Текст книги "Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях"

Автор книги: Инесса Яжборовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)

Длительная предварительная переписка с органами госбезопасности с целью выяснения мест захоронения поляков долго ничего не давала. Ответы были стандартными: сведений об этом не сохранилось. Когда на основании локальных данных было решено начать эксгумацию в Харькове, военные прокуроры сначала откопали захоронения советских граждан, а уже потом, по ненавязчивым и как бы случайным подсказкам местных сотрудников госбезопасности «наткнулись» на захоронения польских офицеров. При проведении второй эксгумации, в Медном, сотрудники госбезопасности Тверской области сразу показали места, где следовало копать и где действительно были обнаружены массовые захоронения поляков.

Разумеется, дело было в сугубой засекреченности этих территорий. Элементарная логика подсказывала, что за давностью и ненужностью могли быть уничтожены уголовные и личные дела на военнопленных, постановления особых совещаний, картотека военнопленных и завербованной агентуры, но только не списки-реестры мест массовых захоронений, и особенно захоронений иностранцев, любые сведения о которых учитывались особо. Ведь эти захоронения остались недвижимыми. Поскольку спрятать их было невозможно и нельзя было исключить, что они могут быть случайно (как в Харькове) обнаружены, их следовало как-то учитывать, отличать от других и охранять. Поэтому, как правило, они находятся на спецтерриториях органов безопасности и их локализация в самом ведомстве хорошо известна. Другое дело, что она глубоко засекречена, поскольку ее обнаружение может повлечь за собой раскрытие других расположенных на тех же территориях захоронений жертв массовых репрессий, крайне нежелательное для карательных органов. Тем не менее факт расстрела польских военнопленных был установлен и локализация захоронений на местности обнаружена.

То же самое можно сказать и о многочисленных просьбах представить в распоряжение следствия документальное воплощение главного политического решения, на основании которого были расстреляны польские военнопленные. Несмотря на неоднократные отказы, отрицание самого факта его существования, когда прокурорами было бесспорно доказано, что такое постановление Политбюро ЦК ВКП(б) имело место в действительности и что для объективного вывода следствие могло бы обойтись и без самого документа, постановление было выслано из Архива Президента Российской Федерации в ГВП.

Сходная ситуация сложилась и с поиском документов о расстрелянных польских гражданах в Украине. Из Министерства безопасности (МБ) России на запросы следствия отвечали, что такие документы не сохранились. А впоследствии выяснилось, что по политическим мотивам МБ РФ провело розыск двух человек из этого списка – отцов министра внутренних дел Республики Польша А. Мильчановского и Маршала Сейма А. Стельмаховского – и установило, что в Украине сохранились списки расстрелянных там польских граждан. Однако, даже зная, что эти списки ищут следователи ГВП, их в известность никто не поставил. Об этих фактах стало известно из случайного источника, после чего по новым конкретным запросам прокуратуры эти списки были представлены. Аналогично складывалась работа с поиском свидетелей из центрального аппарата НКВД СССР, причастных к работе особого совещания, свидетелей уничтожения документов о расстреле поляков и в других случаях.

Опираясь на полученные правомочия, военные прокуроры добивались доступа в ранее закрытые для исследования катынской темы архивные хранилища страны. Это были несвойственные для ГВП по своему характеру и масштабам изыскания. На протяжении всего периода расследования факты и обстоятельства дела собирались по крупицам всем составом следственной группы в Центральном государственном архиве, Особом архиве, Архиве Советской Армии, Подольском военном архиве, Ленинградском военно-медицинском архиве, Архиве КГБ СССР/ФСБ РФ, Архиве Правительства РФ, Архиве Президента РФ, многих областных архивах РФ. Неоднократно делались запросы в архивы Украины и Белоруссии. По этим следам затем пошли издатели двусторонней публикации «Катынь: Документы преступления», получили доступ к материалам названных архивов.

Участие ученых на этом этапе следствия было невелико. После первых публикаций Н.С. Лебедевой прокуроры пытались привлечь ее к поисковым работам в архивах, обеспечив ей более широкий доступ к документам. Взаимодействие оказалось односторонним. Юристы помогли ей сориентироваться в правовой стороне дела. Однако она была озабочена прежде всего подкреплением своего «приоритета» и отнюдь не торопилась способствовать комплектованию корпуса необходимых следствию документов, более того, не остановилась даже перед торможением расследования, поставив на первое место свои личные планы. От помощи Лебедевой пришлось отказаться.

Получаемые документы позволили строить обоснованные версии происшедшего, проводить целенаправленный поиск мест захоронений, свидетелей и различных документов о событиях того времени. Это дало возможность, несмотря на активное уничтожение органами госбезопасности документов, обнаружить такую их совокупность, которая в итоге воссоздала полную и объективную картину происшедшего в 1939—1940 гг.

Реконструкция событий, выявление обстоятельств велись с опорой на правовую, а не идеологически-деформированную трактовку основ советско-польских отношений перед Второй мировой войной, которые юридически регулировались Рижским мирным договором от 18 марта 1921 г., Договором о ненападении от 25 июля 1932 г., Конвенцией об определении агрессии, подписанной в июле 1933 г., – документами, гарантировавшими суверенитет, неприкосновенность границ и невмешательство в дела друг друга. Возникли сложные проблемы.

Как же рассматривать обстоятельства массового убийства польских военнопленных и были ли они военнопленными? Была ли война между СССР и Польшей в сентябре 1939 г.? Что привело к сентябрьским событиям? С неизбежностью встал вопрос о содержании подписанного 23 августа 1939 г. советско-германского договора о ненападении. Его составной частью являлся тщательно скрываемый, но 24 декабря 1989 г. постановлением Второго съезда народных депутатов СССР осужденный и объявленный недействительным секретный дополнительный протокол, которым фактически, в нарушение вышеназванных советско-польских соглашений, был оформлен сговор с фашистской Германией, направленный на раздел территории Польского государства и уничтожение польской государственности. Создавали ли секретные приложения новую правовую базу для трехсторонних советско-германо-польских отношений? Нарушали ли они международное право? Были ли тайным надправовым, неправовым сговором, использованным Сталиным против Польши и других стран? Если есть основания ответить на первые два вопроса положительно, то генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин совместно с членами Политбюро ЦК ВКП(б) – председателем СНК СССР и наркомом иностранных дел СССР Молотовым, заместителем председателя СНК СССР и наркомом обороны СССР Ворошиловым, заместителем председателя СНК СССР и наркомом внешней торговли СССР Микояном, председателем Президиума Верховного Совета СССР Калининым, заместителем председателя СНК СССР, наркомом путей сообщения, топливной промышленности и нефтяной промышленности СССР Кагановичем, кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), наркомом внутренних дел СССР Берией, представлявшими высшую государственную власть в стране – при определении позиции СССР по одному из узловых вопросов его внешней политики перед началом Второй мировой войны грубо нарушили названные нормы международного права и обязательства СССР по отношению к Польше (уважение ее суверенитета, территориальной целостности, соблюдение взаимной неприкосновенности). Сталинское стремление действовать вне права несомненно, как и стремление найти обоснование и оправдание в «ликвидации» Польского государства Германией. Найденные в архивах военными прокурорами документы привели к однозначному позитивному ответу на эти вопросы и позволили воссоздать целостную картину происшедшего в эти годы. Она оказалась такова.

После нападения 1 сентября 1939 г. Германии на Польшу, поторопившись с объявлением о выходе польского правительства со своей территории и даже «ликвидации» Польского государства, СССР в соответствии с тайной договоренностью с Германией без объявления войны 17 сентября 1939 г. развернул на всем протяжении советско-польской границы боевые действия против польских пограничников и польской армии. За две недели боев советские войска продвинулись по территории Польши навстречу германской армии к заранее согласованному рубежу. Хотя формально война не объявлялась, были не просто задержаны, но взяты в плен более 230 (по данным военных – до 400) тыс. польских граждан.

28 сентября 1939 г. был заключен Договор о дружбе и границе между СССР и Германией, к которому прилагались один конфиденциальный и два секретных протокола. Он закрепил раздел территории Польши, ликвидацию ее государственности и армии, что имело соответствующие последствия для военнопленных. Да и кем, собственно, они могли считаться? Военнопленными или интернированными? Просто арестованными?

Все правовое регулирование осуществлялось подзаконными актами. Прежде всего, «Положением о военнопленных», принятым Экономсоветом при Совете народных комиссаров СССР 20 сентября 1939 г. По приказу наркома внутренних дел Берии от 19 сентября 1939 г. было организовано Управление по делам военнопленных НКВД СССР (УПВ НКВД СССР), которое возглавил П.К. Сопруненко. Действия в отношении Польши были определены как «состояние войны», а захваченные при этом польские граждане – как военнопленные.

Что это должно было означать в правовом отношении? Фактически это было не оформленное юридически, но признанное советской стороной состояние войны, что влекло за собой разнообразные нарушения международного права.

Советское правительство в 1918 г. обязалось соблюдать Женевскую конвенцию 1864 г. во всех ее позднейших редакциях, а также все другие международные конвенции, касающиеся Красного Креста и признанные Россией до октября 1917 г. Поэтому советское правительство было обязано соблюдать и требования Гаагской конвенции «О законах и обычаях сухопутной войны» от 18 октября 1907 г. Однако были грубо нарушены и эти обязательства.

В частности, вопреки названным международным договорам «Положение о военнопленных» позволяло распоряжением Главного военного командования признавать пленными любых гражданских лиц, захваченных в ходе военных действий. Вводились весьма суровый режим содержания в лагерях для военнопленных, система допросов и репрессивных мер к нарушителям этого режима. Ограничивались суммы наличных денег, которые мог иметь при себе военнопленный, предусматривалось привлечение к работам офицеров, устанавливалась уголовная ответственность за все воинские и общеуголовные преступления. Предусматривалась и исключительная мера наказания – смертная казнь. Как эти положения воплощались в жизнь? Почему с самого начала содержания военнопленных в лагерях директивой Берии от 8 октября 1939 г. определялось, что эти лица не подлежали освобождению ни при каких обстоятельствах? Это грубо противоречило нормам Гаагской конвенции, предписывающим освобождать военнопленных после окончания военных действий. Не могло не привлечь внимания то обстоятельство, что, выполняя приказы Берии, П.К. Сопруненко и И.Б. Маклярский давали прямые указания подчиненным ориентироваться не на нормы международного права о содержании военнопленных, а только на директивы УПВ НКВД СССР^{3}. Становилось очевидным, что на всех этапах раздела и уничтожения Польского государства непосредственно определяли дальнейшую судьбу военнопленных и других польских граждан Сталин и его ближайшее окружение в Политбюро ЦК ВКП(б), а также НКВД. 2 октября 1939 г. по представлению Л.П. Берии и Л.З. Мехлиса Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О военнопленных». Органам НКВД СССР предписывалось сосредоточить офицеров, крупных военных и государственных чиновников в Старобельском лагере НКВД Ворошиловградской (Харьковской) области. Других служащих аппарата управления, в том числе полицейских, жандармов, тюремщиков, разведчиков, контрразведчиков и прочих, следовало содержать в Осташковском лагере НКВД Калининской (Тверской) области. Рядовых и младший командный состав с отошедшей к Германии части Польши содержали до последовавшего обмена военнопленными с немцами в Козельском и Путивльском лагерях; 25 тыс. поляков этой категории оставалось для строительства дороги Новгород-Волынский—Львов до декабря 1939 г. Солдат, призванных с территории Западной Белоруссии и Западной Украины, было предписано отпустить по домам.

Следователи собрали и проанализировали корпус документов о движении потоков военнопленных, в том числе приказы Берии от 3 октября 1939 г.^{4}, в которых он конкретизировал поставленные перед Осташковским и Старобельским лагерями задачи. Он предписывал разделить военнопленных по категориям, организовать среди них оперативную работу с целью выявления разведчиков, а также членов «антисоветских организаций».

Надлежало установить количество военнослужащих и других польских граждан, захваченных в плен. В разных советских источниках оно определялось не одинаково. По данным газеты «Красная звезда», в плен было взято более 230 тыс. поляков. Молотов в своем выступлении 31 октября 1939 г. назвал цифру около 250 тыс. человек. По данным конвойных войск, число перевезенных составляло 226397 человек. После проведенной регистрации в Западной Украине и Западной Белоруссии было арестовано более 20 тыс. человек аналогичных пленным категорий – более 1,2 тыс. офицеров, более 5 тыс. работников аппарата управления и т.д.

В конечном счете, по польским данным, приводимым Ч. Мадайчиком, в советском плену осталось 180 тыс. солдат и офицеров. По данным Сопруненко, которые он изложил в справке от 3 декабря 1941 г., в лагерях НКВД СССР содержалось 130.242 военнопленных и доставленных из Прибалтики интернированных. В 1939 г. было отпущено по домам 42.400 жителей западных областей Украины и Белоруссии и отправлено в Германию 42.492 человека жителей территории Польши, отошедшей к Германии. Из этого количества 15.131 человек содержались в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях НКВД. Весной 1940 г. военнопленные из этих лагерей были отправлены в распоряжение УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей^{5}.

Были ли это, как принято считать, только пленные польские офицеры? По данным на 29 декабря 1939 г. УПВ НКВД СССР из общего числа военнопленных 56,2%, т.е. несколько более половины, составляли офицеры. Из этого количества кадровые армейские офицеры составляли 44,9%, а офицеры запаса – 55% (остальные 650 человек – офицеры в отставке и инвалиды)^{6}. Эти данные удалось окончательно уточнить с получением «особого пакета № 1».

Таким образом, большинство офицеров в лагерях состояло из офицеров запаса, которые после объявления мобилизации проходили срочное обучение в лагерях, имея гражданские массовые профессии учителей, инженеров, врачей, юристов, священников, журналистов. Среди них были писатели и поэты, общественные и политические деятели, профессора и доценты высших учебных заведений, в том числе и ученые с мировым именем.

Среди гражданских лиц, также содержавшихся в лагерях для военнопленных, преобладали государственные служащие и чиновники всех уровней управления, полицейские, местная администрация, осадники, члены различных политических партий и др.

В это же время, на занятых территориях в соответствии с приказом замнаркома внутренних дел СССР В.Н. Меркулова от 5 ноября 1939 г. силами НКВД БССР и УССР «в целях быстрейшего очищения от враждебных элементов» продолжались выявление и аресты представителей польского государственного аппарата – чиновников местных органов управления, полиции, суда, прокуратуры, офицеров, а также работников образования, священнослужителей и других. Они квалифицировались как агенты, провокаторы, диверсанты, резиденты, участники контрреволюционных организаций, содержатели конспиративных квартир, контрабандисты, разведчики, контрразведчики и арестовывались с единой формулировкой за «совершение контрреволюционных преступлений»^{7}.

В связи с огромным размахом развернутых репрессий и переполнением арестованными тюрем Западной Белоруссии и Западной Украины в конце 1939 г. их стали направлять в лагеря для военнопленных. Эти лагеря были нужны и для размещения интернированных из Литвы, и для пленных советско-финской войны. 16 апреля 1940 г. Берия в письме Сталину № 1379/6 сообщал, что Германия желает передать свыше 50 тыс., Венгрия – 4 тыс. и Словакия – 107 военнопленных поляков из числа жителей западных областей Белоруссии и Украины^{8}. Нежелание распускать их по домам вело к крайней переполненности лагерей.

Следствие установило, как НКВД пытался решить эту задачу.

Предлагались частичные решения, не снимавшие проблемы в целом, и поэтому, как недостаточно радикальные, эти предложения не были приняты. Так, П.К. Сопруненко и С.В. Нехорошев в письме Берии от 20 февраля 1940 г.^{9} предлагали в целях разгрузки Старобельского и Козельского лагерей отпустить 300 тяжелобольных, полных инвалидов, туберкулезников и лиц старше 60 лет из числа офицерского состава, 400—500 человек из числа офицеров запаса, жителей западных областей УССР и БССР – агрономов, врачей, инженеров и техников, учителей, на которых не было компрометирующих материалов. Но и в этом письме «социально опасные лица» подлежали ликвидации. Предлагалось примерно на 400 человек – офицеров Корпуса охраны пограничья, судейско-прокурорских работников, помещиков, активистов организаций ПОВ (Польска организация войскова; под традиционным названием было создано новое формирование) и «Стшелец», офицеров 2-го отдела Польского Главного штаба, офицеров информации – оформить дела для рассмотрения на Особом совещании при НКВД СССР.

А вот вопрос об освобождении основной массы военнопленных, содержавшихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях, вообще не ставился. Решение их судьбы было только делом времени. Ситуация была тупиковая: отпускать не хотели в силу классовых установок (на советской территории такие категории населения уничтожались), а содержать было слишком тяжко. В лагерях временно проводилась оперативная и учетная работа – вербовались внешняя и внутренняя агентура и т.д.

В СССР в то время активно использовался принудительный труд и аксиомой считался тезис о доходности труда заключенных лагерей. Однако, как видно из доклада руководителей Осташковского лагеря П.Ф. Борисовца и И.А. Юрасова Сопруненко, содержание польских военнопленных было убыточным и в сутки составляло 2 руб. 58 коп. на одного человека^{10}. Переполненность лагерей и их убыточность, необходимость размещения новых контингентов военнопленных подталкивали к ускоренному решению судьбы польских пленных. Однако главным было другое: из донесений, рапортов, докладов и других документов однозначно следует, что польские военнопленные с самого начала воспринимались сотрудниками НКВД как «классово чуждый и враждебный элемент». Предпринимались попытки хотя бы часть из них «перековать» в принятом в то время в советском тоталитарном государстве стиле. В Осташковском, Старобельском, Козельском лагерях НКВД был создан мощный партийно-политический аппарат, снабженный необходимой техникой, наглядной агитацией и кинофильмами, прославлявшими советский образ жизни. Не только сотрудники лагерей, но и партийные деятели областного масштаба систематически читали военнопленным лекции. Однако усиленная пропагандистская работа, естественно, не приносила ожидаемых результатов. Так, в докладных записках начальников лагерей Сопруненко отмечалось, что офицеры в большинстве своем настроены патриотически, к вступлению Красной Армии на территорию Польши относятся враждебно и считают это агрессией, заявляют, что «Польша еще не погибла». Менталитет охранников не позволял воспринимать подобные настроения как естественные. Наоборот, они полностью отторгались с ультраклассовых позиций. Так, считалось, что в этом лагере находилась «опора польской шляхты, заклятые враги советской власти», поскольку они заявляли: «от одних врагов бежали, к другим попали», «советское правительство проводит такую же агрессивную политику, как и Германия». Необходимость выполнения секретных обязательств перед Германией, в частности противодействия польскому освободительному движению, стимулировала усиление негативного отношения к настроениям поляков, даже таким, о которых Б.П. Трофимов докладывал Берии 20 октября 1939 г. по Старобельскому лагерю: «Подавляющее большинство военнопленных офицеров открыто резко враждебно настроено по адресу Германии и скрыто враждебно по отношению к СССР».

Советское руководство не признавало существования Польского государства и рассматривало содержавшихся в лагерях польских пленных как тех лиц, на которых держалась чуждая в классовом отношении польская государственность. А на советской территории, какой считались «освобожденные» украинско-белорусские земли, для «классовых врагов» места не было.

С ноября 1939 г. к работе с военнопленными активно подключились секретные службы – особые отделения лагерей и особые отделы армий и военных округов. Следствие установило, каковы были их цели. Они выявляли через арестованных военнопленных бывших представителей государственного аппарата на местах и с этой целью переводили военнопленных из лагерей в тюрьмы и наоборот. Дела на отдельных военнопленных направлялись в военные трибуналы армий, правда, в исключительном порядке. Уже с начала декабря 1939 г. в Осташковском лагере, где сосредоточили представителей аппарата «буржуазно-помещичьего государства», интенсивно проводилась подготовка по крайне упрощенной процедуре дел для передачи на особое совещание. На 30 декабря 1939 г. группа следователей из 14 человек сумела оформить две тысячи дел и пятьсот из них отправила на особое совещание^{11}. Для рассмотрения дел была выработана процедура, которая наглядно просматривается, в частности, в оформлении дела № 649 в отношении полицейского С. Олейника. На стандартном бланке обвинительного заключения было зафиксировано, что ему вменяется в вину совершение преступления, предусмотренного статьей 58-13 УК РСФСР – «за активную борьбу против революционного движения», без конкретизации состава преступления. Дело было рассмотрено начальником особого отдела НКВД 7-й армии РККА 29 декабря 1939 г. с постановлением направить на Особое совещание при НКВД СССР и утверждено начальником Осташковского лагеря 6 января 1940 г. Олейник получил срок. Но когда было принято единое решение о всех польских военнопленных, он был расстрелян в УНКВД по Калининской области и захоронен в пос. Медное.

Был еще один, сугубо ведомственный мотив. Из плана агентурно-оперативных мероприятий по Старобельскому, Козельскому и Осташковскому лагерям военнопленных, утвержденного Берией 27 октября 1939 г. с резолюцией: «Не разбрасываться. За многими не гнаться», следует, что, проводя вербовку агентуры, следовало «обставлять дело таким образом, чтобы исключить расшифровку проводимой работы. В случае срыва вербовки военнопленного в общежитие не допускать, изолировав его под благовидным предлогом...»^{12} Для сохранения секретности завербованной агентуры и ее защиты желательно было исключить выход на свободу оставшихся в лагерях пленных. Такова была логика этой службы.

По аналогичной с военнопленными схеме оформлялись уголовные дела с передачей на особое совещание в отношении арестованных поляков в Западной Украине и Западной Белоруссии. Так, в марте 1940 г. был арестован за службу в польской полиции и в октябре того же года направлен особым совещанием НКВД СССР на основании статьи 54-13 УК УССР (аналогична статье 58-13 УК РСФСР) на 8 лет в исправительно-трудовые лагеря Юзеф Пясецкий, сын Винцента. Таким же образом по статье 54-13 УК УССР был привлечен к уголовной ответственности и Ю. Чурек^{13}. К некоторым военнопленным применялись и другие статьи, предусматривающие ответственность за «контрреволюционные преступления». В частности, известному ученому Станиславу Свяневичу инкриминировалась статья 58-6 УК РСФСР (шпионаж).

В ходе следствия в ГВП было установлено, что в феврале 1940 г. Берия решил запустить в действие в отношении основной массы военнопленных и других поляков, содержавшихся в тюрьмах и лагерях, опробированную систему особых совещаний НКВД СССР. В письме заместителя наркома внутренних дел В.Н. Меркулова от 22 февраля 1940 г., адресованном Сопруненко и начальникам УНКВД, на территории которых находились эти тюрьмы и лагеря для военнопленных, говорилось: «По распоряжению наркома внутренних дел Берии всех содержащихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях НКВД бывших тюремщиков, разведчиков, провокаторов, осадников, судебных работников, помещиков, торговцев и крупных собственников перевести в тюрьмы, перечислив их за органами НКВД. Все имеющиеся на них материалы передать в следственные части УНКВД для ведения следствия»^{14}. Это распоряжение Сопруненко и Нехорошев продублировали для начальников лагерей в своем письме от 23 февраля 1940 г. Принятое Берией решение еще не касалось основной массы военнопленных – офицеров и полицейских. Кроме того, даже упрощенная процедура особого совещания требовала проведения предварительного следствия, предъявления обвинения, составления обвинительного заключения, слушания дела на особом совещании, где кроме представителя НКВД должен был присутствовать прокурор и представитель милиции. Вскоре был придуман более радикальный и быстрый метод, ускоривший сроки «разгрузки» лагерей и обеспечивший сохранение тайны. Дело в том, что вынесенное особым совещанием решение могло быть опротестовано, что ставило под сомнение секретность проводимой акции, которая была, по существу, преступной. Поэтому вскоре путь, формально создававший видимость законности, был отвергнут как не обеспечивавший решение задачи срочной и тайной разгрузки лагерей. Сталинская верхушка встала на открыто противозаконный путь.

Преступное решение дозрело и обрело завершенную утрированно-обвинительную форму. В записке с проектом решения Сталину от марта 1940 г. за подписью Берии констатирующая часть обосновывала разрешение на расстрел 25.700 поляков. Предлагалось оформить это в абсолютно незаконном, то есть так называемом «особом порядке». Существо этого порядка состояло в придании видимости законности акции по уничтожению поляков в глазах исполнителей расстрелов (поскольку никто другой об этом не должен был знать, так как акция проводилась в строжайшей тайне) и предусматривало провести рассмотрение дел на поляков «тройкой» в составе руководителей НКВД СССР В.Н. Меркулова, Б.З. Кобулова и Л.Ф. Баштакова, без вызова арестованных и предъявления обвинения, без постановления об окончании следствия и обвинительного заключения, а только на основании справок из их учетных дел.

5 марта 1940 года, вслед за Сталиным, деля с ним ответственность за тайное массовое убийство польских пленных, члены Политбюро ЦК ВКП(б) Ворошилов, Молотов и Микоян завизировали документ, превратив постановляющую часть (проект) в постановление Политбюро ЦК ВКП(б) (помета гласила: «Калинин – за, Каганович – за»). Этим постановлением предписывалось НКВД СССР выполнить все то, что предлагалось в записке.

На основании этого постановления в марте—апреле 1940 г. особая «тройка» в составе Меркулова, Кобулова и Баштакова рассмотрела дела на поляков, содержавшихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях НКВД, а также в тюрьмах и лагерях Западной Белоруссии и Западной Украины, и вынесла решение о применении к ним расстрела. Получая решения «тройки» о расстрелах поляков, Сопруненко формировал из них команды по 100—150 человек и включал в списки-предписания с приказами начальникам лагерей отправлять их в УНКВД Смоленской, Калининской и Харьковской областей.

С 1 апреля и по конец мая 1940 г. на основании списков, составленных П.К. Сопруненко и его заместителем И.И. Хохловым, из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей железнодорожным транспортом команды поляков отправлялись под охраной конвоиров 236-го полка конвойных войск НКВД СССР во внутренние тюрьмы УНКВД в Смоленск, Харьков и Калинин. По ночам их расстреливали. Часть военнопленных из Козельского лагеря была направлена непосредственно в Катынский лес, где их расстреливали на месте и группами захоранивали. Трупы расстрелянных в тюрьмах по ночам вывозили на грузовых автомобилях на территорию дачных участков УНКВД этих областей – в Катынский лес, 6-й квартал лесного парка г. Харькова и пос. Медное Калининской области. Там их хоронили в массовых могилах. Расстрелами и захоронениями поляков занимались сотрудники комендантской службы, тюремные надзиратели и водители УНКВД названных областей при участии коменданта НКВД СССР В.М. Блохина и его подчиненных. Все это полностью подтверждено следствием^{15}.

Сводками о движении тюремных вагонов, подписанными начальником Главного транспортного управления НКВД СССР комиссаром государственной безопасности 3 ранга С.Р. Мильштейном, подтверждается перевозка военнопленных из Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей в УНКВД по Харьковской, Смоленской и Калининской областям в апреле—мае 1940 г. Подтверждается также то, что общее руководство этой операцией осуществлял заместитель наркома внутренних дел СССР В.Н. Меркулов^{16}.

Вся непосредственная работа по отправке военнопленных на расстрел контролировалась Управлением по делам военнопленных НКВД и непосредственно Сопруненко и Хохловым. Они неоднократно требовали строгого соблюдения порядка при отправке военнопленных в соответствии со списками-предписаниями, а также систематических докладов о ходе разгрузки лагерей. Сопруненко, в свою очередь, для отчета перед руководством НКВД о проведении операции составлял еженедельные сводки о движении военнопленных и справки о прохождении дел. Этими документами было подтверждено направление в УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей 14.700 военнопленных. Установлено, что после проведения операции по указанию Сопруненко и Нехорошева многие учетные документы о военнопленных были сожжены с целью сокрытия факта расстрела поляков. В связи с тем что в Старобельский, Козельский и Осташковский лагеря продолжали поступать запросы и письма от родственников расстрелянных, Сопруненко запретил давать на них ответы, а посылки и переводы предписал возвращать за ненахождением адресата. Это доказывает истинную роль руководства УПВ в убийстве польских военнопленных^{17}.