Текст книги "Не будь дурой (СИ)"

Автор книги: Иннокентий Ставицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Я глажу его по щеке и волосам, пропуская сквозь пальцы нежный мягкий светлый шёлк. Улыбаясь сквозь слёзы.

– Я и не собиралась уходить, Игнат. Спи.

Раздевшись, я ложусь к нему, прижавшись к его тёплому телу, как только могу. Мне очень холодно, и я цепляюсь за его крепкие руки, которые прижимают меня крепче к тёплому боку. Утыкаюсь носом в ложбинку его шеи. И, наконец, позволяю себе заплакать. Орошаю влагой его тёплую щёку. Отчаянно всхлипываю. Отчаянно дрожу в его руках. Отчаянно рыдаю, не издавая ни звука.

Жил-был мальчик. И жила-была девочка. Мальчик был зависим от героина, а девочка от него.

Бал для принцессы

А всё снова стало нормально. Ровно, как линия горизонта. Такие чувства Игната ко мне, в то время как мои чувства к нему пылают, как закат.

Когда я пришла утром домой – мать спала на кухне, а отца уже не было. Она кричала на меня, плакала, обвиняла в том, что я неблагодарная дочь, а потом вдруг обняла и сказала больше никогда так не пропадать. Я же стояла столбом – просто не могла ничего не сделать. Не могла ничего сказать.

Игнат не позволял себе больше того срыва. Он снова стал таким, каким и был всё это время – циничным, насмешливым и бесконечно, бесконечно привлекательным. Когда я смотрела на него, не видела того слабого, почти безжизненного человека, ощущала лишь снова ту потребность, от которой у меня сносило крышу всегда. Но стоило мне заснуть, я вновь и вновь натыкалась на эти стеклянные серые глаза, слышала тихий, надломленный голос, чувствовала его дрожащее в конвульсиях ломки тело. И просыпалась неизменно в слезах. День уносил мои кошмары, страхи, как и Игнат, не дающий пока поводов сомнений. Но всё внутри всё равно дрожало – а вдруг снова, вдруг он не сдержится, что я буду делать потом?..

Погибну. Просто погибну. Потому что тогда его не будет для меня.

Шли дни. Я ходила на вечеринки к Игнату, где чувствовала себя неизменно окрылённой – ведь он со мной. Он моя константа. Время приближалось к Новому году. И всё было относительно тихо, однообразно, пока на небе не грянул гром.

– Тай, а ты в чём пойдёшь на бал? – я вздрагиваю, когда слышу этот сладкий голос, проникнутый, однако, ядовитыми интонациями. Поворачиваю голову и тут же непроизвольно кривлю губы в презрительной усмешке, хотя знаю, что глаза смотрят испуганно, как у лани, загнанной в угол. Как и всегда, впрочем.

«Красавица» всея школы Андрейцева со своей безмолвной и поддакивающей в нужных местах свитой. И всё бы ничего, типичная клишированная персонажка. И даже они не конфликтовали со мной... но то, как они кривили губы, стоило им кинуть на меня редкий, будто мимолётный презрительный взгляд, как высокомерно разговаривали, словно я пыль под их ногами. Словно я недостойна даже дышать одним с ними воздухом. А я и сказать ничего не могла, что только давало им повод увериться в своих убеждениях.

– Хотя... главное, ведь не в чём, а... с кем, правда, Тай? – Андрейцева хитро щурит ярко подведённые глаза, усмехается сладко-сладко, словно девочка-сахар. Хотя такой она и была.

– О чём ты говоришь? – тихо, спокойно спросила я, но голос всё-таки сорвался чуть-чуть от удивления.

Свита переглянулась и захихикала.

– Новогодний бал. Каждый год в нашей школе. А в этом году даже разрешается приходить с парнями не из школы, – и дива мечтательно закатила глаза. Я тоже закатила глаза, только вовсе не мечтательно и совсем незаметно. А потом девушка снова лукаво улыбнулась, глядя на меня с приподнятой бровью: – Бал – это твой шанс, Селезнёва. Причём последний. Для нашей Золушки, да, девушки? А то всё ждём прекрасного преображения, ждём, ждём, а его всё нет и нет... Уж не подведи, милочка. Хотя если ты не придёшь, мы поймём.

И улыбки такие снисходительные, что я скрипнула зубами.

– Я приду, – ответила я сквозь стиснутые челюсти, но игрушка уже была никому не интересна – «красавицы» ушли, по пути пересмеиваясь сахарными хохотками о чём-то только им понятном.

И я решила. Преображение произойдёт.

* * *

Отмороженные пальцы уже привычно набирают давно выученный наизусть номер. Я сижу на ступеньках, пока снег ложится мне на голову, дрожу. Но мне нужно.

Но набрать номер я не успеваю, потому что открывается дверь и сбивает меня так, что я оказываюсь на коленках за три метра от ступенек. Спина, которую мне ударили, ломила, а коленки даже сквозь плотные джинсы чувствовали последствия от столкновения с задубелой землёй, и даже снег не смягчил падение.

Я ищу телефон, который уронила, и чертыхаюсь. Тем временем я слышу знакомый голос, с нотками веселья сейчас:

– А наша дорогая малышка снова ползает по снегу. И не надоело тебе, птичка?

Я вспыхиваю от корней волос до кончиков ногтей. Поспешно встаю с колен – подумать только! В свете фонаря его волосы снова сияют, а серые глаза кажутся светлыми-светлыми. Я снова чувствую себя нелепо-глупо-встревоженно, до боли закусываю губу – прямо как в начале нашего общения. Как будто я маленький несуразный ребёнок, а он взрослый дяденька, который только забавляется происходящим.

Пытаюсь вернуть себе равновесие с внутренним смешком. Не получается. От смущения всё внутри горит – и язык никак не поворачивается во рту, чтобы озвучить такую почему-то кажущуюся мне нелепой просьбу.

– И вовсе я не ползала в снегу, – ворчу я, внутренне хлопнув себя по лбу. И чего я разволновалась, как... сопливая школьница? Ну же, Тая!

Игнат смеётся, ероша мне волосы. Его рука кажется такой тёплой, нужной, и я льну к ней, как щенок к ласке. Да, тепло от Игната. Кажется, даже чуть заскулила от такой щемяще в груди нужной ласки. Его рука спускается мне по шее, согревая её, и притягивает меня к себе ближе. Обнимает, утыкаясь носом мне в волосы. Я же прижимаюсь к нему крепче, цепляясь замороженными пальцами за воротник его пальто. Удивляюсь – как он может быть таким тёплым и родным, когда так холодно на улице?

А потом вдыхаю его запах, пытаясь набраться решимости. Ну же, это просто!

– Игнат, а Игнат? – бормочу я так тихо, что сама себя не слышу. Прячу пылающее лицо у него на груди. Ну что ты как ребёнок, Тая? Ты же до этого вела с ним себя нормально, а сейчас расплылась, как идиотка! – Я тут тебе хотела позвонить как раз, но раз уж ты вышел... Мне нужно кое-что попросить у тебя. Только пообещай сначала, что не будешь смеяться? Ну я же сказала не смеяться!

Он и правда тихонько смеётся мне в волосы, пока я бессильно злюсь на него и на себя, не в силах справиться с этим глупым смущением.

– Ладно, прости, малышка. Говори, я не буду смеяться.

– Я... в общем, у нас в школе будет новогодний бал... и я понимаю, что для тебя все эти вечеринки школьников просто нелепая детская глупость, но... Не мог бы ты сходить со мной? Я уже пообещала кое-кому.

Он молчит. Я уже паникую. Думаю себе невесть что, пока сердце, казалось, выпрыгнет из груди – неужели сейчас откажет? Рассмеётся в лицо, а потом оттолкнёт? У меня даже слёзы на глазах выступили. Но это от ветра и от пронизывающего мороза, разумеется.

– И почему я был должен рассмеяться? – озадаченно спрашивает он спустя минуту, когда я готова уже вовсю, прямо вот так вот открыто разрыдаться.

– Так ты согласен? Просто ответь: да или нет?

– Конечно, я приду, малышка. Не вопрос, – и всё же нарушает своё обещание, снова рассмеявшись. Но по-доброму, а не насмешливо или зло. Так, что у меня теплеет в груди и хочется ещё ближе к нему, прямо под крылышко к моему ангелу. – А ты, похоже, не любишь просить.

Я облегчённо выдыхаю.

– Я... больше люблю отдавать. Ненавижу быть в долгу, – и тут же отстраняюсь, чтобы наивно посмотреть в его тёплые, как растопленный шоколад – и плевать, что серые – глаза. – Так ты правда придёшь? Правда-правда?

Так глупо. Так по-детски. Но Игнату, кажется, нравится, потому что он смеётся, нежно беря моё лицо в свои руки. Смотрит мне в глаза долго, изучающе. Так, что у меня не остаётся сомнений совсем. Так, что внутри что-то плавится, а сама я падаю быстро и неумолимо в эту пропасть.

Игнат, зачем ты так со мной? Зачем заставляешь чувствовать эти немыслимые вещи, от которых внутри всё только переворачивается, и я уже не я?

– Правда-правда, малышка, – шепчет он, смотря в мои глаза. – Тебе незачем сомневаться. Я приду. Только сказки от меня не жди, поняла?

А потом он целует меня вразрез со своими словам – мягко, нежно, бесконечно сладко.

Сказочно.

* * *

На мне платье из синего шёлка – лёгкое, воздушное – точь-в-точь, как для принцессы, которой мне не стать. И платье это мнётся, пачкается, совсем не согревает от холода лестничной клетки, от холодного бетонного пола. Я сижу на нём безжалостно, совсем забыв о том, что оно вовсе не моё, а любезно отданное Леной «напрокат». Нет. Я сижу под закрытой для меня дверью и думаю, какая же я дурочка. В очередной раз.

И впору бы мне рассмеяться, но смех не идёт. Мне холодно, так холодно, что даже кости съёживаются, но я сижу, сижу. Вот наказание для меня – за то, что снова посмела позволить так обращаться со мной. Всё во мне кричит, что не надо это делать – но пальцы сами тянутся к телефону, просматривая уведомления в инстаграмме – новогодний бал уже начался – а потом жмут на знакомый номер. Жмут со всей силой, со всей злостью и болью, которая только могла искриться током в замёрзшей до ампутации коже. Дура. Дура, зачем? Решила себя добить?

Долгие гудки. «Номер недоступен или вне зоны действия».

Что и требовалось доказать. Игнат не пришёл. Не выполнил обещание – обещал и не сделал. Мне хочется плакать, как маленькой девочке.

И тут я уже хочу уйти, поднимаюсь, и открывается его дверь. Я на секунду задерживаю дыхание – хоть бы Игнат, хоть бы Игнат, пожалуйста. Но нет, это всего лишь Даня. И он со смешком встречает мой разочарованный вздох. А потом с любопытством спрашивает:

– А ты чего не заходишь? И куда такая красивая?

– Я не красивая, – бурчу я. Внутри всё клокочет от обиды и какой-то непонятно откуда взявшейся гордости. Серьёзно, только сейчас? Не поздновато, не находишь, гордость? – Я собиралась на бал. С Игнатом.

Не могу зайти. Просто не могу снова наблюдать его пьяное лицо, его пьяные руки, лапающие пьяных легкодоступных девушек. Я предлагала ему себя – неужели ему мало?

Ответ прост, хоть и горек до безумия: мало. Ему вечно мало того, что я ему даю. И вот я единственный раз попросила его о чём-то. Как же это смешно и нелепо, господи.

Даня смотрит на меня долгим изучающим взглядом и, кажется, понимает, потому что кивает. И мне это так нужно – простое понимание, которое я нахожу только у него. Он не пытается оправдать Игната, и за это я ему сейчас безумно благодарна.

– Тогда... – он вдруг веселеет, ухмыляется, а в глазах появляются озорные искорки, которые я так любила у него. – Тогда почему бы мне не быть твоим сопровождающим? – он поигрывает бровями, а я смеюсь, нет сил сдерживаться. И тут же осекаюсь – звучит как-то жалко. – А что, недостаточно хорош для прекрасной принцессы?

Я снова смеюсь. А потом пристально рассматриваю его, размышляя. Помощь мне сейчас очень нужна. И Даня – он, кажется, единственный, кто понимает меня так хорошо. Кому я настолько доверяю. Кроме Игната, конечно. Его имя привкусом, горьким-горьким, остаётся на языке, и я сглатываю. На Дане чёрные джинсы, чёрная футболка и чёрный пиджак. Шикарно.

И я соглашаюсь.

* * *

Непривычно громкая музыка – гораздо громче, чем у и Игната – бьёт по ушам резко. Я не выпускаю руки Дани из своей, банально и глупо боясь потеряться среди всех этих людей, темноты и музыки, когда мы пробираемся дальше в актовом зале, непривычно огромном сейчас.

– Как давно я был в школе и вот также приходил на эти дискотеки, чтобы поклеить норм таких баб, – говорит он мне на ухо, а я слышу в его голосе ностальгию и усмехаюсь. Уж я-то точно не буду скучать по школе – насмешек и учебников мне хватило до конца жизни. – Правда, бухой немножко, но не суть. Сейчас-то я взрослый и ответственный дядька, веду свою доченьку на праздник Новый год.

Я не сдерживаюсь и смеюсь изо всех сил, держась одной рукой за живот. А потом тревожно смотрю на улыбающегося Даню:

– Папочка, а папочка? А может, нам где-нибудь в уголочке отсидеться? Мне что-то нехорошо стало...

И тут папочка из добренького мигом превращается в строгого, сердито сдвинув брови. И я снова не удержаться от смеха. Это так мило, что я не могу.

– Нет, дочь моя должна веселиться со своими одноклассниками, пить водку и отрываться на танцполе. И что там ещё дети ещё делают на своих тусовках? Целоваться с парнями, точно. Только с нормальными. И не позволяй себя по углам зажимать, как какую-то проститутку.

Я нахмурилась. Он звучал так одновременно заносчиво и смешно, что это умиляло. Нет, вы посмотрите, какой милашка, так и хочется потыкать в щёчки!

– Как будто настолько старше меня, чтобы жизни учить, – ворчу я, рассматривая свои ногти. – А на самом деле, у меня отношения с одноклассниками... не очень, скажем так.

Он посмотрел на меня снова этим я-понимаю-всё-на-свете взглядом. И тут я не удержалась и всё-таки потрепала его за щёчки, чем заслужила недовольный взгляд из-под ресниц. И расхохоталась. Однако моё веселье тут же исчезло, стоило появиться на нашем горизонте дивам всея школы. Я нахмурилась и покрепче ухватилась за тёплую, широкую ладонь друга, молчаливо ища поддержки. Он пожал мне в ответ руку, и я немного успокоилась.

– Ой, а она и правда пацана привела, вы только посмотрите! – удивлённо сказала Андрейцева своим подружкам, а те в ответ ей закивали и напоказ засмеялись, потеребив свои шикарные волосы. Язык у дивы заплетался, и я поняла, что она пьяна. Где же учителя, спрашивается, и почему не остановят это безобразие? – И даже нормального пацана, скажу я вам, девочка! – и кокетливо рассмеялась, поглядывая на Даню.

– Привет, – сдержанно сказала я, чувствуя неловкость. И вот чего их, на милость, принесло?

– Привет, – протянула знойно сахарная девочка, глядя отнюдь не на меня, а на моего спутника. На моём лице тут же расплылась широкая улыбка. Не на того напоролись! Сейчас будет шоу. Даня слегка старомоден в своём обращении (в моей памяти всё ещё свежо наше знакомство), а ещё считает себя справедливым – помощником и защитником слабых. Если человек ему не нравится... – И как же вы сюда попали, молодой человек?

Даня задорно и очень мило улыбнулся, показав ямочки. Я прямо ощутила, как текут слюнки у сладкой девочки и её свиты. Сама же я... злорадно потирала пальцы, удивляясь самой себе. А ведь была таким пушистым зайчиком!

– Здравствуйте, прекрасные дамы, – и сделал шутливый поклон. «Прекрасные дамы» опешили. – Смею вас заверить, для вас я отнюдь не молодой – таковыми можно считать ваших одноклассников. Стрелы вашего обаяния, конечно, невероятно сильны и попадают прямо в бронь моего сердца, тут же, впрочем, отскакивая от неё... но я верен своей принцессе.

И приобнял меня за талию. Я уже в открытую смеялась, наблюдая за тем, как их лица стремительно меняют свои цвета. И тут же осеклась, потому что Андрейцева очень, ну очень, злобно посмотрела на меня. Мне вдруг стало дурно.

– Принцесса? – насмешливо спросила она, глядя на моё платье и на моё лицо. Вывод очевиден, и он был написан на её лице. Я его и сама знала. Мне не нужно постоянно об этом напоминать. И этого хватило, чтобы я подавилась своим смехом. Знай своё место, шавка, называется. – Принцесса? О, если бы мы и вправду наблюдали волшебное превращение Золушки, как и ожидали, но... увы, как замарашку не одень, так она и останется замарашкой. И никакой прекрасный принц этого не исправит.

Даже несмотря на музыку, стояла звенящая тишина. А может, в ушах у меня зазвенело. В любом случае я не могла смотреть ни на кого. Им нельзя видеть мои слёзы, только не этой сахарной девочке, Андрейцевой. Она принцесса, да, и она имеет право... указывать место свои подданным. А я и правда всего лишь замарашка.

Глупая, бесхребетная Тая. Ну ответь же ей, давай! Что ты проглотила язык? Почему даёшь ей право измываться над собой?

Ответ очевиден: я не принцесса.

– Ну-ну-ну, милая, только не надо ядом плеваться, – ласково говорит Даня и звучит сейчас, как добрый, расстроенный поведением своей племянницы дядюшка. Мне так плохо, что я даже посмеяться над этим не могу. – Моя принцесса всегда принцесса, а вы просто наивные, маленькие шлюшки. Моя принцесса станет королевой, а вы так и останетесь шлюшками, только теперь большими. А сейчас с вашего позволения мы удаляемся.

И уводит меня, совершенно поражённую. Фырчит что-то себе под нос и качает головой. Звучит медленная мелодия, и Даня, мельком глянув на меня, притянул меня к себе за талию, и мы начинаем двигаться под мелодию. Я всё ещё не могу сосредоточиться – слишком много у меня ушло сил на сахарную девочку. А ещё...

Нет Игната.

– Уф, как сейчас помню эту категорию «шлюшек» в школе, – бурчит мне Даня на ухо, а я улыбаюсь. Я бы их, конечно, не так назвала, но кто я такая? – Они меня бесили настолько, что их не хотелось даже... кхм, задружить.

Я засмеялась. И осеклась, в который раз за сегодняшний вечер, когда мой взгляд упал на выход.

Игнат. Здесь. В чёрном костюме. Шатающийся. Пьяный, вероятно. Неизменно прекрасный. Но он здесь, ради меня.

Ради меня.

Сердце сделало кульбит, и все слова застряли в глотке – до того перехватило дыхание. Он прекрасен. Настолько прекрасен, что я подумала, уж не перепутал ли он простую школу с Раем. Мой. Да, теперь точно мой. И никому я его не отдам.

– Ну-ну, беги, встречай, ты же так этого хочешь, – добродушно смеётся Даня и мягко подталкивает меня к Игнату, который мечется и пьяными глазами ищет кого-то в толпе. Моё сердце стучит быстро-быстро-быстро так, что я задыхаюсь в бесконечных сомнениях – а стоит ли? – Пришёл же всё-таки, говнюк, не дал мне насладиться минутой с прекрасной женщиной...

Я смеюсь и чувствую себя такой невероятно лёгкой, когда бегу навстречу Игнату. Ноги сами несут меня к нему – и я совсем ничего не вижу вокруг. Всё расплывается, превращается в одно серое пятно, а Игнат снова моё божество. Единственное в этом мире, что достойно поклонения. Но на середине я замедляю шаг и иду нарочито медленно. В горле собирается ком. Обида. Обида, чёрт возьми?

Почему он пришёл только сейчас?

Он видит меня и радостно улыбается. Я не могу ответить ему тем же, не могу, просто не могу, хотя улыбка уже рождается в животе. Только измученная, с какой-то горечью. Как и я сама, когда он меня обнимает. Крепко прижимает к себе, заставляя почувствовать запах алкоголя – на, подавись, Тая. Вот и причина, по которой он не пришёл. Бутылка коньяка ему гораздо дороже, чем ты. Почему-то вспомнились слова Лены, что Игнат алкогольная шлюха.

– Ну же, малышка, ты же никогда не могла долго обижаться на меня, – мягко говорит он, чуть отстраняясь, когда видит, насколько я безучастна и холодна. Слёзы снова собираются в уголках глаз. Да. Я никогда не могла обижаться на него. А так хочется. Хоть разочек. Даже за это. – Улыбнись, моя милая.

И я улыбаюсь. Слабо, неуверенно, но всё же улыбаюсь. Я оттаиваю, как зефир на солнышке – Игнат же здесь, он пришёл, глупо обижаться на него, глупо страдать. И неважно, где он был до этого. Сейчас-то он со мной.

Глупая, глупая Тая. Снова.

– Мой, – тихо-тихо шепчу я, обнимая его. Счастлива. В облегчении. Так, что плакать теперь хочется от совсем другого. Чтобы он никогда не уходил. Чтобы всегда был со мной. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста...

– О! Данёк! – вдруг восклицает Игнат, когда видит Даню, и мы идём к нему. Он был в обществе «шлюшек», которые, очевидно, пытались утешить его, что я нашла себе другого парня. Тот же закатывает глаза и без конца улыбается, хотя видно, как ему скучно здесь. Да уж. Не чета вечеринкам Игната.

Девушки тут же приободряются, когда видят Игната. Андрейцева смотрит на него цепко, так, что я неосознанно крепче вцепляюсь в его руку и прижимаюсь к его боку. Мне вдруг становится резко страшно. До умопомрачения, до колик в животе. А ещё так хочется кричать – моё, моё, моё. Не трогать руками. Не смотреть.

Я держу его крепко, но осознаю, что поздно, когда замечаю, как Игнат облизывается, когда видит Андрейцеву и её свиту. Мне ещё страшнее. Я держу его крепче. Нет-нет-нет, пожалуйста...

Поздно.

– В какой же ты прекрасной компании, – сладко поёт Игнат, не отрывая взгляда от Андрейцевой.

Я кричу внутри, держу его, не отпускаю, но поздно-поздно. Господи, Тая, какая ты дура.

А в следующую секунду я уже не понимаю, как я стою рядом с Даней и цепляюсь за него, как за спасательный круг в бушующем море. Я боюсь упасть. Попросту боюсь упасть, обезжизненной, чтобы сломать себе шею. А так хотелось – о, как хотелось, наконец, почувствовать эту темноту, чтобы только не видеть этого.

Я даже не понимаю, как это происходит. Просто момент – и Игнат уже в компании этих девиц, совсем забыв про меня. Они пьют что-то, танцуют, смеются, а его руки так до боли знакомо шарят по бёдрам Андрейцевой. А я молчу, боясь даже слова сказать. А я уже умерла. Вот так вот просто. Снова. Мертва. Тошнит так, что, кажется, и правда сейчас вывернет. Только

Чёртов Игнат, когда ты уже прекратишь?!

Даня стоит твёрдый и надёжный, как скала. Не даёт мне упасть. Я молчу – потому что говорить нечего. Даня молчит тоже. Я не смотрю на него совсем, боясь увидеть это грёбанное сочувствие, которое так противно мне сейчас. Но я знаю, что он и не смотрит на меня. Он. Просто. Понимает. Меня. Понимает, чёрт возьми, когда мне нужно сочувствие, а когда и так тошнота у горла.

И когда я вижу, что Игнату плохо – совсем плохо от алкоголя, и он не может идти. Вот тогда я спохватываюсь. Потому что... кто, кроме меня, поможет дойти ему до дома? Его девицы?

Нет. Я. Это всегда была только я.

Даня на секунду меня останавливает – хватает меня за руку, когда я бешено подрываюсь к снова ставшему вдруг моим Игнату, и спрашивает с недоумением:

– Неужели ты правда хочешь это сделать? Помочь ему после этого?

И тогда я улыбаюсь так, словно я умудренная опытом женщина, а он маленький ребёнок, и мягко вырываю кисть. К Игнату. Мне нужно к Игнату.

– Любить – это принимать человека со всеми его достоинствами и недостатками, так ведь? – я опускаю взгляд, нетерпеливо кусая ноготь. – Иногда даже достоинство может препятствием – лишняя общительность, например. И... кто же тогда поможет ему, как не я? Я нужна ему. Всегда. Правда же?

И убегаю к моему Игнату.

Не будь дурой

В тридцать первое декабря всегда в душе появляется какое-то ожидание чуда. Так было и у меня – волшебное настроение заставляло носиться по дому с ёлочными игрушками и напевать «Новый год к нам мчится». Мама смеялась и тоже втихаря подпевала, готовя оливье. И нам обеим нравилась наша идиллия, не нарушаемая никем.

Пока не пришёл отец.

Он завалился под вечер – и я тут же поняла, что праздника не видать. От него несло вином, и мама тут же, как будто выключилась кнопочка от появления папы, закатила ему истерику. Которая сразу переросла в очередной скандал. Я уже не возмущаюсь и удивляюсь даже – просто хрустальный шар с оленями разбивается об пол, выпав из дрожащих рук. Драматично и так пусто, если честно.

Закрываюсь в комнате, игнорируя крики, потому что... а что я, собственно, могу сделать?

Отец уходит относительно скоро, и тогда я, когда крики стихают резко и как-то неестественно, решаюсь выйти из комнаты. Мама не плачет, она просто безучастно смотрит в одну точку, сложив игрушки в кучу на стол. Я сажусь рядом с ней и обнимаю её. Мы молчим.

Внезапно звенит звонок в дверь. Мы переглядываемся – а вдруг снова отец? Мама, закусив губу, пошла проверять, кто там, но я опередила её и первая посмотрела в глазок. И правильно сделала. Потому что там Игнат. Пьяный Игнат. Я даже в глазок вижу его ошалевшие глаза и то, как он жадно прикладывается к бутылке. Я, закусив губу, с сомнением смотрю на маму и мнусь, не зная, как поступить.

– Ну что, кто там? – почему-то шепчет мама, а потом откашливается.

– Не папа, – качаю головой я и снова смотрю в глазок. Через секунду вздрагиваю от пронзительного звонка.

– А кто тогда? – хмурится мама. – Открой же!

Я тяжело вздыхаю. Ну как ей объяснить? Что там пьяный парень, хочет увидеть меня? Поэтому я осторожно приоткрываю дверь и выхожу на лестничную клетку. Мама хочет пойти за мной, но я так умоляюще смотрю на неё, что она остаётся в прихожей. А может, у неё просто нет сил спорить.

Игнат, увидев меня, улыбнулся ленивой усмешечкой и притянул меня к себе. Я же, прерывисто вздохнув, не удержалась от того, чтобы тоже обнять его. Он что-то бормотал мне в волосы, пока я решалась оттолкнуть его. Наконец, я это сделала и тихо сказала:

– Игнат, тебе лучше уйти. Сейчас не время. Встретимся завтра.

И, не дожидаясь его ответа, снова зашла в квартиру. Без сил привалилась спиной к двери, пытаясь унять дыхание. Как же сложно мне это далось. Словно кусок от сердца оторвали – до того тяжело ощущалось прогонять Игната. От себя. Это было быстро, но если бы я осталась ещё на немного, я бы не смогла отказать ему. Никогда не умела сопротивляться Игнату.

Но я не ожидала, что в дверь тут же посыпятся удары тяжёлых ботинок. Я отскочила от двери и удивлённо воззрилась на неё. И услышала крики Игната, на которые прибежала мама.

– Тая! Открой! Сейчас же, блядь, открой! Сука...

Я не дышала. Мама удивлённо смотрела то на дверь, то на меня, пока её лицо медленно бледнело от злости. Я тут же испугалась – что будет с Игнатом, когда она узнает, что это он? Что будет, когда она узнает, что это тот «сумасбродный» сосед?

Не давая маме и слова сказать, я, молясь про себя всем богам, которых знала, стремительно накинула куртку и выскользнула из квартиры, сказав, что скоро буду. Потом уже взяла Игната за руку и запихнула в лифт и нажала на кнопку. Я стояла ни жива ни мертва, пока он завалился на меня, приперев к стене. Я не могла дышать от его тяжести.

Он вдруг резко побледнел.

– Тая, Таечка... – прошептал он. – Мне так плохо.

Я вздохнула. Ну вот как на него злиться? Ну вот не умею я, и всё тут.

– Потерпи, Игнат, сейчас мы выйдем на улицу, – тихо сказала я, погладив его по щеке. Я подозревала – взгляд у меня был нежный. И от этого становилось ещё грустнее. Почему, почему я просто не могла разозлиться, как нормальные люди, когда он просто, чёрт возьми, под Новый год устраивает концерт и выдёргивает меня из дома?

Даже сейчас – когда мама осталась одна, а у меня внутри удушающая пустота, заполняющаяся только запахом коньяка и приятного мыла от его кожи – даже тогда я спасала его.

Из лифта мы вышли кое-как – мне было чертовски тяжело практически тащить его на себе. Игнат был настолько пьян, что совершенно не контролировал своё тело и мало понимал, что происходит. Его сразу же вырвало в снег, и я поймала его, иначе бы он упал. Он снова навалился на меня, обжигая запахом собственной рвоты – и меня саму затошнило, но отпустить его я не могла.

– Игнат, очнись же ты! – пыталась образумить его я, терпеливо глядя в закатившиеся глаза. – Иди домой, проспись! Какого чёрта ты вообще пришёл ко мне?

Я впервые говорила с ним так – но в моём голосе не было гнева или раздражения, как могло показаться. Лишь усталость, затягивающая на дно океана, какая-то обречённость...

И жалость. К самой себе. Игната мне не было жалко – потому что даже сейчас я не могла его жалеть, потому что, знай бы он, он не позволил.

– Тая! – вдруг воскликнул неожиданно ясно Игнат. Я же вздрогнула, когда его холодные руки коснулись моей шеи. – Тая, моя милая, любящая Тая... Я такой мудак. Я тебя недостоин.

Я задрожала. Меня обуревали противоречивые чувства – от сладостной боли, занывшей где-то под ложечкой, до безумной радости. Вот только радость эта была привычной, безумной, сумасшедшей – как всегда, когда он давал вот так вот мне надежду. В такие моменты моё тело реагировало всегда одинаково, как и разум. Вот только сейчас была ещё и горечь.

Сколько же это будет продолжаться?

– Ничего, всё хорошо, – тише шелеста ветра сказала я и прижалась к нему. Сама не зная отчего – словно хотела подольше сохранить его тепло. Хотела подольше вот так вот сохранить его себе, потому что...

Знала, что это не навсегда.

– Эй, малышка, а ведь сейчас Новый год, – вдруг глаза Игната сумасшедше блеснули. Я увидела в них азарт, и мне тут же стало нехорошо. – А поехали на вечеринку? К Даньку, он нас приглашал.

– Так ты для этого вытащил меня из дома? – вздохнула я, а он согласно промычал. Я на секунду прикрыла глаза, набираясь храбрости, а потом твёрдо сказала: – Нет. Я буду праздновать Новый год с мамой, а не в незнакомой компании.

Игнат явно обиделся. Во мне что-то кольнуло. Затем сильнее.

Нет. Нет. Ты не бросишь маму снова.

– Ты боишься, птичка? – ухмыльнулся он и провёл пальцем по щеке. Я отвела взгляд, отрицая то, что всё внутри затрепетало от его прикосновения. – Ну же, малышка, ты чего? Я же буду с тобой.

– Именно этого я и боюсь, – тихо сказала я. А потом нахмурилась. – Нет, Игнат. Я не могу бросить маму. Она будет совершенно одна.

Он приблизился ко мне ещё на дюйм, и тут уж я не могла отвести взгляд. Я задрожала и впрямь как птичка. Смотрела на него широко раскрытыми глазами и прямо-таки чувствовала, как рушится моя защита.

Бесхребетная, бесхарактерная.

Сил больше не было на эти твёрдые слова, на непроницаемые взгляды – хотелось снова прижаться, поцеловать и никогданикогданикогда не отпускать.

– Правда? А меня ты хочешь бросить? – он смотрел так настойчиво, что я прерывисто выдохнула, ненавидя себя. Ведь я уже знала, чем это кончится. – Хочешь бросить того, кого ты так любишь?

Я выдохнула, и в этом выдохе было отчётливо слышно, как сдуваюсь я сама, моя гордость и моя защита.

Секунда – и мы едем в такси на другой конец города, к Дане. Я набираю маме эсемеску, что встретила Цветкову и иду отмечать Новый год с ней. Мама ответила лишь: «Всё в порядке, повеселитесь. Только не пейте и будь дома завтра утром сразу». И в этом «всё в порядке» я видела, как ей больно и одиноко. Но поделать ничего не могла – разум у меня куда-то пропал. Игнат положил мне голову на плечо и, кажется, задремал. Когда водитель привёз нас к месту, я разбудила Игната, тот заплатил, и мы пошли к подъезду.

Я позвонила в звонок, удерживая пьяного Игната. Тот всё что-то бормотал. Даня, радостно улыбающийся и привычно весёлый, открыл дверь и с удивлением воззрился.

– Принцесса! – воскликнул он и обнял меня. Я против воли рассмеялась. Ну не могла я быть серьёзной рядом с ним. – Ты пришла, свет моих очей! Проходите и располагайтесь... ммм, как там?.. чувствуйте себя как дома, вот!

Я улыбнулась и повела Игната. Тот мимолётом улыбнулся и спросил у Дани: