Текст книги "Солнце любви"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

10

Хотя философ и заявил дяде, что «давно выкинул тот кошмар из памяти», после ночного потрясения минувшее восстало из праха, чуть не сведя его с ума. Он вспомнил все.

В то еще благополучное лето девяностого они съехались в выходные на дачу близ Завидеева: семейство дяди и племянники. В понедельник в Москву возвратились Евгений Алексеевич, занятый в очередном процессе, и Петр – навещать отца в больнице и готовиться к защите кандидатской. Павел, перекупавшись в речке, свалился с жестокой простудой, и старший брат взялся исполнить поручение: известить о случившемся его невесту, которая должна была придти к жениху в четверг (домашнего телефона у Маргариты не было). Однако она не пришла, а позвонила из автомата и узнала об отмене свидания.

В пятницу в Завидеево съездил Игорь Ямщиков, а вернулись все (за исключением Павла). То есть жена дяди с сыном и тесть – отметить семейный юбилей – десятилетие женитьбы Острогорских, в узком кругу, со своими.

Адвокат жил еще в Копьевском, ждал с шампанским и изысканными явствами и дорогим подарком для обожаемой молодой жены, которая все капризно раскритиковала; поднялась веселая суматоха; Петр, оторванный от письменного стола, принимал участие в подготовке пира. как вдруг, выйдя на кухню за бокалами, услышал, что Игорь с кем-то переговаривается из окна. «Маргарита явилась, – сообщил, – спрашивает про Пашку». – «Зови к столу, – гостеприимно отреагировала Ольга Ипполитовна, – надо наконец с невестой познакомиться. О, вон и медик идет. Иван Ильич, милости просим в гости, у нас праздник!» – «Попозже! – заорал Подземельный. – Отойду после дежурства!»

Все столпились у окна, рассматривая невесту и зазывая; она отказывалась, но и не уходила, стоя в раздумье под цветущей липой. Высокая смуглая блондинка с лицом грубоватым, но юным, свежим. Ничего особенного, не красавица, однако контраст блестящей оливковой кожи и льняных волос (когда сняла она с головы забавную спортивную шапочку с длинным козырьком и пряди заструились по плечам и груди), контраст производил своеобразный эффект. «Ева!» – подумал Петр, с любопытством разглядывая будущую невестку.

Оказалось, ей нужна какая-то книжка, и он проводил ее к себе. «Я тут выпишу нужное, ладно? А вы идите, не хочу мешать» – «Так мы вас ждем?» – «Если Павел все-таки приедет – а мне так кажется, – мы придем вместе». Не спросив разрешения, Маргарита уединилась с книгой в отцовской комнате («Вы у нас бывали?» – «Один раз. Фотокарточки у вас на стене замечательные»), села в качалку, заложив ногу за ногу. Была она в коротких белых шортиках и свою желто-черную шапочку опять натянула на голову». – «Ведь правда, мне идет?» – и засмеялась. – «Очень». На секунду он задержался в дверях, глядя на нее сверху вниз со странным ощущением, которое не смог бы четко сформулировать. ну, словно эта девица внесла в их мужское жилище нечто чужеродное, пронзительно-яркое, просквозившее золотистыми бликами, когда он развернулся и беспечно отправился на пир.

Все уже сидели за столом: Острогорские, дедушка, Игорь и Ангелевич. Дядя искусно произвел торжественный выстрел шампанским – «За мою любовь!» – разом крикнули «ура!», хрустально прозвенели бокалы, вновь наполнились, словом, вспыхнуло русское обильное застолье с шутками и смехом и хныканьем восьмилетнего Польки, требовавшего какую-то игрушку, которую ему обещали (по уму ребенок был достоин отца, по капризам – сын своей матери). Разумеется, зашел разговор и об одинокой невесте, ожидающей за стенкой жениха, и Ипполит Матвеевич (он пил только водку) заявил, что свадьбы не бывать: «На женщинах легкого поведения не женятся!» – «Еще как женятся!» – процедил Ангелевич. – «Папа, как ты можешь оскорблять девушку, о которой ничего не знаешь?! – «Девушку? Тогда скажу с солдатской прямотой: она уличная проститутка. Я б таких убивал не дрогнув! (Ипполит Матвеевич – полковник в отставке.) Игорь, подтверди!» Побледневший Ямщиков молчал. – «Давай начистоту: о чем ты сегодня Павлику доложил, а?» – «Вы подслушивали?!» – «Я?! – Ипполит Матвеевич побагровел и хватанул водки. – Я зелень на огороде собирал и совершенно случайно услышал из окна ваш с ним.» Ямщиков перебил с яростью: «Это тайна Павла!» В неловкой паузе все смущенно замерли, а настырный ребенок заявил неожиданно: «Павлик ушел, я сам видел его во дворе.» Детский лепет пропустили мимо ушей, но позже роковую эту реплику вспомнили. Огорченный хозяин, пытаясь вернуть застолье в праздничное русло, встал с бокалом и улыбкой на устах: «Дорогие мои друзья!..» Но тут раздался нечеловеческий вопль – предвестие падучей.

С этой минуты воспоминания Петра Романовича становятся отрывочными, пунктирными. Крики Поля ((он не сразу потерял сознание): «Уходите! Уходите все!.. Папа! Я хочу только с папой!..» Ребенок уже на диване, отец пытается просунуть ему столовую ложку между зубами, чтоб Поль не прокусил себе язык, тот отбивается, начались судороги. Гости исчезли. Ольга, не потерявшая головы, приказывает: «Петруша, «скорую»! Я пойду встречать». Петр звонит, потом выскакивает на галерейку, доносится ласковый, нежный голос дяди и звериные звуки странного существа, вселившегося в ребенка, чтобы мучить его. «Это демон, – шепчет Петр, заткнув уши, – за что он его терзает, дергает, Господи?..» Сакраментальная «слезинка ребенка» по понятной ассоциации чуть не вызывает ответные слезы, он свешивается через перильца, замечает Ольгу, которая ходит взад– вперед по тротуару. «Оль, гребень из волос выпал!» Она подбирает (два черепаховых гребня подарил муж к десятилетию свадьбы), бежит навстречу «скорой». Уже не так страшно, Петр на цыпочках проходит через зал. и Подземельный тут как тут, что-то вещает врачу в белом халате. в прихожей на старом сундуке плачет полковник. «Пьяными слезами, – выносит суровый приговор Петр, – все из-за него началось, атмосфера скандала вызвала ответную реакцию.»

Открыв дверь к себе, он вдруг вспомнил про виновницу семейной бури, заглянул в папину комнату. и чуть с ума не сошел. Невеста лежала ничком возле качалки, льняная грива намокла в крови, по полу разбросаны чайные розы. Некое мистическое дуновение просквозило в душе: мальчик так кричал, потому что чувствовал через стенку убийство! «Да, она убита!» – произнес он вслух, отвел взгляд от мертвого тела, потемнело в глазах, замигали красные и желтые пятна. Откуда здесь розы? «Их принес убийца!» – опять сказал он громко и неимоверным усилием воли сосредоточился, фрагменты ужасающей картины обрели четкость. Вон стеклянная ваза с остатками воды, валяется у комода. Букет стоял на комоде... и просквозил золотыми бликами, когда он уходил от нее?.. комод не виден с порога. отразился желтым пятном напротив в зеркале, полускрытом зеленой занавеской, отделяющей отцовскую кушетку в углу.

Петр отдернул занавеску, увидел распятие на стене, увидел в зеркале лицо – свое, не сразу понял! – прошелся по квартире (никого нет), ворвался к дяде (входная дверь не заперта) – розы, точно такие же на праздничном столе.

– Розы на месте!

– Трое, кружком стоящие возле дивана, обернулись на его голос. Дядя с теткой и Иван Ильич.

– Слава Богу, заснул, – сказала Ольга, а муж воскликнул:

– О чем ты? Петруша, что с тобой?

– Она в папиной комнате.

– Кто?

– Невеста.

– Ну?

– Она мертвая.

Подземельный спросил «кто?»;

Острогорские глядели молча, с ужасом – они поверили.

– Ты серьезно, что ль? – заорал медик. – Дай ключ!

– Там открыто.

Подземельный сгинул, дядя прошептал: «Что же это, а? Что же это происходит?..» – и тоже сбежал. Они остались вдвоем с Ольгой над распростертым телом ребенка.

– Ее убили, – сказал Петр.

– Кто? Ты?

– Я?! – он хотел благородно возмутиться, но удар почти попал в цель: Павел – почти «я», братья очень любили друг друга.

Тут вернулся дядя.

– Подземельного я отослал, сейчас позвоню куда следует. Но прежде. Петруша, ведь это не ты?

– Нет.

– Конечно, не ты. Ипполит Матвеевич подтвердит, надеюсь, что мы поделили розы с дачи на два букета. Один ты отнес к себе. Ну что вы на меня так смотрите? Да, трагедия, но надо спасать Павла!

– Не надо, – сказал Петр, – если он убийца.

– Ты соображаешь, что говоришь? Погубить его жизнь?

– Если он погубил чужую, пусть ответит.

– Невеста – панельная проститутка! – взревел адвокат. – Мало ли кто мог ее прихлопнуть?

– Ты думаешь, не он?

– Главное – создать видимость!

– Главное – понять суть!

– Ты, философ чертов.

– Господи, замолчите! – закричала Ольга. – Ведь Полька при всех сказал, что видел его во дворе!

– Да кто помнит? – оборвал адвокат. – С Валерой я договорюсь, с Игорьком тоже, уверен. Петр, тебе решать.

11

Павла «взяли» на даче уже под утро, вначале он все по-глупому отрицал: болен, в Москву не ездил, о розах ничего не знаю. Убийца не знал, что братья его уже сдали; допрос проводился в дядиной квартире, никто не вспомнил злосчастную фразу, кроме самого ребенка: в нужный момент очнувшийся малютка явился на кухню (допрашивали Петра) и сказал, что видел Павлика во дворе в кустах. Не уследили, он подслушивал; и хотя адвокат бил на «бред в преддверии эпилепсии», всплыли розы (уже по вине старшего брата), искусная защита развалилась, убийца предложил вторую версию. Да, в Москву ездил тайком (в одной электричке со своими), цветы привез в надежде, что его невесту оговорили; дома не застал никого и пошел на Тверской бульвар выследить и убедиться (Игорь донес, что именно там она «работает»). Прождал безрезультатно до ночи и уехал в Завидеево.

И эта неубедительная версия вскоре лопнула. Естественно, восьмилетний мальчик не мог назвать точное время, когда он видел «Павлика в кустах». «Я ходил на кухню искать зайку», – твердил он. Петр прекрасно помнил (но смолчал – все, должно быть, помнили, но молчали), что про игрушку Полька канючил за столом, то есть уже после прихода Маргариты. «Павел был дома, когда я привел ее туда, – думал Петр, – в папиной комнате. Подсознательно я засек отражение желтых цветов возле занавески, которая вздрогнула как от сквозняка. Он прятался за занавеской.»

Вдруг все подтвердилось, подследственный сдался. Да, услышал шаги, спрятался, выждал, ударил несколько раз в исступлении, себя не помнил. Орудие убийства – по забавно– жутковатой иронии – бронзовая фигурка зайца, стоявшая на комоде. На статуэтке обнаружились свежие отпечатки пальцев Павла, а кровь он стер. Это обстоятельство (а также розы) использовал адвокат при защите: несчастного юношу сокрушило неожиданное известие про невесту, он действовал в состоянии умопомрачения, не уничтожив важнейшие улики, не избавившись от обличающего букета. («Не я виноват в его аресте, – успокаивал себя Петр, – Павла вычислили бы по отпечаткам!») Убийство непредумышленное, спровоцированное, в сущности, самой жертвой, вызывающе заявившей жениху, что ее «работа» ей нравится! («Дадут года три, а может, добьемся условного!») На беду, судья («эмансипированная змея» – по выражению дяди) попалась мужененавистница, мстящая сильному полу за собственные жизненные «дребезги». И сумевшая добиться максимального, в этих условиях, срока. Конечно, подавались апелляции во все инстанции, но судьбе было угодно, чтобы Павел начал проходить преисподние круги уже здесь, на земле. Адвокат – он, творивший чудеса для чужих! – после всех перипетий даже слег.

А Павел на Петра все-таки обиделся, на два письма в лагерь не ответил (с дядей же переписывался), и старший брат, подавив комплекс вины, затвердел в принципе: убийца получил по заслугам. Через год пришло письмо – коротенькая записка, которую философ помнил наизусть («Петр, я скоро умру, я тебя прощаю, и ты меня прости и молись за меня каждый день. Твой брат» – подпись), потом – извещение о кончине от двустороннего воспаления легких.

Петр Романович молился за отца и брата, он вдруг остался один (даже дядя переехал в квартиру тестя), и не было для него ничего дороже этого одиночества – на всю жизнь, так он планировал. Шли годы, так все и складывалось – до того мгновенья, как он вышел на галерейку на закате дня и жизнь взорвалась огненным столпом, поднявшимся в небо.

«Неужели мне придется повторить судьбу брата?» – странная мысль явилась во время допроса и не оставляла. Странная – потому что Павел, при всех смягчающих обстоятельствах, был виновен; Петр же, как говорится, ни сном ни духом. По привычке к самоанализу, философ принялся докапываться: как, откуда могла возникнуть эта аналогия? И докопался: «В тот момент, когда я увидел мертвого брата, то подсознательно почувствовал: он не убийца! Его убили, как убили Маргариту и Подземельного».

Открытие – абсолютно алогичное и бездоказательное – до того потрясло Петра Романовича, что он так и замер (в качалке в темной комнате). Нонсенс! Преступник сознался. или он взял на себя чужую вину в припадке отчаяния, безысходности, умопомрачения, наконец? «Умопомрачение» – это слово употребил Евгений Алексеевич в пламенной защитительной речи, характеризуя состояние аффекта в момент убийства. Но не в момент признания! Опытнейший адвокат, близкий родственник (общавшийся с племянником в течение процесса), конечно, заметил бы признаки помешательства или глубинной лжи: невиновный оговорил сам себя! Нет, эту бредовую идею следует оставить и защитить собственную жизнь. «Дядя – запасной полк, если дело дойдет до ареста. Однако мне дана неделя и я должен сам справиться!»

Петр Романович вышел на галерейку за выстиранными еще в четверг джинсами (всю минувшую ночь он провел на ногах в своей парадной, так сказать, форме), гигантское пятно гари вдали на кирпичной стене внезапно напомнило про соседку – и такими никчемными, даже смешными показались ему недавние переживания, «страсти по девке», но – опять кольнуло в сердце! – опять многозначительная аналогия. «Аналогия беспочвенная, – констатировал он отстраненно, – я не способен так любить, чтобы убить. Ну просто не способен любить – и слава Богу!»

Дверца справа приоткрылась, возникла Варенька – сквозь стекло, на галерейку не вышла – и спросила:

– Вы думаете, я вас разыграла?

– Я вообще о вас не думаю, – ответил он равнодушно и вдруг насторожился: – А зачем? Зачем вам меня разыгрывать?

– Я вовсе не.

– Нет, ответьте! Вы действуете по чьему-то поручению?

– Что вы о себе воображаете, философ? Ну. было забавно взять неприступную крепость.

«Врет, матушка, – понял Петр Романович, и ему стало скучно. – На минутку действительно увлеклась.» – Он не был таким уж Дон Жуаном, но знал, что женщинам нравится, и пользоваться этим умел – без особых радостей, но и без страданий. (Покаяние на исповеди – легкая епитимья – свободен!)

– Ладно, считайте, вы меня взяли и отпустили, – бросил небрежно– фамильярно (как женщине доступной); она улыбалась вызывающе, но мрачный огонек дрожал в бирюзовых глазах; и они расстались, одновременно прозвенев стеклянными дверьми.

12

Три дворняги надрывались в лае, отворилась дверь, они враз угомонились.

– Архитекторы Ямщиковы здесь живут?

– Здесь. Но их нет.

– Они на реставрации в храме?

– Сегодня воскресенье. Наверное, пошли прогуляться.

– Извините.

– Не за что.

Дверь закрылась.

Петр Романович огляделся и присел на завалинку бревенчатой избушки. Прямо перед ним – большое храмовое строение; медные луковки, еще без крестов, медово горят на солнце, и жаркий ветерок гуляет по просторному зеленому двору. Древнерусский ландшафт заключен в рамки полуразрушенных монастырских стен. Дверь опять отворилась, появился тот же монах, молодой, в черном облачении, пригласил учтиво:

– Подождите в доме.

– Не беспокойтесь, я здесь посижу, здесь хорошо. Дело идет? – Петр Романович кивнул на храм.

– Потихоньку. – Юноша остался стоять на пороге, тоже гладя вверх на новенькие купола.

– Мне в деревне сказали: они у вас живут, в избушке.

– Да, во второй половине.

– Игорь на этой неделе дважды ездил в Москву. Он возвращался сюда ночевать, не помните?

– Я его не видел, но собаки ночью лаяли.

Рыжие дворняги, исполнив долг, мирно лежали у ног гостя и внимательно слушали.

– Что-то случилось?

– Сегодня в полночь был убит мой брат.

– Убит? – Монах задумчиво перекрестился. – Вы подозреваете в преступлении Игоря?

«Ничего себе монах соображает!» – насторожился Петр Романович.

– Нет. Но они были близкими друзьями, возможно, Ямщиков что-то знает о мотивах, о причинах.

– Как звали вашего брата?

– Павел Острогорский.

Юноша стоял неподвижно и молчал, но Петр почувствовал интуитивно: имя брата ему знакомо. Понятно, Игорек по ходу дела перед монахом душу облегчает. Очень интересно, однако тайна исповеди – преграда неодолимая.

– Но сегодня он здесь ночевал?

– Наверное. На литургии был. А вас как звать?

– Петр. («И про меня наверняка слыхал!») Видите ли, меня подозревают в убийстве.

– Брата?

– Да. В течение недели я должен доказать обратное. Благословите, батюшка!

Петр Романович, сложив руки лодочкой, подошел под благословение, услышал шепот: «чтобы тайное стало явным»; услышал шаги.

Игорь с Тоней стояли в траве, как дети, держась за руки – еще одна (считая дядю с теткой) идеальная пара, что даже странно в нынешнее лихолетье; вот только детей им Бог не послал, а может, не хотят. С годами они все больше походили друг на друга: темноволосые, невысокие, худощавые, одеты скромно, Тоня в длинной юбке и платочке.

– Ты как тут? – спросил Игорь отрывисто.

– Сегодня ночью убили Павла.

Реакция была сногсшибательной.

Тоня вскрикнула, муж сказал со страхом:

– Ты. что такое говоришь? Ты бредишь? – и рухнул в траву.

Оставшиеся на ногах оцепенели, бесшумно возник монах с кружкой воды, встал на колени, побрызгал застывшее в дурной гримасе лицо.

– Тоня, давно у него эти припадки? – прошептал Петр Романович.

– Из-за тебя. Он любил Павлика.

– А я нет? Но меня обвиняют!

– В убийстве? – «припадочный» вмиг оживился. – Тебя обвиняют в убийстве брата?

– Только не говори, – заговорил Петр Романович веско, – будто ты не знал, что он жив и в Москве. Тоня, знал?

– Господи, вот ужас-то! – Она как– то мгновенно скрылась в избушке, а монах побрел к храму, на паперти обернулся, окинул их острым взглядом и вошел внутрь. Петр Романович опустился в траву рядом с Игорем.

– Тебя не арестовали.

– Дали неделю. Я должен найти убийцу.

Игорь ответил столь долгим и раздумчивым взглядом, что подумалось, как тогда на галерейке: уж не трогается временами архитектор в уме?

– Игорь, я знаю границы своих возможностей.

– Человеку до конца не дано этого знать.

– А я знаю: тюрьму мне не выдюжить, без свободы я все равно, что без воздуха.

– Так беги пока не поздно! – съязвил архитектор.

– Еще чего! Давай-ка, Игорек, ближе к делу. Если ты, конечно, в состоянии.

– Я-то в состоянии. Да, я видел Павла мельком во дворе.

– В пятницу? Когда мы с тобой на лестнице столкнулись?

Игорь молчал. вспоминает, что

ли?

– Ты был такой странно возбужденный, не поздоровался.

– Да, в пятницу, – наконец отозвался сдержанно.

– Ну?

– Когда я вышел, его уже там не было. Больше я ничего не знаю.

– И ты его прям так сразу и узнал? Ведь для нас для всех он умер.

– Я пережил поистине страшные мгновенья. почудилось даже: ваш покойный отец.

– Я тоже ошибся.

Собеседники пронзительно глядели друг на друга, пронеслись секунды, первым очнулся Игорь.

– Словом, видение. не видение. Вот почему я об этом не рассказал – ни тебе, ни следователю. Хотя смерть Подземельного потрясла меня тайной совпадения.

– Ты сказал: происходит трагедия.

– Я так ощущал подсознательно и надеялся, ты прояснишь – помнишь, на галерейке? – скажешь про брата.

– А почему прямо не спросил?

– Побоялся произвести впечатление невменяемого.

– Как-то все это неубедительно. По-моему, ты не договариваешь.

– Можно подумать, ты со мной откровенен!

– Откуда такая враждебность, Игорь? За что ты меня ненавидишь?

– О чем ты?.. Ну, не в себе я был после допроса. А ты так беззаботно с какой-то девчонкой флиртуешь.

– Это мое дело.

– Извини, я был слишком взволнован.

– Смертью Ивана Ильича? «Ты выдумал голос, чтоб отвести подозрения от себя,» – посмел ты мне сказать! Объясни же наконец, что все это значит, в чем я провинился перед тобою или перед Павлом, или перед вами обоими.

– Ты его сдал, – прошептал Игорь с такой злобой, что собеседник вздрогнул.

– Я?

– Своими показаниями.

– Врешь!

– Не ори!

– Тони боишься, да? – Петр Романович взял себя в руки. – В течение девяти лет я не замечал твоей ненависти.

– Прошлое вдруг проступило, когда я увидел его во дворе.

Он произнес это с болью, и Петр Романович смягчился.

– Мне не в чем себя упрекнуть. На вопрос следователя, откуда цветы возле мертвого тела, я ответил: не знаю, кто– то сегодня принес. Я даже не упомянул Павла, все потом само раскрутилось.

– Надо было сказать, как Евгений Алексеевич предлагал: дед привез.

– А отпечатки пальцев? А показания ребенка?

– Отпечатки в квартире, где человек живет, против него не улика! Соврал бы: неделю пыль не протирал.

– Да я и не протирал.

– Вот-вот! И Польке можно было рот заткнуть, если б ты согласился на предложение адвоката. Нет, ты хотел его погубить и добился своего.

– Я?! – Петр даже растерялся. («В одно слово со следователем!») – Я любил брата.

Тут Игорь выкинул финт: вскочил и принялся бегать по просторному двору вокруг храма, сужая круги. влетел в церковь и вскоре вышел, притихший такой, умиротворенный. Подошел, сел рядом. Интеллигент– неврастеник – что с него взять. «Что требуется, то и возьмем!» – сурово укрепился философ в поисках истины.

– Проветрился?.. Мне твои эмоции непонятны, да Бог с тобой. Вот что: необходимо в подробностях восстановить события девятилетней давности.

– Зачем тебе?

– По-моему, в них кроется ключ к «новейшей истории». Сегодня во время допроса меня посетило сомнение: а что если Павел не убийца?

Игорь приподнялся в траве, опершись о локоть, слушая с предельным вниманием.

– Ты серьезно?

– Не задавай глупых вопросов.

– Почему он взял на себя такой грех, Петр?

– Нам неизвестно, какими способами добились от него признания. Безумная, возможно, идея, но она кое-что объясняет.

– А именно?

– В лагере, анализируя случившееся, Павел заподозрил истинного преступника и явился отомстить. Подземельный, у которого он остановился, стал опасным свидетелем и погиб. Потом убили брата.

– Почему о своих подозрениях Павел не сообщил родным? Почему не приехал к тебе или к дяде?

– Это пока загадка, тут много загадок. Словом, мне нужна помощь.

– Зачем?

Петр озверел.

– Не прикидывайся идиотом! Меня обвиняют в убийстве брата – где твои христианские принципы?

Игорь усмехнулся.

– Спрашивай, христианин.

– Когда в среду четвертого июля ты увидел Маргариту на Тверском бульваре, то решил, что она занимается проституцией. Почему?

– Она при мне (но меня не видела) торговалась с клиентом. Я вмешался, возмущенный, естественно.

– Ты сказал ей, что донесешь жениху?

– Нет. Она, возможно, понадеялась на дружбу, потому и заявилась в пятницу.

– Не лез бы ты, друг, в чужие дела.

– Я два дня мучился. но как промолчать? Регистрация в загсе – через полторы недели, в один день с нами. Понимаешь?

Петр Романович кивнул.

– Да это-то ладно, развелся бы. Но мы же собирались венчаться.

– Я вашу с Тоней свадьбу не помню.

– Мы перенесли на осень, торжеств не устраивали. Не до того, знаешь, было.

– Да, ты должен был его предупредить.

– Ну вот я и поехал в Завидеево. не знал, что у вас шестого семейный праздник.

– Наши раздумывали (ведь отец в больнице лежал в тяжелом состоянии), но потом решили отметить в своем кругу. А тебе было известно про сифилис?

– Господь с тобою! – Игорь даже перекрестился. – Я, как и все, после вскрытия трупа узнал.