение. Вокруг столько людей, что меня тошнит ещё больше. Я сглатываю вязкую слюну и подхожу к своему месту. По пути перехватываю ободряющий взгляд Игната, и меня тут же обжигает горячая волна, прошедшая по всему телу.

На автопилоте отвечаю на вопросы об имени, дате рождения и месте проживания. Смотрю, как мать расписывается и отчаянно стараюсь не пропустить ни одного слова, хотя смысл от меня ускользает. Незаметно вытираю о брюки вспотевшие ладони.

– Свидетель Селезнёва, вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний. Вам ваши права понятны?

– Да, – тихо произношу я, а потом прочищаю горло.

– Расскажите об обстоятельствах рассматриваемого дела.

И тогда я говорю всё, что заучила давным-давно, ещё раньше, чем Игнат попросил меня поддержать их игру. Я говорю складно, хоть и тихо, а голос всё время прерывается. Пострадавший парень, видимо, слушая одну и ту же байку не первый раз, гневно кричит:

– Ложь! Она была там, она всё видела! Этот синяк у неё на щеке, она получила его от Савельева, когда попыталась нас разнять! Она его прикрывает, потому что она его девушка.

– Гражданин Лесков! – повышает голос судья. А потом снова глядит на меня. – Как вы получили синяк?

Я вздрагиваю. Но потом беру себя в руки и расправляю плечи. Вздыхаю, набираясь смелости.

– Я... ударилась об косяк тем же вечером. Но Игнат никогда меня не бил. Я видела этого парня только один раз на вечеринке Игната, но в тот вечер его не было.

Ложь выходит красиво. Складно. Мне, кажется, поверили. Адвокат и прокурор задают вопросы, я отвечаю на них так же чисто. До этого я миллион раз выхолила и проверила свою историю, сама так же задавала себе вопросы, а потому сейчас у меня проблем. На лице Игната лёгкая торжествующая улыбка, он ободрительно мне кивает.

А я... я почему-то чувствую себя гадко.

* * *

Всё когда-нибудь проходит. Когда закончился суд, мы все выдохнули облегчённо. Игната не посадили. Ему даже штраф не заставили платить. Моей истории и истории Игната поверили – хотя, кажется, скрепя сердце. К тому же, у Игната был очень хороший адвокат, который легко нашёл лазейки и выставил того парня лгуном.

Про наркотики не было ни слова. Тот парень тоже не решился оспорить решения суда и «признался», что подрался с другим парнем, а Игната решил обвинить, потому что они не ладят. Понял, наверное, что если копнут глубже, то обнаружат и наркотики, и всю их сладкую жизнь.

Мать ничего не спрашивала, она как будто не была удивлена. Лишь обняла меня, радуясь, что всё закончено.

Я чувствовала себя выжатой, как лимон. Легла и заснула прямо в одежде. А когда проснулась, тут же переоделась и хотела стремительно выбежать из дома, но отец преградил мне дорогу. Я молча смотрела на него, внутренне закипая, и ждала объяснений.

– Опять к своему уголовнику собралась? – ядовито спросил отец. – Не пойдёшь! Только через мой труп! Ты больше не будешь с ним встречаться!

Я выдохнула. Сдерживаться уже не могла.

– И ты после всего действительно думаешь, что можешь мне запрещать? Я буду встречаться с тем, с кем захочу! А твои советы и приказы засунь к себе в жопу! Ты теперь не наша семья. И знаешь что? Я счастлива этому!

Оттолкнув застывшего отца, я стремглав выбежала из квартиры, даже не застегнув куртку. Пинком открыла незапертую дверь – поняла, что он почти никогда её не закрывает. Отчаяние. Снова это глупое желание просто его увидеть, затмевающее все мозги. В ушах снова звенело. Я побежала в его комнату. А потом...

Замерла.

Игнат. Мой Игнат, полностью голый, лежал на какой-то девушке. А та стонала.

Зажмурилась, отказываясь верить. Зажмурилась, отказываясь выпускать рвущиеся наружу слёзы.

Нет. Нет. Нет. Это не может быть правдой. Мой Игнат... мой Игнат... он же любит меня, правда?

Дура. Какая же ты дура!

Раз – и всё. Раз – и твой мир вдребезги раскололся, а один осколок тебе впился прямо в рёбра, мешая дышать. Раз – и так больно под дых, словно тяжёлым ботинком. Раз – и ты не дышишь.

Раз – и тебя нет.

Мой Игнат...

Мой Игнат никогда не был моим.

Девушка, увидев меня, тут же с криком спихнула Игната с себя и начала искать одежду. Игнат, увидев меня, замер и просто глядел в мои глаза. Отвёл взгляд. Ломал пальцы. А я смотрела. Просто смотрела, медленно понимая, что моего мира больше нет. Понимая, что я потерялась. Понимая, что все иллюзии, выстроенные на моём берегу, просто иллюзии.

Моя соломинка оказалась камнем, которая просто потянула меня за собой вниз, на глубину. А сейчас я тонула. Умирала.

– Тая, чёрт... – он быстро одевается, так же стараясь не встречаться со мной взглядом. Всё что-то суетится, не знает, что делать. А я смотрю. По-прежнему смотрю.

– Ты ведь никогда меня не любил? – тихо спрашиваю я.

И срываюсь.

Как жаль, что я уже в пропасти и сгорела по пути вниз.

Как жаль, что я этого не замечала так долго.

И всё замирает вместе со мной. Игнат. Глядит в глаза. И там я вижу ответ, прежде чем он с сожалением покачает головой. И я успеваю убежать прежде, чем слёзы начнут выкатываться из моих глаз.

Меня никто не останавливает.

Я вбегаю в комнату. Слёзы всё катятся, катятся, а в глотке всё такой же ком, удушающий меня. Я плачу, и перед глазами у меня пелена слёз, но почему-то только сейчас я вижу мир ясно. Такой, какой он есть на самом деле.

Без розовых очков. Впервые без них.

Я размазываю слёзы по щекам, кусаю запястья, скребусь ногтями по стенам, сползая вниз. Не в силах сдерживать внутри то, что там растёт. То, что там росло уже очень давно, но я отказывалась верить в это. И только сейчас я, кажется, всё осознала.

Не любил. Никогда меня не любил. Мой Игнат не мой.

От этих слов внутри что-то скребётся ещё сильнее, остро вырезая все органы и оставляя лишь пустую оболочку.

Безумие внутри больно бьёт по лёгким. И я смеюсь, с маниакальным желанием выхаркать все внутренности. Может, тогда стало бы легче. Я всё понимаю. Понимаю, что понимала это давно, только отказывалась верить. Дура! Дура, зачем только так цеплялась за свою погибель?

Получай теперь.

Я в своём уютном мирке. Тот, который спасал меня уже очень давно. Тот, где всегда лучше. Тот, от которого мгновенно наступало спокойствие. Где же оно сейчас? Где ты, спокойствие и уют?

Я гляжу на стены, гляжу на свою подушку, гляжу на все эти вещи, которые так любила. А потом начинаю сдирать обои с печеньками ногтями. Больно. Сильно. Яростно. Потом разрезаю подушку-бегемота, вытряхиваю все перья. Потом с такой же яростью режу все полотенца из Турции.

А потом, сидя на полу, среди всего этого великолепия, продолжаю рыдать и захлёбываться смехом. Нет. Той Таи, девочки с розовыми очками на красивых зелёных глазах и живущей в своём маленьком мирке, нет.

И тогда наступает оно.

Кричи, Тая.

Эпилог. Спектакль окончен

Раньше Игнат любил дождь, но в последнее время он напоминает об однообразности его жизни. Поэтому он морщится, повыше поднимает воротник своего чёрного пальто и заходит в ближайшую кафешку. Здесь висят гирлянды, на окнах мигают огоньки, а на каждом столике стоит маленькая ёлочка. Всё ровно так, как и три года назад, когда маленькая девочка, робея от страха и чего-то ещё, приглашает его сюда. Воспоминания заставляют его усмехнуться, а потом тут же наморщить лоб.

Зима. И где она такая же, как три года назад? Все его зимы теперь такие сырые, скучные, без намёка на мороз и снег.

Сейчас скука. Нет, разумеется, в его квартире постоянно происходят всякие вечеринки и по сей день, но... надоело это как-то. Когда пятый год после его долгожданной свободы каждый вторник, пятницу и воскресенье у тебя под ухом орут друзья и малознакомые люди, это начинает наскучивать.

Игнат с любопытством осматривается. Идёт к заказной стойке, чтобы заказать по-прежнему любимый им горячий шоколад, ждёт. А потом, стоит ему глянуть на огни за окном, воспоминания снова нахлынывают резко. И это, наверное, единственное, что лечит его от скуки в последнее время – вспоминать.

Он иногда о ней думал, об этой девочке. Становилось и любопытно, и грустно, и даже совестно иногда – а как она там сейчас? Квартира напротив пустовала и сейчас, после того, как девочка с матерью съехали оттуда. Потом и их отец покинул квартиру, его тогда встречала новая женщина. Он часто смотрел на дверь раньше, всё никак не мог привыкнуть, что девочка уехала, девочка не посмотрит на него влюблённо-поражённо и не побежит к нему, как увидит.

Любовь? Какая уж там любовь, нет. Просто привычка. Девочка, как он помнил, была назойливой. И к ней быстро привыкалось. Уютная девочка.

Игнату улыбаться расхотелось. Он иногда жалел, иногда на языке было так горько. Девочка всё же не заслужила всего этого. Но... он всё равно был и остаётся мудаком. Его по-прежнему не колышило, что он так погано с ней обошёлся. И правда, хорошо, что она уехала, неизвестно, сколько бы это продолжалось.

Игнат обводил глазами весь ресторан, пока не наткнулся на то самое место у окна, на котором они тогда сидели. И... место было занято.

Уже не девочка. Женщина.

Игнат сначала не сразу узнаёт её. А потом, прищурившись, ахает удивлённо-предвкушённо. Она, та самая девочка. Только выросла теперь. Только теперь её не узнать. Игнату снова горько становится почему-то.

Она в дорогом зелёном пальто, красивые золотые часы. Дорогой мобильник последней модели. Видно, что она обеспеченна теперь. Одета не дёшево, не как подросток, не как раньше. Волнистые каштановые волосы уложены в красивую укладку, а на лице не яркий, но качественный макияж. Черты лица стали взрослее, острее даже. Больше нет этой детской мягкости, нет и очков. Только глаза остались такими же яркими, несравненно зелёными. Однако сейчас в них нет той наивности. Они глубокие, взрослые, загадочные.

Игнат даже теряется на минуту. Он помнил её не такой. Совсем другой. Маленькой, вечно докучающей. Вечно влюблённой. Простой. Сам не понимая, что делает, он шагает к ней, а сердце стучит быстро. Надо же, какая встреча.

Может, настало время искупить грехи.

– Тая? – тихо и очень удивлённо спрашивает Игнат, когда подходит достаточно близко. Имя так же мягко перекатывается на языке, как и три года назад.