Текст книги "Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях"

Автор книги: Инесса Яжборовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)

19. ГВП. Т. 3/55. Л. 147; Т. 4/56. Л. 236-239; Сообщение СК. С. 9, 41.

20. ГВП. Т. 10/62. Л. 29-33; Т. 5/57. Л. 309-310, 300-308.

21. Там же. Т. 4/56. Л. 60, 93; Т. 5/57. Л. 6-8, 9-12, 13-15, 53-57, 267-268.

22. Подробно см.: Абаринов В. Катынский лабиринт. С. 173—181.

23. ГВП. Т. 22. Л. 261-262.

24. Там же. Л. 263-264.

25. Там же. Л. 267-268.

26. Там же. Л. 274-275.

27. Там же. Л. 289-290.

28. Там же. Т. 106. Л. 134-135, 137, 140-147, 149-264, 267-268.

29. Там же. Т. 18. Л. 39—49; Pyzel М. Polski patrol w Katyniu. Dziennik polski, 17.IX.1991.

30. ГВП. Т. 106. Л. 1-127.

31. Там же. Т. 113. Л. 90-118.

32. Там же. Т. 121. Л. 215-222.

33. Убийства заказывались в Кремле // Труд. 23 июля 1992.

34. Зоря Ю. Режиссер катынской трагедии // Берия: конец карьеры. М., 1991. С. 174-184.

35. ГВП. Т. 32. Л. 106.

36. Там же. Т. 6. Л. 44; Т. 21. Л. 73-77.

37. Там же. Т. ПО. Л. 1-3.

38. Там же. Т. 15. Л. 78-82.

39. Katyn: Dokumenty ludobójstwa. S. 134—137.

40. ЦХСД. Ф. 89. On. 20. Л. 8, 9.

41. Геворкян Н., Гриненко А. Что стоит за цифрами, преданными гласности КГБ // Московские новости. 1990. № 9; Жаворонков Г. Катынь: Трудный путь к истине // Там же. № 16.

42. ГВП. Т. 31. Л. 1-110, 116-136, 139-231, 233-279; Т. 102. Л. 4-17; Т. 119. Л. 1-244; Т. 14. Л. 57-113; Т. 112. Л. 42-51, 53-117.

43. Там же. Т. 3/55. Л. 91.

44. Там же. Т. 18. Л. 19-33.

45. Сообщение СК. С. 52-53.

46. ГВП. Т. 3/39. Л. 300-301.

47. Там же. Т. 15. Л. 38, 41.

48. Там же. Т. 124. Л. 1-102.

49. Там же. Т. 102. Л. 37; Т. 10. Л. 331; Т. 7/43. Л. 109, 151-152; Т. 13/49. Л. 250; Т. 10/46. Л. 152.

50. Там же. Т. 10. Л. 305.

51. Меньшагин Б. Воспоминания. Париж, 1988. С. 131; ГВП. Т. 122. Л. 11– 20; Т. 127. Л. 136-186.

52. ГВП. Т. 3/55. Л. 212, 299; Т. 4/56. Л. 66-68, 231-235; Т. 116. Л. 15-17; Сообщение СК. С. 40, 51—52.

53. ГВП. Т. ПО. Л. 23, 72, 73; Т. 127. Л. 58-65.

54. Katyn: Dokumenty ludobójstwa. S. 140—145.

Глава 6. Развитие российско-польских отношений и Катынское дело на рубеже нового века

На пути к завершению дела

Геополитические перемены конца 80-х – начала 90-х годов в условиях глубинной эрозии всей тоталитарной, командно-административной системы «реального социализма» и взаимоотношений в рамках «социалистического содружества» привели к дестабилизации ситуации в постсоветском пространстве и Центрально-Восточной Европе.

Запутанные и противоречивые процессы внутренней эволюции и российского, и польского общества оказали мощное, но неоднозначное воздействие на состояние российско-польских отношений. «Перестройка» принесла лишь поверхностное и временное их обновление. Приступая с большими трудностями к демократической трансформации политической системы и реформированию социально-экономических отношений, Россия и Польша начали этот процесс по-разному и повели его в различном ритме.

Существовали реальные возможности очищения многоаспектных двусторонних отношений от негативных наслоений и возрождения их на принципиально новой, демократической, добрососедской и партнерской основе, опираясь на подлинное доверие и искренность. Однако многое препятствовало этому. Обе страны стали искать решение своих трудных и запущенных проблем прежде всего на Западе.

Напряженные, недостаточно продуманные и хаотичные попытки найти какие-либо, далеко не всегда оптимальные меры, для урегулирования двусторонних отношений при сохранении взаимного недопонимания и опасений раскручивания конфронтационности, при обнажении накопившихся противоречий и претензий в переживавшем кризис общественном сознании не гарантировали быстрой и эффективной расчистки почвы для конструктивного взаимодействия. Болезненные точки, к числу которых бесспорно принадлежало и принадлежит Катынское дело, требовали продуманной и последовательной политики, а не только примирительных жестов и широковещательных заверений.

Произнося по Центральному телевидению 25 декабря 1991 г. свою прощальную речь, Горбачев-президент горько сказал: «Не научились еще пользоваться свободой». Эта сентенция в равной мере относилась к нему самому.

Следователи Главной военной прокуратуры не получали доступа к архивам ни Президента СССР, ни ЦК КПСС, ни бывшего союзного КГБ. Были проигнорированы их многократные обращения к руководителям Министерства федеральной безопасности и Комитета по делам архивов. Издавая в 1995 г. воспоминания «Жизнь и реформа», Горбачев признает, что лозунг «Больше света» «уж очень не подходил номенклатуре», что «целиком вне сферы информации и критики находился КГБ». Он пишет: «Открывать „закрытые зоны“ было невероятно трудно. В каждом случае это вызывало отчаянное противодействие соответствующих ведомств, ворчание хранителей секретов и стенания идеологов»^{1}. Катынское преступление он и сам не стремился делать достоянием гласности.

Кардинальные перемены на политической арене породили новые надежды и подвигли военных прокуроров на непосредственное обращение к Президенту Российской Федерации Б.Н. Ельцину. В их просьбе содействовать получению решения Политбюро ЦК ВКП(б), существование которого было неопровержимо доказано в ходе насчитывавшего более сотни томов уголовного дела и которое, по данным следствия, хранилось в 6-м секторе Архива Президента СССР, им оказал поддержку Генеральный прокурор страны А.И. Казанник.

К тому моменту Ельцин не только знал о существовании зловещего документа, но уже видел его. Но таков трагический смысл и судьба этого документа, что, даже после того, как Горбачев осенью 1992 г. признался в том, что вручил документ лично Ельцину в момент отставки и передачи дел («особых папок») в декабре 1991 г., директор Архива Президента РФ А.В. Коротков еще и в 1994 г. утверждал, что ничего об этом не знает: «Последняя отметка о „заклеивании“ пакета уже в Архиве Президента СССР датирована 24 декабря 1991 года. Но кто его смотрел на этот раз – не указано»^{2}.

Между тем Горбачев в воспоминаниях «Жизнь и реформа» подробно излагает свою, несколько подправленную версию событий. Он утверждает, что В.И. Болдин знакомил его накануне визита в Польшу с двумя папками, но это якобы была разрозненная документация, подтверждающая версию комиссии Бурденко – «все под ту версию»^{3}. Расследованием было установлено, что в архиве 6-го сектора была одна папка с материалами комиссии Бурденко, которую директор Архива Президента СССР Р.Е. Усиков предъявлял 20 мая 1992 г. С.С. Радевичу и Ю.Н. Зоре, а также одна папка («особый пакет») с постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) и сопутствующими документами. Так что папок было две. И не только вторая была не «под ту версию», но и первая, поскольку в ней вместе с материалами комиссии Бурденко находился опровергающий их документ – польская экспертиза^{4}. Второй же пакет, как свидетельствовал со слов Горбачева Болдин, содержал «истинные факты расстрела поляков в Катыни»^{5}.

Горбачев утверждает, что получил впервые обнаруженный только за несколько дней до его отставки с президентского поста «особый пакет» по инициативе архивистов через руководителя своего аппарата Ревенко накануне передачи дел Ельцину. Он описывает, как, вскрыв папку, он обнаружил в ней докладную записку Берии с визами Сталина, Молотова, Ворошилова: «У меня дух перехватило от этой адской бумаги, обрекавшей на гибель сразу тысячи людей. Я положил папку в сейф и достал ее в ходе беседы с Ельциным, когда мы подошли к подписыванию документа о передаче особого архива [...] Показал и прочитал документ Ельцину в присутствии Яковлева, договорились о передаче его полякам.

– Но теперь, – сказал я. – это уже миссия Бориса Николаевича»^{6}.

А.Н. Яковлев рассказывает об этой сцене несколько иначе: «И вот среди других особо важных бумаг М. Горбачев передал Б. Ельцину конверт с документами, добавив, что необходимо посоветоваться, как с ними поступить дальше.

– Боюсь, могут возникнуть международные осложнения. Впрочем, тебе решать, – заметил Горбачев. Б. Ельцин прочитал и согласился, что об этом надо серьезно подумать»^{7}.

Не столь существенно, прочитал ли Горбачев материалы, прежде чем положить их в сейф, в тот момент – он их явно читал за несколько лет до этого. Важна сама сцена публичного, гласного зачтения ужасающего документа, хотя пока в узком кругу партийно-государственных лидеров. В царившей ситуации «двойного дна» такие тайны оставались закрытыми, засекреченными и неразглашаемыми даже среди наперсников. Наверное, никогда еще гласность не приобретала такой трагической тональности. И в то же время доли сатисфакции: тяжкая ноша Отечества перекладывалась на соперника, и можно было понаблюдать за производимым впечатлением.

Горбачев, разумеется, стремился оправдать себя после скандала вокруг сроков обнаружения документа и передачи его Ельцину, который тоже не предъявил его полякам ни в декабре 1991 г., ни во время визита Валенсы в Москву в мае 1992 г. Ожесточенно споря между собой, кто же скрывал документ и не сообщил Валенсе о «находке», оба старались сохранить лицо и в то же время демонстрировали тот накал личных амбиций, нетерпимость, перерастающую в открытую взаимную неприязнь, которые были порождены длительной разобщенностью и взаимной борьбой демократических сил в СССР. 1500 дней политического противостояния обернулись для двух лидеров острым публичным столкновением по одному из самых сложных, трудно решаемых вопросов, олицетворяющему головоломные аспекты как внутриполитического, так и внешнеполитического наследия сталинщины.

Сталинское постановление не спешили обнародовать оба, и было бы большим упрощением увидеть в поведении Ельцина только личные амбиции, стремление действовать в пику Горбачеву.

Воспоминания бывшего Президента СССР дают ключ к раскрытию всей политической подоплеки инсценировки обнародования документа. Он последователен в своей линии обвинения НКВД, включая Шелепина как инициатора ликвидации всех документов по этому делу. И столь же последователен в уходе от вопроса об ответственности Сталина и его приближенных, о роли верхушки КПСС, о политических, в том числе внешнеполитических, аспектах дела. Горбачев стремился считать дело закрытым с осуществлением им 13 апреля 1990 г. передачи В. Ярузельскому небольшой группы документов.

Ельцину требовалось время, чтобы выйти на проблематику отношений со странами Центральной и Юго-Восточной Европы с ее многообразными и сложными аспектами. В центре внимания Ельцина были прежде всего внутриполитические вопросы. Но постепенно дело дошло и до международных сюжетов, связанных со странами бывшего «социалистического содружества».

Генеральные прокуроры СССР А.Я. Сухарев и Н.С. Трубин (1991 г.), затем Генеральные прокуроры РФ В.Г. Степанков (1992 г.), А.И. Казанник (1993 г.) и А.Н. Ильюшенко (1994 г.) обращались в администрацию Президента РФ с неоднократными просьбами о поиске документов в президентском архиве, на что им отвечали отказом в предоставлении искомых документов и предлагали обращаться лично к Президенту.

В процессе создания новых основ двусторонних российско-польских отношений в течение весны 1992 г., подготовки Договора о дружественном и добрососедском сотрудничестве и целого пакета сопутствующих договоренностей постоянно присутствовала проблема преодоления негативных наслоений прошлого и в первую очередь – расстановки всех точек над «i» в отношении катынского злодеяния. Принципы решения этой проблемы были закреплены в совместном заявлении двух президентов во время официального визита Леха Валенсы в Россию 21—23 мая. Это заявление сопровождало подписание договора, придавая ему окраску выравнивания несправедливостей в отношении польского народа. В нем, в частности, говорилось: «Стороны сознают, что сталинский режим причинил огромные страдания, нанес непоправимый ущерб народам России и Польши.

Память о жертвах тоталитаризма священна.

Россия и Польша, осуждая антигуманную сущность тоталитаризма во всех его проявлениях, заявляют о своей решимости преодолеть негативное наследие прошлого и строить качественно новые двусторонние отношения в будущем на основе позитивных ценностей в истории обоих народов и государств, а также международного права, демократии и соблюдения прав человека»^{8}. Валенса назвал правду о Катыни символом правды о двусторонних отношениях, искренности между двумя народами^{9}.

Именно в этом ключе составлялись последующие послания и обращения к польскому народу, которые от имени Президента РФ зачитывал глава его администрации С.А. Филатов, с большим пониманием относившийся к катынской проблеме. В 1992—1993 гг. было снято большинство проблем и сложностей во взаимоотношениях, которые Россия унаследовала от Советского Союза. Обрел перспективу решения и катынский вопрос^{10}.

Согласно постановлению Президента по итогам визита была создана рабочая группа с участием генерала Л.М. Заики, советника С.Б. Станкевича и специалиста-эксперта П.С. Романова. Она стимулировала подготовку соглашения о воинских захоронениях, эксгумации, а также поиски списков расстрелянных узников в Западной Украине и Западной Белоруссии, создание новой комиссии по ликвидации «белых пятен» в двусторонних отношениях, издание «Катынской энциклопедии». А.И. Маринченко и В.Ф. Фигановым был снят кинофильм «Память и боль Катыни».

В республиканский парламент был направлен проект постановления Президиума Верховного Совета РФ с требованием создать необходимые условия для завершения работы группы военных прокуроров. Было сформулировано предложение подготовить венчающий дело политический документ за подписью Президента или парламента РФ (однако эти инициативы не получили поддержки и развития из-за позиции А. Барсукова).

Вновь обратиться к польской проблематике в контексте именно катынского преступления Б.Н. Ельцину довелось через несколько месяцев, когда обнаружилось, что оно весьма тесно связано с узловыми внутриполитическими проблемами России.

Для Ельцина стратегически решающим был вопрос трансформации политической системы, подрыва основ сталинской модели партии-государства. Развернулась жестокая, бескомпромиссная борьба, которая отнюдь не была завершена удалением из Конституции 6-й статьи о руководящей и направляющей роли КПСС. Важным событием общественно-политической жизни России стал процесс по «делу КПСС». Депутаты-коммунисты внесли в Конституционный суд вопрос о конституционности указов Президента РФ и о приостановлении деятельности, а затем и запрете КПСС и КП РСФСР и о партийном имуществе. Процесс начался 26 мая 1992 г. и продолжался, с перерывами, до 30 ноября 1992 г. В ходе процесса депутат О.Г. Румянцев внес от имени депутатов-демократов встречный вопрос о конституционности КПСС и КП РСФСР.

В преамбуле Указа Президента РФ от 6 ноября 1991 г. «О деятельности КПСС и КП РСФСР» отрицалась природа КПСС как политической партии. Вопрос о конституционности КПСС и КП РСФСР рассматривался как тесно связанный с вопросом об их правовой природе в качестве отправной точки для оценки конституционности мер, принятых в отношении них согласно проверяемым указам. Вот как было официально изложено заключение Конституционного суда: «[...] 3. В стране в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединенных в политбюро ЦК КПСС во главе с генеральным секретарем ЦК КПСС. Имеющиеся в деле материалы свидетельствуют о том, что руководящие органы и высшие должностные лица КПСС действовали в подавляющем большинстве случаев втайне от рядовых членов КПСС, а нередко – и от ответственных функционеров партии. [...]

Материалами дела, в том числе показаниями свидетелей, подтверждается, что руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями».

В заключении Конституционного суда отмечалось, что после отмены статьи 6-й Конституции СССР организационные структуры КПСС продолжали решать многие вопросы, входящие в компетенцию органов власти и управления, «присвоили себе государственно-властные полномочия и активно их реализовывали, препятствуя нормальной деятельности конституционных органов власти». Заключение констатировало, что действия Президента РФ «были продиктованы объективной необходимостью исключить возврат к прежнему положению, ликвидировать структуры, повседневная практика которых была основана на том, что КПСС занимала в государственном механизме положение, не согласующееся с основами конституционного строя»^{11}. Было указано, что Конституция РФ в редакции от 1 ноября 1991 г., часть первая статьи 4-й, возлагает на государство и его органы обязанность обеспечить охрану правопорядка, интересов общества, прав и свобод граждан. Деятельность же руководящих структур КПСС и КПРФ была признана неконституционной, а их восстановление в прежнем виде – недопустимым. Дело против них было прекращено, поскольку КПСС в августе-сентябре 1991 г. фактически распалась и утратила статус общественной организации, а КП РСФСР не была организационно оформлена в качестве самостоятельной политической партии. Членам КП РФ было предоставлено право создавать лишь новые руководящие структуры в полном соответствии с требованиями действующей Конституции и законов РФ и на равных условиях с другими партиями.

Для доказательства незаконности деятельности КПСС по распоряжению Президента привлекались ранее закрытые архивные документы, рассекречивались материалы из тайных архивов и фондов, началась передача их для широкого использования. Для этого была создана Специальная комиссия по архивам при Президенте РФ.

Тайной прирастало могущество тоталитарной власти, ее сила была не столько в правде, сколько в ее сокрытии. Государственная тайна, не регулируемая законом, была фундаментом тирании. Теперь же начался процесс перехода от скрываемого подзаконными актами произвола к установлению законодательно закрепленных отношений между участниками защиты секретных сведений, к разграничению того, что может, а что не может быть государственной тайной, к балансу интересов человека, общества и государства.

К «делу КПСС» были привлечены около шести тысяч документов из основных архивохранилищ России. Эти документы приоткрывали процессы инициирования, разработки, принятия и реализации решений на высшем уровне в бывшем СССР. Среди них была подборка документов по Катынскому делу, включая постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.^{12}

О реакции Ельцина в декабре 1991 г. при передаче ему Горбачевым фолиантов закрытых документов и свидетельств, самых тайных из мрачных тайн власти, удалось узнать из информации бывшего председателя Российской государственной телерадиокомпании О.М. Попцова. Борис Ельцин, пишет Попцов, не испытывал ни радости, ни сверхсамозначительности, наоборот: «Впоследствии он рассказывал о брезгливом чувстве, которое пережил в тот момент, о своем нежелании не только вникать, но даже прикасаться к этим свидетельствам сотворения порока, насилия, искалеченных судеб и судеб целых народов. И, подтверждая свою непричастность к страшным документам, обещал в ближайшее время предать их гласности. Так начиналась, как казалось самому Ельцину, открытая политика первого российского президента. В тот момент он вряд ли подозревал, что отречение от тайного прошлого не защитит его перед тайнами будущего, вне которых власть, по существу, беспомощна»^{13}.

Через полгода, в разгар работы Конституционного суда РФ и рассекречивания многих тайных документов, перед Ельциным вновь встал вопрос секретных материалов о злодейском умерщвлении польских военнопленных из самого закрытого архивохранилища. На этот раз он наконец решился.

В июле 1992 г. в Архиве Президента РФ тогдашний руководитель президентской администрации Ю.В. Петров, советник Президента Д.А. Волкогонов, главный архивист РФ Р.Г. Пихоя и директор архива А.В. Коротков просматривали его совершенно секретные материалы. 24 сентября они вскрыли «особый пакет № 1». Как рассказал Коротков, «документы оказались настолько серьезными, что их доложили Борису Николаевичу Ельцину. Реакция Президента была быстрой: он немедля распорядился, чтобы Рудольф Пихоя как главный государственный архивист России вылетел в Варшаву и передал эти потрясающие документы президенту Валенсе. Затем мы передали копии в Конституционный суд, Генеральную прокуратуру и общественности»^{14}.

Когда Р.Г. Пихоя привез 14 октября 1992 г. в Варшаву документы из «пакета № 1» и старался там объяснить, почему они так долго были запрятаны в тайниках власти, он подчеркнул следующее: это было преступление политического характера, и несмотря на это документы передаются польской стороне, чтобы очиститься от лжи и строить отношения на основе открытости и искренности. Трудно признать эту аргументацию достаточно вразумительной, но и она была нова и важна, так как сопровождала документы сугубо тайные и «самовзорвавшиеся», сбросившие покров государственной тайны с преступления, обнажившие его масштаб и характер. Была разоблачена фальсификация, скрывавшая гигантскую политическую мистификацию сталинской внешней политики. Встал вопрос об ответственности – уголовной и политической.

Нельзя не отдать должное Валенсе, который с пониманием воспринял очевидный факт, что решение передачи полякам документов «было трудным, просто героическим со стороны президента Ельцина». При этом польское руководство, прежде всего сам Валенса, осознавало, что «есть сопротивление в некоторых кругах» и «нужно „переварить“ эти ужасные документы, говорящие об ответственности не только отдельных лиц, но целых политических организаций»^{15}.

Выступая 15 октября с интервью для польского телевидения, Б. Ельцин взволнованно говорил о страшном сталинском преступлении и выражал надежду, что оно в дальнейшем не будет тяготеть над двусторонними отношениями России и Польши. Он осудил комиссию историков за создание «видимости усилий» в этой области, что на самом деле никак не могло относиться к польской части комиссии и только частично – к ее советской части, поскольку препятствия для ее работы создавались партийно-политическим руководством СССР. Задетый этим акцентом в выступлении Ельцина, В. Ярузельский обратился с демаршем в российское посольство в Варшаве, о чем он написал во вступительном слове к книге Я. Мачишевского «Вырвать правду». В ответ Ельцин прислал ему письмо, публикуемое в том же издании. В нем, выразив глубокое сочувствие родственникам и близким погибших, Ельцин подтвердил, что осведомлен о роли Ярузельского в раскрытии правды об этом скорбном деле, о его постоянных обращениях к бывшим советским лидерам, которые, в чем он был уверен, «были информированы о наличии документов». Он назвал советских руководителей последнего времени циничными людьми. Российский президент еще раз подчеркнул, что «обновленная демократическая Россия не несет ответственности за злодеяния сталинского тоталитарного режима, с осуждением которого Президенты Российской Федерации и Республики Польша выступили во время подписания в мае СНГ. межгосударственного договора о дружественном и добрососедском сотрудничестве»^{16}.

Это письмо, датированное 5 ноября 1992 г., действительно знаменовало собой стремление перейти к искренней и открытой политике в духе равноправия и взаимного уважения.

Не менее значимым в перечне адресатов, которым направлялись секретные документы по Катынскому делу, был, вне сомнения, представлявший другую ветвь власти Конституционный суд, в котором во время передачи документов польскому руководству продолжалось напряженное противостояние двух сторон по «делу КПСС». Катынские документы привлекались как доказательство тяжелого наследия сталинского прошлого и могли стать объектом специального рассмотрения.

Какова была история их рассмотрения в Конституционном суде РФ?

С ходатайством о приобщении к материалам по «делу КПСС» подборки из 37 документов (копий) по Катынскому делу из президентского архива выступил 14 октября 1992 г. представитель Президента РФ С.М. Шахрай. На основании этих совершенно секретных материалов он проинформировал как о подлинных событиях 1939—1940 гг., о расстреле польских граждан, содержавшихся в лагерях НКВД и называвшихся военнопленными, так и о создании при помощи комиссии Н.Н. Бурденко лживой «официальной версии» и сокрытии истинной истории Катынского дела от собственного народа и международной общественности. Целью Шахрая, судя по его ответам на вопросы, было не столько выяснение сути и обстоятельств дела, сколько доказательство самого факта противоправного массового расстрела польских военнопленных на основании закрытого решения Политбюро ЦК ВКП(б) и последующего сокрытия этого факта.

В ходе судебного заседания спор развернулся вокруг выяснения вопроса о том, кого следует обвинять в случившемся в 1940 г. и в связи с этим – вокруг оценки деятельности КПСС. Содержание и направление дискуссии подробно охарактеризовал один из юридических представителей КПСС на процессе – профессор Ф. Рудинский^{17}. Его коллега по партии Ю.М. Слободкин стал строить защиту на утверждении, что преступление и его укрывательство совершала не политическая партия, а конкретные люди, и их действия должны оцениваться на основе Уголовного кодекса. Поэтому речь должна идти о Берии и его окружении как виновниках репрессий, о приобщении к делу документов об их ответственности. Это задавало определенное направление рассмотрению дела, заведомо сужая его.

Председатель Конституционного суда В.Д. Зорькин, в свою очередь, стал доказывать, что согласно законодательству данный судебный орган не рассматривает обвинения в адрес отдельных лиц – это в его компетенцию не входит. В частности, он не ставит вопрос об уголовно-правовой ответственности М. Горбачева как генерального секретаря КПСС. Он может изучать вопрос только о том, как «действовало руководство вообще, как действовало руководство в целом». При этом Зорькин направлял обсуждение таким образом, чтобы исключить рассмотрение событий сталинского периода и сосредоточиться на периоде горбачевском, но не на вопросе оценки поведения Горбачева, который не обнародовал документы о расстреле польских пленных, скрывал их.

Осмысление представленных документов было затруднено отсутствием ясности в отношении событий 1939—1940 гг., незнанием различных аспектов Катынского дела, самой практики организации работы Политбюро 40—50-х годов, обстоятельств создания и последствий функционирования «советской официальной версии» Катынского дела: участники процесса не располагали данными юридического анализа, криминалистической экспертизы преступления. Возникало множество вопросов и правовых трудностей. Их решением с успехом занималась Главная военная прокуратура (о чем уже было рассказано), но работа ее следователей оставалась без внимания, ее результаты не были привлечены Конституционным судом.

При обсуждении документов Катынского дела уже 16 октября представители КПСС использовали очевидные или мнимые неясности, чтобы поставить под сомнение многие положения представленных документов, их оформление и даже подлинность, а также позиции ряда советских руководителей прежних лет. Защита КПСС утверждала, что гибель польских граждан не может быть связана с деятельностью компартии, поскольку в те годы репрессии власти были направлены и против этой партии, и армии, которые также понесли огромные потери. Представители КПСС стремились не допустить отождествления Политбюро 1940 г. с Политбюро 1991 г., не позволить рассматривать решения 1940 г. как волю партии, когда НКВД был поставлен над партией.

Весь узел проблем тоталитарного режима, его злоупотреблений и преступлений не был достаточно распутан, но постоянно находился в поле зрения. Катынское дело способствовало обнажению его различных ракурсов, поднимало целый пласт дополнительных проблем, вопросы оценки действий сталинского режима в целом, сталинских деформаций в различных областях общественной жизни. Масштабу «дела КПСС» грозило дальнейшее увеличение.

Катынское дело создавало для этого существенные предпосылки. Возможности его рассмотрения в контексте ряда важных проблем внутренней и внешней политики и наоборот – анализа политических проблем через призму Катынского дела – создавались постановкой вопросов о дополнительном расследовании, о привлечении в качестве свидетелей Горбачева, Шелепина и других партийно-государственных деятелей, о необходимости затребования из Главной военной прокуратуры окончательных материалов расследования. Действительно, с правовой точки зрения для этого были все основания: пункт 4 статьи 1 закона о Конституционном суде РФ обязывал его воздерживаться от установления фактических обстоятельств, когда это входит в компетенцию других государственных органов. И такая работа в значительной степени уже была проведена следователями ГВП, что обеспечивало полноценное разбирательство этой линии «дела КПСС» и эффективное доведение ее до конца. А это влекло за собой еще более глубокий анализ и обстоятельную верификацию устоев сталинистского прошлого. Была ли готова политико-правовая элита России к этому?

История показала, что нет. Горбачев в Конституционный суд не явился. Катынская линия «дела КПСС» заглохла. Катынские материалы были приобщены к делу, но в постановлении и особых мнениях не фигурируют, с окончательным вердиктом непосредственно не связаны. Конкретные предложения продолжения не получили. Определенную роль в этом сыграли и поступившие в суд новые доказательства неприглядной роли руководства КПСС в сокрытии подноготной Катынского дела.

Этой теме в значительной мере было посвящено направленное представляющим сторону КПСС в Конституционном суде В.А. Ивашко и В.А. Купцову письмо (обширная справка) одного из активных участников «перестройки» – консультанта международного отдела ЦК КПСС, помощника секретаря ЦК (сначала В.А. Медведева, потом В.М. Фалина) В.А. Александрова. Оно носило название «К рассмотрению в Конституционном суде документов об убийстве польских офицеров весной 1940 г.» и было датировано 19 октября 1992 г. В письме утверждалось, что Александров в течение нескольких лет помимо воли был исполнителем хитроумного плана Горбачева по поискам второстепенных, косвенных доказательств преступления, которые он, зная подлинные документы, систематически и последовательно отвергал как «недостаточные и неубедительные». Естественной реакцией Александрова после обнародования постановления от 5 марта 1940 г., как он пишет в сопроводительной записке к письму на имя Ивашко и Купцова, было «содрогание от цинизма сталинской политики» и «глубокое возмущение по поводу тех, кто скрывал от общественности это решение даже в условиях безусловного осуждения самого преступления».