Текст книги "Адам и Эвелин"

Автор книги: Инго Шульце

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

54
ПОСЛЕДНИЕ ВЕЩИ

Эвелин подождала, пока ее обгонят пассажиры, вышедшие из вагона вместе с ней. Немного не дойдя до лестницы, она остановилась. На какое-то мгновение она осталась на перроне совсем одна. Итак, теперь он был частью ее жизни, ее пути домой из университета. Он пока не был испорчен никакими заботами, с ним не связывалось никаких плохих воспоминаний. И сама она была не той собой, которую знала, а той, какой всегда представляла себя, думая о будущем.

Заметив Адама на верхней ступеньке лестницы, она испугалась и остановилась. При этом она ведь радовалась тому, что он ее ждет.

– Где ты пропадаешь?! – воскликнул он, когда между ними оставалось всего несколько ступенек.

Он посмотрел на свои часы и помахал Кате и Мареку.

– Я что, опоздала?

– Вообще-то мы еще хотели зайти в кондитерскую, чтобы не приходить с пустыми руками.

– А Габриэла и Михаэла разве не собирались для нас что-нибудь испечь?

– Кто?

– Ну, соседки наши.

– Это тебе, запоздалый презент в честь начала учебы, – сказал Марек и протянул Эвелин маленький треугольный пакетик с конфетами.

– Поздравляю, – сказала Катя и обняла ее.

– Спасибо, – сказала Эвелин. – А у меня для вас только вот это. – Она достала из сумки полупустую банку горчицы.

– А это что?! – сказала Катя и подняла вверх руку с красно-рубиновым кольцом. – Кроме того, это уникальная вещь! – Она щелкнула пальцами по банке, издавшей при этом громкий глухой звук.

Эвелин взяла Адама под руку. Они перешли через дорогу и пошли дальше по каштановой аллее.

– Михаэла и Габриэла, – произнес Адам.

– Нечастое сочетание, – сказал Марек.

– Из хорошей семьи, – добавила Катя.

– Что значит «из хорошей семьи», что ты говоришь? – спросил Адам.

– Но это так, у вас абсолютно элитное соседство.

– Раньше это называлось «коммуналка».

– Точно! – воскликнул Марек. – Коммуналка!

– Мне бы больше хотелось чего-нибудь своего, это не должно быть что-то выдающееся, но со своей ванной, со своим туалетом, хотя бы ради ребенка.

– В этом районе ты ничего своего не снимешь.

– Или в подвальном этаже, – сказал Марек. – Я как-то жил в подвале.

– По мне бы лучше так.

– Но не с беременной женой, Адам. Вы, кстати, можете предложить своим соседкам стать крестными мамами.

– И там правда есть сад?

– Окна выходят в сад – он, правда, только для жильцов нижнего этажа, им весь этот дом принадлежит. Но они наверняка не будут против, если вы будете вывозить на полянку детскую коляску или если Эльфи там иногда будет ползать.

– А залог? У тебя так много денег? – спросил Адам. – Мы тебе потом все отстегнем, при первой возможности…

– Стегнете? – спросил Марек и улыбнулся.

– Выплатят, все выплатят. Нет проблем, правда, – сказала Катя и просунула руку под локоть Эвелин, так что их четверка занимала теперь весь тротуар.

Эвелин двигалась, словно во сне. Она слышала голоса других, но ей не хотелось, чтобы что-то отвлекало ее от этой новой жизни. С каждым шагом, который приближал ее к ее собственной комнате с паркетом и лепниной и огромной кухней, она чувствовала себя увереннее.

– А почему этот дворец так дешево стоит? – спросил Адам.

– Не так уж и дешево. Это все благодаря их родителям. Они хотят, чтоб с их дочерьми жили приличные люди, – объяснила Катя.

– А мы – приличные люди?

– Ну конечно, не наркоманы, не богема, бежали от коммунизма, учитесь, трудолюбивые и красивые, таким нужно помогать. К тому же Эви будет обучать их русскому языку.

– Ты? – Адам остановился.

Эвелин пожала плечами и потянула его дальше.

– Повезло тебе, – сказал Марек. – Вам всем повезло, вам уже ничего не будет!

– А сколько им лет?

– Года двадцать два, двадцать три, еще учатся. Михаэла все знает о музыке, а Габриэла – о политике, два супермозга. Габриэла даже диссертацию уже начала писать, что-то про Ближний Восток. Она когда-нибудь станет послом, на что угодно поспорю. В споре с тобой я ведь тоже выиграла.

Она нагнулась вперед, чтобы посмотреть Адаму в лицо.

– А что, тут в университете можно изучать политику? – спросил Адам.

– Конечно, ты тут что хочешь можешь изучать, – сказал Марек. – Но выглядят как абитуриентки. По здешним женщинам вообще не разберешь, сколько им лет.

Возле кондитерской они остановились. Очередь доходила до дверей.

– Тут ты каждый день можешь покупать булочки или яблочный штрудель с ванильным соусом, – сказала Катя.

– Каждый день свежая манна, – сказал Адам.

– Они же обещали что-то испечь, – сказала Эвелин.

Ей не хотелось останавливаться. Только когда они шли, она чувствовала себя уверенно.

– Я же вам еще не рассказала, что звонила госпожа Ангьяль, – сказала Катя.

– Госпожа Ангьяль?! – воскликнул Адам. – А откуда у нее твой номер?

– Наверное, Михаэль дал.

– Замечательно. Он что, не заплатил?

– Она просто хотела узнать, как у нас дела.

– И что она сказала?

– Ничего особенного – только чтобы ты ей как-нибудь позвонил.

Адаму пришлось чуть отойти в сторону, чтобы дать выйти двум женщинам с большим тортом.

– Пойдемте, тут еще долго стоять, – сказала Эвелин.

– Но тогда мы придем с пустыми руками, – сказала Катя.

– Ну и что? Зато вовремя.

Эвелин потянула Адама дальше. Катя и Марек пошли за ними.

– А если тебе вдруг захочется назад, на свою виллу? – спросил Адам и подождал, пока Катя снова возьмет Эвелин под руку.

– Не захочется, – ответила Катя и поцеловала Марека.

– Ну пойдемте! – сказала Эвелин.

– Адаму стоит только начать, – сказала Катя, – когда ты раскрутишься, вы всюду сможете жить, почти всюду.

– Да это все слова! Где мне раскручиваться? Здесь все по-другому, совсем по-другому. Еще пару дней назад я думал, что у нас есть выбор, но теперь все в прошлом, неужели ты не понимаешь?

– Нет, а почему в прошлом? – сказала Катя.

– До Адама дошло, – сказал Марек, – что теперь везде будет одно и то же, хрен редьки не слаще – так говорят, да?

– Да, хрен редьки не слаще, – сказал Адам.

– Адаму ничто не поможет, даже если он переселится в Польшу, – сказал Марек. – Но лучше жевать этот хрен здесь, чем там.

– Пока есть что жевать, – сказал Адам.

– Да ладно вам, – сказала Катя. – Заладили, прям как на похоронах. Вы вообще верующие?

– Ты про то, не смущает ли нас, что номер дома – тринадцать? – спросил Адам.

– Нет, вы верите во что-нибудь, в Бога или во что-нибудь такое?

– С чего ты взяла?

– Я просто спрашиваю.

– А ты?

Катя отрицательно покачала головой:

– Меня тут уже спрашивали, католичка я или протестантка. По крайней мере, у меня муж-католик.

– Ой, нет, нет, никакой я больше не католик, я тебя умоляю, – сказал Марек и поднял свободную руку, словно защищаясь.

– Надеюсь, мой перс меня об этом не спросит, – произнес Адам.

– Да нет, никаких проблем.

– Эви даже крещеная, это все ее благочестивая бабушка, правда?

– Да, – сказала Эвелин, – но на том все и кончилось.

– Тогда я наверстаю упущенное, все равно все скоро толпами побегут креститься, – сказал Адам.

– Ох, не надо было мне об этом заговаривать.

– Ты только посмотри, к чему привели эти две тысячи лет. Они возмущаются нашими дубиноголовыми политиками, потому что те верят в то, что средства производства больше не должны находиться в частной собственности…

– Не надо, я прошу тебя, – вдруг сказала Катя совершенно серьезно. – Если мне чего и не хочется никогда больше слышать, так этого.

– Да не в этом дело, это я еще могу как-то понять! Но все остальное, ну не доходит до меня, как взрослый человек может всерьез верить в вечность, в грех, в ад и во всю эту дребедень.

– Когда с утра до вечера внушают, еще и не в такое поверишь.

– Это не оправдание, – сказал Марек.

– Вот так, понятно? Мой дядя, брат моей мамы, тоже был членом партии и в нее верил. Но в шестьдесят восьмом у него это прошло, после Дубчека этому раз и навсегда пришел конец, – сказал Адам.

Эвелин уже различала впереди очертания дома. В большинстве окон горел свет, вид был очень торжественный.

– Нельзя так сравнивать, – сказала Катя. – В каждом человеке есть какая-то религиозность, с этим ничего не поделаешь.

– Разве я что-то не то говорю? Скажи, я не прав?

– Слушай, Адам, что ты так переживаешь? – сказала Катя. – Тебе вообще до лампочки должно быть, во что они все тут верят.

– До лампочки, – повторил Марек. – До лампочки!

– Вон там, те два окна на втором этаже, это ваши.

– Неужели уже к Рождеству украшают? – спросил Адам.

– На следующей неделе первый адвент. А у тебя ведь скоро день рождения, может, в гости позовешь?

– Если меня к тому моменту не выгонят наши милые ангелочки… или Эви.

– Вот это будет лампочка, – сказал Марек.

– Давай ты, – сказала Катя и протянула Эвелин связку ключей. – Большой, с зубцами.

«Что все слова по сравнению с этим ключом?» – подумала Эвелин.

Калитка открылась с легким щелчком.

55
КОСТЕР

– Они очень милые, милые и смешные, – говорила Эвелин, входя в комнату и помахивая полароидным снимком. – А маленький туалет вообще практически только для нас одних.

Она подошла к Адаму, который обхватил одной рукой оконную ручку и прислонился лбом к стеклу. Рядом с ним лежал кубик Рубика, все стороны которого были собраны.

– Чем вы там занимались?

– Освобождали для Эльфриды овощную полку – она прекрасно подходит, там как раз шесть градусов.

– Ты уверена, что она не умерла?

– Габриэла уколола ее зубочисткой в лапку, она отреагировала, но не проснулась. Да ты не беспокойся. К тому же, если б она умерла, она бы высохла и весила намного меньше.

– Но ей же никакого сна не будет на овощной полке!

– Почему? В марте или в апреле мы ее оттуда достанем. Ты видел коллекцию CD-дисков? Михаэла пишет работу о «Сотворении мира» Гайдна.

– Знакомая музыка, очень даже знакомая.

– У нас она есть?

– Была, в исполнении Шрайера и Тео Адама.

– Послезавтра в это же время, – сказала Эвелин, обняв Адама одной рукой, – у тебя за плечами уже будет первый рабочий день.

– В штопальной мастерской.

– Ты же сам говорил, что перешивать – это самое сложное. – Она опять убрала руку с его плеча. – И Катя хочет, чтобы ты для нее что-нибудь сшил, Михаэла тоже подумывает…

Ветер трепал последние листья каштанов. Собранная в кучку листва вновь начала разлетаться по поляне, застревая в розовых кустах и живой изгороди.

– Такой потрясающий вид, весной…

– Откуда у тебя этот свитер?

– Он практически новый.

– Такое впечатление, что его вязали для горноспасателей.

– Мне идет оранжевый. Посмотри-ка, это я. – Эвелин показала на полароидный снимок. – Красивая у тебя жена, правда? Пока еще никто ничего не заметил. – Она погладила себя по животу.

– Да вроде рановато еще.

– Все равно, по лицу и вообще, у некоторых сразу заметно. Дарю.

– Спасибо, – сказал Адам и взял фотографию.

На ветку за окном села сорока.

– Тебе здесь совсем не нравится?

– Что значит нравится…

– А сколько времени?

– Три минуты пятого.

– Сделать чаю? Или кофе? Когда у нас будет немного денег, мы для начала купим себе настоящий сервиз: может быть, китайский какой-нибудь, типа того, что Марек Кате подарил. – Эвелин поцеловала Адама в щеку и села за стол. – Я куплю еще несколько альбомов.

– Зачем?

– Кто знает, вдруг они скоро подорожают. Габриэла одолжила бы нам свой фотоаппарат – фотографии получаются, как гравюры. А когда родится наш карапуз…

– Пожалуйста, не говори «карапуз», «карапуз» – ужасное слово.

– Когда родится наш ребенок, я хочу завести альбом, на каждый год – по альбому.

– До этого еще далеко. Думай лучше об учебе. У вас не бывает домашних заданий?

– Я их в библиотеке делаю.

Эвелин принялась листать альбом с моделями Адама.

– Здорово, что ты собрал все фотографии. Не знаю, смогла бы я. Наверное, я бы убежала. Зачем-то они их еще и порвали, это ж сколько надо было сил потратить! Я бы их выпорола, этих свиней! У меня прямо в глазах начинает рябить, когда я об этом думаю. Но ты знаешь, если у наших там действительно получится, через пару лет стоило бы подумать, может, нам…

– Вернуться? К соседям, которые украли мой велосипед, которые все у нас украли и разбили на мелкие кусочки?!

– Соседям? Как это соседям?

– Я же видел, что он стоял около дома Кауфманов. Это был мой велосипед.

– Ты думаешь, это они порвали фотографии? Я в это не верю!

– Или просто смотрели и не вмешивались.

– А если продать?

– Дом? Да что это даст – все равно он теперь ничего не стоит. Ты же сама слышала, один к десяти, через две недели будут менять один к пятнадцати, дальше так и пойдет. Если б я сейчас не поменял деньги, они бы скоро вообще обесценились.

– Тебе бы надо там что-нибудь покупать, а тут продавать. Украшения или хрусталь, старые монеты и сундуки, вообще всякий антиквариат.

– Особенно украшения – поздравляю, для этого тебе лучше поискать другого мужа.

– Тебе бы это было раз плюнуть.

– Я уже и так иду штопальщиком работать.

Адам снова выглянул в окно, в сад. Эвелин рассматривала фотографии.

– Ты же мог бы шить мне модель за моделью, а я бы их носила, я – твой манекен. Это сработает, как только они это увидят.

– Все зависит от типажа, от походки, от фигуры…

– Все равно. Если ты будешь представлять работы, а я буду тебя сопровождать. Или ты создашь для меня новую коллекцию, для меня с животом. Ты же такого еще никогда не делал, а?

– Ох, Эви, что ты болтаешь.

– Ты только представь себе: начало июня, солнце, голубое небо, все в зелени, горы – наш ребенок придет в прекрасный мир, в самый прекрасный из всех миров.

– Ты считаешь?

– Ну, скажи тогда, когда было лучше?! В какое время ты хочешь вернуться?

– А Михаэль сначала подарит нам двести лет жизни, а потом вообще сделает бессмертными.

– Но ведь было бы здорово! И войны больше никому не надо бояться. Теперь все деньги можно будет тратить на нужные вещи, не только здесь, во всем мире. Скоро и работать нужно будет только по тридцать часов в неделю, а вместо того, чтобы полтора года служить в армии, можно будет год заниматься чем-нибудь полезным.

– Тогда волк будет жить вместе с ягненком.

– Зачем ты так? – Она попыталась рассмотреть его отражение в стекле, но он стоял слишком близко к окну. – Ты правда думаешь, что ничего не изменится? Это же был бы просто абсурд!

Адам пожал плечами. Полароидный снимок соскользнул с подоконника и лежал теперь около батареи оборотной стороной вверх. Эвелин отрезала кусочек скотча и приклеила фотографию к стеклу. – Это чтобы ты хоть иногда на меня смотрел. Ты будешь чай или кофе?

– Все равно.

– Так чай или кофе?

– Что хочешь.

– Значит, чай, – сказала Эвелин.

На кухне стояла Габриэла и чистила яблоки. Кончики пальцев у нее были в тесте.

– Это на завтра, – сказала она, – воскресный завтрак.

– Можно я выскребу? – спросила Эвелин. – Сто лет этого не делала.

Габриэла придвинула к ней голубую пластмассовую миску, мизинцем открыла ящик с приборами и протянула ей десертную ложечку.

– Спасибо.

Эвелин принялась скрести ложкой по дну миски. Габриэла выкладывала нарезанные кусочками яблоки на полоску теста на противне.

– Хочешь? – спросила она, убрала тыльной стороной кисти прядь волос со лба и протянула Эвелин два кусочка яблока, которые не поместились на противень. – Поможешь мне почистить?

– Еще?

– Мы поставим их в духовку после пирога.

– Печеные яблоки?

– Вроде того, запеканка с корицей и ванильным соусом.

– Хм, – сказала Эвелин.

Она поставила вылизанную миску в мойку и залила ее водой.

Когда они кончили чистить яблоки, а чайник вместе со стаканами стоял на подносе, Габриэла сняла фартук и предложила Эвелин сигарету. Они подсели к столу и закурили.

– Ты даже не представляешь, как я здесь всем наслаждаюсь, – сказала Эвелин. – Словно я больше никогда и не жила нигде.

Однако после нескольких затяжек она снова потушила сигарету.

Адама в комнате не было. Эвелин накрыла на стол, поставила сахарницу и блюдце с кусочками яблок на середину стола и разлила чай по чашкам. Только когда она услышала из сада голос Адама и его смех, она заметила, что одно окно не закрыто до конца. Пахло костром.

Сначала она увидела свою соломенную шляпу у него на голове. Адам, держа перед собой раскрытый альбом, словно партитуру, достал одну из больших склеенных фотографий своих женщин и бросил ее в костер. Он действовал, не спеша. Переворачивал страницу, вынимал следующую фотографию, бросал ее в огонь. Одна из фотографий, догорев наполовину, поднялась в воздух, свернулась и истаяла в пламени. Больше всего Эвелин пугали размеренность и непринужденность его движений.

У забора остановились две женщины и начали жестикулировать, указывая в сторону Адама. Какой-то мужчина с соседнего участка справа попытался перелезть через изгородь. Над головой он, словно винтовку, держал лопату и что-то кричал. С первого этажа тоже доносился мужской голос, где-то захлопнули окно.

Адам листал дальше, доставал фотографии, бросал их в огонь и смеялся. В бутылку у ног Адама был воткнут кусок материи в голубую клетку.

В какой-то момент костер начал затухать. Пламя прибилось к земле. Адам захлопнул альбом.

Мужчина с лопатой схватил бутылку и унес ее из поля зрения. Однако он быстро вернулся назад и начал бить лопатой по затухающему пламени. Взметнулись искры. Адам отошел назад, давая место второму мужчине. Теперь оба начали подгребать к костру влажную листву, затоптали последние языки пламени и что-то прокричали.

Вдруг Адам через плечо посмотрел на нее, наверх, словно все это время знал, что она там.

Он снял шляпу, улыбнулся и вновь надел шляпу. Эвелин вся похолодела.

Она закрыла окно и отступила назад в комнату, пока не остались видны лишь женщины у забора – а потом не стало видно и их. Она задела стол и остановилась. Сорока продолжала прыгать по голым сучьям и веткам каштана и при этом раскачивалась туда-сюда, словно могла в любой момент потерять равновесие. В окне отражалась люстра. Под ней Эвелин увидела себя и вокруг себя всю комнату, которая казалась еще больше, чем в действительности, почти что огромной, и ровно посередине она увидела свою фотографию – маленькую и цветную.

ХРОНИКА СОБЫТИЙ 1989 ГОДА

7 мая. Выборы в органы местного самоуправления ГДР. Впервые в истории этой страны простые граждане – представители оппозиции – присутствуют на избирательных участках в качестве наблюдателей. Заявления о массовых нарушениях при подсчете голосов на выборах.

20 мая. Визит М.С.Горбачева в Западный Берлин. О Берлинской стене: «Ничто не вечно».

16 июня. Прах Имре Надя, председателя Совета министров Венгрии в период Венгерского восстания 1956 года и вторжения советских войск в Венгрию, с почестями перезахоронен на площади Героев в Будапеште.

8 августа. Сто семьдесят граждан ГДР, нелегально перешедших венгерско-австрийскую границу, специальным поездом доставляются из Вены в Западную Германию.

19 августа. Массовое бегство граждан ГДР из Венгрии в Австрию через границу во время «панъевропейского пикника». Знаком единения народов-соседей должно было стать символическое открытие старых пограничных ворот, через которые граждане Австрии в течение трех часов могли свободно проходить на территорию Венгрии. Как только створки ворот распахнулись, с венгерской стороны в Австрию устремились около шестисот граждан ГДР, успешно воспользовавшихся «пикником» как возможностью перебраться на Запад.

24 августа. Венгрия не противится пересечению гражданами ГДР границы с Австрией. Беженцам, попросившим убежище в посольстве ФРГ в Будапеште, разрешено покинуть страну.

4 сентября. По окончании молебна о мире в Лейпциге начинается стихийная массовая демонстрация за свободу передвижения. Она положила начало всем последующим так называемым «демонстрациям по понедельникам».

7 сентября. Сто граждан ГДР без выездных документов пересекают границу между Венгрией и Австрией.

10 сентября. Венгрия «временно приостанавливает» действие Соглашения о репатриации беженцев, которое на протяжении двадцати лет действовало между ГДР и Венгрией. Дьюла Хорн объявляет о том, что примерно шестьдесят тысяч отпускников из ГДР, находящихся в Венгрии, с полуночи следующего дня получат возможность пересечь границу с Западом без выездной визы.

11 сентября. Учреждение «Нового форума», попытка создания первой оппозиционной политической организации в ГДР. Венгрия открывает границу с Австрией, через которую сразу же после этого хлынули тысячи беженцев из ГДР.

13 сентября. За два дня границу с Австрией пересекли более пятнадцати тысяч граждан ГДР.

25 сентября. На лейпцигскую демонстрацию за свободу слова, свободу собраний и признание легитимности «Нового форума» собирается около восьми тысяч человек.

2 октября. Число манифестантов в Лейпциге достигает двадцати тысяч человек. Митинг жестоко подавляется полицией.

7 октября. Празднование сорокалетней годовщины основания ГДР. Эрих Хонеккер – руководитель ГДР, генеральный секретарь Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) и Госсовета ГДР – встречается с Михаилом Горбачевым.

9 октября. Самая массовая демонстрация протеста в истории ГДР после событий 17 июня 1953 года. На площадь Карла Маркса в Лейпциге выходит семьдесят тысяч человек.

16 октября. Число манифестантов на демонстрации протеста в Лейпциге достигло ста шестидесяти тысяч человек.

18 октября. Отставка Эриха Хонеккера, на должность которого заступает Эгон Кренц.

23 октября. Число митингующих в Лейпциге достигает трехсот тысяч человек. Массовые демонстрации протеста в других городах ГДР.

4 ноября. На демонстрацию протеста в Восточном Берлине выходит около миллиона человек.

6 ноября. В демонстрации протеста в Лейпциге участвует пятьсот тысяч человек.

9 ноября. Падение стены. Совет министров ГДР принимает решение открыть границу с Западной Германией и с союзническим сектором в Берлине. К девяти часам вечера по немецкому времени у пограничных КПП столпились тысячи граждан ГДР.

13 августа 1961 года – ноябрь 1989 года. При попытках пересечения границы между двумя Германиями лишились жизни сто восемьдесят восемь человек, последний из которых погиб шестого февраля 1989 года.

10 ноября. Жители Берлина собираются у Бранденбургских ворот. Восточногерманские пограничники начинают демонтировать стену.

11 ноября. Семьсот тысяч граждан ГДР посещают Федеративную Республику Германию.

2 декабря. Кренц, а также Политбюро и ЦК СЕПГ в полном составе уходят в отставку.