Текст книги "Изгнанница (СИ)"

Автор книги: Инна Левина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Что сделать?

– Этого я не знаю, – госпожа Ширх улыбнулась – но еле видимой улыбкой, только уголком губ.

Я повторила про себя ее слова, размышляя над ними, и тут вспомнила, что об этом как раз и хотела утром поговорить.

– Скажите, может быть, мне лучше уйти из училища? Разве правильно будет, что я буду танцевать и веселиться, когда… Разве это не бессердечно?

– Нет, не бессердечно. Ты не веселишься, танцы – твоя работа. Ты не просто танцуешь, ты отрабатываешь свою учебу. С третьего класса в спектаклях будут участвовать многие, а с четвертого – пятого – почти все, а кто не сможет – будет исключен, как ты знаешь. Неужели твоя мама хотела бы, чтобы ты попала в какой‑нибудь приют, в котором тебе пришлось бы обучаться скучной и грубой работе? Я думаю, она бы не хотела такого для тебя. Поэтому ты должна учиться еще лучше и старательнее, чем раньше – иначе кто о тебе позаботиться?

Да, не позаботиться никто… Я расплакалась еще сильнее. Теперь вкусный пирог и горячий чай казались такими пустяками, из‑за которых не стоило стыдиться и переживать ни минуты, ведь есть вещи гораздо страшнее – бесприютность, беззащитность и одиночество… Госпожа Ширх печально вздохнула:

– Да, нелегко… Первое время – самое тяжелое… Ты все же помни – ты не одна. У тебя есть подруги, и ко мне ты можешь всегда обращаться, я постараюсь помочь тебе, если ты захочешь о чем‑нибудь поговорить, спросить… Если что‑то случится… Никто не заменит тебе маму – но ты не одна. Понимаю, что ты ее очень сильно любила, но нет такого человека на свете, который бы не терял любимых людей.

Тут я вспомнила об одной вещи. Наверно, госпожа Ширх решит, что я перевела разговор на другое, но на самом деле, это не совсем так.

– Я хотела спросить… Можно ли обманывать, если по каким‑то причинам нельзя сказать правду? Или это все же в любых обстоятельствах плохо?

Госпожа Ширх явно думала до этого о другом, и сейчас старалась найти нужный ответ:

– Я полагаю, надо смотреть, принесет ли твой ответ пользу или вред другому человеку. Иногда правду говорить нельзя, потому что это может обидеть или раскрыть чужую тайну, так что обман – лучший выход. Но только если правда, в самом деле, принесет вред.

Я думала примерно так же. Но почему‑то от ее слов камень с души не упал. Наверно, мама ответила бы иначе. Наверно, она бы сказала примерно так: «Лгать нельзя никогда и никому. Когда мне случалось солгать, всегда было потом очень плохо». Только я уже не узнаю, как на самом деле она бы ответила… И, наверно, мне надо навсегда забыть, как много мама скрывала от меня. Теперь это совсем неважно.

Когда мы вышли под мелкий моросящий дождь, я подумала, что без еды и тепла, наверно, заболела бы или совсем ослабла, значит, госпожа Ширх была права, что повела меня сюда. Когда мы приехали в училище (она взяла экипаж, потому что мы очень устали, и не могли уже ходить под дождем), я ни с кем не стала говорить, легла в кровать и закрыла глаза. Сегодняшний день я бы не положила в «копилку воспоминаний». Но не смогу забыть никогда.

Дни шли сплошной тусклой полосой. Я была совершенно безразлична ко всему. Не думая и не вслушиваясь в музыку, танцевала на уроках, читала заданные книги. Стелла и Лил старались отвлечь меня от горьких мыслей и печали – но, в сущности, ни мыслей, ни чувств, даже каких‑то чрезмерно горестных уже не было, правильно сказала госпожа Ширх, боль стала тише и глуше, но зато появилась пустота, в которую проваливались все чувства, надежды и мечтания, а мне не оставалось ничего. Жизнь стала безвкусной. Как будто кто‑то взял театральные декорации и вынес их под проливной ливень: вся краска стекла, исчезли красивые здания, цветущие каштаны и розы, живописные развалины старинных баронских замков, чудесные городские фонтаны. Остались только дерево и картон. Лишенная смысла и волшебства, пустая основа мира.

Сложно сказать, сколько это бы длилось, но вот произошло нечто… не то, чтобы страшное – непонятное и неприятное.

Однажды, когда все отдыхали после обеда, я сидела у окна. Шел дождь, и над мокрыми улицами стояла туманная дымка из мелких капель. На противоположной стороне улицы стоял человек в длинном коричневом плаще, капюшона не было, широкий воротник лежал по плечам, на голове был цилиндр с широкими полями – лица не разглядеть. То его закрывали от меня редкие экипажи, то он опять появлялся. Стоял неподвижно, смотрел на Театр, точнее, даже на училище. Затем снова его закрыл экипаж, и вот проехал – и никого нет. А через два дня, когда наш класс гулял в саду за училищем, человек в коричневом плаще опять появился. Стоял уже в другом месте и снова смотрел в ту же сторону. Но теперь – на нас, и мне даже показалось – на меня. В какую‑то секунду я отвернулась, посмотрела – его уже нет. Вечером я рассказала о нем Стелле и Лил. Лил заахала, Стелла покачала головой:

– Да, непонятно, конечно, но пока опасности нет. Надо приглядеться как следует. И ты от нас на прогулках не отходи, мало ли что.

Хотя Стелла и говорила, что нет опасности, но было не по себе. Однажды этот незнакомец мне даже приснился – только он не исчезал, как на самом деле, а, наоборот, появлялся неожиданно – то на повороте в коридоре училища, то из‑за каштана на прогулке. И никого при этом рядом со мной не было. Я испугалась… но видимо, от этого душа как будто начала оживать. Раз можно бояться, значит, можно и горевать, и радоваться, и удивляться.

Наступил месяц Первых Заморозков. Утро первого дня было холодным и ненастным. Хмурые тучи ползли по низко нависшему осеннему небу, солнце еле – еле виднелось за тучами, проглядывало тускло – желтым пятном. Именно в этот день к нам приехал Аркайнский балет и его тогдашний – директор Нерсален.

Нерсален был, наверно, действительно замечательным постановщиком, потому что все – учителя, воспитатели – говорили о нем с почтением и любопытством, торжественно понижая голос, и еще – он не пришел в училище, чтобы посмотреть, как мы занимаемся. Нас пригласили к нему в Театр – и мы выполнили для Нерсалена на сцене те упражнения, которые он нам велел – конечно, смотря по тому, кто в каком классе, старшим он давал задания посложнее, нам – совсем легкие. Сначала танцевал целиком один класс, а потом он отбирал тех, кто ему понравился, и тогда они выполняли упражнения еще раз, но по одиночке. Первыми начал шестой класс, а второй и третий (первых он не пригласил вообще) должны были выступать в конце. Наверно, потому, что ничего особенного Нерсален от младших и не ждал. Но самое удивительное, что он из нашего класса отобрал троих – Тийну, Лил и меня! Но, как нам объяснили, пока это было предварительно, он только присматривался к тем, кого должен потом отобрать для балета.

А вечером нас повели в ученическую ложу, и мы увидели выступление Аркайнского балета. Они должны были дать у нас несколько спектаклей, а потом уехать, а Нерсален, у которого контракт с Аркайнцами закончился, останется в Тиеренне. Сначала я немного огорчилась, когда узнала, что смотреть мы будем «Огненную птицу», потому что этот балет я уже видела в нашем театре, его сюжет и музыку помнила хорошо.

Вступление я слушала невнимательно, разглядывая непривычные декорации. И вот началось действие, и на сцену вышли артисты, изображающие птицеловов. И после этого я начала смотреть внимательно, потому что балет был поставлен совершенно иначе, не как в нашем Театре. Птицы – танцовщицы кружились легко и быстро, словно и правда могли взлететь. Танцовщики – ястребы нападали на них, и их движения были хищными и дикими. Птицеловы вступали в бой с огромными ястребами, чтобы добыть птицу с золотыми крыльями. И самый смелый из птицеловов, пройдя над опасной пропастью, поймал блистающую птицу и погиб, потому что золото оказалось огнем… Когда спектакль окончился, тут начались аплодисменты – я таких никогда не слышала, шум был, как от огромного водопада. Про наш балет можно было сказать, что он «изящен», а про балет Нерсалена еще то, что он необычен и интересно задуман.

И тут я первый раз, всерьез, по – настоящему, захотела, чтобы Нерсален взял меня в свою постановку. Потому что тот балет, для которого нас здесь готовили, был скучен и слишком прост, по сравнению с тем, что сейчас нам показали. Наш, тиереннский, отличался от аркайнского, как занятия учеников первого класса от выступления учеников шестого. И чем дольше я думала об «Огненной птице», тем лучше понимала, что очень хочу танцевать в его спектакле. Когда мы шли в училище из Театра, я пыталась разобраться в том, что чувствую. И сказала себе честно, что все равно, пожалуй, не очень люблю танцевать – по крайней мере, для других, совершая положенные движения, потому что это – совсем не то, что придумывать танец для себя, под любимую музыку. И все же я понимала, что балет – это то, чем я буду дальше заниматься, когда буду жить самостоятельно, так уж сложилась жизнь. И поэтому надо стремиться к большему.

Когда после ужина, когда начали потихоньку укладываться спать, я заметила, что многие смотрят на Лил с завистью и неприязнью. Наверно, потому, что считали – ее‑то уж наверняка возьмут в новый балет Нерсалена. Я почувствовала, что и в мою душу заползает завистливое чувство. Но тут представила, что сказала бы мама: «Как не стыдно, Растанна. Неужели ты не можешь порадоваться за подругу?» Вдруг пришло чувство, что вся моя дальнейшая жизнь зависит от того, возьмет меня в свой балет Нерсален или нет. Но я заставила себя не думать с неприязнью о Лил – мне ведь она не сделала ничего плохого, и, что бы ни решил Нерсален, она‑то не виновата.

Госпожа Ширх погасила свет и вышла. Девочки пошушукались еще немного, обсуждая спектакль, потом начали замолкать одна за другой. Я долго не засыпала, все вспоминала спектакль, каждое движение, каждую танцевальную фигуру. Дремота начала подкрадываться потихоньку, и, как всегда, на границе между сном и явью, тихо зазвучала призрачная, несуществующая мелодия, перед закрытыми глазами вспыхивали и погасали яркие виденья. Я увидела девушку, танцевавшую Огненную птицу, красно – золотой вихрь вокруг нее, когда она кружилась и кружилась, и рукава – крылья казались на самом деле огненными языками. И слышались звуки шагов… а потом я уже ничего не помнила…

Глава 13

Когда утром прозвенел колокол, я увидела, что у Лил красные, заплаканные глаза, и выглядит она плохо, будто и не спала. Я подошла к ней и спросила, что случилось. Стелла, как оказалось, уже знала. Ночью кто‑то подкрался к постели Лил и опрокинул ей на голову кружку ледяной воды. Лил ужасно испугалась, потом побежала к госпоже Ширх, и та дала ей сухое постельное белье и ночную рубашку. Лил долго не могла заснуть – ей было обидно, она еще переживала страх от неожиданного пробуждения. И теперь ей ужасно хотелось спать, к тому у нее начался небольшой насморк и кашель. Госпожа Ширх велела Лилиане идти в лазарет, чтобы там ей дали микстуру от простуды. На этом дело и кончилось. А мне было обидно за Лил, и казалось очень несправедливым, что человек, который сделал ей такую гадость, останется безнаказанным. Я пыталась вспомнить, с какой стороны доносились шаги, которые я слышала, засыпая. Наверняка это и была та, которая несла холодную воду.

Когда Лил вернулась, уже к завтраку, я спросила у нее – не видела ли она, когда проснулась, как кто‑то ложится в постель и заворачивается в одеяло. Но Лил сказала, что ей было так холодно и противно, что по сторонам она не смотрела, да и вообще сначала не могла понять, в чем дело.

После завтрака, когда госпожа Ширх должна была отвести нас на первый урок, а сама потом уйти домой, я подошла к ней.

– Что ты хочешь, Растанна? – ласково спросила она.

– Нет, ничего… Только хотела сказать – ведь это несправедливо, что кто‑то исподтишка делает пакость, а потом за это никто не ответит и не будет наказан.

– Я расспрашивала девочек, не видели они, как кто‑то подходит к кровати Лил, они все крепко спали. Или, возможно, боятся рассказать.

– Но ведь это нечестно!

Воспитательница вздохнула.

– Милая моя Растанна, к сожалению, в мире не всегда бывает так, что зло наказано, а добро вознаграждено. Жизнь очень сложна, и хотя, я верю, в конце концов, добро побеждает, но это бывает не сразу. Справедливость иногда идет очень окольными путями, и не всегда мы их понимаем. Да, жизнь непроста, ты‑то уж должна очень хорошо это знать и понимать.

И она поторопила меня, потому что и ее уже торопил колокольчик. Я шла на урок и думала, что есть вещи, которые я не хочу понимать – ведь понять значит оправдать, как мне кажется, а оправдать несправедливость я не могу. День прошел без происшествий, только Лил иногда кашляла. Ее освободили от занятий танцами, и она сидела на скамеечке в углу танцевального класса, грустная и бледная.

После дневного чая мне, Лил и Тийне велели идти в Театр, где нас ждал Нерсален. Там уже были некоторые из отобранных им учеников и учениц, и постепенно подходили остальные. Дальше Нерсален давал задания или двум – трем ученикам сразу или вызывал на сцену по одиночке. Меня, Тийну и Лил он вызвал одновременно и велел нам исполнить под музыку несколько любых упражнений – на свое усмотрение. Я‑то думала, он сам скажет нам, что именно нужно станцевать – и изо всех сил приготовилась выступить как можно лучше. А тут я растерялась. Музыка уже зазвучала – незнакомая, нежная, с затейливыми переливами, девочки уже начали танец, а я стояла посреди сцены и чувствовала себя глупо. Кажется, в зале раздался смешок. Я мельком увидела у Тийны был переход из арабеска в плие, у Лил – изящное вращение на одной ноге, после вращения – легкий наклон… То есть, получается, просто надо сделать, как на уроке, только задание ты себе придумываешь сама…

Я начала не в такт, но потом вошла в ритм музыки. Взмахнуть руками, встав на цыпочки… покружиться… Я не делала ни одного движения, которого бы мы не изучали на уроке. Когда Нерсален велел музыкантам остановиться, и только тут мне подумалось, не ждал ли он как раз, что кто‑нибудь станцует нечто свое, не выученное… Но он же сказал – упражнения… Очень недовольная собой, спустилась со сцены. Лил потянула меня за руку:

– Ты слышала?

– Нет, – сказала я, потому что настолько огорчилась из‑за своего неудачного выступления, что и в самом деле прослушала короткую реплику, которую бросил постановщик. – Что он решил? Кого берет?

– Всех нас завтра еще приглашает. А в других классах – или никого не выбрал, или кого‑то одного, но все равно – завтра надо прийти, еще раз выступить, чтобы окончательно утвердили.

Мы вернулись в спальню за учебниками и побежали на урок музыки. Как раз успеем к концу… Я так и не могла разобраться в себе – рада ли я, что у меня будет завтра еще одна возможность показать свое умение? Еще один лишний день волнений, а выберет ли? Лучше бы сразу отказал. Но, конечно, постановщик думает о пользе дела, а не о наших волнениях.

Наступил новый день. Проснувшись еще до звона утреннего колокольчика и сразу вспомнила – сегодня те, кого выбрал Нерсален, должны снова пойти в Театр, на окончательное утверждение. Когда зазвенел утренний колокольчик, девочки начали вставать и потянулись полусонной вереницей умываться. Только Лил все лежала в кровати. Я подошла к ней, чтобы разбудить. Она часто засыпала заново после звонка. Но сейчас она лежала с открытыми глазами.

– Занять тебе умывальник? – спросила я.

Она вздохнула и помотала головой.

– Не могу встать, совсем нет сил, – и она вдруг закашлялась, а щеки горели, как будто ей было жарко – хотя в спальне к утру всегда было прохладно, камин уже остывал.

– Сейчас скажу дежурной! – и я побежала к воспитательнице.

Госпожа Тереол быстро вошла в спальню. Дотронулась до лба Лил:

– У тебя жар. Простудилась, наверно? Ну, что ж, надень утреннее платье, и пойдем в лазарет.

Девочки столпились около кровати Лил. Одни смотрели на нее с сочувствием, а другие – с некоторой завистью. Ведь ей не придется идти на занятия. Правда, были и такие, кто смотрел со злорадством.

– Когда можно будет ее навестить? – спросила Стелла.

– После обеда, но очень ненадолго, – ответила дежурная воспитательница, и повела Лил в лазарет.

Когда мы со Стеллой прибежали в лазарет, Лил лежала в постели, грустная, с горлом, обвязанным теплым платком. Рядом на тумбочке сидела кукла.

– Что тебе сказали врачи? – потребовала отчета Стелла.

– Сказали, что это простуда. Дают горячее молоко и мед, разные порошки. Ставят горчичники, – Лил уныло посмотрела на нас.

– Ничего, ничего, лечись, как следует, – строго сказала Стелла. – Молока много дают? Оно при простуде очень полезно.

– Кружку на завтрак, а потом еще на ужин одну.

– Мало, – покачала головой Стелла.

Тут мне пришла в голову замечательная мысль.

– Мы можем отдавать ей наше молоко – если оно у нас будет на ужин.

– Отличная мысль, – похвалила Стелла. – Правда, оно еле – еле теплое. Но мы будем греть его около печки. Вот только как бы его вынести из обеденного зала… Впрочем, это пустяки. Завтра меня заберут домой, а я попрошу у отца его фляжку, с которой он ходит на рыбалку. Потихоньку будем переливать туда молоко, греть и носить в лазарет. Это ведь ничего, если молоко немного будет пахнуть грогом?

– А вы не попадетесь? – робко спросила Лил.

– Уж мы постараемся, – махнула рукой Стелла.

Вечером в выходной, когда Стелла вернулась из дома и мы шли на ужин, она взяла мою руку и похлопала ей по своему карману. Она действительно принесла обещанную фляжку. В тот день на ужин как раз давали молоко. Я не представляла, как мы станем переливать его на глазах у всех, и все время посматривала на подругу, но Стелла шепнула:

– Не вертись, это все пустяки, сделаем все в конце ужина.

Когда девочки вставали, она опять зашептала мне на ухо:

– Встань и загороди меня!

И она быстро перелила молоко из кружки. Никто из наших не заметил, а остальные, если кто‑то и увидел, не стали вникать, что мы там делаем. Стелла спрятала флягу в карман. Когда мы вернулись в спальню, то сделали вид, что идем умываться – обычно мы умываемся позже, так что вряд ли нам кто‑то встретился бы около умывальников.

– Может быть, нам все же отпроситься? Может, нас отпустят навестить Лил.

– Ну, вот еще, – пожала плечами Стелла. – После ужина никогда никого не отпускают. Надо идти осторожнее, вот и все.

Я вздохнула, но спорить не стала. Мы прокрались по коридору, потом поднялись по лестнице на третий этаж. Когда вошли в палату, Лил дремала, завернувшись в одеяло с головой. Стелла достала свою флягу и положила на табуретку, а табуретку придвинула к железной печной дверце.

– Подождем, пока нагреется, – негромко сказала она, – а после уже разбудим Лил.

Мы стояли около окна и смотрели на огни города, на подъезжающие к Театру экипажи – скоро должен был закончиться спектакль. Наконец Стелла потрогала фляжку и удовлетворенно кивнула. Затем осторожно замотала ее в платок, потому что один бок фляжки стал невыносимо горячим, и налила горячее молоко в чашку Лил, стоящую рядом с кроватью. Затем разбудила ее и велела все выпить.

Лил спросонья капризничала, отказывалась, говорила, что хочет спать, но Стелла ничего не слушала. Когда Лил выпила это молоко (я подумала, что мороки, пожалуй, от всего этого больше, чем пользы), Стелла велела ей лечь и немедленно заснуть. И мы осторожно пошли на свой этаж.

Без Лил было грустно. Стелла, конечно, замечательная подруга, но с ней не поспоришь, ей не пожалуешься ни на что – она только пожмет плечами и, разумеется, даст разумный совет, но вот поговорить, посочувствовать… нет… Через день, после ужина, мы снова принесли Лил молоко. Она не спала и очень обрадовалась, когда нас увидела (утром и днем мы пытались отпроситься навестить ее, но почему‑то нас не отпустили, и сейчас тоже проскользнули тайком).

Правда, когда она увидела фляжку с молоком, она так расстроилась, что чуть не заплакала и начала говорить, что ее тут итак поят этим противным молоком без конца. Но Стелла сказала, что больные всегда капризничают, и заставила ее выпить. Я смотрела, как Лил с отвращением пьет молоко, и думала, что все‑таки мы делаем доброе дело… Мы поболтали с Лил о школе, об уроках и разных мелких школьных происшествиях. Она попросила нас постараться прийти и завтра, потому что ей тут ужасно скучно. Когда мы уходили, я оглянулась – Лил сидела, прислонившись к подушке, снова печальная, и играла с меховым рыжим зайцем.

Какое‑то тоскливое ощущение появилось у меня, когда я смотрела на Лил, что‑то говорило мне: «Ты ее никогда больше не увидишь». Я отбросила эти мысли – что может нам помешать прийти сюда тайком завтра, если даже не получится отпроситься?

Утром мы со Стеллой после умывания подошли к госпоже Тереол и попросили, чтобы нам разрешили до занятий зайти к Лил. Но госпожа Тереол сказала:

– Нет, теперь ждите, когда она вернется. Ее забрали родители, чтобы лечить дома.

– Когда? Прямо ночью? – удивилась Стелла.

– Нет, конечно, – госпожа Тереол посмотрела на нее строго, давая понять, что Стелла проявляет неприличное любопытство. – Еще до ужина.

Мы убежали в комнату для занятий и сели в дальний угол, чтобы никто не подслушал нас.

– Ну, и что ты думаешь? – спросила я у Стеллы. – Неужели и Лил?..

– Похоже на это. Ужасно, если она пропала, как все те… Я знаю, где живет Лил. На выходные попробую туда сходить. Только… боюсь, что и родителям они рассказали что‑то правдоподобное… Наверно, что Лил заболела какой‑нибудь заразной болезнью и умерла… И из‑за болезни ее похоронили тайно.

– Мы должны выяснить, что происходит. Непременно! Во что бы то ни стало.

Стелла ничего не ответила и молча кивнула. Она была мрачной, как никогда.

Я никак не могла привыкнуть, что мамы нет – все мне казалось, что наступит шестой лунный день, и мама возьмет меня домой, мы пойдем по улице, и мама купит нам несколько маленьких пирожных, а потом мы вскипятим чайник и начнем говорить обо всем, что случилось за неделю. И я каждый день думала, что вот об этом или о том происшествии расскажу ей, когда мы встретимся. И потом вдруг вспоминала, что нет, уже не смогу ничего рассказать… На выходных становилось особенно тоскливо. А из‑за Лил – не только тоскливо, но и страшно.

Утром шестого дня последней лунной четверти, после обеда, Стелла собирала свитки и учебники, чтобы позаниматься на выходных.

– Не расстраивайся, – повернулась она ко мне. – Я поговорю с папой, может быть, в следующие выходные он разрешит пригласить тебя на обед.

– Хорошо бы, – вздохнула я.

Стелла повесила за спину школьный ранец и пошла в вестибюль. За окном моросил нудный мелкий дождик. Я стояла у окна и смотрела на улицу. Потом легла в кровать и стала перечитывать книгу Корабельщика.

Вечером следующего дня начали возвращаться девочки из дома, одна за другой, и постепенно в спальне становилось все шумнее. Делились домашними вкусностями, рассказывали о том, что делали в выходные. В нашу спальню забежала ненадолго Орсия, положила на мою тумбочку несколько вафель с малиновым джемом. Наконец, пришла Стелла. Мы ушли в комнату для занятий, сели к дальнему окну.

– Ну, так вот. Родителям Лил сказали, что она умерла, можешь такое представить? Будто у нас была эпидемия холеры, ни больше, ни меньше. Какое наглое вранье!

– Да… но если, допустим, они говорят правду? А нам сказали другое, чтобы не пугать?

– Ты шутишь, что ли? – подняла бровь Стелла. – Если бы так, нас тут бы не держали. Таренсам сказали, что у нас заболело несколько человек, их будто бы изолировали, а Лил увезли в больницу, где она умерла и ее тут же похоронили, во избежание заразы… Я в это не верю – ну с какой стати верить такой чепухе… И нас бы к ней не пускали, если бы мы могли заразиться. Да и не держат в нашем лазарете таких больных.

Не могу сказать, что Стелла меня убедила. Я не представляла, что взрослые могут так нахально обманывать всех. И зачем?

– Будем сами выяснить, в чем тут дело, – сказала Стелла.

– Да, а как? Я летом прочитала столько книг о Театре – и ни в одной ни слова об исчезновениях.

– Надо посмотреть воспоминания актеров, – решила Стелла. – В книгах по истории Театра наверняка ничего нет. А актеры – такой народ, что им только дай посплетничать. Уж если кто‑то пропал бы, они не умолчали бы.

– Откуда им знать, что происходило в училище?

– Сплетни… К тому же, каждый год в Театр приходят новые актеры, из училища. Значит, слухи о том, что тут у нас происходит, доходили до Театра обязательно.

Стелла ничего не говорила об исчезновении Лил, но сидела в библиотеке теперь почти

все свободное время. Со мной она ни о чем не говорила, только читала, делала выписки в специально заведенной тетради, снова читала, возвращалась к выписанному и что‑то то ли зачеркивала, то ли подчеркивала. Сосредоточенно грызла перо, размышляя, потом вновь деловито листала книги. Однажды вечером мы с ней сидели в библиотеке. Никого не было там, кроме нескольких старшеклассниц, но они устроились довольно далеко от нас.

– Ну вот, – сказала Стелла вполголоса. Мы сидели в самом дальнем углу библиотеки, так что могли потихоньку поговорить. – Я нашла кое‑что об исчезновениях. Вот послушай.

Она перелистнула несколько страниц в своей тетради.

– Итак, первое исчезновение. Примерно сто лет назад, Тафния Альд, после ужина без разрешения отправилась в библиотеку. В спальню она уже не вернулась. Библиотекарь уверяла, что не видела ее. Привратница в вестибюле тоже клялась, что Тафния не спускалась и не пыталась выйти. Дальше. Восемьдесят лет назад. Пропала Эльмина Дирлен. Она не вернулась с ужина. Как это могло произойти, где она пропала и почему шла не со всеми – не понятно. В обеденном зале ее видели, в спальне – уже нет. Вот пока все. Но осталось еще четыре книги, наверняка там могут быть и другие сведения.

– И, как ты думаешь, что с ними случилось? – спросила я.

– Пока не могу понять. Тут может быть вот что. Допустим, где‑то здесь есть переход в другой мир. И они просто – напросто проваливаются туда. Тут, правда, есть некоторые возражения… Да, может быть еще такое: шайка злых людей, которая выкрала или сманила этих девочек.

– Да зачем?

– А чтобы, например, они выступали в бродячем цирке.

Мне эта мысль была что‑то очень сомнительна. Стелла, поразмышляв, тоже не стала на цирке настаивать.

– Нет, пока нельзя сказать что‑то определенное. Здесь нужна система, – Стелла достала какой‑то листочек. – Я сделала таблицу. Помнишь, мы на уроке делали опыт и наблюдали за тем, как росли кристаллы, а потом все записывали в таблицу? Полезная вещь – наука!

В таблице было несколько колонок. Имя, возраст, внешность, на кого они учились, время и место исчезновения и как объяснили то, что они пропали.

– Понимаешь, – сказала Стелла, забирая у меня листок, – мы не знаем, из‑за чего пропадают люди. Поэтому надо искать общие признаки.

– А вдруг эти девочки сами сбежали? А привратницы просто не сказали правды, чтобы им не попало.

Стелла кивнула:

– Да, я об этом тоже думала. Но мы пока ничего определенного сказать не можем, верно? Мы точно знаем, что Лил пропала. Значит, исчезновения – это не выдумки и не сплетни. А выводы делать нельзя… – она призадумалась, затем сказала солидно: – Для этого у нас слишком мало данных. Поэтому нужно искать также и мнение людей об их исчезновении. И думать, правдоподобны ли объяснения, если мы найдем их в воспоминаниях.

Через неделю мы прочитали все, что нашли в библиотеке о прошлом Театра, самое главное, воспоминания актеров, еще кое – какие книги, даже добрались до потрепанного «Каталога декораций», который издали чем‑то около пятидесяти лет назад. Таблица заполнялась потихоньку.

Мы нашли упоминания о целых пяти исчезновениях – три девочки и два мальчика! Пять человек – кроме Лил и Ульсы, то есть всего семь. Это было удивительно… и страшно…Притом мы отлично понимали, что вероятнее всего это далеко не все случаи, а только те, которые попали в книги. Мы записали о них все, что смогли найти и все записали в Стеллину таблицу. И вот наступил самый важный момент:

Мы сидели в нашем любимом библиотечном углу, и перед нами лежала заполненная таблица.

91 год

назад

Тафния Альд

11 лет

Артистка

Не вернулась со спектакля

Днем

Убежала

90 лет назад

Эльмина Цальм

Возраст неизвестен

Темные волосы, голубые глаза

Певица

Ушла в библиотеку

Неизвестно

Убежала

64 года назад

Оронт Нельти

15 лет

Певец

Исчез ночью из спальни (?)

Ночью

Забрали родители

63 года

назад

Урт Хоршдигг

13 лет

Рыжие волосы, карие глаза

Артист

Сидел в подвале

Утром

Убежал

Время неизвестно

Арсия Тен

Возраст неизвестен

Светлые волосы, голубые глаза

Танцовщица

Неизвестно

Неизвестно

Убежала

40 лет назад

Фленлип Зоххр

15 лет

Темные волосы, черные глаза

Певец

Пропал по дороге на репетицию в Театр

Вечером

Забрали родители

В прошлом году

Ульса Ильмианта

15 лет

Рыжие волосы, зеленые глаза

Артистка

Не пришла на ужин

Вечером

Убежала

В этом году

Лилиана Таренс

12 лет

Светлые волосы, карие глаза

Танцовщица

Лежала в лазарете

Утром или днем

Забрали родители

– Начнем сравнивать, – шепотом сказала Стелла. – Теперь мы поймем, что общего у пропавших, и сможем разгадать, кто те злодеи, которые украли нашу Лил.

Я кивнула. На сердце было тяжело. Одно за другим – война, потом – мама, Лил… Одни потери… Темные тени от плотных зеленых штор неподвижно лежали на полу, тени от огня свеч и камина двигались зловеще, как живые. Тяжело и тоскливо, но и таинственно, и нельзя остановиться, если разгадка вот – вот откроется нам.

– Цвет глаз и волос, возраст у них разный, – задумчиво рассуждала Стелла, грызя кончик пера.

– Они все пропали в разных местах. Только у двоих совпало – они исчезли в коридоре, который ведет в обеденную залу.

– Да, – согласилась Стелла. – Место исчезновения тоже разное у всех. Эх, если бы все пропадали из подвала…

– Тогда бы его просто заперли навсегда.

Стелла кивнула.

– Его, кстати, и заперли. Ну, не то, чтобы совсем никого не пускали – но там уже не оставляли учеников в наказание, – Стелла снова задумалась. – И вот еще… Теперь мы ходим в обеденный зал парами. Тоже неспроста – ведь раньше, лет сто назад, было не так. Каждый приходил, когда хотел – конечно, пока шло время обеда или ужина…

– Но в библиотеку мы не ходим парами или под присмотром?

– Да, и это нам очень на руку… Видно, не уследили, что как раз когда Эльмина шла в библиотеку, она и пропала. С другой стороны, точно ведь неизвестно, где именно. Она могла зайти в туалет, заглянуть в пустой класс или еще что‑то.

– И время, когда они исчезли, тоже не совпадает, – заметила я.

– И специальности у них разные. Но никак не может быть такого, чтобы не оказалось ничего общего, – Стелла нахмурилась, вглядываясь в список.