Текст книги "Солнце любви"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

4

– Во дворе под фонарем я взглянул на часы: двенадцать.

– Какие-нибудь окна в доме светились, не помните?

– Кажется, да. Но я обратил внимание только на свой этаж, четвертый – там было темно.

– По какой причине обратили внимание?

– Да ни по какой, машинально.

(Петр Романович высматривал, дома ли новая соседка, но зачем засорять допрос не идущими к делу подробностями?)

– В переулке, во дворе никого не встретили?

– Было уже поздно. пусто. Но когда я подошел к тоннелю, кто-то свернул в Копьевский переулок.

– Можете описать?

– Мужчина, как будто худой и высокий, в темном костюме. Лица я не видел.

– Что-нибудь еще? Вспомните.

Петр Романович пожал плечами.

Укол страха – вот что ощутил он, словно увидел призрак (тот, из сна) и нырнул в тоннель. Ну, не описывать же казенному лицу фрейдистские фантазии и неврозы.

– Больше ничего по этому поводу не могу сказать.

– Хорошо. Дальше.

– Вошел в подъезд и между первым и вторым этажами услышал крик. Такой крик.

– Какой – громкий?

– Дикий, жуткий. И еще чей-то голос, слов не разобрал, бормотанье.

– Вы уверены, что не умирающего?

– По-моему, голоса резонировали как-то одновременно. Но на втором и третьем этажах мне никто не попался, а на четвертом лежал он.

– Опишите.

– Ничком, лица не видно, из-под головы вытекала струйка крови.

– Жертве нанесено три удара по темени.

– Бутылкой?

– Искомый предмет, похоже, прямоугольный. Его поразили углом, не острым, края раны слегка закруглены. Точнее наш эксперт пока не смог определить. Падение ускорило конец – кровоизлияние в мозг.

– Никаких таких предметов на площадке не было. И никого не было.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите.

– Я говорю правду. Когда я наклонился к Ивану Ильичу, то услышал снизу: «Что случилось?» По лестнице взбежал мой двоюродный брат Ипполит Остроградский.

– У него алиби. – Следователь вздохнул. – Пенсионеры Самоваровы с третьего этажа видели, как он поднимается. Кстати, он тоже слышал крик, еще со двора. Утверждает, будто пришел за книгой. В двенадцать ночи!

– Возможно, это предлог, неуклюжий, потому и правдивый. Тут девочка поселилась в их квартире, похоже, Поль увлекся.

– Ваши дальнейшие действия.

– Дверь в квартиру Подземельного была заперта, мы подергали ручку, позвонили, потом к Острогорским, к Игорю – еще один сосед, Ямщиков – тоже безрезультатно. Я открыл свою квартиру и связался по телефону с милицией.

– Вы прикрывали за собой дверь, когда звонили?

– Ни на секунду. Из прихожей мне все время была видна площадка и начало лестницы. Ну, мы с Полем сообразили, что преступник не мог же испариться, и были настороже.

– Соседи снизу, вышедшие на крик, подтверждают: по лестнице никто не спускался.

– Да, я попросил старика Самоварова покараулить, пока мы с Полем через мою квартиру прошли на галерейку: все балконные двери были заперты. И моя в том числе.

– Вы лично убедились?

– Лично. Я сразу подумал о галерейке: с нее легко спуститься по пожарной лестнице.

– Никто в переулок не спускался – ни с четвертого этажа, ни с третьего. Мы проверили: все заперто, защелкнуть шпингалеты снаружи нет никакой возможности. Люк на крышу в вашем подъезде замурован. А жильцов с первого и второго этажей вы сами исключаете.

– Да, спрятаться в своей квартире на моих глазах было невозможно. Но на третьем этаже.

– Все жильцы на дачах, кроме Самоваровых и Ангелевича. Алиби которого подтверждено. Так же как и у Варвары Голубкиной. Подозревать пенсионеров нет оснований.

– Они очень старые и плохо видят. Я вот что подумал. Пока мы с Полем осматривали галерейку – вдруг кто-то выскользнул от Подземельного (замок же автоматический) и сбежал, а старики отвлеклись, пропустили.

– Вы что, не видели тут целую ораву – с первого и второго этажей?

– Может, они позже вышли.

– Вовремя. Семеро жильцов, включая Самоваровых, засвидетельствовали: после крика никто по лестнице не спускался. С галерей этих самых – тоже. Боюсь, вам придется пересмотреть свои показания.

– Вы намекаете, будто я убил соседа?

– За вас свидетельствует Ипполит: он якобы видел со двора, как вы входили в подъезд. Через секунды раздался крик. По его рассказу, вы бы просто не успели расправиться с Подземельным.

– Господи, расправиться! За что? Абсурд.

– А что у вас призраки сквозь запертые двери и окна проходят – не абсурд?

– По-вашему, я лгу? Выдумываю?

– Как человек разумный и образованный, вы б выдумали что– нибудь поскладнее. Но никто не застрахован от ошибок.

Петр Романович задумался.

– Какое время смерти установил судмедэксперт?

– Ваше – двенадцать часов.

– С такой точностью?

– По состоянию тела – плюс, минус двадцать минут, не больше. Но за эти минуты можно спрятаться, вообще сбежать. Например, вы видели, как кто– то свернул в переулок.

– Но крик я слышал позже!

– Возможно, смерть наступила не сразу после ударов. А другой голос, то самое бормотанье – галлюцинация на нервной почве. Ведь не исключено?

– Ну, в общем.

– Имейте в виду: его никто, кроме вас, не слышал.

«А какое мне, в сущности, дело до того, кто прикончил этого пьянчужку? Буду упорствовать – примутся за меня!» – подумал философ «философски» и сдался:

– Что ж, я был потрясен видом мертвого, ситуацией в целом, поэтому стопроцентно доверять своим воспоминаниям не рискну.

– Слышу разумную речь. Надеюсь, вы мне поможете и с мотивом.

– Я ничего не знаю.

– Но соседа своего с детства знаете. Вот я упомянул, что жертве нанесено три удара по темени. «Бутылкой?» – сразу спросили вы. Подземельный был алкоголик?

– Пьяница, скорее. Если вы понимаете разницу.

– Понимаю. Поэтому одинок?

– Кажется, у бывшей жены другая семья.

– Проверим. Он был склочным, агрессивным, буйным?

– Вовсе нет. Человек несколько опустившийся, но себе на уме, хитер, неглуп, балагур в народном, так сказать, стиле. Как пьющий – врун, хвастун. Но с проблесками добродушия, участия: от помощи соседям, как врач, не отказывался. Бескорыстно, но и «мзду» принимал, если давали.

– У вас не было причин относиться к Подземельному неприязненно?

– Ни малейших.

– Когда вы его видели в последний раз?

– В четверг вечером. Он пришел ко мне с фляжкой спирта помянуть моего отца, умершего девять лет назад от сердечной недостаточности.

– Подземельный его лечил?

– Нет. Папа лежал в больнице, но в день смерти вернулся домой. Внезапно ему стало хуже, я позвал соседа, помочь он уже не смог.

– Видимо, к вашему отцу он был привязан?

– По-настоящему Иван Ильич был привязан только к фляжке.

– Однако помянуть пришел, со своим спиртом, что для пьющего не совсем характерно. Или у вас с ним было так заведено?

– Это случилось в первый раз.

– За девять лет?

– За девять лет.

– Странно. О чем шла речь?

– Он просидел полчаса. Об автомобильной катастрофе в Словесном переулке, только что случившейся на наших глазах.

– Вы очень литературно формулируете свои высказывания, – заметил следователь.

– Я учитель, лектор.

– Ну да, доктор философии. Разбился наркоман под сильной дозой. Еще о чем?

– О новой соседке, которая поселилась в квартире дяди.

– Что именно?

– Что ее перевез сюда Ангелевич, медик рассказал.

– Понятно. Медик всегда был в курсе событий.

– Пожалуй, любопытство не было ему чуждо.

– Дядя, как я понимаю, отец Ипполита?

– Да. Много лет назад они переехали отсюда к тестю. Квартира побольше, тут рядом, на бульваре. Естественно, дядя знал Подземельного, а с Ангелевичем они приятели.

– Ну и последний ваш сосед по лестничной клетке – Ямщиков. Как мне сказали, они с женой заняты восстановлением храма в подмосковном селе Завидеево.

– Да, архитекторы. Но он приехал, я его видел сегодня вечером. То есть уже вчера.

– Приехал и сразу уехал?

– Не знаю. Мы столкнулись на лестнице, почти не разговаривали. Вот уж кого последнего я заподозрил бы в убийстве.

– Ангел, что ль?

– Почти. Тип русского мечтателя, нашедшего наконец своего Бога.

– Своего? Сектант?

– Да нет. у каждого свой. Простите, я не совсем понимаю цели вашего допроса. Если вы поверили в мою «слуховую галлюцинацию», преступника логично искать среди запьянцовских дружков Подземельного, по-моему.

– Они меня не минуют, если эпизод «пьяный», так сказать. Но на первый взгляд не похоже. впрочем, вся эта путаница с голосами, квартирами, балконами, признаться, несколько сбивает с толку. Ладно, на сегодня с вас достаточно, можете идти. – Следователь кивнул, уткнулся в свой блокнот; однако успел проявить наблюдательность, заметив вслед:

– Отчего вы прихрамываете?

Ведь почти незаметно!

– Ударился во сне щиколоткой о ножку качалки.

– Вы спите в качалке?

– Просто задремал. Это случилось в четверг, хромающим меня уже видели.

– Кто?

Петр Романович разозлился (бандитов ловите, а не блох!), но отозвался сдержанно:

– Мои родственники. Дядя, например.

5

Дядю он и увидел, выйдя из квартиры Подземельного: опершись о перила, адвокат и Ангелевич что-то обсуждали – тихо, как заговорщики.

– Все в порядке? – Евгений Алексеевич сжал руку племянника.

– А что у меня может быть не в порядке?

– Петр, не заносись, дело непростое. Я к тебе попозже зайду.

Дядя устремился к следователю; сосед проговорил, глядя на пол, на очерченный абрис – графический «астрал» мертвого тела.

– Собутыльники водочку не поделили, а, как вы думаете?

Петр удивился: за девять лет Ангелевич чуть ли не впервые заговорил с ним – и на «вы»! Приятель и ровесник дяди – пятьдесят три года – не являлся забубенным представителем «новых антирусских» (так называл это свирепое племя философ): математик– аналитик и впрямь был русский, жил сравнительно скромно, не пил, не гулял, не безобразничал, а голый, без поросли, продолговатый череп его и наглядно подтверждал интеллектуальное превосходство «яйцеголового».

– Может, и собутыльник долбанул, – согласился Петр отстраненно, подумав: «Все-таки я слышал другой голос! – окинув взглядом просторную, по-старинному, лестничную клетку. —

Нет, спрятаться негде, сбежать невозможно.» – и двинулся к своей двери.

– Почему вы хромаете?

Еще один наблюдательный! Петр Романович – не в первый и, должно быть, не в последний раз – объяснил.

– Валерий Витальевич, вы подтвердили алиби Варвары?

– Я. – Ангелевич достал из кармана пиджака «паркер» и принялся вертеть, перебирать блестящую штучку длинными пальцами. – А что? Вы подозреваете девочку в убийстве Подземельного?

Оба собеседника коротко рассмеялись.

– Вы встретили Варю у отца?

– У какого отца?

– У ее, у какого.

– Это вам кто сказал?

– Варя, вечером: что едет к отцу, вашему приятелю.

– Так оно и было. – Ангелевич с угрюмой пытливостью вгляделся в лицо соседа. – У вас с ней такие короткие отношения?

– Пока нет, – отрезал Петр с невольным вызовом в тоне: такие вот отношения, с нервическим подтекстом, установились у соседей с незапамятных времен. По замысловатой ассоциации вдруг вспомнилось: – Между прочим, за день до смерти покойник интересовался судьбой вашей жены.

– И что вы ответили?

– Что я ничего о ней не знаю.

В дверях уже бывшей квартиры бедняги Подземельного (чей труп почивал в морге) возник дядя и разлучил собеседников.

– Что мне с ним делать? – простонал адвокат, по-свойски располагаясь на кухне, и отхлебнул из кружки холодного вчерашнего чаю.

– С Полем? – угадал Петр.

– Ведь он на редкость умный парень, а?

– Вундеркиндер.

– Не иронизируй. Ведь умный? Но вечно ляпается в истории.

Племянник перебил:

– У него нюх на зло, он, как ищейка, его выявляет.

– Ну, будь благодарен: на этот раз вовремя подоспел, хоть тебя выручит. Сидим, по обыкновению, за шахматами. знаешь, иногда он меня обыгрывает.

– Знаю я тебя: поддаешься.

– Уже нет. Вдруг – ни с того, ни с сего – «пойду пройдусь».

– Во сколько? Во сколько Поль ушел?

– Около двенадцати. Что вызывает законное недоумение у следователя. А я как раз очень прочно задумался над ходом. Через час, наверное, звонит: убийство и тра-та-та…

– Не будет у него никаких неприятностей, дядя Жень, он действительно прискакал после меня.

– Не сомневаюсь. Меня тревожит сама тенденция, линия его жизни. Долгие годы он был болен…

– Эпилепсия – «священная болезнь», может, Поль – гений.

– Избави Бог. Я боюсь не криминального расследования, а возвращения болезни. Что это за девица такая роковая, что из-за нее он в полночь.

– Господи, да нормально парень влюбился.

– Как ты посоветуешь: ее оставить, не вмешиваться в «нормальный процесс», так сказать, или выселить?

После паузы Петр Романович сказал:

– Оставить.

– Ну смотри, на тебя полагаюсь.

– И я, как преданная старая нянька, буду пестовать их любовь и тебя информировать.

– Петруш, ты-то чего дергаешься? Какое вы с братом имеете отношение к этому ужасу?

– С братом? – переспросил Петр, словно чего-то испугавшись.

– С Полем.

Они помолчали.

– Меня подозревают в убийстве Подземельного.

– Антон Антонович кажется неглупым, объективным и добросовестным.

– Ты про кого?

– Про следователя.

– Ты его знаешь?

– Только что познакомились, но у меня глаз наметан. Недоверие к тебе, конечно, есть.

– А, заметил?

– Ну, что связывало покойного Романа с медиком, засек? Мотив ищет.

– Я рассказал ему, что Иван Ильич приходил накануне помянуть отца.

– Вот что: впредь будешь с ним общаться в моем присутствии, я устрою.

– У меня нет денег на адвоката.

– Петька, не до шуток! Доказать они ничего не смогут, потому что доказывать нечего, а нервы потреплют.

– Дядя похлопал по карманам в поисках портсигара, пожал плечами – забыл, мол – достал зажигалку и машинально высек остроугольное пламя, прошептал:

– Одного погубили, тебя я не отдам.

– Тот кошмар я давно выкинул из памяти.

– Ты философ, а я не могу. – Адвокат напоминал влюбленному в старую Россию племяннику со вкусом одетого, дородного, породистого помещика, на глазах которого внезапно выступили слезы. – Что по правде было нужно Подземельному?

– Это осталось для меня загадкой.

– Раньше он не ходил к тебе спирт распивать.

– И вообще не ходил. Говорили о случившемся в Словесном переулке, как автомобилист врезался.

– В курсе, в курсе, мои мне уши прожужжали.

– Ну, о новой соседке. Что ее пристроил сюда Ангелевич.

– Очередная авантюра твоей тетки. Однако не думаю, что девушка заслана сюда Ивана Ильича угробить. О чем еще?

– Да так, пьяный бред, вспоминать неохота. Понимаешь, мы с ней наблюдали катастрофу и познакомились. Тут как раз Поль встрял. И сразу после их ухода явился Подземельный.

– Не вижу связи.

– Я тоже, но, по-моему, разговоры наши на галерейке он подслушивал.

– О каких таких секретах медик мог узнать?

– У нее папа богатый, а я бедный, я преподаю, а она в институт собирается – вот и все секреты. Потом Поль уговаривал ее сходить в ночной клуб «Павлин».

– Паршивец!

– Вот, пожалуй, и все… (Дядя был явно разочарован.) Да, Подземельного почему-то очень интересовало, кто рассказал папе про убийство.

– Роману кто-то рассказал?

– Я. Да, я. Он позвонил по телефону из больницы, я нечаянно. ну, был возмущен, взволнован. По Ивану Ильичу получается, что я своим известием убил отца.

– Несусветные инсинуации! Роман был при смерти, не надо было его забирать домой. Так вот почему он настоял!

– А напоследок (это уже из области пьяного бреда) Подземельный сунул нос в маленькую комнату: коврик под качалкой напомнил ему лужу крови.

– Тьфу ты! Видать, за длинный свой злой язык он и поплатился, – проворчал дядя.

– Я не убивал его.

– Мне ты мог бы этого и не говорить. Но они пока что настроены не так, как надо. «Показания вашего племянника только путают картину».

– В подъезде я услышал крик и будто бы еще чей-то голос.

– Но Поль сказал, там бы мимо вас муха не пролетела.

– Вот именно! Убийца не имел возможности за это время спрятаться или сбежать. Очевидно, я от волнения ошибся в интерпретации случившегося. В предсмертии человек может и орать, и бормотать, и Бог знает что. душа с телом расстается.

– То есть на самом деле ты слышал один голос – Подземельного?

– Получается, так.

Евгений Алексеевич подумал.

– Тогда стой на этом до конца. Ведь неизвестно, найдут ли они преступника.

– Но ты мне веришь?

– В твою невиновность – безусловно. А для суда – если б, не дай Бог, дошло дело – очень важны показания Поля, который видел, как ты входил в подъезд. Плюс отсутствие мотива.

– Да, мотив! – воскликнул Петр Романович. – Не понимаю, за что.

– По пьяному делу? – предложил адвокат. – Погоди, труп исследуют.

– Да, но никаких следов пьянки в квартире нет.

– Если пили в подъезде?

– Рядом с собственной дверью? Нелепость, медик не бомж. Кстати, фляжка его, полная, обнаружена на кухне. В общем, картина примерно такая. У Подземельного кто-то был. Первый удар (или два) нанесен в прихожей, там беспорядок. Но хозяин сумел вырваться на площадку, где его и добили.

– Вот и славно, – одобрил адвокат. – Ты уж никак ни при чем. А как с отпечатками пальцев?

– Никаких посторонних, только самого хозяина.

– Да, это не «пьяный» эпизод.

Прозвенел звонок, явился Ипполит.

– А, наш главный свидетель защиты, – пробурчал отец. – В кое-то веки оказался вовремя на месте.

– На месте преступления? – уточнил Поль безмятежно. – Я всегда вовремя, – и добавил страшным шепотом: – Ангелевич убил Подземельного.

– Что ты плетешь?

– Символично звучит, а? Перекличка фамилий: ангел – существо из-под земли.

– Поль!

– Другой вариант – «Смерть Ивана Ильича».

– Иди-ка проспись.

– Яволь!

– И я пошел, тяжелый день сегодня предстоит.

Едва Петр Романович успел захлопнуть за ними входную дверь – опять звонок, Ипполит, шепот:

– Хочу, чтоб ты, Романыч, знал: я тебя не видел.

– Где?

– Я не видел, как ты входил ночью в подъезд.

– Так зачем соврал?

– Непонятно? Теперь ты мой вечный должник.

– Нет уж, лучше я следователю скажу.

– Ты что? – испугался Поль. – Меня отец убьет.

– Вы с ним сговорились?

– Это мой собственный секрет.

– Вот что, секретохранитель. У меня в маленькой комнате стоит букет чайных роз.

– Ну?

– Не ты их тайком принес?

– Я? Тебе? – кузен захохотал. – Розы? – хохот пронесся вместе с ним вниз по лестнице, отражаясь от старых стен и эхом усиливаясь.

6

Петр Романович вышел на галерейку, дверь справа закрыта (и ночью была закрыта, лично проверил). Непривычная рань рассвета, солнце только-только встало, в свежей радужной дымке Москва вообразилась спящей красавицей (понятно, откуда такие аналогии – от двери справа), красавицей, чей покой охраняет день субботний, сравнительно тихий.

Однако – легкий лязг, стеклянная дверь приоткрылась, проблистав лучами-отраженьями; выскочила Варенька.

– Петр Романович, что случилось?

– Странно, как наше знакомство сопровождается катастрофами: на этот раз – убийство.

– Да я знаю! Но. кто он такой? Вообще – за что?

– На первый вопрос я могу ответить, на второй – нет. Медик со «скорой», лукавый, пронырливый, но, мне казалось. Безобидный. Впрочем, пьющий человек бывает непредсказуем. По-житейски рассуждая: любой, напившись, может отмочить штуку.

– Ненавижу пьяниц. Вы ведь не пьете?

– Потребляю, но не злоупотребляю. Или вы намекаете, что я его по пьянке.

– Разве вас подозревают?

Петр Романович пожал плечами.

– Ну, за неимением лучшего, точнее, худшего. – Ему захотелось рассказать ей обо всем. – Когда ночью я вошел в подъезд, то услышал предсмертный крик и как будто еще чей-то голос.

– Голос убийцы?

– Так мне показалось. Но он не смог исчезнуть бесследно, все ходы– выходы были сразу перекрыты.

– Так что же произошло?

– Единственное объяснение, к которому склоняется следователь: моя слуховая галлюцинация. Иначе – кроме меня, подозревать некого.

– На самом деле галлюцинация?

– Кого интересует истина!

– Вы же философ.

– Доктор философии. Философом меня Поль прозвал, иронически.

– Иронически? А в чем разница?

– Стопроцентный «любомудр» создает свою собственную мировоззренческую систему, я же придерживаюсь традиционного православия.

– А зачем пошли на философский?

– Молодой был, что называется, пытливый. Потом мои взгляды переменились, я увлекся другим предметом.

– Чем?

– Теологией. то есть богословием.

– Почему переменились?

– По жизни. – Петр Романович поморщился: что за неуместная исповедь! – Впрочем, это неинтересно.

– Интересно.

– Произошло убийство.

– Да, ужас какой-то! (Она не поняла, и слава Богу!) Вот увидите, менты не найдут и искать не будут. Главное – не позволяйте все свалить на вас.

– Вы подбиваете меня заняться частным расследованием?

– Да ну, делать вам больше нечего.

– Правильно, пальцем не шевельну. Хотя, – процедил философ сквозь зубы, – я их ненавижу.

– Кого?

– Вы – пьяниц, я – убийц.

– Ну понятно, кто их любит.

– Варя, я задам вам глупый вопрос, но для меня очень важный.

– Как я к вам отношусь, да?

Нет, какая самоупоенность! Привыкла красавица, что все у ее ног пресмыкаются. Петр Романович улыбнулся, любуясь маленькими ножками в золотисто-пестрых лаптях.

– Это, конечно, очень важно, но. – вдруг он почувствовал настоящее волнение. – А как вы ко мне относитесь?

– Сказать вам? Сказать?

– Сделайте милость.

– Я вас полюбила. Честно!

Так не бывает, тут какая-то хитрость. розыгрыш (или заговор), но в первые секунды философ испытал никогда не испытанное в жизни блаженство. О, соле мио – солнце мое! Он смотрел, не отрываясь, в пылающее лицо и едва слышал, что говорила она сбивчиво, не в такт прерывистому дыханию:

– Это нечаянно, против воли, я не хотела, но как только я вас увидела, все время о вас думаю.

– Тогда, во время катастрофы? – уточнил он просто так, чтоб вступить в дуэт.

– Нет, раньше! Помните, на той неделе во дворе, помните? Вы с Валерой так церемонно и молча раскланялись, как загадочный рыцарь.

– Рыцарь? – удивился философ. – Не помню, неважно. То есть вас не помню, я вас не видел.

– Как? – ахнула Варенька. – Как не видели?

– Я бываю рассеянный, но это неважно. Нет, так нельзя, – Петр Романович начинал потихоньку приходить в себя, осваиваясь в новом мире, с новым солнцем. – Вы меня прямо сокрушили, играете не по правилам, надо постепенно завоевать.

– Не хочу воевать. Я сказала – и сказала!

– Вы мне так нравитесь, что вам не составило бы труда.

– Так в чем дело?

– «В том, что я тебе не верю», – произнес он мысленно, побоясь произнести вслух.

Он хотел верить, так хотел, что, кажется, жизни не жалко.

– Вы Ангелевича Валерой называете? – не об аналитике-шоумене хотелось говорить (вообще ни о чем не говорить, а переживать самые драгоценные мгновенья), но рассудочность философа исподволь сказывалась.

– Иногда. А что?

– Мне как раз понравилось, как вы сказали Полю, что со всеми мужчинами на «вы».

– Я с ним на «вы», к тому же он старик.

– Тем более! «Валера».

– Сейчас стиль такой, пожилым приятно. Да ну его! Петр Романович, что нужно, что вы хотите?

– Мне нужны доказательства. – Он уже придумал испытание. – Вы должны мне принадлежать, – высказался «теоретически» и тотчас почувствовал, что именно этого и хочет – с той минуты, как увидел ее, и испугался: «Сейчас она пошлет меня к черту по заслугам!» Но она сказала:

– Я согласна. Прямо сейчас?

– Господи! – простонал Петр Романович. – Куда ж вы так торопитесь? Посторонний мужчина, как последний хам, предлагает вам постель.

– Не посторонний и не хам, а вы! Вам же нужны доказательства? Вот я и хочу доказать, что у меня мужчин не было.

– Неужели? – поразился он. – Откуда ж ты такая взялась?

– Я только хочу знать, любите вы меня или нет.

«Ловушка! – предупредил себя Петр Романович. – Тут какая-то ловушка!» – и сказал против воли:

– Люблю.

«Если это и неправда, – пронеслось в голове, – теперь все равно.»

– Я так и знала, – воскликнула Варенька, – с тех пор, как мы увидели друг друга во дворе!

«Я ее не видел, но это все равно.»

В бессмысленно-повторяющемся рефрене «все равно» была какая-то обреченность, паралич воли; философ ощущал себя «животным на заклании», но и блаженство не покидало его, такая полнота жизни, что ничего не хотелось, даже обладания. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Но она, конечно, ждет действий и доказательств. Петр Романович вздохнул со всхлипом, шагнул к тщедушному парапетику, разделяющему их, и услышал шум за спиной. «Опять Подземельный подслушивает! – вдруг опомнился. – Он же убит!» – обернулся: на галерейку вышел Игорь Ямщиков.

– Почему Ивана Ильича убили? – вот такой нелепый вопрос он задал соседу; Петру было не до него, ни до чего, но лезть на глазах у архитектора через перегородку как-то неловко. «Я буду вас ждать», – прошептала Варенька и ушла, и солнце словно притушило свой пушистый блеск.

– Ну, чего тебе?

– Почему убили Ивана Ильича?

– Спроси у следователя.

– Не говорит. или не знает. Я только что с допроса.

– А я откуда знаю?

Игорь, не отвечая, глядел пронзительно черными круглыми глазами.

– Где ты провел ночь?

– В Завидеево.

– Чего это ты туда-сюда?

– Чтоб Тоню не волновать. Дела еще не закончил, а ей вчера обещал вернуться.

Да, Игорек – врожденный подкаблучник; счастье, что в супруги досталась ему не «владычица морская».

– Петр, говорят, ты явился чуть ли не свидетелем убийства.

Петру Романовичу ночное происшествие уже осточертело; куда больше волновал его царственный подарок – любовь юной незнакомки. В голове тотчас застучал Блок: «По вечерам над ресторанами… и каждый вечер в час назначенный. и вижу берег очарованный и очарованную даль.»

– Извини, Игорь, я занят.

– Чем? Происходит трагедия.

– Не преувеличивай.

– Я преувеличиваю? – завопил Игорь. – Ты избегаешь разговора со мной?

– Да в чем дело, черт возьми!

– Ты не замечал – нет, постой, не уходи! – не замечал, что покойный любил совать нос не в свои дела?

– Замечал. Какие роковые тайны он мог у тебя подслушать?

– Почему у меня?

– А почему у меня? Нас с тобой двое соседей осталось. Вот еще девушка въехала, – переключился философ с наслаждением, – к дядьке, в среду.

– В среду? – переспросил Игорь; тут Петр Романович заметил, какой у архитектора измученный, потерянный вид, и у него неожиданно вырвался «глупый вопрос», который он так и не собрался задать Вареньке:

– Кто поставил букет роз ко мне в маленькую комнату? Не ты?

Игорь так долго и задумчиво глядел на Петра Романовича, что у того проскользнула мыслишка: уж не сошел ли архитектор с ума? Наконец сосед высказался:

– Не я.

– А кто?

– Не знаю.

– Когда Подземельный закричал перед смертью, мне послышался еще один голос наверху. Не твой?

– Не мой. – Игорь встрепенулся. – Ты выдумал голос, чтоб отвести подозрения от себя?

– Игорь, ты в своем уме?

– Я-то в своем.

– Тогда вникни. Убийца исчез бесследно. И моя, как ты посмел сказать, «выдумка» на меня же навлекла подозрения. Да что это я оправдываюсь! – возмутился Петр Романович. – Чем мне медик мешал?

– Так был голос?

– Подходя строго логически – неоткуда ему было взяться. то есть деться. А почему тебя так волнует смерть Ивана Ильича?

– Потому что. – прошипел Игорь. – Потому что я тебя ненавижу! – и исчез, прозвенев стеклянной дверью.

Петр Романович остолбенел. между презрением слева и любовью справа, метафорически выражаясь. И конечно, выбрал последнее: нормально, «по-взрослому» позвонив из парадного в дядькину дверь.