Текст книги "Изгнанница (СИ)"

Автор книги: Инна Левина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Я проснулась утром от звона колокольчика и голоса госпожи Тереол и очень хорошо помнила свой сон, такой он был яркий и радостный. Тоски и грусти уже не было, за ночь они не то, что развеялись, но как‑то притупились, появилось любопытство – как пойдет теперь моя жизнь, что будет сегодня… Стелла, одетая в утреннее платье, причесывалась.

– Иди скорее, умывайся, а то умывальники все займут.

Я встала и отправилась умываться, накинув теплую кофту. Девочки почти все встали, кто‑то одевался, кто‑то пересказывал друг другу сны, сидя на кровати в ночной рубашке. Вода в умывальнике была холодной, но я все же умылась.

Пожалуй, мне теперь даже было интересно – и какие тут учителя, и что дадут на завтрак, и какие в Театре дают спектакли. Может быть, потому что я увидела такой чудесный сон, а может, из‑за того, что я немного подружилась с Лил и Стеллой и уже не совсем одна.

На завтрак была каша, не очень сладкая, и кофе с молоком. На уроках мне было легко – все, что сейчас они проходили, у нас в школе уже было, или, по крайней мере, мы изучали что‑то близкое к этим темам. Утром снова занимались в танцклассе, и я так устала, что после обеда с удовольствием легла в кровать. До вечера не происходило ничего необычного, а вот вечером, после ужина, Стелла отозвала с сторону Лил и меня.

– Хотите, посмотрим новый спектакль?

– Хочу, – кивнула Лил и посмотрела на часы. – Пойдемте скорее.

– Но как? – меня эта идея просто поразила. – Билеты ведь такие дорогие, а в ученическую ложу нас не возьмут. Разве что попробовать на галерку, на стоячие места купить билеты, но…

Мне стало стыдно признаться, что у меня нет денег. У них‑то, наверно, есть, раз они предлагают пойти в театр. Я заставила себя сказать:

– И даже если на галерку. Хоть там и дешево, но у меня все равно совсем нет денег.

Вот так. Пусть думают, что хотят. Стелла пожала плечами.

– Нет денег! Вот новость! Пошли. У нас тоже их нет.

Лил осмотрела себя со всех сторон и начала отряхивать подол платья. Но Стелла взяла ее за руку и потащила:

– Да перестань. Все равно испачкаешься, когда будешь лезть.

Я пошла за ними. Куда же мы идем, где будем пролезать? Любопытно…

Мы пробежали какой‑то полутемный коридорчик, потом поднялись по пыльной винтовой лесенке. И вот – мы за кулисами, стоим дальнем углу, чтобы на нас не обращали внимания. Стелла сказала, что этот угол часто занят такими же любопытными, как мы, но сегодня нам повезло, и тут свободно. Есть еще одно место, добавила она, но уж совсем неудобное и пыльное, а тут – как в королевской ложе. Мне казалось, что в королевской ложе все‑таки как‑то иначе… но я все равно была взбудоражена и счастлива. За кулисами так… необычно… Чудной запах – декораций и красок, пудры и грима, пыли и духов. Актеры говорили полушепотом где‑то сбоку, бегали по коридору от гримерных к выходу на сцену, сплетничали, смеялись, переругивались… А спектакль… даже не знаю, понравился ли он мне. Актеры в костюмах прошлого века, пышные юбки, высокие прически у дам, камзолы… Говорят громко и жеманно, а сюжет какой‑то бестолковый. И все равно было интересно, ведь я ничего подобного не видела. У нас в Тальурге в основном ставили оперы, а если пьесы, то не с таким размахом, да и обычно это было переложение какой‑нибудь известной книги. В середине второго действия Стелла потянула меня за рукав:

– Пора выбираться. Как раз успеем переодеться и лечь, чтобы никто не понял, куда мы ходили.

Утром было безветренно, в ясном небе светило холодное весеннее солнце. Перед обедом нас на полчаса вывели на прогулку. Мы ходили парами по бульвару, смотрели на голубей; тем, у кого были деньги, разрешалось подойти к уличным торговцам и купить себе конфет, или засахаренных орешков, или маленькую, меньше пол – ладони, шоколадку. Это было бы скучно, но, поскольку такие прогулки разрешались не каждый день и ненадолго, то все казалось любопытным и даже необычным. И голуби, ходившие около луж, и детишки, бегавшие по дорожкам, и старушки, сидевшие с книгами или вязаньем на скамейках. Со мной в пару поставили девочку с темными волосами, очень смуглую – сначала мне даже показалось, что у нее просто грязные руки. Любопытно, не было ли у нее в роду гоблинов. Она и росту небольшого… Нас поставили в последнюю пару. Когда мы подошли к тележкам торговцев, она подошла и купила себе пакет леденцов. Мне она не предложила, и я отвернулась, чтобы не смотреть. В конце прогулки нам разрешили немного поиграть в квадратики – их чертят мелом и надо перешагивать из одного в другой в определенной последовательности. А остальным, кто не хотел играть, разрешили просто посидеть на скамейках. Стелла подошла ко мне и протянула шоколадку в серебряной бумаге. Я поблагодарила и спросила, всегда ли прогулки у них такие чинные.

– Нет, конечно, когда ходим с госпожой Ширх, то парами идем только до бульвара. Еще она водит нас на набережную, там ветрено, зато страшно интересно – корабли, волны… Можно хоть час стоять, и не заскучаешь.

Наступил шестой день восходящей луны – перед выходным. Утром, четырех уроков, девочки надели новые, принесенные из прачечной платья, туфли понаряднее – у кого были. Мне не во что было принарядиться, и я просто ждала, когда дежурная вызовет меня в вестибюль училища. Накануне выходного, раз утром не нужно идти на занятия, разрешалось переночевать дома, и за многими пришли родные. Я надеялась, что мама придет ко мне и сегодня, и в выходной, но, наверно, ее не отпустили – она так и не пришла. За окном была пасмурно, дежурная воспитательница уже объявила, что прогулка отменяется. После обеда я, спросив разрешения у дежурной воспитательницы, пошла в библиотеку. А когда вернулась в спальню, там из двенадцати девочек было всего четверо. Это было грустно. Когда кто‑то может отправиться домой, оставшиеся чувствуют себя совсем одиноко. Хотя, посмотрев на остальных, я не заметила особой грусти. Три ученицы болтали о чем‑то, сидя на одной из кроватей. Еще одна сидела в комнате для занятий и что‑то увлеченно писала. Может быть, они уже привыкли, что их не берут домой… Или им достаточно того, что их завтра навестят родные – хотя всех ли?

Что ж, делать нечего, я достала учебники и пошла готовить уроки. Начала с естественных наук. В большой, выданной учителем небесной карте, нужно было обвести контуры главных созвездий. Работа эта была несложной, по крайней мере, для меня – в Анларде мы проходили созвездия еще в том году. Каждое из созвездий полагалось обвести своим цветом: Факел – синим, Конскую Гриву – желтым, Парус – красным.

Соединяя три главные звезды, образующие вершину Факела, я вспомнила вдруг слова Корабельщика: «Я видел небо, на котором звезды складывали контуры невиданных созвездий и ни одна из незнакомых звезд не могла нам помочь найти путь к родной земле»…

Я вздохнула и снова принялась обводить привычные контуры.

Оставшиеся девочки тоже занялись уроками.

В положенное время погасили тусклый газовый рожок.

Наступил седьмой день восходящей луны. После завтрака меня вызвали в вестибюль. Мама стояла у окна, глядя на улицу. На ней был темный плащ с заплаткой, тот же, в котором она шла в Тиеренну, стоптанные ботинки. Нарядно одетая девочка с другой, постарше, видимо, сестрой, выходила на улицу. Она надменно посмотрела на маму. Хотя, может быть, мне это показалось, потому что скромная мамина одежда казалась еще беднее из‑за того, что мы были в дорого отделанном вестибюле с белыми и черными квадратами мраморного пола, красивыми креслами, стоящими у стен. Но если и была у меня в душе какая‑то неловкость, я тут же прогнала ее и бросилась маме на шею. Как же я ее люблю! Она крепко обняла меня, потом принялась внимательно рассматривать. Мое платье, плащ с капюшоном и пелеринкой по Тиереннской моде. Собранные наверх волосы, которые она привыкла видеть распущенными. Сама она была с той же прической – волосы ниже плеч и две пряди, сколотые на затылке.

Мы вышли на улицу и направились на бульвар. Издали ветер приносил запах речной воды, а на самом бульваре пахло первой зеленью и влажным стаявшим снегом. Мы шли вдоль темных газонов, отгороженных от улицы коваными, узорчатыми решетками, мимо скамеек, черных фонарей, в которых не зажженные сейчас газовые светильники были окованы железными полосками, похожими на крылья больших бабочек.

– Они танцуют очень странно, я считала, балет – это что‑то совсем другое… – рассказывала я маме. Мы гуляли по бульвару, который соединял набережную и старую часть города и шел параллельно тому, по которому нас водили на прогулку два дня назад. Холодный весенний ветер гулял между каштанами. Они уже почти расцвели, и я подумала, как чудесно будет здесь через неделю или две…

– Почему странно? – мама спросила как‑то рассеянно, она покашливала и кутала горло теплым шарфом.

– Понимаешь, я думала, что танец – это… – я не знала, как объяснить. Вспомнила танец под луной во сне. – Они все время крутятся на одном месте…

– Крутятся?

– Да, или делают разные фигуры. Или просто останавливаются в красивых позах. Я думала, они будут двигаться под музыку по всей сцене… А еще я думала, все танцовщицы – тонкие, легкие и воздушные, а там есть разные девочки… Некоторые совсем не воздушные, а наоборот.

– Когда ты была маленькая, я помню, ты однажды танцевала на поляне… Носилась, как горная лань… – улыбнулась мама.

– Это на какой поляне? – я очень удивилась, ведь мы всегда жили в городе.

Мама вдруг закашлялась. Она поднесла руку ко рту, но кашель все равно вырывался – сухой, отрывистый. И никак не прекращался.

– Здесь холодно, – сказала мама севшим, еле слышным голосом. – Зайдем вон в то кафе.

Мы перешли дорогу, подождав, пока проедет экипаж, и сели за маленький столик у окна. Здесь было уютно – легкие белые занавески на окнах, бело – зеленые клетчатые скатерти на столиках. Стулья с высокими деревянными спинками. Мама заказала кофе, попросив, чтобы он был как можно горячее, и две булочки. О танце на поляне мы больше не говорили, и мне показалось, что мама рада была переменить тему.

Мы сидели в кафе, и мама теперь кратко рассказывала о

своей теперешней жизни. Когда пройдет три или четыре месяца, ей, может быть, дадут в доме для работниц этой мануфактуры отдельную комнату. И тогда она сможет брать меня из школы к себе на выходной. Сейчас часть зарплаты вычитают – за выданную нам одежду и за то, что нас кормили, разрешали жить в домах для переселенцев. Но когда долг этот закроется и станут вычитать только за мамино жилье, то мама сможет даже что‑то откладывать. И, может быть, если все же мне здесь понравится, то останемся тут и потом, после лета. Мама говорила рассудительно и спокойно о том, что она рассчитывает купить в первую очередь, на что собирается копить. Только в глазах у нее иногда словно мелькало что‑то такое… И руки у нее были – тонкие, нервные, словно они были созданы, чтобы играть прекрасные музыкальные пьесы, а не для того, чтобы работать, считать деньги и записывать траты.

Когда мы вышли, мама тут же велела мне накинуть капюшон, чтобы ветер не дул в уши. Когда мама заговорила про уши, я вспомнила, что еще хотела ей сказать.

– Мам, ты знаешь, в училище очень мало эльфов.

– Ты чувствуешь себя неуютно? Или к тебе плохо относятся?

– Не то, чтобы плохо. Но смотрят часто, разглядывают… Да, немного неуютно, вот что…

Мама вздохнула и покачала головой.

– Я очень переживаю за тебя. Старайся не замечать эти взгляды, держись, как будто ничего не происходит. Но, как бы все ни складывалось, веди себя достойно! – мама посмотрела на меня неожиданно сурово.

Я не поняла ее последних слов. Я ведь итак не делаю ничего плохого… Но мама не стала ничего объяснять.

– Ну, а те девочки, с которыми ты говоришь, ходишь вместе на прогулках… Как ты думаешь, кто‑то из них может стать твоей подругой?

– Не знаю, может быть. Но вообще, мне кажется, как будто они все младше меня.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, они играют в какие‑то детские игры. Например, в картинки. Берут обертки от конфет, потом складывают квадратиком и кидают сразу две. У кого упадет картинкой вверх, тот выиграл. И ссорятся, если кому‑то кажется, что другая жульничает. Иногда ябедничают друг на друга. Даже не знаю, мне все это кажется глупым. Это потому, что у эльфов первое совершеннолетие на год раньше, чем у людей, да?

– Не думаю, что поэтому. Просто ты видела войну, гибель людей, терпела такое, чего они не знают – холод, голод, страх остаться без убежища. Потому ты немного взрослее, чем они. Но не стоит об этом думать, лучше попытайся подружиться с кем‑нибудь. И если чье‑то поведение тебе покажется детским или неумным, вспомни, что зимой ты обменивалась с подругами вырезанными из серебряной бумаги фигурками – кстати, вы иногда и ссорились при этом…

Потом мама проводила меня к Театру. Мы немного постояли перед ним, глядя на каменных змееголовых чудищ, взметнувших крылья над фронтоном. Казалось, что там, наверху, тоже дует ветер, но не наш, а какой‑то другой, внятный камню, треплющий перья полудраконов – полухимер и воющий у них в ушах гораздо сильнее и страшнее, чем обычный ветер.

Мама довела меня до правого флигеля и перед тем, как расстаться, дала мне три монетки.

– Когда пойдешь на прогулку, купи каких‑нибудь конфет… и обязательно угости подруг.

Я поцеловала ее и потянула на себя тяжелую дверь.

Глава 6

Дни шли за днями, уроки сменялись отдыхом, отдых – занятиями. Я почти привыкла к жизни в училище. Я поняла, что мне здесь не слишком нравится, потому что очень уж тоскливо иногда без мамы; что я едва ли полюблю Театр и все, связанное с театром – спектакли, балет, занятия. Но также поняла, что смогу смириться с этой жизнью и не быть несчастной. Все было одинаково и уже привычно – тусклый свет газовых рожков утром и вечером, болтовня девочек в перерывах между уроками, короткие прогулки, утомительные гимнастические и танцевальные занятия. Привыкла и к еде, которую тут готовили однообразно. На завтрак – довольно жидкая каша, кофе или чай. На обед – суп, иногда с мясом, на второе овощи. Ужинали или кашей, или творогом, и два раза в день пили чай. Гостинцы из дома не поощрялись, хотя и не запрещались. Дневной отдых в постели только в первый день показался мне ненужным, и я тогда подумала, что это глупо заведено. Но через неделю или две я и сама начала дремать днем – слишком я уставала.

Каждый день у нас было семь уроков – четыре утром, остальные после дневного чая. Из этих семи три урока были занятия танцами и гимнастика. И так все дни, кроме шестого, перед выходным. В этот день занимались только утром. Когда я в первый день посмотрела на расписание, то подумала, что тут почти не отводится времени на то, чтобы делать уроки. Но скоро поняла, что просто домашние задания в училище почти не задают, или они довольно несложные. И сама учеба, кроме танцев, была намного проще, чем в Анларде. По арифметике не дошли даже до дробей. Историю объединили с географией. Письменность была скорее чистописанием. А ботанику и физику сделали одним предметом – естественной историей. К счастью, они ни с чем не объединяли литературу, хотя могли бы – допустим, с рисованием или шитьем… Шитью тут, впрочем, особо не учили, и один урок в неделю часто заменяли на занятия танцами.

Пожалуй, литература – мой самый любимый предмет. Еще, конечно, была тут музыка – вот уж мученье… Правда, преподавательница музыки оказалась довольно добродушной и не вредной. Она сразу поняла, что хорошо петь я не могу, потому определила меня играть на флейте, но попросила играть не очень громко, чтобы не сбивать других. Собственно, обучение музыке было таково: часть девочек пела в хоре, две – три солировали по очереди, а те, у кого был не очень красивый голос или кто плохо пел, как я, играли на музыкальных инструментах. Конечно, никого не учили играть на скрипке или арфе – это слишком сложно, и еще «музыкантами» брали тех, кто немного уже знал ноты. Нам давали флейты, ксилофон, тильмм (это пять колокольчиков разных размеров, подвешенных на железную нить). Одна девочка, которую дома учили играть на фортепьяно, иногда играла здесь на челесте. «Музыканты» немного зазнавались перед «певцами», потому что только нам задавали задания по музыке – мы разучивали свою партию, как оркестранты. Хотя мы понимали, конечно, что по сравнению с теми, кто играл в настоящем оркестре или пел на сцене, мы были ненастоящие музыканты и певцы. Еще два раза в неделю полагалось сценическое искусство – балетные спектакли иногда разбавляли маленькими пьесками, а чтобы не занимать лишний раз дополнительных актеров, давали роли балетным артистам. И еще один предмет, который мне необыкновенно нравился – живопись. Не то, чтобы я любила рисовать, но учительница, госпожа Лейта, так интересно рассказывала о художниках и картинах, что можно было заслушаться. И, кроме того, из‑за ее рассказов на само рисование почти не оставалось времени, и это тоже было удачно – рисовала я плохо.

Но главное, что я поняла про училище, было вот что: здесь имело значение лишь одно – хорошо ты танцуешь (или, если певица – поешь) или нет. Прочие предметы важны были постольку – поскольку… Я понимала, что не получу тут никакого образования – а балет, во всяком случае, такой, как в нашем Театре, меня не увлек. По крайней мере, не как профессия на будущее. Но и выбора пока не было. К тому же, я не очень представляла себе, кем хочу стать в будущем и как смогу зарабатывать на жизнь. Как‑то давно я слышала разговор двух старушек. Я шла домой из школы. Они сидели на лавке и рассуждали о том, как трудно жить одиноким бедным девушкам. Я присела на скамейку рядом с ними, чтобы спрятать перчатки в школьную сумку – тогда была весна, и солнце грело с каждым днем все сильнее. Из их разговора я поняла, что бедная девушка обязательно должна уметь шить. Но шить нас тут, как я уже сказала, толком не учили, да и я шитье не очень любила.

Интереснее всего было на уроках литературы. Это единственный предмет, который здесь преподавали лучше, чем в Анларде. Во – первых, читали тут книги, о которых я раньше и не слышала – и анлардцы, и тиереннцы, и аркайнские писатели… Во – вторых, сам учитель, господин Этерьен. Ему уже больше шестидесяти лет, он невысокий, седой, и все его очень любят. Ставит оценки он нестрого, разве что ученица совсем ничего не знает. Он так увлеченно говорит о книгах, что, пожалуй, его рассказы иногда интереснее самих книг. Он может так рассказать о каком‑нибудь произведении, что все побегут в библиотеку брать эту книгу – даже самые равнодушные к чтению. В конце каждого урока он вызывает одну из девочек, чтобы она прочитала наизусть какое‑нибудь стихотворение. Если очень длинное – тогда разрешает по книге, а наизусть – отрывок. Тут два условия – тему господин Этерьен задавал сам и не менял, пока не расскажет весь класс, и еще – нельзя выбирать стихи из учебника. Когда он вызывает читать стихи, то отходит к окну и внимательно слушает вместе со всеми. Если читают то стихотворение, которое он хорошо знает и любит, он начинает улыбаться, как будто встретил давнего друга, потом спохватывается, прижимает палец к губам и старается слушать, не показывая никаких чувств. Если же попадается произведение, которое его особенно восхищает, он не выдерживает и потихоньку шепчет нам: «Слушайте внимательно!»

Меня он до поры до времени не вызывал, но, наконец, дал нам тему «Море» и сказал, что теперь спросит и меня, когда дойдет очередь – а спрашивал он по рядам. Я высчитала, что мне придется рассказывать через полторы недели, и вечер накануне выходного провела в библиотеке. Мне хотелось не то, чтобы поразить учителя и класс, но все же выбрать такое стихотворение, чтобы никто не посмеивался и не переговаривался, чтобы его слушали очень внимательно. Я бы выбрала «Балладу о пропавшем корабле». Но на втором, после объявления темы, уроке литературы Тийна уже прочитала ее. Конечно, теперь уже будет труднее, ведь она нашла самое лучшее. Я искала два или три часа, и, наконец, нашла одно, совершенно неизвестное мне стихотворение. Мне оно так понравилось, что прочитала и о жизни Севернии Торним – она его написала. Все это случилось еще триста лет назад. Несколько Тиереннских баронов (Северния была дочерью одного из них) устроили заговор против короля. Сначала их общество называлось «Союз семерых», и они воевали с кем‑то из местной знати – за поместья или из личной вражды. Потом к ним присоединились некоторые дворяне победнее. На уроках нам об этом не говорили… Посмотрев в учебник истории, который у нас на два года, выяснила, что мы будем проходить эти события на следующий год. Их разоблачили. Троих казнили, некоторых лишили поместий и титулов и сослали на каторгу, а тех, кто был меньше всего замешан, изгнали из Тиеренны. Отец Севернии умер за неделю до раскрытия заговора, наверно, поэтому, их семью не лишили поместий, хотя и выслали навсегда из столицы. Северния жила в старом, холодном замке у моря и, кроме нескольких стихов, ничего не оставила на память о себе…

На краю умирающего мира

Холодный ветер. Тусклый день над морем.

Туман и скалы. Утро. Мира край.

Мой мир – полей зеленые квадраты -

Остался за ветшающей скалой.

Седое время белопенным морем

Перебирает камешки у ног,

И тусклое свеченье под водою,

И россыпь звезд, где горизонт и ночь…

В лицо бросает ветер дождь и соль

Волны. И вот из серого безмолвья,

Из мглы и криков чаек сотворен

Плывет корабль, изгой, бродяга, призрак,

Пять черных мачт, лохмотья парусов,

Резная деревянная фигура -

Меч, крылья, складки грубые плаща,

И нет лица. Безликая богиня

Расколотые крылья не взметнет.

Я вижу их – друзей, врагов ушедших,

Они спокойно смотрят сквозь меня.

Но я их вижу! С каждым узнаваньем

Глаза их ярче и плащи пестрей,

И голоса из прошлого слышнее,

И звон мечей в ночи, и шелест карт,

И наши планы, ссоры и интриги,

Паденье стен и шумный бег коней…

Над кораблем тенями альбатросов

Летают письма, словно клочья мглы,

Бесцветные… Я вглядываюсь в них,

События и даты вспоминаю,

И чудо превращенья происходит -

Над кораблем они пестреют стаей

Осенних листьев и весенних птиц…

Но если б до бортов я дотянулась,

Моя рука прошла бы сквозь корабль.

…Пусть будет с вами спутница – удача

На всех широтах и на всех путях!

Дай Бог вам счастья в тех краях далеких

Куда вас волны времени несут,

Куда я не могу пойти за вами.

Когда я прочитала это стихотворение в конце урока, все действительно слушали очень внимательно, кроме Ирмины и двух ее подружек, которые переглядывались и перешептывались. Господин Этерьен поставил мне десять в балльник (хоть он мало кому ставит плохие баллы, но все равно очень приятно). А потом он сам прочитал нам наизусть еще два стихотворения Севернии. Удивительно, сколько он знает – каждый раз почти рассказывает что‑нибудь любопытное о поэте, а ведь все выбирают разных.

Все дни у нас заполнены занятиями. Хорошо хоть по вечерам остается время почитать или поиграть. Мы почти всегда были вместе – Стелла, Лил и я. Конечно, если Стелла не читала, а Лил нам удавалось отвлечь от ее мечтаний или игр с куклой. Мы тогда уходили в комнату для занятий, садились в дальний угол, около камина. Хотя огонь в этом камине поддерживали до ужина, и все, а на ночь подбрасывали уголь только в тот, который в спальне, догорающее пламя еще вспыхивало прозрачно – огненными лепестками, и в нашем углу было тепло. О чем мы только ни говорили… О звездах, о путешествиях по океану, о чужих мирах… Лил часто меня расспрашивала об эльфах, хотя я не так уж много про них знаю. Ей казалось, что мне известны какие‑то тайны, что‑то волшебное. Чтобы ее не разочаровывать, рассказала про эльфийское совершеннолетие и вещие сны, конечно, не пересказывая своих снов. Стелла больше интересовалась тем, как живут в Анларде, какие у нас там дома, во что одеты люди. Она даже кое‑что записывала в небольшой свиток (у нее был специальный свиток, и туда Стелла заносила разные любопытные факты из книг). Подруги очень любили, когда я пересказывала им мои любимые книги, ведь анлардских писателей в их библиотеках все‑таки было немного. Разумеется, самые главные были, но, например, Айру Вильян никто тут не знал, а ведь у нее такие чудесные, трогательные детские книги.

На танцевальных занятиях и на гимнастике я сильно уставала, к вечеру уже была в полном изнеможении. Таких снов, как я видела в Анларде на свое первое совершеннолетие, здесь уже не было. Обычно не снилось ничего или какая‑нибудь чепуха. Только однажды приснился сон, который не то, чтобы напугал – в нем и сюжета никакого не было, но почувствовалось что‑то такое, из‑за чего я долго его вспоминала. Снились коридоры и двери, из дверных щелей вырывался свет, то лунно – голубой, то зловеще – пурпурный. Коридоры, коридоры… это лабиринт, и все двери заперты…