Текст книги "Изгнанница (СИ)"

Автор книги: Инна Левина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Глава 2

Однажды, хоть за окном было мутно и непроглядно от валившего снега, мама достала мою весеннюю одежду – юбку и две кофты, платье, легкий плащ. Велела примерить. Все сидело на мне ужасно – оказалось слишком коротко и (я очень похудела) широко. Несколько вечером мама ушивала вещи в боках и талии, надставляла подолы и рукава. В одну из ночей, когда я уже засыпала, а мама сидела у камина и шила, она внезапно позвала меня:

– Растанна!

– Что? – откликнулась я сквозь дрему.

– Завтра начинается месяц Ледяной Змеи. А в пятый день этого месяца…

– Ну да, у меня же день рождения! – тут сон совсем рассеялся, и я села на кровати.

День рождения… конечно, я в последнюю неделю часто думала, как будем его отмечать, что получу в подарок. Наверно, мама решила его отпраздновать как следует. Это было бы справедливо, ведь у меня не было в этом году праздника Первого Снега. С другой стороны, на многое рассчитывать не приходится – мама еще не отдала все долги.

– Тебе исполнится двенадцать лет. Возраст первого совершеннолетия у эльфов. Как ты знаешь, первое совершеннолетие люди празднуют в тринадцать лет. Второе – в семнадцать. У эльфов взросление идет иначе. И у них есть свой, дополнительный рубеж, отделяющий детство от взрослого мира. Тринадцать лет – тоже ступень, но первая для нас – двенадцатый день рождения.

– Ну да, помню, – тут все радостные мысли и ожидания улетучились. Сейчас, наверно, мама будет говорить не о том, как устроить мой праздник, а о взрослой жизни, обязанностях… Огонь в очаге показался мне слабым и жалким. Из оконных щелей дуло, как будто метель стремилась похитить и развеять по белому свету все тепло. По стене шла длинная трещина. Есть такое выражение «на пороге взрослой жизни». Я так себе и представляю это – как дверь между двумя комнатами и порог. Одна комната – где я сейчас живу. Тут игрушки, детские книги, в углах притаились сказки – невидимки. За стеклом – белая заверть, в ней мчатся серебряные снежные кареты в Ледяной Дворец. А во второй комнате (моя превратится в нее вот – вот) пусто и скучно. Обычные, ничем не примечательные вещи. В углах – тени от огня, от догорающего, плохо греющего камина. Снег заметает улицы, и надо думать, как выкроить деньги на плащ, подбитый мехом, или хотя бы просто на теплый плащ. Кому понравится такая жизнь? Когда я это так представляю, то не хочется взрослеть.

– Ты меня слушаешь, Растанна?

– Я задумалась…

– Будь внимательнее, пожалуйста. Я повторяю – за несколько дней до первого совершеннолетия, иногда за неделю и потом еще день – два, и в саму ночь на день рождения могут сниться странные сны.

– Волшебные, да?

– Ты же знаешь, – тон у мамы стал строгим, почти суровым, – что эльфы, кроме темных, не все и не всегда способны на волшебство. И я не хочу больше слышать об этом.

– Ну, хорошо, не буду…

– Итак, сны. Они могут быть странными, непонятными, вещими или обманными. Иногда такие сны предостерегают или предсказывают будущее, иногда – открывают прошлое. Они могут сильно напугать. Ты должна быть готова к таким сновидениям. Если сможешь, запомни и расскажи мне… А теперь спи, уже очень поздно.

Взрослая жизнь сразу показалась мне не такой уж неприятной – значит, в ней есть такая отличная вещь, как особенные сны…Мама замолчала, а я завернулась в одеяло и стала задремывать, глядя на веселый оранжевый огонь в камине, только помечтала напоследок, что хорошо бы уже сегодня мне приснился бы какой‑нибудь вещий сон…

Утром я не вспомнила о маминых словах. Прибрала комнату, порешала задачи по арифметике. Почитала учебник по истории. А когда все сделала, села вырезать узоры и цветы из серебряной бумаги – теперь мама покупает хороший чай, положенный в серебряную обертку, а не дешевый, который насыпают в кульки из коричневой шершавой бумаги.

Вечером сидела у окна, смотрела на снег, на каменный корабль и мечтала. И тут вдруг вспомнила о мамином предупреждении и испугалась. Что, если прошлой ночью мне уже начали сниться вещие сны, но я все забыла? Я решила каждое утро обязательно вспоминать приснившееся. А еще лучше – сразу рассказывать маме. Тогда наверняка ничего не упустишь. Но пока никакие волшебные сны я не видела – ни этой, ни следующей ночью, ни вообще всю неделю.

В один из дней ко мне пришла в гости Гиласса. Как я уже говорила, она тоже была эльфийка, и, хотя раньше мне это было неважно, сейчас я хотела с ней поговорить именно об эльфийских делах. Гиласса старше меня на месяц, поэтому ей наверняка уже снились сны совершеннолетия.

– К тебе можно? – спросила она, когда я открыла дверь.

– Да, конечно, проходи, – я помогла Гилассе снять теплый плащ, снизу мокрый от снега.

Она повесила плащ на крючок и прошла к камину, присела на корточки, протянув руки к огню. Я подвинула ей скамеечку, сама села напротив нее на стуле. Гиласса откинула тонкую светлую косу и взглянула на меня снизу вверх:

– Ты скоро пойдешь в школу?

– Через неделю, думаю.

Я налила в чайник воды и повесила его над огнем. Гиласса попыталась помочь мне, но для нее наш большой чайник был тяжеловат. Мы слушали, как начинает ворчать закипающая вода, и Гиласса рассказала мне школьные новости: кто с кем в нашем классе из девочек сейчас дружит, кто с кем рассорился, рассказала о смешных случаях на уроках.

И вот, наконец, я решилась и спросила ее:

– Послушай, у тебя ведь уже было первое совершеннолетие?

– Да, конечно. Я говорила тебе, помнишь, и про подарки рассказывала. Жаль, что ты болела, было весело…

– Ну, а сны? Снились?

Гиласса замолчала, немного нахмурилась, опустив голову.

– Да, только ведь, как ты думаешь, рассказывать их, наверно, нельзя?

– Наверно, нельзя… Но, может быть, все‑таки расскажешь хоть что‑нибудь? Не все сны, конечно.

– Если не все… Ну, хорошо, слушай. Только один расскажу. Представь себе, я видела дом, небольшой, деревенский, он побелен белой краской, и изгородь есть, и плющ по стене. Я вхожу, и там внутри все, каждый уголок, в солнечном свете, веселом и ярком. Там так весело, спокойно, правда, что там внутри, я подробно не разглядела, но хотела бы там жить всегда. Знаешь, это самый хороший сон за всю мою жизнь. Но что это значит – я не поняла.

– Даа… – сказала я задумчиво. По – моему, ничего особенного. Ну, что это за вещий сон…

Больше Гиласса ничего не рассказала, хотя мне бы очень любопытно было узнать о других ее снах. Наверно, ей хотелось бы, чтобы я удивилась этому ее сну или хоть что‑нибудь сказала – но притворяться мне неприятно, поэтому пришлось промолчать.

Вечером долго не могла уснуть, лежала, натянув одеяло на голову и смотрела, как мама ищет нитки нужного цвета, перебирает клубки в круглой железной коробке, где мы держим все для рукоделья. Пальцы у мамы тонкие и длинные, она берет то красный моток, то синий, но думает о чем‑то своем. Я знаю, что шьет она только по необходимости, на самом деле, совсем не любит рукодельничать. Мама любит играть на пианино, читать… Я смотрела на ее лицо, освещенное слабым сиянием свечи. Неожиданно подумалось вот что: хоть я знаю свою маму всю жизнь, но на самом деле… Она как будто айсберг, такой, как на картинке в учебнике – белая сверкающая верхушка, а сам он ушел в темную воду и никому не виден. Или лучше сравнить с таинственным замком, все на него смотрят и как будто знают, что он такое, но в нем множество коридоров, скрытых лестниц, комнат, потайных комнаток, а что в них – неизвестно никому. Начала засыпать, и тут пришла еще одна мысль, но не моя, а как будто кем‑то подсказанная – каждый человек таков, только одни похожи на прекрасные дворцы со множеством тайн и запрятанных сокровищ, другие – на дома с пыльными чердаками или подвалами с крысами; а есть люди, похожие просто – напросто на комод с двумя или тремя ящиками, да и то пустыми.

На мой день рождения мама попросила выходной. Я проснулась, когда было еще темно, едва ли больше семи утра. Но в комнате было тепло, в ведерке около камина – доверху насыпан уголь. На столе стояли две «праздничные» чашки – синяя с красной розой и зеленая с белой лилией, пахло сладким пирогом. А на стуле рядом с кроватью лежали подарки – книга и новая, светло – голубая кофточка. Мама поздравила меня и разрешила почитать в постели, пока печется праздничный пирог, а потом – выйти к столу прямо в ночной рубашке, только кофту надеть. Она приготовила кофе и поставила круглый горячий пирог с вареньем. Какой же он был вкусный! Но лучше пирога и горячего кофе было то, что мы могли долго – долго, не торопясь, сидеть за столом и разговаривать о разных вещах.

Вечером пришли подружки. Подарки они принесли скромные (мало кто из нашей школы может купить дорогой подарок), зато такие, о которых я давно мечтала. Гиласса принесла колокольчик, он звенел очень нежно, почти серебристо. Не знаю, зачем мне колокольчик, но давно уже хотелось его иметь. Даннинса принесла железный маленький сундучок с узором и даже замочком. Просто чудесная вещь! Правда, нитки в него не положишь– не влезет даже небольшой клубок, разве что пуговицы… но под них у меня уже есть удобная коробка из‑под кофе. Но это неважно, все равно сундучок совершенно замечательный. И есть одна вещица, которую как раз там и хранить… И можно представлять, что там сокровища или что‑нибудь такое. Потом еще подарили красивое стальное перо, два кружевных воротничка… Это, конечно, не то, что мамина книга, или колокольчик с сундучком, но все же полезные вещи.

Сначала мы пили чай с пирожными, потом играли в жмурки. Комната у нас маленькая, потому приходилось придумывать разные хитрости. Например, залезть под стол или под покрывало на моей кровати (и притвориться одеялом). Одна девочка, Хаэна, даже пыталась забраться в шкаф с одеждой. Конечно, у нее ничего не вышло. В шкафу мало места, а она очень неуклюжая (говорят, что у нее в роду были тролли). Но я все равно дружу с ней, назло тем, кто ее дразнит. Мне жалко Хаэну и немного стыдно перед ней, потому что когда над ней смеются, я все время думаю – как же хорошо, что у меня в роду нет троллей и я не такая, как она. И чем больше стыжусь, тем сильнее я ее защищаю.

Когда нам надоело играть в жмурки, мама снова стала заваривать чай, а мы сели на мою кровать и начали обмениваться вырезанными из серебряной бумаги фигурками. Мы заранее договорились и принесли альбомы. Я наменяла несколько замечательных фигурок и узоров, правда, один, от Хаэны, оказался совсем неудачный. Она очень плохо вырезает, всегда у нее получалось криво и нескладно. К счастью, у меня был один узор, серебряная снежинка, который мне не очень нравился, я его и обменяла тоже на снежинку, правда, совсем кривую. Конечно, в альбом ее не вложу, оставлю так.

Наконец, совсем стемнело, пробило восемь часов, и девочки разошлись. Мама мыла посуду, я рассматривала и раскладывала в шкафу подарки. В сундучке будет храниться чудеснейшая вещь. Такой нет ни у кого из нашего класса. Это стеклянный шарик, не больше бусины, похожий на замерзшее молоко, но серо – дымчатого цвета. И, самое главное, внутри что‑то как будто горит – еле – еле, тихим внутренним огоньком. Я нашла его в снегу, когда мы с мамой бродили по городскому саду около ратуши. Идем, и неожиданно вижу – что‑то светится из‑под снега. Я тут же догадалась, что это – волшебная вещь (правда, я не знаю, в чем тут волшебство, но оно обязательно есть, вряд ли иначе). И мама, и Гиласса, и все прочие, кому я ни показывала находку, говорили – это из другого мира. На самом деле, никто не знает, один ли тот мир, который не наш, или их все же много. В учебнике географии сказано, что много, но неизвестно сколько. Но Регта, которая училась один год в Аркайне, а потом переехала обратно, говорила, что у них в учебниках как‑то иначе объясняется. Но все это неважно, главное, что другие миры есть; когда я думаю, что где‑то идет совсем другая жизнь, наверно, какая‑то необыкновенная и чудесная, на душе становится так странно… И таинственно, и радостно, и немного тоскливо. Я мечтаю хоть ненадолго попасть в какой‑нибудь волшебное место, хоть посмотреть, как там все…

…Иногда, особенно зимой, вместе с хлопьями снега падают странные белые перья, не принадлежащие ни одной из птиц Норнстенна. Или, говорят, приплывают льдинки, а в них застывшие узоры, какие – то непонятные мелкие предметы вмерзают. На берегах моря или рек иногда находят вещи, сделанные не в нашем мире, например, книги, написанные на непонятном языке. Если в этих книгах попадаются картинки, то они никогда не изображают то, что привычно или понятно нашему взгляду… Все эти находки для нас бессмысленны и бесполезны. Но ведь каждый мир создан для своих целей – не для нашей пользы или забавы…

Потом мы с мамой еще немного посидели, доели кое – какие вкусности, поговорили о том, о сем, и, наконец, легли спать. И мне приснились странные сны.

Сначала раздался дикий крик, громкий, как наяву. Потом я услышала страшный, чавкающий звук – это мчатся по главной улице всадники, разбрызгивая грязь. Какая‑то деревня около высокого темного замка. Всадники, люди из чужой страны, напали внезапно. Это был бесконечный, невыносимый кошмар. Я не помню последовательность всех событий… но не могу забыть детали. Бесконечный осенний дождь, нудный, тоскливый. Запах гари. Крики и плач. Кукла с оторванной ручкой, затоптанная, валяется в луже. Кто‑то отчаянно зовет меня: «Растанна! Растанна!» Разбитые стекла. Пожар. Повешенный…

Я проснулась в ужасе и никак не могла стряхнуть сон, выйти их него. В комнате стояла тишина, одна из двух лун, красная, ярко светила прямо в окно. Я закрыла глаза и только подумала, как хорошо, что все это было не по – настоящему, как снова уснула…

…и увидела снежную поляну. Над ней – полная голубая луна и изогнутый алый месяц. Тоненькая девочка танцует, музыки не слышно, но, кажется, что вот – вот она зазвучит. Руки взлетают к небу, словно легкие крылья, материя платья струится темным серебром. Эта девочка – я, но старше… танцую на незнакомой поляне лунный танец… А дальше – то ли иной сон, то ли продолжение сна – снег, а на нем кровь и вдавленный ногой или лошадиным копытом синий цветок.

Утром я помнила свои сновидения совершенно отчетливо. Мама, присев на скамеечку у камина, разжигала огонь. Я тут же подбежала к ней и рассказала приснившееся ночью. Мама, задумавшись, медленно вытерла о полотенце испачканные углем руки.

– Да, это были те самые видения… «сны совершеннолетия»… Только я не понимаю их, не могу правильно истолковать…

Мама печально посмотрела на меня и вдруг обняла.

– Мне вдруг стало так тревожно, Растанна, я так боюсь за тебя…

– Там, где про войну, как ты думаешь, это предзнамье?

– Предзнаменование, так это называется. Не обязательно.

– Значит, ты считаешь, это пустой сон?

Мама промолчала, ее лицо стало грустным и отрешенным. Она ушла в свои мысли и больше о моих сновиденьях ничего не сказала.

Еще две ночи прошли впустую – никаких особенных сновидений. И я решила, что, наверно, не получу больше от Судьбы никакой подсказки. Но на третью ночь меня затянуло в странный и длинный сон, как сквозняком затягивает свалившийся на пол пестрый фантик. Когда спишь, то никогда не знаешь, что это все – не по – настоящему. Так было и тогда, когда я видела те, необычные сны, и сейчас. Но теперь появилось ощущение, что все происходит неспроста и надо все как следует запомнить. Мама говорит, что такое ощущение – это наитие, и к нему надо прислушиваться.

Я увидела чужой город, странные дома – они стояли, как солдаты, ровными рядами, были все низкие, кряжистые, а из окон вывешивались на улицу окорока, связки колбас, чулки, набитые луковицами, какие‑то мешочки, иногда через подоконник переваливались пухлые пестрые перины, наверно, так их проветривали – но никакого беспорядка, все очень аккуратно и чинно. Черепичные рисунки на крышах аккуратные, выложенные на один манер, без фантазии, и все одного цвета – на всех крышах. Непонятное было что‑то в этих домах, как будто я видела не настоящие здания, а те, которыми они должны были быть, как будто их настоящий облик стал невидим, а «душа» – видимой. Конечно, я понимаю, что никакой души у них нет, но не знаю, как сказать иначе. Смеркается, я свернула с одной улицы на другую, и вот, неожиданно, оказалась на кладбище. Двое могильщиков, бедно одетых, несли гроб. Мелко накрапывал дождик. Могильщики опустили гроб в мокрую землю, и, перебрасываясь словами, начали засыпать яму землей. Кто‑то, стоящий за моим правым плечом, сказал: «Подойди, попрощайся…»

Затем картинка во сне поменялась. Я шла по каким‑то коридорам. Это, конечно, были коридоры… но стены казались сделанными из разноцветного тумана, а в нем то появлялись, то пропадали человеческие фигуры и лица. А потом туман как будто затвердел, становясь обычным камнем – стеной. И в стене была маленькая дверка. Я посмотрела в замочную скважину – там были деревья с пышными лиственными шапками, какие‑то статуи, стены, дворики, солнце, больше похожее на горящий газовый рожок, прикрытый картонной ширмой… Как захотелось туда – но не было ключа от двери. А мне казалось, что там меня кто‑то ждет, и обязательно нужно туда попасть.

Этот сон прервался, я снова увидела себя в чужом городе, незнакомые улицы и дома – черные, с острыми крышами и стрелками шпилей, с темными окнами без света, узорчатыми барельефами. Некоторые и на дома не были похожи – скорее, не то на грибы, не то на оплывшие свечи. А другие даже и на это не походили, а на надгробья, которые были то ли забросаны листьями, то ли на них сидели летучие мыши. И снова, как в первом сне (хотя я все так же не понимала, что все это – сон, но помнила, что в начале была в другом городе), мне подумалось, что это не настоящие дома, а нечто невидимое, их душа… На барельефах, там, где они хорошо были видны, изображались пугающие существа – какие‑то чудовища, крылатые, оскаленные, с птичьими или звериными мордами, с когтистыми лапами, и все – не страшные, а очень печальные. Некоторые изображения были лишь намечены на стенах, некоторые – выступали почти полностью, словно вот – вот вылетят или сойдут на землю. Еще здесь были дома, и я заметила, что их тут немало, совсем нестрашные, наоборот. Их трудно описать, и подробности словно таяли, закрывались от меня, но осталось ощущение, как от прогулки в осеннем перелеске осенью – все вокруг необычно, недолговечно и печально…

Утром все помнилось очень отчетливо: и ощущения, и детали. Когда мама услышала о том, что мне привиделось ночью, она снова покачала головой и только велела мне запомнить все сны. Но растолковать – не растолковала. Тут я осмелилась ее спросить (раньше не решалась, но теперь, раз я вижу взрослые, тем более, вещие сны, это другое дело):

– А ты что видела на свое эльфийское совершеннолетие? Это сбылось?

Мама промолчала. Очень жаль, но настойчиво выспрашивать не стоило – если мама не хочет говорить, она ни за что не скажет, я знаю…

В первый день, когда я пошла в школу этой зимой, все казалось незнакомым – холодный воздух, скрип снега… Я ведь заболела поздней осенью, когда снег еще не выпал, шли унылые дожди. Все как будто новое – даже дома, кажется, до моей болезни были выше. Мама, которая вышла проводить меня до Торговой башни, сказала, что я очень выросла, пока болела, а, может, просто давно не была на улице – оттого все для меня словно другое, не как прежде. К Торговой башни я шла уже одна, а мама свернула в переулок Кожевников.

Все новое и знакомое одновременно. Теплый запах хлеба – открыли дверь в пекарне. Белье, которое сушится в тупичке между домами… Конюшня, окрики конюхов, грязные соломинки на мостовой… Соседки из двух домов, один напротив другого, переговариваются, даже не повышая голос – улицы у нас почти везде в городе узкие. Вот, наконец, Торговая башня, площадь, здесь уже более людно, то и дело слышен стук колес и цокот копыт по камням. Рынок, деревянные прилавки, покрытые серой мешковиной, а на них – разные разности: замороженное мясо, рыба, молоко, всякие крестьянские соленья, сладости. В посудных рядах – все белое и пестрое, а дальше – ряд с тканями, тоже весь разноцветный.

Удивительный воздух на улицах, столько запахов сразу. Ветер свежий, немного колючий – он кидает в лицо мелкие, смерзшиеся снежинки. Когда идешь по маленьким улочкам, то иногда хозяйки открывают кухонные окна и сразу понятно, кто и что сегодня готовит, где пережарили мясо, где сварили суп из сушеных грибов с травами, где пекут пирог с корицей. Вот проходишь мимо открывшейся двери подъезда и сразу понимаешь – у кого‑то тут живут кошки. На площади около Торговой Башни всегда пахнет пирогами – начинка разная, а от большого деревянного лотка, где они лежат, идет чудеснейший запах теплого теста, бортики лотка в муке, а рядом с торговцами выпечкой всегда продают чай из листьев и кисель – над ним яблочно – малиновый аромат. Все пьют из деревянных кружек – и я их вижу и сразу представляю себе это теплое дерево и чувствую какой‑то летний запах, идущий от него. Играет дребезжащая шарманка. А на выходных тут бывают деревенские музыканты с маленькими, в две ладошки, виолами, похожими на половинки пузатых груш.

После уроков мы с Гилассой тоже прошли по Торговой площади, купили по карамельной трубочке, я взяла сине – зеленую, Гиласса – желто – розовую. Еще я купила два маленьких бумажных свитка – те, в которых я писала в школе, уже подходили к концу. Нам было вместе по пути больше половины дороги. У нас с Гилассой была одна игра, очень интересная, жаль, в нее можно играть только с эльфами. Мы выбирали какой‑нибудь дом и пытались угадать, ну или почувствовать… это трудно объяснить… кто там жил раньше, какие случались истории с этими людьми. И потом пересказывали все, что узнали, друг другу. По правилам, выигрывал тот, кто смог «расчувствовать» больше, ну, или у кого история была любопытнее. Если кому‑то удавалось одно, кому‑то другое – тогда это ничья. Мы пытались играть в нашу игру с некоторыми девочками из нашего класса, не – эльфийками, но ничего не получалось. Во – первых, они даже не понимали, что это за игра. А если понимали, то, это уже во – вторых, у них все равно не выходило что‑то почувствовать. По – моему, они все считали, что мы просто выдумываем эти истории, одна девочка подумала, что как раз в этом‑то и игра, и стала сочинять какую‑то чепуху. А когда мы ей сказали, что ничего такого тут не было, она на нас обиделась, обозвала воображалами и убежала. Она сказала – откуда мы знаем, что было, чего не было… просто смешно, но ведь не объяснишь. Ну, а поскольку в нашем классе эльфиек больше нет, а старшие с нами не особенно дружат, то играли теперь мы вдвоем с Гилассой.

Вот и сегодня мы прошли по переулкам, нашли для игры два интересных дома, но поиграть не получилось – один дом был совсем новый и историями не оброс, а второй был такой… мы с Гилассой называем такие дома закрытыми, почему‑то о них ничего не узнаешь. А другие дома – или уже мы играли около них, или нам они не понравились – а это очень верный признак, что случалось там много нехорошего…

И мы разошлись по домам. Маме я несла в кармане небольшой пряник с земляничной глазурью. На него ушли все монетки, оставшиеся от карманных денег. Мама выдает мне деньги два раза в неделю, и когда я их трачу, то рассказываю обязательно, что именно купила.

В мамины выходные мы с ней ходили гулять. Обычно, в тот день, когда я не училась, мама все равно работала, и мы успевали только сходить на рынок. Это тоже мне нравилось, потому что приятно было помогать маме выбирать разные разности, нести их домой, чтобы ей одной не было тяжело. Но в тот день, когда среди недели маму отпускали отдыхать, вот в этот замечательный день мы обязательно шли гулять просто так. Это у нас так называлось – или мы идем «по делу», или уж «просто так». И мы шли, куда хотели. Особенно мне нравилось или в старом городе, где совсем маленькие дома, чудные, как сейчас уже не строят, в один этаж, или на купеческой улице – конечно, не только там жили и торговали купцы, но уж эта улица была необыкновенной, потому что здания тут стояли высокие, в четыре этажа, с балконами, разными вылепленными украшениями над входами.

В конце зимы появились неприятные слухи. Будто снова начнется война между Аркайной и Анлардом. Первый раз я услышала такой разговор в лавке, где покупала муку и сахар. Я пересчитала сдачу и заметила, что мука подорожала на две медные монеты, а сахар – на три. Тиллимна, старая эльфийка, которая жила в нашем переулке, на первом этаже, укладывала покупки в большую корзину, какой я у нее раньше не видела. Тиллимна потом сказала, что раньше и не брала ее никогда. В этой корзине, как она объяснила, у нее обычно спала кошка. Сейчас наша соседка накупила столько всего – муки, крупы, соли – что все это еле уместилось, и поднять свою корзину она уже не смогла. Я помогла ей донести покупки до дома, и по дороге спросила, к чему ей столько продуктов сразу. И тут Тиллимна рассказала мне про войну.

– Все подорожает, и очень быстро. Видишь, вот уже началось. А завтра цена станет выше еще на несколько монет. Потом еще на несколько, а потом уже совсем не сможем ничего купить…

Дома я не легла спать, а дождалась, пока мама вернется с работы. И тут же сказала ей:

– Надо скорее покупать муку, крупу и все прочее. Оставь мне все деньги, какие у нас есть, а я куплю продукты. За один раз мне все не унести. Думаю, придется сбегать раза три или четыре. Где хранить, я уже обдумала – лучше всего в шкафу, на нижних полках, вместо обуви. А ботинки могут постоять у камина. Кто знает, пригодятся ли они нам теперь.

Мама смотрела с большим изумлением то на меня, то на выставленные у камина ботинки.

– А почему они нам не пригодятся?

– К весне уже война будет в самом разгаре. Может, убьют уже нас всех.

– Как? Почему убьют?

– Ты сама говорила, что сейчас анлардская армия слабее аркайнской. Помнишь, мы как‑то с тобой обсуждали, что…

– Да, но причем тут мука и обувь?

– Дорожает все. Утром я пришла в лавку, и вот…

Я рассказала маме о том, что было утром.

– Видишь, надо скорее запасаться, иначе…

Мама все выслушала и строго – настрого велела мне больше не слушать сплетни. И немедленно убрать обувь в шкаф.

Но через два дня она сама ее достала… Цена на продукты поднималась каждый день. Через три недели после того разговора с Тиллимной крупы и соль стали дороже почти вдвое. И, наконец, случилось то, что сделало прежнюю жизнь невозвратной – на площади около городской ратуши открыли вербовочный пункт. Война была объявлена официально.

После школы мы (я и Гиласса) всегда теперь шли той дорогой, которая вела мимо ратуши, и смотрели на новобранцев. Однажды я увидела там Гильферда, эльфа из соседнего дома. Он тоже завербовался в армию, хотя всего лишь в прошлом году окончил школу. Гильферд помахал мне рукой и улыбнулся. Ему очень шла военная форма. Я тоже помахала ему рукой. Неожиданно Гильферд отошел от тех, с кем он говорил, шагнул куда‑то в снег. Нагнулся и поднял что‑то, а затем подошел ко мне. И дал синий цветок, крокус, едва – едва выглянувший из‑под снега, нераспустившийся.

– Спасибо, Гилфри, желаю тебе удачи, – поблагодарила я его. Крокус поставила дома на окно, в стакан. Я плохо себе представляла, что такое война, на которую уходит Гильферд. Мне это казалось похожим на военный парад. Войска маршируют, длинные колонны, одна за другой. Уходят все дальше и дальше…

Война еще не подошла к нашему городу, но изменения были явные. Цены выросли, а на улицах стало не так людно. На площади редко теперь гуляли влюбленные – молодых людей почти всех забрали в армию. Но все же до поры до времени не так уж эта жизнь отличалась от прежней. Однако в конце первого месяца весны все стало меняться, и так быстро, что мы не успевали понять, что происходит. Когда объявили войну, в нашем городе открыли лазарет. Но раненых там не было. А потом неожиданно все началось. Сначала привезли человек десять, на другой день – больше двадцати.

Мама приходила с работы усталая и огорченная – она не говорила ничего, но я видела… Однажды утром я поняла в чем дело: мама заварила чай и не поставила сахарницу на стол, такое у нас бывало только в трудные времена. Но ведь сейчас у мамы есть работа? Не то, чтобы жалко сахара, просто странно. Мама вздохнула и сказала, что сахар будем класть теперь только в кашу, чтобы экономить – он теперь сильно подорожал, а платить ей на ее работе станут меньше, потому что посетителей в их ресторанчике тоже стало намного меньше.

И, наконец, в один из дней появились беженцы… Я делала уроки и посматривала в окно время от времени, просто так, не то, чтобы увидеть что‑то любопытное. А тут на площади появились какие‑то люди, с тюками, сумками, мешками, кто‑то приехал на повозках – и повозки остановились посреди площади, а кто‑то, видимо, шел рядом. Я надела плащ и побежала на Корабельную площадь.

Я стояла около памятника Корабельщику и слушала рассказы беженцев. Кто‑то развел костер на камнях площади, кипятил воду. Искры и пар взлетали вверх, к днищу корабля, а корабль словно летел от нас к звездам, подальше от земных бед и забот. Беженцам принесли еду, что‑то из одежды. Для маленьких детей – пеленки и одеяльца. Было шумно, как на торговой площади утром в выходной, только тут шум совсем не веселый… Говорили, спорили, плакали… Я подумала, что надо и мне что‑то принести для них из дома. Тут вдруг почувствовала, что мне крепко сжали плечо. Мама тихо сказала на ухо:

– Растанна, идем быстрее домой.

Мама держала меня за руку так сильно, что стало больно. Наверно, она боялась, что я потеряюсь. Кругом была толпа, военные перемешались с беженцами и местными жителями. Всюду слышались вопросы, любопытствующие или испуганные разговоры…

– Что ж так светло‑то? – спросил кто‑то из толпы. – Вон небо все красное.

– Где?

– Да вон там, там…

– Это что, утро уже?

– Это пожар!

Небо с одной стороны стало зловеще – оранжевым, как будто солнце и не заходило. Зарево колыхалось, то слегка затухая, то поднимаясь выше и расходясь на полнеба с южной стороны города.

– Деревни горят… – определил один из беженцев, высокий старик в потертых, растоптанных башмаках.

Кто‑то громко заплакал…

Дома мама кинула плащ на спинку стула, потом сняла покрывала с наших кроватей и расстелила их на полу. Мне стало страшно, сердце заколотилось сильно и тревожно, как на площади, когда я слушала рассказы беженцев.

– Сейчас начнем собирать вещи. Возьмем то, что сможем унести, – сказала мама, открыв шкаф и быстро вытаскивая стопки белья, юбки, платья и кофты.

До этой минуты я отчего‑то не думала, что же будет именно с нами, со мной и с мамой, когда аркайнцы захватят наш городок. Я боялась лишь пушечных снарядов. Но сейчас надвинулось что‑то огромное, страшное, неопределенное… Я растерялась. Мама, не глядя на меня, быстро отбирала, складывала вещи, кое – какие продукты, завернула в платок деньги и спрятала во внутренний карман платья. Мы не взяли ни книг, ни игрушек, ни посуды. Как будто бросали частицу своей жизни, вот так, никому и никуда. И сами уходили тоже в никуда. Мне очень хотелось взять хотя бы книги, и мама, поколебавшись немного, положила воспоминания Корабельщика. Серо – дымчатый шарик из чужого мира я вытащила из сундучка, сунула его в платок и пришпилила булавкой к карману, чтобы не вывалился. Пусть хоть что‑то останется от прежней жизни.