Текст книги "Не будь дурой (СИ)"

Автор книги: Иннокентий Ставицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Я вспомнила, что она мне говорила, но разозлиться отчего-то не смогла. Сейчас я понимала, насколько она права. Корова среди тигриц. К тому же, она действительно не хотела меня обидеть. В ней не было видно этой неприязненной враждебности, как в других девушках. Ей было абсолютно всё равно на меня, может, чуть-чуть жалко.

– Да уж у неё сказка точно получше двух сотен на простыне после бурной ночки, – усмехнулась Лена, и те девушки сразу замолчали. А потом повернулась ко мне: – Чего ты молчишь, как сопливая школьница? Надо отвечать провокацией на провокацию, дорогуша, иначе заклюют. Плохо тебе будет такой бесхарактерной клушей жить на свете.

И не успела я ничего ответить, как она ушла веселиться дальше. И в этот раз я тоже не чувствовала гнева. Только какую-то обиду на правду. А в остальном же... это не было как со Светкой. Я почему-то восхищалась той девушкой, которую Даня охарактеризовал как лёгкого поведения. Но мне так не казалось. Она слишком независимая.

Я снова стала искать Игната, только теперь не явно, тихо сидя на диване. Лена снова что-то доказывала Дане, а тот и слушать её не хотел. Я усмехнулась – у них точно что-то было.

Тут диван прогнулся под чьим-то весом, и, повернув голову, я увидела Игната. Тот был ещё пьянее, чем тогда. Его рука легла мне на плечи, а я и пошевелиться не могла, не веря своему счастью. Он сам сел со мной, сам обнял. Сам!

– Что-то ты грустная, малышка. Хочешь выпить?

Я с широко раскрытыми глазами помотала головой. Мама говорила, что напиваться в малознакомой компании нельзя. Я и сама знала, какими последствиями это чревато.

– Да ладно тебе, милая... – прошептал он и заглянул мне в глаза, приблизив моё лицо к своему за подбородок. – Я не дам тебя в обиду. Не бойся.

Я слушала, открыв рот. Всё внутри пело. Наконец-то! Но я ничего ответить не успела, как он нагнул мою голову назад и поднёс горлышко к губам. Потом наклонил бутылку, и в мой рот полилась сладковато-горькая жидкость. Терпкая. Я не успела закашляться, как по венам разлилось тепло, и голове полегчало. Я захотела ещё, но Игнат убрал бутылку, шутливо погрозив мне пальцем. Моё тело меня не слушалось, но разум был в порядке.

– Слабенькая ты, малышка, – услышала голос Игната, как в тумане. – От двух глотков улетела...

– Потому что кто-то её напоил, – вмешался голос Лены. Я же хотела что-то сказать, только язык не слушался, словно прилив к нёбу, я могла только смотреть. Лена глядела на меня с жалостью. – Не, клуш, ты, конечно, совсем! Кто так делает, прости? От двух льстивых словечек готова преподнести ему свою девственность на блюдечке с каёмочкой!

Я молчу. Мне поразительно всё равно – только что-то тупо ноет внутри, тихо так, наперекор всей этой лёгкости.

– Хватит раздавать свои долбоёбские советы, – бурчит Игнат у меня под ухом. Я словно в тумане – слышу только усталость в его голосе. А ещё какое-то лукавство, как будто для него это только шутки. Не удивлюсь, если это действительно так. – Она сама решит, как ей быть.

– Да уж не сомневаюсь, – язвит Лена. Я прикрываю глаза – в ушах у меня гул, и сквозь него прорывается звонкий голос девушки. – Игнат же алкогольная шлюха – дашь ему бутылку вискаря, и он весь твой. Так что же не обольщайся, «принцесса».

А я ведь и не обольщалась. Пыталась убедить себя в этом, пока прижималась к тёплому боку Игната, млея от счастья. Я едва не мурлыкала – он подпустил меня к себе так близко! Всё равно на слова Лены, всё равно на Свету, всё равно на весь мир. В груди у меня что-то расцвело, и оно только росло, когда Игнат вот так вот перебирал мои волосы.

– Так, народ, перебираемся на улицу, фейерверки будем пускать! – неожиданно орёт Игнат под ухом, и сказка разрушается.

Я мало что успеваю понять – вот я сидела и едва ли не спала, а теперь все так резко собираются куда-то. Я тоже иду за всеми в прихожую – только куртки у меня нет, и я довольствуюсь лёгкой кофточкой.

На улице я трезвею слишком резко – алкоголь быстро выветривается из крови, и я снова могу ясно мыслить. Мне холодно – я нелепо перепрыгиваю с ноги на ногу. Темнота колет глаза, я только слышу бесконечные голоса, пьяные крики. Вскоре я немного адаптируюсь в темноте и замечаю, что несколько парней ушли подальше отсюда, взрывать петарды и пускать фейерверки.

Я ощущаю противный запах сигарет – не тот, не у Игната. И чёрт знает вообще, почему, но мне кажется, что у него всё особенное. Меня мутит от холода, от голосов, от пустоты после алкоголя, от нехватки Игната. Где же он?

Вскоре на небе появляется первый залп, и тут же слышится девчачий визг. На несколько секунд становится видно всё – и то, как девушки фотографируются, и то, как Даня ест мои пирожные. И то, как Игнат обнимает какую-то девицу за талию. Я не смотрю на красоту в небе, не ощущаю всего этого предвкушения, возбуждения, какое бывает только от фейерверков. Я лишь снова и снова окунаюсь в этот омут – и думаю, когда это закончится.

И не надоело мне?

Я больше не ощущаю холода.

– Игнатушка, ты нам кое-что обещал, – слышится сладкий голосок сзади меня.

Я вздрагиваю. А потом Игнат со своей фирменной усмешкой становится на лавочку у подъезда. Я сначала не понимаю ничего – что это он собирается делать? А когда включается приятная латиноамериканская мелодия у кого-то на телефоне, и Игнат снимает куртку, плавно двигая тазом, я всё понимаю.

И всё внутри наполняется ужасом. Мне становится нечем дышать, когда девушки орут и визжат, подбадривая его, а парни улюлюкают. Я случайно натыкаюсь в толпе на взгляд Дани – и вижу в его лице признаки того же веселья, что и у всех. Только взгляд у него более жёсткий – мол, получила, чего хотела?

Я с какой-то отрешенностью наблюдаю, как он, всё так же пританцовывая, снимает с себя всю остальную одежду. Я не могу и вдоха сделать – в горле словно что-то застряло, и каждый раз причиняет мне больше боли. Слёзы подбираются к глазам, и я не могу их больше удерживать.

Окончательным потоком они катятся по щекам, когда Игнат снимает с себя футболку, обнажая свой идеальный торс. С губ у него срываются облачка пара, и я вижу, что он слегка дрожит. Тогда какого чёрта? Почему он делает это? Зачем он мучает себя, чтобы потешить толпу?

С моих губ срывается громкий всхлип, и я тут же зажимаю рот рукой, чтобы не заорать. Чтобы не зарыдать, как маленькая девочка. Что я за дура?

Игнат каким-то образом замечает, что я плачу, и тут же спрыгивает со скамьи и подходит ко мне. Внимание тут же переключается на какого-то другого парня, который решил принять его пост.

– Птичка, что с тобой? – обеспокоенно спрашивает Игнат и приобнимает меня. Я чувствую холод его кожи, вижу, как она покраснела, и плачу ещё сильнее. Я совершенно не в силах сдержать себя. – Почему ты плачешь?

– Ты же... замёрзнешь, – лепечу я между всхлипами и рыданиями. Мне стыдно – ну кто станет реветь из-за такой ерунды?

А вот Игнат улыбается. Как-то по-особенному, не так, как раньше. Не насмешливо, а... нежно.

– Все эти девушки кричат и просят ещё, восхищаются моим торсом, но ни одна из них не подумала, что мне может быть холодно, – он засмеялся, стирая слёзы с моих щёк. Я заворожённо смотрю на него. – Ты удивительная, Тай.

И пока он это говорит, я всё же думаю – а может, никто из них не прав? Может, Лена и Светка ошиблись? Может, он всё-таки способен полюбить меня?

Я снова чувствую это. Надежду.

Горячий шоколад и поцелуи

Мать на меня больше не кричит. Но я всё равно чувствую себя по гроб обязанной. Я знаю, что надо ходить к репетиторам, в музыкалку и делать прочую лабуду, от которой я только чувствую усталость и отчаяние. Только вот кому надо – вопрос.

Я думаю, что мне. Однозначно мне. Ведь мне это пригодится. Так все говорят.

Ноги сами меня несут к дому – я еле-еле ими передвигаю. Портфель давит на плечи. Я непроизвольно вздыхаю, покрепче перехватывая лямку, а потом озябшими красными от мороза пальцами натягиваю капюшон на лицо, непрестанно шмыгая носом от холода. Свою любимую шапку и варежки я так и не надевала. Мне ведь и правда легче дрожать в двадцатиградусный мороз, чем чувствовать на себе презрительно-насмешливые взгляды Игната и его взрослых друзей.

Снова падает снег крупными хлопьями, укрывая мои плечи. И это странным образом успокаивает. Вот секунду назад я была готова чуть ли не выть от усталости, голода и ещё много чего, а сейчас улыбка сама собой лезет на замёрзшее лицо. Я замираю. Встаю прямо под фонарём – так, что слепит глаза. Прищуриваюсь. Кажется, что я лечу сквозь звёзды, преодолевая время. Как будто я комета.

Глупо улыбаюсь, как дурочка от такой нечаянной, незначительной радости. Ну не дура ли?

Так я стою неизвестно сколько ещё, не чувствуя холода, пока не слышу знакомый низкий голос, сейчас слегка с хрипотцой:

– Птичка, ты чего на морозе стоишь?

Я моментально его узнаю, и сердце бьётся привычно в ритме колибри. Я к нему поворачиваюсь чуть-чуть, не прекращая щуриться и улыбаться. Золотистые волосы Игната выглядят словно нимб. И сам он хмурит своё красивое, идеальное лицо с порозовевшими щеками, как ангел. Мне хочется к нему прикоснуться, и боязно – вдруг спалит своим божественным светом?

От таких глупых мыслей хочется улыбаться ещё сильнее.

– Ещё и улыбается, глупая... – ворчит он, поджимая губы. А потом почему-то тоже улыбается. Той красивой улыбкой, которую я невероятно любила, которая была так редка и которая так шла ему. Без насмешки, искренне.

– Почему ты без шапки? – я тут же выхожу из зоны «звёздного света», и всё становится обычным снова. Только ощущение какого-то недавно открытого, но ещё неизведанного чуда не проходит. Всё снова тускло, серо, темно, а я вижу яркие краски, красивый блеск в его прозрачных серых глазах.

И правда – замерзнет ведь. Меня это совсем не улыбает. Я всё ещё помню, как он танцевал стриптиз во дворе в почти тридцатиградусный мороз.

– А сама-то, «мамочка»? – он стаскивает капюшон, открывая мою каштановую густую косу. На голову тут же ложится снег, и я недовольно надеваю капюшон снова. – Где твоя милая жёлтая шапочка?

Я слышу в его словах – «она так нравилась мне». Сейчас его голос звучит особенно, мягко, как-то... ласково. Непривычно для меня, ведь обычно там только притворная нежность и издёвка. Сердце замирает, сладко-сладко ухает где-то в горле. Я сейчас его совсем не боюсь – мне лишь хочется быть ближе. Я хочу знать, о чём он думает. Он так похож на ангела в эту минуту.

Глупо-глупо-глупо. Что за нелепая романтизация, Тая? Он же сказал тебе, что не герой.

Плевать. На всё плевать.

– Потерялась, – бормочу я, внезапно смутившись. Опускаю взгляд на его ботинки, а потом снова гляжу на лицо. Несмотря на то, что щёки покраснели от мороза, его лицо было необычайно бледно. А ещё в глазах бесконечная усталость, которая бывает только у стариков, прошедших долгий путь жизни. Уголки его коралловых, слишком ярких для парня, губ были опущены вниз, словно он чем-то расстроен. Мне сразу же захотелось отдать ему всю свою радость, всё своё счастье – лишь бы только улыбнулся. Да хоть усмехнулся. Только бы снова живой. – Что-то случилось?

Я сама удивилась своему голосу – робкий, слабый, тихий. Я гляжу на него из-под ресниц, чего-то боясь всё. Боясь, что он оттолкнёт, снова насмеётся. Тело напряглось, словно готовясь убежать. Словно готовясь к удару. Хотя чего греха таить, ударь он меня сейчас по щеке, я бы подставила другую. Лишь бы со мной. Лишь бы никуда не уходил.

Это отчаяние, маниакальная потребность быть рядом впитывается в меня на молекулярном уровне.

Он усмехается. Но не надеясь меня задеть, а с горечью. Проводит рукой по влажным от снега волосам, вздыхает. Снова эта усталость. Глядя на него, я и сама ощущаю какую-то непонятную мне горечь.

– У тебя всё так просто, малышка, – с его губ слетает резкий, отрывистый смешок. Но не видно, что ему смешно. – Если я хмурюсь, значит, я расстроен. У тебя сейчас все проблемы решаемы легко, в два счёта. У тебя их и нет, наверно. Вот ты и думаешь, что мою проблему решить так же просто, стоит только сказать пару сочувствующих слов. Думаешь, что всё так легко? Что это лишь воздушный пузырь, до которого стоит только дотронуться – и п-ф-ф?

Опять этот снисходительный тон. Я смотрю на него внимательно, панически боясь пропустить любое слово, любую мелочь. Я не злюсь, меня лишь расстраивает этот тон, как будто я совсем маленькая. Как будто у меня и правда проблем нет. У меня есть проблемы, хочется сказать мне. И они вовсе не такие ерундовые, как ты думаешь – хочется прокричать мне в его лицо. Это желание становится почти невыносимым.

Задыхаться от тебя каждый вечер, захлёбываясь в рыданиях в подушку – это ерунда, по-твоему?

Но ничего из этого я не говорю, разумеется. Лишь гляжу на него пристально, склонив голову на бок. Рассматриваю, словно впервые – ищу любые признаки его сомнений в собственной правоте. И кажется, я их нахожу – он кусает губу, хмурится, нервно посматривает на меня. А потом я просто спрашиваю:

– А разве нет?

– Нет, – вздыхает он, и мне в эту минуту невероятно хочется коснуться его. Хоть на чуть-чуть, хоть кончиком пальца, хоть легонечко. Лишь бы позволил. – Тебе это только предстоит узнать, милая.

– А по-моему, иногда люди и правда всё усложняют, – пожимаю плечами я. – Может, и твоя проблема не такая невозможная, как ты считаешь?

Он коротко смеётся.

– О нет, Тай, это так не работает. Не тебе учить мне, маленькая ещё.

Ага, а всем вам меня, значит, учить меня можно. Я поджимаю губы, а потом вдруг спрашиваю:

– Тебе не холодно? Может... сходим в кофейню неподалёку, попьём горячий шоколад?

Мой голос срывается, и я снова перевожу дыхание, стараясь успокоиться. И что такого в том, чтобы просто пригласить его в кафе? Только вот я придаю этому слишком большое значение. Как какая-то сопливая влюблённая школьница. Ах да, я же и есть сопливая влюблённая школьница.

– Ну давай, – криво ухмыляется Игнат, снова возвращая привычный мне облик. И я, если честно, даже рада этому. Серьёзный Игнат, с его надменными нравоучениями мне совсем не нравится. Я его боюсь.

Я как-то нелепо взмахиваю рукой, неопределённо указывая на сторону, где находилась кофейня, и кровь приливает к щекам. Он щёлкает меня по носу, фыркая. А потом идёт вперёд. Я семеню за ним, утопая в снегу. Я дышу часто, устало – портфель больно ударяет по спине с каждым моим шагом. Я сама стесняюсь этих мыслей, но мне так хочется, чтобы он был джентельменом. Чтобы улыбнулся, забрал портфель, а я шла рядом с ним, лёгкая, воздушная. Но на самом деле он идёт впереди пружинистой походкой, совсем не оборачивается на меня, уставшую и грустную.

Ну пожалуйста, я так хочу, чтобы меня пожалели. Я хочу быть маленькой девочкой.

Слёзы сами накатили на глаза, честно. Я с досадой смахиваю их – это же такая ерунда, плакать из-за совсем мелочи.

– Эй, Тай, ты что, снова ревёшь? – он поворачивается резко так, что я не успеваю среагировать и с вскриком впечатываюсь лбом в его грудь.

Наверно, услышал мой всхлип. Я шмыгаю носом и закусываю губу. От его вопроса плакать захотелось ещё сильнее. Я ведь так устала, ведь так хочу домой... Зачем я вообще позвала его?

– Нет, просто заболела, – бормочу я. В это время рюкзак снова сползает, и я снова подпрыгиваю, покрепче перехватывая лямку. Краснею от собственной нелепости.

Игнат замечает это. И его взгляд становится мягче. Он ненавязчиво отбирает у меня рюкзак и легко надевает его на одно плечо. Вот так вот просто. Без слов. И я снова улыбаюсь – неосознанно, неконтролируемо. Он понимает меня. Понимает.

Я больше не жалею ни о чём. Игнат со мной – о чём ещё можно мечтать? Это наполняет меня таким счастьем, что я задыхаюсь от щемящего чувства в груди, задыхаюсь от крокодилов в животе.

Кофейня совсем маленькая, но такая уютная. В ней всего несколько столиков. Зато персонал очень хороший, и красиво до невозможности. Сейчас здесь уже висят новогодние гирлянды, красиво подсвечивая обстановку и создавая ощущение праздника, а на моём любимом столике у окна стоит маленькая ёлочка. Маленькая, но самая настоящая – украшенная, блестящая. Я улыбаюсь и веду Игната туда.

– Я люблю здесь бывать, – смущённо, тихо говорю я, когда он усаживается напротив. Я гляжу в окно – любимое моё занятие. Видны бесконечные оранжевые огни. Меня это завораживает. Но ещё больше меня очаровывают внимательные серые глаза. Как хорошо, когда он не пьяный. – Здесь так мило, уютно, как будто это мой мир. Жаль только, ходить сюда не с кем.

Я неловко гляжу ему в глаза, и хочу опустить глаза, но почему-то не могу. Он слушает меня так внимательно, как я немного ранее. И это наполняет меня странным трепетом. Я чувствую, как дрожат отогревающие в тепле пальцы. Чувствую, как улыбка сама просится на губы, и прячу её в руке, которую прикладываю ко рту.

– Здесь и правда хорошо, – отвечает Игнат, как-то невесомо улыбаясь. Касается пальцем иголок ёлочки, теребит колокольчик, и пространство наполняется хрустальным звоном. Он мечтательно смотрит на меня, улыбается, а я в этот миг не могу отвести от него взгляд. – У меня даже новогоднее настроение появилось, птичка. Ты, случаем, не новогодняя фея?

Я хихикаю. Мы заказываем горячий шоколад. Я не чувствую неловкости, страха, зашкаливающего пульса – ничего из тех эмоций, которые обычно являются моими спутниками, когда я с Игнатом. Лишь какое-то спокойствие, умиротворённость. Будто волшебство, соединившее нас обоих. Знаю, до невозможности глупо. Но ничего поделать не могу, когда он так улыбается мне, словно и он чувствует эту связь. Словно я и правда новогодняя фея, спасшая его. А он мой принц, а вовсе не дракон или людоед.

Во мне созревает что-то хрупкое – рождается во взгляде его серых глаз, будто искрящихся в свете гирлянд, созревает в застывшей улыбке на дрожащих обветренных губах, в моём собственном взгляде на него, будто он восьмое чудо света, и продолжает жить в груди, где в упоении бьётся ожившее сердце. Я доверяю этот хрусталь ему в руки – только не разбей, Игнат. Пожалуйста.

Только не разбей.

– Я обожаю горячий шоколад, – признаётся он и смеётся. Я заворожена этим редким звуком – не едким, пронизанным ядом пьяным хохотом, а красивыми перезвонами. – Только последний раз мне его готовила мама лет десять, наверное, назад.

Я слушаю – и мне хочется, чтобы он радовался ещё больше. Я хочу закричать – я буду готовить тебе его каждый день, если ты его так любишь. Я сделаю всё для тебя, Игнат.

Пожалуйста, не разбей.

– А почему так давно? – вместо этого спрашиваю я. Мне правда интересно – я хочу знать о нём всё.

Игнат смеётся такой жадности, которая, верно, написана на моём лице.

– Простая история. Мама ушла в новую семью, когда мне было двенадцать. Отец с головой ушёл в работу. Ты, наверное, интересуешься, почему я такой раздолбай. Вот та самая «тёмная предыстория», хотя это слишком примитивно и скучно. Такой уж я, весь типичный и неинтересный.

Я грею холодные руки о горячую кружку, пока Игнат спокойно попивает горячий шоколад. И мне хочется возразить каждому его слову. Хочется невыносимо поцеловать его, прикоснуться. Ведь он такой близкий, совсем рядом со мной.

– Ты не типичный, – шепчу я едва слышно, вперив взгляд в деревянный столик, стесняя отчего-то посмотреть на него. – Ты... особенный.

Он снова смеётся, только на этот раз слегка грустно.

– Нет, малышка, – говорит он печально, смиренно. Я не могу теперь оторвать от него взгляд. – Это ты особенная. Я недостоин тебя.

Какая избитая фраза из кинофильмов и книг. И вроде бы я должна чувствовать досаду, но чувствую почему-то только печаль, как будто проникаюсь его ощущениями. А ещё – дикое желание не согласиться.

– Нет, ты достоин, – с жаром говорю я, подаваясь вперёд. Моя рука сама ложится на его холодную ладонь. Он вздрагивает и смотрит на меня изумлённо. А мне хочется так многое доказать ему. – Это я недостойна.

Он улыбается. Сжимает мои пальцы, и я улыбаюсь в ответ. Сердце стучит быстрее, и в коже на руке вибрирующее ощущение – будто я передаю ему своё тепло. Его пальцы потихоньку согреваются.

– Сейчас ты влюблена, – по-прежнему грустно говорит он. – А вот что ты скажешь, когда я разобью тебе сердце?

Мне не хочется в это верить. Совсем не хочется. Хотя внутри и что-то назойливо кричит, что так и будет, я всё ещё не верю. Надеюсь. В груди чувство, словно я парю.

И что бы ни случилось – у меня ощущение, что я никогда не смогу относиться к нему плохо после сегодняшнего вечера. После того, как я узнала, каким он может быть.

* * *

В моей голове всё ещё звучит известная «Jingle Bells» на нашем пути домой. Я всё прокручиваю и прокручиваю наши разговоры – тихая музыка, тихий голос, серые глаза напротив. Я иду совсем близко к нему и беру его за руку. Хотя мне чертовски страшно, я понимаю, что мне это нужно. Понимаю, что просто жизненно необходимо согревать его холодные пальцы.

– Теперь это моя миссия, – шепчу я в темноту.

Он заинтересованно косится на меня, но ничего не говорит, что нарушало бы эту волшебную тишину. Лишь покрепче схватывает мою ладонь, словно и правда хочет согреться.

Мы встаём под фонарём. В его золотистых волосах, которые сверкают в свете фонаря, застряли снежинки. Мне хочется их смахнуть – невесомо, как будто невзначай. Но я лишь смотрю на него снизу вверх, встав напротив. Он тоже смотрит на меня, только теперь не серьёзно, а лукаво, словно чего-то ждёт. И я в порыве чувств выпаливаю:

– Ты мне кое-что обещал.

А мне ведь и правда хочется, до невозможности хочется. Почувствовать его.

– Обещал, – повторяет он, усмехаясь, а в следующий миг я чувствую, как его прохладные губы касаются моих.

На них ещё чувствуется вкус горячего шоколада – горьковатого, но такого терпкого, что я нестерпимо пьянею. Вцепляюсь в его пальто, боясь потеряться и упасть. Это не как в тот раз – по-другому и гораздо лучше. Ощущения непередаваемы, и в голове крутится: «А вот оно как».

«А вот оно как – заблудиться в нём без остатка и надежды на свет в конце тоннеля».

Не парить нам в этом космосе, малышка

I will be waiting here for you, my wildest wind, can blow tomorrow.

IAMX – Wildest wind

Я буду ждать тебя здесь, мой дичайший ветер, который может подуть завтра.

Это уже стало моим обычным состоянием. Нормальным. Это нормально – постоянно дрожащие руки, постоянно вздрагивающая шея от того, что, может быть, я всё-таки встречу его на лестнице. Посмотрю в глаза, скажу что-нибудь. Вот только я не встречала. Я лишь ждала.

И не дождалась.

Две проклятых чёртовых недели, в течение которых мне пришлось терпеть сочувствующе-насмешливые взгляды Светки, мол, я тебе говорила. А мне не надо всего этого. Мне нужен просто он. Мне не нужны учебники и логарифмы нескончаемым потоком, мне нужно почувствовать его холодные пальцы в своей руке. А вместо этого я пью горький чай без сахара на кухоньке Светки с отсутствующим выражением лица и дрожащими от холода руками. Светка это замечает.

Я вообще не знаю, что я делаю у неё. Мне претит наше общение, и вообще тошнит меня от неё, но мне нужно хоть с кем-то говорить изредка.

– И чего ты тут сейчас с кислой миной сидишь? – она, кажется, больше не может терпеть. И я не могу её за это винить – саму тошнит от этого.

Но всё равно почему-то сержусь на неё.

– Так мне уйти? – спрашиваю я пустым голосом, игнорируя ор голосов в голове, требующих придушить её, и вскакиваю с места. Табуретка падает. Светка с невозмутимым лицом поднимает её.

– Только если ты сама хочешь, – отвечает она, рассматривая свой маникюр. – Я просто пытаюсь в тебе разобраться, знаешь ли. Это не так-то просто. Прям хоть фильм снимай или книгу пиши, ей-богу.

– Так не разбирайся, если сложно, – огрызаюсь я. – Кто тебя просит?

Светка смеётся.

– Надо же, посмотрите на неё, какая грозная. Что же ты при своём красавчике язык в жопу засовываешь? И да, ты сама приходишь сюда. Значит, тебе нужно, чтобы в тебе разобрались, раз сама не можешь.

Я молчу, стряхивая пальцем крошки со стола. Почему-то от Светка выслушивать правду больнее, чем от кого-либо. Даже от Лены, чёрт возьми.

– И вот что я думаю, – продолжает соседка. – Ты не ешь, не пьёшь, не разговариваешь, даже учиться нормально не можешь. Ты похожа на скелет, – в подтверждение она схватывает моё запястье. Обхватывает двумя пальцами, даже пробел остаётся. Я молча отбираю руку, покраснев. Ну да, похудела немножко. – Это уже сумасшествие какое-то. Но тебе его надо остановить, Тай, потому что я чую, что ничего хорошего от этого не будет. То, что сейчас происходит, походит на затишье перед бурей. И меня это пугает до чёртиков. Не общайся с ним, пожалуйста.

Я замерла. Всё моё тело пронзило словно током. Руки задрожали сильнее, а в горле застрял ком.

– Повтори ещё раз, – шепчу я, схватившись побелевшими костяшками за край стула, чтобы не упасть.

– Любовь должна приносить счастье, радость, а тебя это только истощает. Ты ему не нужна. Не общайся с ним, не говори, не думай. Брось его.

Стало почти невыносимо. Это звучит так больно, так невероятно, но, господи, так правдиво. По-настоящему. Вот оно – положение вещей.

Да только мне это не надо.

Я выживу на своих иллюзиях, только дайте мне Игната. Выживу, питаясь святым духом, только дайте мне Игната.

Я снова вскочила с места, не думая ни о чём. В голове только набатом орало: «Игнат, увидеть Игната». Нужен-нужен-нужен, немогузадыхаюсьоИгнат.

– Проклятая девчонка, всё делает наоборот, – услышала я тяжёлый вздох напоследок.

Только меня это уже не беспокоило. Сердце стучит-стучит лихорадочно-невозможно, лишая меня возможности всего, кроме бежать. Единственное, что я слышу – стук сердца в ушах и эхо от моих торопливых, бешеных шагов по лестнице. Мне нечем дышать.

Игнат, Игнат, Игнат.

Раз он не хочет меня искать, я сама найду его.

Подбегая к заветной двери, я вдавливаю указательный палец в звонок так, что фаланга хрустит. Я звоню, звоню, звоню. Не знаю, сколько проходит времени, но никто не открывает. У меня истерика, у меня глотки воздуха застревают в горле, у меня злые горячие слёзы, текущие по щекам, смешиваются с бесконечными всхлипами.

– Открывай, открывай, чёрт возьми! – ору я, не сдерживая себя больше. Я даже не думаю, что мама может услышать и прийти сюда. Игнат, мне нужен Игнат, так нужен, что вкус крови на губах не останавливает.

Я тараню дверь кулаками, а потом и ногами, сбивая носки сапогов. Но похуй, как же похуй. Только бы открыл, только бы взглянуть на него. И я едва не вваливаюсь вовнутрь, когда дверь, наконец, открывается. И я столбенею, стоит мне только увидеть, кто открыл.

Лена. Кто бы сомневался.

И я бы хмыкнула, если бы не всхлип не сорвался с губ в этот момент.

– Я думала, это очередная шлюха Игната со своими угрозами, – поёт девушка, спокойно смотря на меня. Она спокойна, а я в таком отчаянии, что, не задумываясь, придушила бы её.

– Единственная шлюха здесь только ты, – шиплю я, поражаясь своей наглости. – Мне нужно к Игнату, пропусти меня.

У меня нет времени удивляться, но я бы и не удивилась, честно. Я уже поняла давно, что даже если он вытрет об меня ноги сто раз, я всё равно приду к нему в сто первый.

– Воу-воу, полегче, клуш, – я поджимаю дрожащие губы, когда слышу это нелепое прозвище. – И тебя совсем не напрягает, что здесь я, шлюха, то бишь? Ты дошла до крайне степени сумасшествия. – Где-то мы это уже слышали. – Только он правда не может, придётся попозже прийти.

– Что с ним? – требовательно спрашиваю я.

– То, что хорошим девочкам и вообще никому видеть не стоит. Поверь, тебе и правда не понравится. И я бы позвала тебя, если думала, что твоя светлая невинность спасёт его из тьмы и всё такое, образумит его, но, как видишь, я тебя не зову.

В голове всё смешалось. Смешалось моё сумасшествие, смешались ужасные возникающие картинки Игната, бешено колотящего кулаки об стену в кровь. И тогда я уже действительно ничего не понимала.

– Плевать, веди меня к нему, – хрипло говорю я, не в силах избавиться от наваждения. – Я выведу его к свету.

– Сама-то слышишь, как, блядь, наивно это звучит? Это тебе не сопливый фильм, где ты и он в главной роли, – фыркает Лена. – Лучше послушайся...

Как жаль, что сегодня я не в настроении слушать советы.

Отталкиваю её плечом и решительно иду в гостиную, откуда доносится звук битого стекла. Меня шатает, словно пьяную, и я едва не врезаюсь в стену. Они смыкаются вокруг меня, и я с большим трудом заставляю оставаться себя в сознании. Надо было поесть.

Картинка в моей голове мало чем отличается от реальности. Всё вокруг разбито – журнальный столик перевёрнут, вокруг разбитые осколки от бутылок, чем-то воняет. Кресла лежат в углу с отломанными ножками. А посреди всего этот великолепия сидит Игнат. В одних джинсах, без верха, и несмотря ни на что, у меня всё равно перехватывает дыхание, и мне до невыносимого хочется к нему прикоснуться. Голова у него опущена, а в руках бутылка чего-то алкогольного, из которой он попивает с прикрытыми глазами. Я замечаю кровь на костяшках пальцев и содранную кожу на них.

Сначала я бегу к нему, вспоминая нашу прошлую встречу. Я так хочу помочь ему, что тихонько, но как же больно что-то щемит внутри. А потом, подходя ближе, я снова чего-то боюсь. Шаг замедляется. Этот не тот Игнат, который был со мной в кофейне и который нежно целовал меня. Это тот незнакомец, циничный и насмешливый, от которого вечно несёт холодом. Я робко останавливаюсь, когда от него остаётся всего два шага.

– Ну что же ты встала, птичка? – он резко поднимает голову, и я пячусь, увидев сумасшедшие глаза с покрасневшими белками и леденящую кровь улыбку. – Не бойся, дорогая, я ведь не кусаюсь.

И хохочет. Я вздрагиваю. Нет, это не он, не тот Игнат, которого я люблю.

Люблю. Мне хочется попробовать это слово на языке, но я сейчас лишь испугана. Разрываюсь между двумя желаниями – сбежать и спрятаться в своём мирке и подойти к нему и поцеловать, укрыть от всех бед, как любящая мамашка.

– Что случилось? – шепчу я, разглядывая погром. Мне кажется, он похож на ветер, разрушительный и громкий. И сейчас он летает над руинами того, что уничтожил. Мне бы бояться его, но я боюсь того, что он улетит. – Почему... всё так?

Он встаёт. Его шатает и, недолго думая, я подлетаю к нему и схватываю его за талию, поддерживая. Он горячий, а сейчас мои руки холоднее льда. Я чувствую от него острый запах чего-то неприятного, и не алкоголя, но не отпускаю, прижимаюсь сильнее. Он явно что-то употреблял. Я не могу сейчас его бросить.

Любить – это же принимать человека со всеми его недостатками, так ведь?

– Отойди от меня, я чё, маленький? – орёт он внезапно мне на ухо и отталкивает меня вдруг окрепшей, сильной рукой. Так, что я отлетаю назад и ударяюсь спиной обо что-то твёрдое. Кресло. Я встаю и обнимаю себя руками, снова ощущаю закипающие слёзы на глазах. Дрожу. И что мне теперь делать? Я не могу уйти, не могу, просто не могу оставить его в таком состоянии. – Почему ты вообще обо мне печёшься, как будто я сокровище какое, блядь?