Текст книги "Солнце любви"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

7

Варенька очень удивилась «глупому вопросу». (Действительно, получать в подарок цветы – привилегия прекрасного пола.) Нет, ей в голову не пришло, но она хочет взглянуть. Можно? Он помедлил, но не нашел приличного предлога отказать. Можно. Ой, какие забавные часы. и качалка. Можно сесть? Можно. Какой старомодный комод, а розы дорогие, рублей на пятьсот. Что ты погрустнела? Как вас любят женщины! Какие еще женщины? Неужели тайком вам преподнес букет мужчина?

Петр Романович усмехнулся, сел напротив на кушетку и закурил (курил он редко).

– Оставим женщин.

– Вы их не любите?

– В меру.

– Почему здесь темно?

– Я, собственной, не живу в этой комнате, мне она не нужна.

– Странно. А чьи это фотокарточки?

– Вон маленький Поль с родителями.

– Да, хозяйку я узнала. А это кто?.. Не хотите – не отвечайте, мне просто нужно о вас побольше узнать.

– Зачем? – спросил Петр Романович подозрительно.

– Как! Вы уже забыли?

– Детка, о какой любви между нами может идти речь?

– Но я еще могу поступить в институт! У вас есть платное отделение?

– Где?

– На философском.

Он засмеялся.

– Да на кой тебе сдалась философия, а мне философ? (Варя тоже засмеялась.) Как дочь нового буржуа ты, наверное, умеешь считать деньги.

– Умею.

– Так вот, у меня их нет.

– У меня есть.

– Это не одно и тоже. Далее. Я старше тебя на четырнадцать.

Она перебила:

– Вы меня убеждаете или себя?

– Обоих.

– Меня не надо. Мужчин много, молодых много, но такого со мной еще не случалось.

– Со мной тоже, – вырвалось у него (опять против воли, как там, на галерейке, когда он сказал: «Люблю»). – Все, все! Предоставим событиям идти естественным ходом, не ускоряя.

Она промолчала.

– Это фотографии моих родных: мамы, отца и брата. Они все умерли.

Своей смертью, – почему-то добавил Петр Романович.

– А брат молоденький.

– Старый снимок. Он был на пять лет младше меня.

– А вы их выкиньте, – вдруг сказала Варя.

– Фотографии?

– Розы.

– Нет, в их загадке надо разобраться.

– У кого есть ключи от вашей квартиры?

– Ни у кого, красть тут нечего. Но вчера я забыл запереть балконную дверь.

– Значит, кто-то из соседей?

– Да нет соседей: только ты и Игорь. Ты его сейчас видела.

– А Поль?

– Говорит: не он.

– Нет, конечно. забавный, злой мальчишка. Учтите, желтый – цвет измены. Есть у вас такая женщина, которая.

– Она что, по пожарной лестнице сюда залезла?

– Так есть?

– Нет у меня никого.

– Но кто-то вас тайно любит. Прикольные розы.

– Такие дед Ипполита на даче выращивает. Я помню аромат.

– В теплице?

– Они стояли здесь в этой вазе девять лет назад и предназначались для одной девушки.

– Так, может, она о вас вспомнила!

– Исключено. Во-первых, ко мне та девушка не имела никакого отношения. Во-вторых, она умерла.

– Когда?

– Тогда.

– Где?

– Здесь. Варя, это не моя история, и я не хочу о ней вспоминать.

– Я сразу поняла, что вы – человек необычный.

– Не обольщайся.

– Это так! Валера не захотел о вас рассказывать, он вас обозвал «нищий аристократ духа».

– Меня не интересует его мнение.

– У вас с ним какие-то счеты?

– Давай не будем о таких пустяках.

– А что не пустяки?

– Ты. Вот о тебе мне хотелось бы узнать побольше.

– Нет во мне ничего особенного, – отрезала Варя строго.

– Есть. Особенное. Потому что мне никто и никогда так не нравился, я потерял из-за тебя голову. Это смешно, но это так.

– Но я же согласна на ваше условие!

– Это я сгоряча, прости.

– За что? Так хорошо было, отлично!

– Рассудок во мне гораздо сильнее сердца.

Она опустила яркую голову на скрещенные руки на коленях, волосы свесились почти до пола, до ножек в лаптях. (Фраза о рассудке и сердце была верной, но в данный момент она отражала его переживания с точностью наоборот.) Он с усилием отвел взгляд, наткнулся на розы.

– Кто была та девушка?

– В техническом, так сказать, смысле не девушка – проститутка.

– Что-о?

– То, что слышала.

– Вот почему вы так недоверчивы! – Варенька рассмеялась. – Уж не считаете вы меня профессионалкой?

– Ну, как я смею! – подхватил он в тон. – Ты же можешь доказать?

– Я хочу.

– А я не хочу, чтоб с такого физиологического эксперимента начиналась любовь.

– Как она умерла?

– Как Подземельный. Ей разбили голову.

– Как странно! – Варенька вздрогнула. – Вам не страшно?

– Убийца сознался. Не бойся, это сделал не я.

– Я вас не боюсь, но розы. зачем? Вы правда не догадываетесь, кто их принес?

– Как они мне надоели! – Петр Романович подошел к комоду (выбросить и забыть, отдаться без остатка, без условий этому единственному в своем роде мгновенью!), обжегся о шипы и услышал:

– Вы хромаете?

Пальцы разжались, цветы остались стоять в царственной своей прелести. Он пояснил привычно:

– Ударился о ножку качалки, щиколотка распухла. – И опять ему захотелось рассказать ей все. – Позавчера с Иваном Ильичем мы помянули моего отца какой-то жуткой медицинской дрянью. Я заснул, и он мне приснился.

– Кто?

– Отец. Я прошел на дребезжанье звонка по темному лабиринту комнат без окон. Споткнулся, ударился обо что-то.

– Во сне?

– Наверное. То есть конечно. Отец стоял на лестничной площадке… так реально, в своем коричневом костюме с «искрой».

– В котором его похоронили?

– Нет, хоронили в черном. – Петр Романович бегло взглянул в полумраке, пронизанном внешним солнцем, в глаза напротив – бирюзовые, цвета морской волны – и повторил: – В черном.

– А дальше?

– Я сказал: «Ты же умер». Он ответил: «Нет, я жив», – попросил прощения и простил меня.

– За что?

– «За смерть».

– За что?!.. Петр Романович, что вы молчите?

– Я же говорил, что не хочу вспоминать ту историю. Нет, вспоминается!

– Разве смерть вашего папы связана с убийством той девушки?

– Ну. опосредованно. Еще я спросил его, как там, в том мире.

– В загробном?

– Господи, это же сон!

– И что он сказал?

– «Не дай тебе Бог туда попасть. Я еще приду».

– Приходил?

– Да ну! Не выношу суеверий, не о том ты спрашиваешь.

– А о чем надо? Вы же споткнулись, когда шли открывать дверь, так?

– То был кошмар под воздействием спирта, я шел во сне, проснулся – качалка качается.

Варенька встала – одним гибким движением, не касаясь поручней, – и пересела на кушетку рядом. Качалка качалась.

– Когда на другой день в пятницу я увидел здесь розы – она качалась.

– Петр Романович, скажите как философ – есть привидения?

– Я тебя напугал, – сказал Петр с нежностью; она взяла его за руки, легкие влажные поцелуи он ощутил на ладонях, опять блаженство накрыло пленительным парусом, в котором, может быть, таилась ловушка; он освободил руки. – Не надо, я, наверное, заболел.

– Нога болит?

– Душа. Что-то происходит. потаенное, но реальное. Розы – реальность. Посреди прихожей валялся стул.

– Во сне?

– Наяву. Я проснулся, вышел из комнаты – прямо посередке тяжелый стул.

– Об него вы и споткнулись!

– Я не лунатик!

– Откуда вам известно? Вы спите один? Или нет?

– Я сплю один. – Петр изнемог в неравной борьбе, наклонился, взял ножки в золотистых лаптях «барышни– крестьянки», прижал к лицу; а Варенька прикоснулась к волосам его, погладила, потянула с нежной болью. Тут в дверь позвонили и грянул голос:

– Милиция! Протокол подписать!

8

Правоохранительное вмешательство спасло влюбленных от падения, так сказать. И Петр в растревоженных чувствах отослал Вареньку от греха подальше: устал-де безумно, сутки не спал. Уселся в качалку, где только что сидела она («фетишизм», отметил с ласковой усмешкой, он был счастлив), глаза закрыл, но не заснул. Тонкий, горьковатый аромат, казалось, усиливался, уносил в молодость, когда брат привез охапку роз с дачи близ Завидеева, о чем позже Петр давал показания; и все завершилось и как-то уравновесилось смертью: они все умерли. А через девять лет, с приходом Подземельного (нет, раньше, думал Петр, с автомобильного взрыва), прошлое возвращается и возвращается, как Ницшеанский карлик – предвестием безумия. Предупреждал себя здравомыслящий логик, но не мог удержаться от соблазна: с судорожно сомкнутыми веками он ждал сна – свидания с близкими, ведь тот сказал: «Я еще приду».

«Скажите как философ – есть привидения?»

И мысли его (полусонные душевно– телесные ощущения) соскользнули по цепочке актуальных ассоциаций – розы, молодость, любовь – в мир сегодняшний. Варенька была слишком хороша («слишком хороша для меня!»), ее присутствие мешало, а в одиночестве он мог вообразить себя любимым. И любящим – впервые на четвертом десятке.

Потом он заснул крепко – без снов, никто его не потревожил – и проснулся уже в глубоких сумерках, в натужных ударах «забавных» часов – десять. Удивляясь на недавние свои страхи, с одной мыслью – она ждет! – он бросился под пронзающий свежестью душ, побрился, оделся в лучшую свою одежду, со сдержанной элегантностью (от отца унаследовался безупречный вкус, несколько компенсирующий недостаток средств).

Однако темным-темно было за окнами справа, она ждет в темноте! Петр Романович продекламировал громко, с вымученной иронией: «И каждый вечер в час назначенный – иль это только снится мне? – девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне». Ни движения, ни звука. ну что за детские прятки!

Он, конечно, позвонил – в дверь, по телефону. И разозлился – не на нее, на себя: нашел время спать! Естественно, она обиделась. и уехала к папе. Он недоверчиво усмехнулся, прошел на кухню: «синей птицы» под липой не было. Что ж, свидемся позже, уговаривал себя Петр Романович, хотя ему передалась ее горячка нетерпения: надо спешить.

Зазвонил телефон. Философ кинулся в прихожую. Мужской голос, глухой и как будто знакомый. жутко знакомый. «Если хочешь узнать про убийство.» – «Кто это?» – «Будь дома в полночь». – «Господи, кто это? Поль, ты?» Тихий смех, от которого мороз по коже продрал. – «По-французски я». – «Не дурачься!» – «У меня орудие убийства, на нем кровь». – «Где?» – «На мертвой голове», – «Где?!» – «На тротуаре в Копьевском переулке». Связь оборвалась.

Пытаясь унять дрожь, Петр Романович произнес вслух:

«Противный «павлин»!» И тотчас бросился в переулок. Пустынный, почти ночной. Тусклый фонарь освещал нижние ржавые перекладины пожарной лестницы. Где кровь?.. На мертвой голове. «Тебя, идиота, разыгрывают, а ты всерьез.» Он подпрыгнул, подтянулся, полез наверх, отдышался на своей галерейке. В дикой духоте продолжала пробирать холодная дрожь. «А придурковатый мальчишка, должно быть, наблюдает из-за угла, забавляясь. Не он ли вчера проскользнул в переулок, когда я подходил к тоннелю? Мертвая голова. – мысли путались, – мертвец проскользнул.»

Петр Романович опомнился, быстро спустился на землю (да, с места преступления сбежать легко, кабы не чертовы эти шпингалеты!) и сбежал – до того разобрал его страх! – сбежал из гиблого этого переулка на Тверской, откуда отправился в привычный бессонный круиз, не от бессонницы спасаясь, а от неведомой погони, от мертвой головы в крови. «Ну попадись мне этот придурок! Влюбился он, видите ли, шляется по ночам. А я? Тоже влюбился?» И Петр Романович, уговаривая себя, постепенно успокоился, сосредоточившись, так сказать, на «чистом чувстве»: какие были нужны «доказательства»? Как глупо и зачем? Тебе просто так, ни за что предложили уникальный подарок – и надо только с благодарностью его принять.

Укрепившись на этой точке, Петр Романович вернулся в Копьевский (ее окна темны), во двор (темны), проверил время – двенадцать. Неуместное совпадение ему не понравилось. Он постоял под фонарем, вновь переживая припадок страха: сейчас раздастся крик. Раздались гулкие шаги в тоннеле, и в овальном провале возник Поль. Опять Поль! Юноша в светлых одеждах стоял, как ангел у черных врат, вдруг аффектированным жестом поднял правую руку и поманил двоюродного брата. Тот, как зачарованный, пошел к нему, за ним – в тоннель, в переулок, на перекресток, мимо знаменитого пруда, памятника баснописцу. наконец очнулся от гипноза, нагнал, рявкнул:

– Что ты тут делаешь?

– Як тебе шел и очень удачно встретил.

– Зачем?

– Надо навестить Ангелевича, безотлагательно.

– Зачем?

– Узнаешь.

– Какого черта ты устраиваешь эти розыгрыши.

– Сейчас все узнаешь.

Петр Романович почему-то покорился.

– Я машину в Копьевском оставил. (к окончанию школы дядя одарил сына «москвичом») Вообще тут недалеко.

– Все равно. (Братья двинулись бодро, в такт ускоряя шаги.) Поль, ты за мной сегодня следил?

– Не за тобой.

– А за кем?

– Слушай! Как все напоминает вчерашнюю ночку, а? Наверху свежего покойника. случаем, нет?

– Я не поднимался, ты помешал.

– Если что, – добавил Поль беззаботно, – мы гуляли вместе. Для алиби.

– Твое шутовство меня утомляет.

– То ли еще будет! Ты бывал в «Китеже»?

– Мы, скорее, в Вавилоне живем.

– Я про заведение Ангелевича.

– Он бы еще «Святой Русью» свой кабак назвал!

– Валера старше тебя, а шагает в ногу с жизнью.

– Ну, ты тоже живчик. «Мертвая голова».

– Заговариваешься? Я – не тоже. Я знаю, чего стоит смерть, я не раз умирал. Глянь, пришли!

От волнения Петр Романович плохо ориентировался в происходящем и, уже поднявшись по пологим ступенькам двухэтажного особняка, спохватился:

– У меня с собой денег нет!

– Это пусть тебя не волнует. В конце концов, мы с тобой.

– Я, пожалуй, не пойду.

– Как хочешь. Я не «сторож брату своему».

Прозвучало многозначительно, Петр Романович вслед за братом прошел в вестибюль (в сени – в ностальгическом стиле русской избы), где они сразу натолкнулись на вышедшего из незаметной дверцы Ангелевича.

– Вы как тут?

– А что? – лукаво уточнил Поль. – Мы заплатили. Или вам клиенты не нужны?

Какую-то секунду сосед

сосредоточенно смотрел на Петра. Прищурился, и легкая улыбка тронула тонкий рот.

– Да пожалуйста. Куда угодно: в бар, в зал, в отдельный кабинет?

– В зал!

В сопровождении владельца братья спустились (ступеньки вели не вверх, а вниз: подъем пологий, спуск крутой), вошли в вертеп, где в чаду горели свечи в позолоченных канделябрах и клиентов было полным-полно, преимущественно мужчин. Ангелевич усадил вновьприбывших за столик почти у выхода и как-то незаметно скрылся.

Возник «половой» в белой косоворотке с полотенцем через руку, они заворковали с Полем. Петр Романович не слушал, он сидел, опустив глаза, замкнувшись от волнения в неприступную крепость. «Водки?» – донесся вопрос. – «Да, водки».

Откуда-то издалека нежно зазвенела «Во поле березонька стояла.». Утонченное извращение в стилизованном «Китеж-граде», подумалось со злобой, а Поль верно и вдохновенно выпевал: «белую березу заломаю, люли-люли, заломаю, люли– люли.»

– Заткнись!

Дальше произошло то, к чему подсознательно Петр Романович был уже готов: на высокие подмостки противоположной стены выплыла Варенька в пышном сарафане из парчи, вышитом каменьями, в браслетах, серьгах и ожерелье, и присела в «придворном» реверансе. Завсегдатаи захлопали, а она закружилась, постепенно ускоряя темп, расплетая золотую косу и разоблачаясь.

– Классный стриптиз, народно– патриотический, – доложил Поль. – Выпей водки.

– Обойдусь, – процедил Петр Романович, внимательно наблюдая. «О, соле мио! – думал он. – Солнце мое!» кузен одобрил:

– А ты крепкий орешек. Захватывающий фрагмент: богослов и «вавилонская блудница». – Поль обожал Священное Писание. – Помнишь жену на звере в драгоценных камнях и золоте?

– Апокалипсис, – уточнил Петр Романович, машинально поддержав фантастический поворот диалога в подземном кабаке. и мелькнул еще образ чаши в руках «жены» – золотой чаши, наполненной «мерзостями и нечистотою блудодейства ея».

– А впрочем, чего тайны колыхать? Там вечность, тут «порно». – Поль выпил. – Я сразу почуял, вчера опоздал, а сегодня выследил. Видал, какое у них с Ангелевичем алиби?

Петр смотрел на сцену, где в разноцветно мигающих огнях изгибалась в непристойных позах Варенька, уже вполне голая. Физическое отвращение комом подступало к горлу, но надо вытерпеть до конца, чтоб укрепить реакцию, утвердить в душе это тошнотворное чувство.

– Слушай, идея! Мы можем нанять ее отдельно, чтоб она разделась у нас на столе.

– Тебе этого мало?

– Великолепное унижение. Она наверняка откажется, но узнает, что ты здесь.

– Кончай, садист. Мне уже ничего не нужно, я освободился, – сказал Петр Романович хладнокровно, словно верный диагноз поставил, и поднялся. – Ты остаешься?

– Досмотрю!

Шоу заканчивалось, стриптизерка стояла на краю сцены, а самые распаленные самцы с криками толпились у ее ног.

– Что значит «кровь на мертвой голове»?

– Чего-чего?

– Орудие убийства.

Ипполит глядел с испугом.

– Ты мне звонил часа два назад?

– Нет. Честное слово, нет! – ответ непривычно серьезен. – Я ее выслеживал. А что случилось, Петь?

Петр Романович, не отвечая, бросился к выходу, на пороге подвала оглянулся – бесстыжая девка смотрела в упор, кажется, узнав, – пожал плечами и удалился. В целом довольный собою: ни боли, ни гнева, ни даже ревности – блаженное бесчувствие. Итак, любви было отпущено ему скаредно – на два дня.

Значит, так надо. Очиститься от грязи (тут кстати подвернулась молитва, застучало в голове: «вся моя грехи, яже содеях. делом словом, помышлением, слухом, зрением, обонянием, вкусом, осязанием и всеми моими чувствы, душевными вкупе и телесными.» – да, весь он был пленен, весь!) и поблагодарить Его за столь быстрое и легкое освобождение. С пустым сердцем он и не заметил, как очутился дома.

В прихожей – вспомнил вдруг и ощутил – мерзкий запах роз (его подташнивало). Вспомнил все – давешний звонок и страх. С намерением избавиться и от цветов Петр вошел в маленькую комнату, включил свет. На полу возле качалки лежал ничком человек из сна, в коричневом с «искрой» костюме, вокруг головы – уже засохшая лужица крови. Мертвая голова в крови!

Мир враз вывернулся наизнанку, взорвавшись яростью – к ней. «Все из– за нее! – сказал он вслух. – Все началось с ее появления!» Он перевернул тело, узнал полузабытые родные черты и сел рядом на пол в приступе безумия. «Разве я сторож брату моему?..»

9

– В девяностом году мой родной брат Павел был осужден за убийство своей невесты Маргариты Страховой. Спустя год из лагеря пришло извещение о его смерти.

– Бумага официальная?

– Да. Из санчасти.

– Это «дело» мы поднимем. Пока – вкратце. Убийство из ревности?

– Судите сами. Они учились в архитектурном: Маргарита, Павел и Ямщиков со своей будущей женой. Игорь рассказал брату, что его невеста занимается уличной проституцией. Его это потрясло.

– Что ж, мотив прозрачен.

– Павел сознался, когда ему были предъявлены веские улики и свидетельства. Дядя боролся за него, как лев, но шесть лет он получил.

– Шесть? В девяностом?

– Господи, я давно его похоронил и поминал как умершего!

– Ладно, с прошлыми несообразностями мы разберемся по своим каналам. Меня интересует настоящее.

– Разве вы не ощущаете связь событий?

– Расскажите про свои ощущения.

– Я видел Павла в четверг после визита Подземельного.

– Как! И вы умолчали?

– Неумышленно. Разве человек в здравом уме может в такое поверить? Я думал (после медицинского пойла), что это привиделось мне во сне. Более того, я его принял за отца.

– Острогорский, вы мне голову морочите?

– По загадочным причинам я очутился в стрессовой ситуации. Правда: он жутко постарел за девять лет, отрастил, как отец, усы и бороду. И – важная деталь – на нем был старый папин костюм.

– Где хранился костюм?

– После похорон тетя раздала вещи отца соседям.

– Кому конкретно?

– Лучше у нее спросить. Подземельному – вполне возможно, он вечно нуждался.

– Выходит, ваш брат жил – предположим, с четверга – у кого-то из соседей. Почему не у родных?

– Насчет дяди не знаю, а на меня он обиделся еще тогда, во время следствия: мне пришлось дать против него показания. Вот наш диалог в четверг вечером. «Ты же умер», – сказал я призраку (отцу – так мне мерещилось во сне). – «Нет, я пришел к тебе».

– И это все? Что вы молчите?

– Я безумно испугался и сказал: «Уйди, мне страшно». – «Мне тоже, – произнес призрак. – Прости». – «За что?» – «За смерть». Я хотел закрыть дверь, но не смог пошевелиться, а он добавил: «И я тебя простил». Страх и странное любопытство боролись во мне. «Как там у вас, в том мире?» – «Не дай Бог тебе туда попасть. Я еще приду». Поверьте, я принял эту фантасмагорию за сон.

– Вы много пьете?

– Да нет же! Напиток был сокрушительный.

– Расшифруйте разговор, как вы его понимаете.

– В свете случившегося так. Брат простил меня за мои показания на следствии и попросил прощения за ложное свидетельство о своей смерти, которое он каким-то образом устроил. И предупредил, что жизнь в зоне (в «том мире») невыносима.

– Предупредил? – тотчас прицепился следователь. – Он считал, вам угрожает арест?

– Ну, знаете! Павел просто ответил на мой вопрос.

– И пришел, как обещал, в ночь субботы?

– Наверное. Меня не было дома.

– И другой брат, двоюродный, опять-таки обеспечил вам алиби. В вашей семье крайне развиты родственные чувства.

– Так объясните же, как профессионал, свое видение происшедшего.

– Не путайте роли: вы мне должны объяснить.

– Я ничего не понимаю!

– Да ну? У вас с убитым были очень серьезные счеты – настолько серьезные, что он инсценировал свою смерть и много лет скрывался от родных. А вернувшись, остановился у соседа, вероятно, раскрыв ему кое-что. Сосед, через сутки после встречи с вами, найден мертвым. Еще через сутки погибает брат.

– Он убит в полночь?

– Да, примерно в то же время, что и Подземельный. Тем же способом. А откуда вам известно про время?

– В десять вечера меня предупредили по телефону: если я хочу узнать про убийство, то должен быть дома в полночь.

– Кто? – рявкнул следователь. – Кто предупредил?

– Усвойте наконец! – сорвался и Петр Романович. – Я не подозревал, что брат жив!

– Он звонил?

– Судя по всему, да. Голос как будто знакомый, но мне, конечно, и в голову не пришло, подумал: Ипполит дурачится – и спросил: «Поль, ты?» – «По-французски я», – был ответ. Павел по-французски Поль.

– Какие-то выверты и выкрутасы. нет чтоб прямо объявиться. Дальше!

– Передаю буквально: «У меня орудие убийства, на нем кровь». – «Где?» – «На мертвой голове». Я закричал: «Где?» – «На тротуаре в Копьевском переулке». И все, связь оборвалась.

– Что означает этот бред?

– Не представляю! Я сразу спустился в переулок, но ничего подозрительного.

Следователь перебил:

– У вас призрак проходит сквозь стены и убивает своей мертвой безумной головой! Вы заранее делаете ставку на невменяемость?

– Неужели я произвожу такое впечатление? Нет, мне нужна истина и. как вы верно заметили в прошлый раз, я бы придумал что-нибудь поскладнее.

– Орудие убийства опять не найдено.

– Вот видите! И как значительно, с нажимом он произнес – «на мертвой голове» – тут скрыт глубокий смысл, это иносказание с символическим подтекстом…

– Да будет вам! В брючном кармане убитого обнаружен носовой платок со следами крови.

– А, по-вашему, платком убили!

– Не советую иронизировать.

– Чья кровь? Можно определить?

– Вещдок направлен в лабораторию. Если допустить, что ваш разговор с братом не выдумка, если убрать этот самый символический подтекст и допустить, что за девять лет (инсценировка собственной смерти чего стоит!) он стал прихически сильно уязвим, – то что мы имеем? Павел явился свидетелем или соучастником эпизода с Подземельным, каким-то образом овладел орудием убийства со следами крови.

– На «мертвой голове»!

– Никаких безумных иносказаний! Свидетель явно в стрессе. Вы спрашиваете: «Где?» Перед ним в воображении возникает образ убитого Подземельного, голова в крови – про это он вам и говорит.

– Да как же он мог его видеть, если все ходы-выходы были перекрыты!

– Это вы со своим кузеном так утверждаете, а на самом деле.

– Клянусь своей жизнью!

– Втянули меня в чертовщину! – Следователь нервно закурил; Петр Романович попросил папиросу, которая затрепетала в дрожащих его пальцах (оба отметили и переглянулись), и сказал:

– Да, чертовщина. Подумав, что этим звонком меня Ипполит разыгрывает, я пошел с ним в «Китеж».

– Вот из-за этого пресловутого Ипполита я пока не арестовал вас.

– Не удастся: я докажу свою невиновность.

– Докажите!

– На это нужно время.

– У вас его нет.

– Антон Антонович, заберите мои документы, возьмите с меня подписку о невыезде, приставьте соглядатая наконец – только дайте несколько дней.

Следователь молчал, задумавшись

– У меня нет денег ни на залог, ни на побег!

– Зато есть сильный адвокат.

– Есть! На суде дядя разнесет ваши домыслы – всего лишь домыслы! – вдребезги.

– Не запугивайте. Я уверен, какая– то тайна стоит между Петром и Павлом.

– Мои показания, которые он простил.

– Это вы так говорите. А вдруг между вами стояла та девушка?

– Проститутка?

– Да, Маргарита Страхова.

– Я не был с ней даже знаком и увидел мельком в день ее смерти!

– Допустим. Но с каким чувством, однако, вы произнесли слово «проститутка».

– С каким?

– С ненавистью. У вас явный синдромчик – сексуальный загиб насчет женщин этого типа.

– Эти твори погубили все. его жизнь.

– И вашу? Их что – было много?

– Хватило и одной.

– Так вот, философ. Павел явился вам отомстить, но победил Петр. Такова моя версия.

– Но он знал, что я с ней незнаком!

– Откуда?

– Я ему говорил.

– А он так и поверил, да? Особенно после ваших показаний против него. Постойте-ка! – перебил сам себя следователь. – Вы его оговорили, чтоб посадить?

– Господи, нет! – Петр Романович физически ощущал свое сердце, в котором билась боль. – Мои показания только подтвердили другие и не были решающими.

– А чьи были?

– Восьмилетнего ребенка. – Он превозмог боль, чтоб упредить вопрос. – Ипполита.

– Нечаянный выстрел произвел впечатление: служака вздрогнул и замер, точно конь перед препятствием. Наконец пробормотал:

– Неправдоподобная история. Орудие убийства тогда было найдено?

– Да. Он ударил ее бронзовой статуэткой.

– Ну вот, не какая-то там мистическая «мертвая голова». Придется поднять архив. Теперь несколько актуальных вопросов. Во сколько вы пошли гулять по бульварному кольцу?

– Сразу после звонка, в одиннадцатом. Вернулся в двенадцать.

– Итак, в полночь.

– Но я не успел подняться.

– Вас опять увидел Ипполит! Ну до чего пронырливый и удобный родственничек.

– Уж какой есть. В «Китеже» мы встретили Ангелевича и Голубкину.

– Ага, все как в прошлый раз.

– В прошлый раз. – повторил Петр Романович. – Брат знал, кто убил Подземельного.

– А вы знаете мою точку зрения. Павел остановился у соседа, которого убрали как свидетеля (может, он вас шантажировал). А затем.

– Шантаж? – Петр Романович усмехнулся. – Взять с меня нечего, я даже отцовскую машину продал.

– По большому счету – может, и нечего. Но для пьющего… какие-нибудь семейные ценности, столовое серебро, например. Ваш отец был крупный ученый-геолог – человек, по прежним меркам, не бедный. Возможен и моральный шантаж: существуют маньяки, входящие в экстаз от одного сознания власти.

– За Иваном Ильичем я такого не замечал, в экстаз он входил от сорокаградусной. Да и с какой стати у него жил брат?

– А у кого? (Петр Романович промолчал, на этот счет у него были свои соображения.) Бывают ситуации, когда хватаешься за соломинку. Вы говорите, что одежду вашего покойного отца отдали соседям.

– Вы их всех допросили? Ямщикова допросили?

– Нет его, должно быть, в Завидеево. С соседями на этот раз глухо: никто ничего не видел, не слышал. Ведь убийство произошло в вашей квартире, что является весомым свидетельством против вас. За девять лет замок меняли?

– Нет.

– Однако в четверг, по вашим словам, Павел позвонил в дверь.

– Но он приходил тайком в пятницу. наверное, он. Кто-то принес чайные розы.

– Куда?

– В ту комнату, где была мертвая Маргарита.