Текст книги "Солнце любви"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

28

«Отчаянный плач». «Поспешные шаги». Ангелевичи (мысленно он вдруг объединил их) не сочиняют: показания Ольги. Она вышла от Подземельного и отправилась встречать «скорую». «Я плакала, просто рыдала». И дальше: «Я была уже на выходе, а наверху раздался шум, шаги.»

Да, да, все так! И самое интересное: после долгой паузы они раздались вновь – шаги, уже восходящие. Он зачем-то спустился и поднялся. и скрылся, надо думать, в своей квартире, Кто – он? Сумасшедший аналитик не имел возможности, у него опять-таки твердое алиби – трижды твердое! – объяснение с женой. Остается Игорек, у которого якобы была Тоня – когда она пришла, как вошла, был ли у нее ключ? «Я не удосужился прояснить самый кульминационный момент – момент убийства! Я вспугнул его. без паники, может быть, еще не поздно».

Итак, друг Павла. «И полковник!» – сказал Петр Романович вслух, и удивился, и отмахнулся от абсурдной идеи – «Деда-то не приплетай!» – и вспомнил слова внука: «А его кто страховал?.. Ему было пятьдесят шесть, в полном соку.» Но зачем?.. Да, надо подойти с другого конца: зачем убийце – если это был убийца – шастать в подъезде, рискуя напороться на свидетелей? Первое, что приходит в голову: спрятать, боясь обыска (в подъезде, во дворе), орудие убийства. «Да может, я напрасно драматизирую ерундовый эпизод: кому-то из верхних соседей приспичило выйти с мусорным ведром или за почтой. Э, нет! Все жильцы с четвертого этажа – участники событий и были допрошены!»

Иронический голос произнес над ухом:

– Философ Холмс анализирует адскую головоломку.

Петр Романович развернулся.

– Анализирую, дорогой мой Ватсон.

– Неужели я произвожу впечатление английского недоумка?

– Русского, – проворчал Петр Романович. – Ты что, следить за мной?

– Как я смею, сэр. – Поль со смешком шлепнулся рядом на скамейку. – Здесь особая атмосферка – не замечал? – люблю это местечко, часто навещаю, медитирую.

– Да уж, атмосферка. – Кузен с ленивой его усмешкой как всегда вовлек философа в раздражение. – Здесь девять лет назад Подземельный видел Мастера с Маргаритой – так он выразился.

– И Бегемота с Азазеллой, – подхватил Поль, – и самого князя тьмы.

– Медик не медитировал.

– Ты хочешь сказать, – Поль посерьезнел, – что он засек кого-то с невестой Павла?

– Да, речь у нас с ним шла о четверге – вечере накануне убийства Маргариты.

– Не литературной ведьмы, а натуральной, – пробормотал Поль. – Почему же он в свое время Мастера не заложил? Девять лет держал в узде?

– Не думаю, чтоб наш Мастер годы терпел шантаж – он жестокий и хладнокровный убийца.

– Хладнокровный? – переспросил Поль. – Ты ж его не знаешь. Или знаешь?

– Сужу по поступкам. «Монстром» назвала его твоя мать. А медик, должно быть, тогда не разобрался в ситуации, в Ялту укатил.

– То есть не рассмотрел девицу и впоследствии не признал в мертвой Маргариту?

Петр Романович с пристальным любопытством воззрился на юношу.

– Такое впечатление, что ты подслушал наш разговор с Ольгой.

– Делать мне больше нечего! Но я умею угадывать. – Поль улыбнулся. – Не трепещи, Романыч, на мой счет: я сегодня полдня с машиной возился, все дребезжит.

– Позволь! Почему ты решил, что разговор состоялся сегодня?

– Мама сказала: «Петруша приходил». Напугал ты ее «мертвой головой», боится атрибутов смерти. – Поль снисходительно пожал плечами. – Даже в церковь зайти боится.

– А ты не боишься?

– Чего я там не видел? Это прошлое, Петр, пусть великое и красивое, но со смертью мы уже давно остались наедине и никакие драгоценные ризы не прикроют пустоту.

– Храм ассоциируется со смертью? – уточнил философ задумчиво.

– А разве нет?

– К сожалению, ты прав. Мы скорее поверим в небытие, чем в Воскресение.

– Нет, в Его Воскресение я верю, ведь Он был Богом.

– Так иди дальше, смелее – «для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» – сквозь безумие и соблазн поверь, что Он указал нам путь.

– Не обманешь! Бог воскрес физически, а нас черви сожрут. Вспомни распятие: Иисус попирает наш прах.

– Ветхого Адама, а ты, дурак, крещеный, – разгорячился Петр

Романович, странно взволнованный, и произнес странно: – Прах на распятии.

– Вот тебе типичный сюжет американского триллера, – подхвати Поль дурашливо, не обидевшись на «дурака». – Религиозный фанатик убивает блудницу распятием, на котором проступает кровь.

– Есть такой триллер?

– Не видел, но чую: должен быть. У американчиков все есть.

– «Какой у американчиков любимый спорт?» – всплыл «вслух» последний вопрос Подземельного, под занавес, на пороге.

– Черт их знает. Волейбол, наверное.

– Бейсбол.

– Пусть забавляются, – великодушно разрешил Поль. – Я лично предпочитаю теннис. Сегодня утром у мамы выиграл 6–4.

– И папу в шахматы обыгрываешь, вундер-киндер.

– Дети, – заметил мальчишка лукаво, – должны идти дальше родителей, тем более одаренные дети.

– Ну, ты натуральный «павлин». – Оба рассмеялись чуть ли не заговорщицки. – Я действительно Ольгу сильно расстроил?

– Сидит волосы расчесывает. Она хоть и любит пожаловаться, из кокетства, что отец заставил ее гриву отрастить, – это дамский способ успокоиться.

– Снисходительный твой тон не делает тебе чести. Беспокоится она за тебя, за недоросля.

– Связался с блудницей! – пророкотал Поль басом. – Наш адвокат грохочет, как на суде. А я им заявляю: «Мне Романыч разрешил».

– Жаль, что они не родили деду внучку – не были б так на тебе сосредоточены. Больной ребенок тем более к себе привязывает, – встал философ в позу учителя. – Ольга до сих пор просыпается по ночам от твоего детского крика.

– Я их не просил меня рожать, – отмахнулся юноша лениво и добавил: – Я тоже.

– Что тоже?

– Просыпаюсь. Когда приходит «черная собака». Я весь в крови, потому что папы рядом нет.

– Кровь? – удивился Петр Романович. – Я не помню крови.

– Он же был со мной, – пояснил Поль, – и я не прокусил себе язык, что иногда случалось. Что у тебя с рукою? – И пропел: «Синенький, с кровью, платочек.»

– Порезался, пустяки.

– А платочек чей? Женский, кружевной.

– Не Варин, не любопытствуй.

– Широкий у тебя размах, философ.

– Слушай, брат! – поддался Петр Романович состраданию к «бедному ребенку», которому когда-то не сострадал по черствости сердца. – Ты сходишь с ума, а она. она не стоит этого, это уже было с Павлом и погубило его.

– Я схожу с ума? – переспросил Поль надменно.

– Не обманешь, я чувствую в тебе жар, трепет и страх.

– Ишь ты, Романыч, какой чувствительный! Оставь безумства молодости, иначе превратишься в Ангелевича, – отрезал зло.

Философ тотчас превратился в «сыщика».

– А что с Ангелевичем?

– Старческие прихоти отвратительны, – говорил Ипполит искренне и непривычно серьезно.

– Но он, кажется, любит жену.

– Я ж не о любви говорю, а о похоти. Понимаешь разницу?

– Понимаю, – поддакнул Петр Романович, боясь спугнуть этот новый искренний тон.

– Как там у вашего Платона различаются? Ну, два вида.

Философ подсказал нетерпеливо:

– Афродита небесная и Афродита вульгарная.

– О, точно! Небесная, может быть, и выдержит вечность, но страсть – нет, нужна новая встряска. новое юное тело. Понимаешь?

– Понимаю.

– Ну, ты тоже не молоденький. Вспомни царя Соломона. Ангелевич горит, а не я.

– Он хочет создать античную академию.

– Платоновскую, а? Сублимация, подмена сексуального инстинкта, под академией подразумевается бордель. Знаешь, где они познакомились?

– Ангелевич с Варей?

– А о ком мы еще говорим? Наш Мастер с нашей Маргаритой, – Поль расхохотался. – На улице, вот здесь.

– Когда?

– Давно уже. Давненько. Она шла на свидание.

– Разве у нее был возлюбленный?

– Разумеется. Ох и лопух ты, братец! Ну вспомни же – натуральная Ева. За Евой-Маргаритой шел господин в «нетерпении похоти», – Поль, как известно, обожал Святое Писание. – Она ощутила это безошибочно – вот они и познакомились.

– Ты ж говорил, она ни с кем не спит.

– Возможно, она с ним и не спала, играя в невинность – ведь и с тобой так было, правда? – и тем самым сумела его так возбудить, что он приготовил ей дорогой подарок.

– Ангажемент в «Китеже».

– Угадал, ты умный. В том граде, который по русской легенде ушел на дно Светояра, а над ним плавают русалки с длинными зелеными волосами, которые они расчесывают, завлекая, вожделея.

– Поль, – прервал Петр Романович бред, от которого ему становилось физически нехорошо, – ты, случаем, не под наркотой?

– Не употребляю. Я умею извлекать изысканные ощущения из самой заурядной действительности, как из самой драматической.

«Это обостренное восприятие, – подумал Петр Романович, – дала ему «священная болезнь», – и спросил:

– Тебе Варвара рассказала?

– Не впрямую. Надо уметь понимать между слов.

– Ты проводишь параллель между отдаленными по времени ситуациями. И я готов тебе поверить, но у Ангелевича три алиби.

– Три? – Поль расхохотался в своем обычном шутовском духе. – А тебе не кажется, что это перебор? – Озабоченно глянул на наручные часы и умчался к Афродите Vulgarus. Венере латинской (тотчас услужливо и насмешливо всплыло Lues Venerae).

29

Душно не по-вечернему, однако медленно темнеет. Совсем стемнело, и ограниченное домами пространство озарилось электрическим золотом окон и уличных фонарей.

Он продолжал сидеть в оцепенении на скамейке, не «философом Холмсом», анализирующим головоломку ощущая себя, а затравленным животным. Откуда такое необычное ощущение? «За мной наблюдают!» – тотчас чертиком из табакерки выскочил ответ; Петр Романович встрепенулся внутренне, исподтишка озирая еще оживленный, но постепенно пустеющий к ночи пятачок. «перевернем метафору: я – охотник, он – зверь, затаившийся где-то, за кустами, за уличным углом или в тени нежилого дворца. Надо раздразнить монстра, пустившись в полуночный мой вояж, и где-нибудь на крутом Рождественском тот себя выдаст.» Петр Романович содрогнулся от страха – не от реальной опасности (нападение убийцы), от страха ирреального (философский фантом «вечных возвращений»): возвращаясь с прогулки, он вновь обнаружит свежий труп. Нет, эти любимые странствия для него заказаны навсегда.

Он еще посидел, представляя собой удобную мишень. Ну, мы же не в американском триллере с сумасшедшей стрельбой. Наш монстр убивает прямоугольным предметом непонятного происхождения. Петр Романович встал и отправился домой, весь собранный и напряженный, нарочно замедляя шаги в переулке, в тоннеле, во дворе. Благополучно поднялся к себе на четвертый (ни живых, ни мертвых!). Сразу прошел в маленькую комнату – абажур засветился оранжево-ярко, озаряя нижнюю половину зеленой занавески, – сдвинул ткань, мельком отметив взволнованное лицо свое в зеркале, и протянул руку к небольшому серебряному распятию, укрепленному под верхней поперечной перекладинкой крошечными гвоздиками. Легко снял и поднес к свету.

«Смертью смерть поправ» – песнь Пасхального тропаря. Смерть – череп, но следов крови не видать. Господи, разумеется! Только в кретинском триллере убивают распятием, так успокаивал себя философ, но глаз отвести не мог от «мертвой головы», которая как бы отвечала саркастическим оскалом. «Я схожу с ума, как тогда: перевернул труп «отца» и увидел брата!» Ужас достиг, кажется, последнего предела душевных сил, за которым и впрямь безумие. как вдруг в дверь позвонили.

Петр Романович, точно ослепший, ринулся в прихожую, ударившись о дверную притолоку, свалив по дороге тяжелый стул и чуть не взревев от боли в ноге – повторный удар. Но не призрак стоял на пороге – дядя в «адвокатской» своей тройке (рыцарский мундир защитника «без вины виноватых») и вытирал лицо носовым платком. Несусветная жара не отпускала ни днем, ни ночью, а философ трясся от ледяного озноба «миров иных».

– Со свидетелями допоздна провозился. – начал Евгений Алексеевич и запнулся, воззрившись на сакральный предмет в руках племянника. – Господи, Петр! Что это? – и попятился в глубь площадки.

– Крест, – глухо выговорил племянник; и тут послышался странный стеклянный стук где-то позади.

– Что это? – повторил дядя. – Петр, что происходит?

– Стучат. По-моему, в окно.

Оба чуть не на цыпочках, не дыша, прошли в большую комнату, темень ослепила на миг, нежное дребезжанье стекла оглушило, во внешнем мире различилась рука, обнаженная белая рука.

– Что за бесовщина? – прошептал дядя и включил верхний свет. Петр Романович отворил дверь на галерейку.

– Мне нужен мой халат, – заявила Варвара, входя непринужденно, в белой рубашечке или маечке, или платье такое. словом, в «дезабилье», как выражались по-стародворянски, в нижнем белье. Мужчины остолбенели, адвокат очнулся первым:

– Это сокровище живет в моей квартире?

– Здравствуйте. Вчера ночью Петр Романович надел мой халат. Ой, какой красивый крест! – девчонка взяла из рук философа распятие, разглядывая. – Тяжелый. Серебро?

– Я, пожалуй, вас покину, – вставил учтиво-ядовитую реплику дядя.

– Нет, погоди! Я сейчас. – Петр Романович быстро прошел в ванную (его разбирал смех), вернулся, вырвал у Вари распятие, вручив взамен махровый халат. – Все, уматывай! – нервный смех вырвался наружу, когда подтолкнул он стриптизерку на выход. Не сговариваясь, мужчины удалились в маленькую комнату. Петр Романович укрепил крест на стене, дядя наблюдал с недоумением, заметил:

– Бабушкино распятие, по наследству перешло к Роману. – Они сели на кушетку. – Ты можешь наконец объяснить, что происходит?

– Недоразумение. Ее халат.

– Да не про шлюху я спрашиваю, это абсолютно твое дело. И очень даже славно, если ты ее у Поля отобьешь, весьма обяжешь. За тебя не страшно, мужчина взрослый, опытный. Но когда ты открыл мне дверь, у тебя было такое лицо. я испугался.

– Сюжет триллера, – сказал Петр Романович иронически, ощущая, однако внутреннюю противную дрожь. – Религиозный изувер убивает блудницу распятием.

Адвокат удивился.

– Триллер?

– Фильм ужасов.

– Это теперь такие фильмы делают?

Петр Романович достал из кармана пачку сигарет с зажигалкой, закурил, дядя присоединился, пояснив со вздохом:

– Перехожу на сигареты, сердце шалит.

– Вообще бросай.

– Да надо бы. Так что с триллером-

то?

– Спаситель на кресте попирает череп.

– Ну и?.. – до дяди дошло, в великом волнении он схватил племянника за руку, до боли сжав. – Там следы крови?

– Где?

– На распятии, черт возьми!

– Вот видишь, и ты поддался умопомрачению. Нет, конечно.

– Конечно, – проворчал дядя, выпустив руку, жадно затягиваясь. – Кто такую ахинею выдумал?

– Поль меня заразил, – Петр Романович усмехнулся, – триллером.

– Он у меня дождется! Никогда в моей практике. и не слышал никогда про столь изощренный, извращенный даже, способ убийства. А впрочем, – адвокат пожал широкими плечами, – с чем-нибудь когда-нибудь встречаешься впервые. Сдай крест на экспертизу.

– Ты советуешь?

– Чем черт не шутит.

– Смотри, уголки у креста закруглены. Следователь говорил, края раны.

– Помню. Дело со всех сторон темное, необычное.

– Это ты как профессионал оцениваешь?

– И как профессионал, и как участник. Меня мучает мотив. Впервые – тоже впервые! – я не могу влезть, так сказать, в шкуру преступника, взглянуть на происшедшее его глазами, понять.

– Такие эксперименты, наверное, опасны для психики.

– Наверное. Но это редчайшие случаи, обычно – все на поверхности, рутина и крючкотворство. Например, убийства Подземельного и Павла вполне объяснимы: зверь заметает следы, убирает свидетелей.

– Лихо заметает, – заметил Петр Романович, – бесследно исчезает.

– Тут есть свои загадки, – согласился адвокат, – но в обстоятельствах внешних – аксессуары, декорации действа, затемняющие смысл. я не об этом. В основе своей преступление – деяние простое, примитивное даже. Исключая политику, шпионаж, эпизоды «пьяные» и наркотические. деньги – поверь, процентов девяносто. Шантаж – в сущности, те же деньги. Ревность, зависть, месть, гнев и прочие страсти – состояние аффекта, нередко спровоцированное жертвой. Наконец, сексуальные извращения – на почве тех же страстей, усиленных психическими отклонениями. Вот, приблизительно, и весь набор.

– И тебе этого мало? – поразился Петр Романович. – Да у нас с мотивами даже перебор: месть мужчинам, шантаж мужа или жениха, провокация!

– Все, что ты перечислил – это мотивы жертвы, а не убийцы.

– Ну, она его заразила.

– Сифилисом?

Оба усмехнулись. Петр Романович уточнил:

– Нечаянный каламбур. Возможно, и сифилисом. Но я хотел сказать: своими негативными, даже безумными эмоциями.

– Для того, чтобы заразить (и тем и другим), надо войти в контакт. Как он рискнул и зачем – кто мне, профессионалу, объяснит?

– Я объясню, это несложно. Предположим, она является неожиданно (клиент занят, свидетелей – целая орава), но не уходит.

– Почему?

– Все те же мотивы. Первый: так выражается ее месть – не публичный скандал, а более утонченная: «Я здесь, за стенкой, я твой грех!» Клиент уже встревожен.

– Но не настолько, – перебил адвокат, – как если б она уселась с ним за стол – вот это игра на нервах! Маргарита, однако, отказалась.

– Ты прав. Второй мотив – шантаж: «Я тебя не подведу, если ты заплатишь, и немало!» – вот что может выражать ее поведение.

– Уже ближе к делу, – одобрил адвокат. – Так почему он не заплатил?

– В действие вступил третий мотив: провокация. Он и пошел откупиться, но чем-то Маргарита достала его.

– Чем?

– Тем же сифилисом. Неожиданно, издеваясь, объявляет – яростная вспышка мести.

– Это не согласуется с шантажом: либо месть, либо плата.

– А если он отказался платить?

– Почему? Никак не в его интересах.

– Денег таких при себе не было, – огрызнулся Петр Романович.

– С проституткой столковались бы.

– Он не знал, что она проститутка! – вдруг осенило философа. «во поле березонька стояла» – вспомнился Китеж-град и дальним эхом прогремел в душе гнев.

– Так наш дедуня донес… пострел, который везде поспел.

– Только что узнал! Понимаешь? Это романтическая история старика, у которого скоропостижно скончались иллюзии.

– Старика? – переспросил Евгений Алексеевич.

– Не старика, конечно, но ей-то всего двадцать. Всё, а особенно возраст, познается в сравнении. Ему вообразилось, что он сумел вызвать в девочке любовь – отсюда и внезапное помрачение ума, бешенство, которое реализовалось в убийстве.

– Тогда, в плане психологии, он не должен был знать и то, что она невеста Павла. Раз лелеял иллюзии.

– Верно. Из этой версии выпадает Игорь – ровесник без иллюзий, – а также Ипполит Матвеевич, растрепавший за столом столь опасный секрет.

– Таким образом, – подхватил дядя с азартом, остаются два старика: Ангелевич и я.

– Тебя я видел с галерейки.

– Все время? – в адвокате взыграл детектив. – Ни на что отвлекаясь?

– Вроде бы нет.

– Ты разговаривал с Ольгой, потерявшей гребень.

– Ну вот! Ты же слышал.

– Да может, я потом от нее узнал.

– А полковник в прихожей?

– Покрывает зятя.

– Все я проанализировал, всех перебрал, и тебя в том числе, по косточкам: ты не мог бы этого сделать.

– Извини, я человек, и ничто человеческое.

Петр перебил:

– То самое человеческое, которое тебе не чуждо, помешало бы: по своей экзистенциальной установке ты прежде всего не самец, а отец.

– Если б ты знал, Петруша, как ты прав.

– Я знаю. Ты не смог бы, под любым шантажом, покинуть сына в припадке падучей, рискуя его жизнью и смертью.

Евгений Алексеевич кивнул.

– Однажды он прокусил язык и чуть не захлебнулся кровью, Ольга была с ним одна, и это был такой ужас. Я, наверное, всю литературу прочел, но так и не нашел ключа к «священной болезни» мистиков и пророков, не менее таинственной, чем гемофилия, поразившая наследника российского престола – и наше столетие окрасилось кровушкой – вот символика, философ, вот жуть!

Племянник знал-перезнал о пристрастии адвоката – по роду профессии, по психическому складу – к звонкой риторике. Но сейчас он был захвачен тайной и силился вспомнить какой-то глубинный момент, промелькнувший в дядином «откровении», действительно какую-то жуть. и выговорил:

– Наследник императора Павла был вынужден каждое утро проходить через комнату-музей, где вдова выставила окровавленные одежды его убитого отца.

– Правда? – воскликнул дядя. – Мать такое для сына сделала?

– Сделала, – подтвердил Петр Романович, чувствуя, что «момент» миновал, не проявив сути, не напомнив, в этой связи, о чем-то очень важном. А дядя продолжал на мистической, так сказать, ноте:

– Достоевский – мой основной источник – ощущал перед припадком неземное просветление.

– Может быть, демоническое, – бросил Петр Романович задумчиво. – Его сын Алексей умер от наследственной эпилепсии.

– У нас в роду не было! Мы с покойным Романом вспоминали, вычисляли.

– Значит, со стороны Ольги.

– Стоит ли впутывать генетику? Я ознакомился с самыми различными доктринами и пришел к выводу: бесовство, как и благодать, может поразить неожиданно, незаслуженно, даже ребенка. – Дядя искоса, вверх взглянул на распятие. – Он будто бы исцелял.

Племянник спросил:

– А кто исцелил Ипполита?

– Еще одна тайна. Однако – бес вышел, надеюсь, навсегда. – Адвокат закрыл тему. – Возвращаясь к нашим баранам, замечу, что Валерий Витальевич на роль твоего «Старика» тоже не годится: он любил свою жену и – прими к сведению – продолжает ее любить.

– Дядюшка, у тебя слишком старомодный взгляд на вещи. Любовь сексу не помеха: твой сын рассказал, очевидно со слов Вари, как владелец заведения познакомился со стриптизеркой.

– Как?

– На улице. Почувствовал неодолимое влечение к юному телу. престарелый царь Соломон! – не удержался и философ от сарказма. – Тебе это ничего не напоминает?

– В каком смысле?

– Четвертое июля девяностого года, Мастер с Маргаритой у Патриарших прудов.

– Ты говоришь такими загадками.

– Какими говорил Подземельный и из-за каких погиб.

– Он видел Ангелевича с нашей Маргаритой? – дядя обомлел.

– Ее не рассмотрел.

– Откуда тебе известно?

– Во-первых, он вовремя не отреагировал, в Ялту укатил. Во-вторых, память у медика неплоха – но неточна, я убедился.

– Петр, помилуй! Аналитик – сдвинувшийся на научном прогрессе, безобидный чудак.

– Безобидные чудаки не создают процветающих притонов.

– Да откуда сведения? Что конкретно и кому говорил Подземельный?

– Мне. Конкретно: «Иду я вечерком мимо Патриарших, а на лавочке возле памятника сидят Мастер и Маргарита». Я поинтересовался у медика насчет симптомов белой горячки, а он захохотал: «Грешная наша природы груба и непредсказуема: гони ее в дверь – влезет в окно. и у женатиков и у женихов»

Адвокат повторил заинтригованно: – «И у женихов». Павел и... – жестом отрубил возражения. – Девять лет назад женихов было двое. Одного я видел только что, перед приходом к тебе.

– Призрак Павла? – уточнил Пет Романович с мучительной иронией.

– Его друга во плоти. Я входил в тоннель, кто-то шел впереди, дошел до ступенек подъезда и вдруг поворотил назад. При свете фонаря – Игорь. Пробежал мимо меня на улицу, кажется, не заметив.

– И ты не окликнул?

– Если честно – испугался. сам не знаю чего. прижался к стенке в тоннеле. Он был как больной, лицо больное.

– За мной сегодня следили, произнес философ и ни к селу ни к городу проявил «ученость»: – Друг по– гречески «филос» от глагола «фил» – «люблю».