Текст книги "Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях"

Автор книги: Инесса Яжборовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)

Следствие располагает записью заседания правительственной комиссии по Нюрнбергскому процессу от 21 марта 1946 г., сформированной по решению высшего руководства СССР. Для подготовки «дополнительных доказательств» для Нюрнбергского процесса были привлечены члены правительства.

Тот же метод опоры на свидетельские показания был избран советскими представителями в Нюрнберге, когда выяснилось, что обвинение немцев в катынском злодеянии поставлено там под сомнение.

Под руководством заместителя Председателя СНК А.Я. Вышинского было проведено специальное совещание. На нем министру госбезопасности В.С. Абакумову поручалось «подготовить» болгарских свидетелей, министру внутренних дел В.Н. Меркулову – «3—5 наших свидетелей и 2 медицинских экспертов, подлинные документы, найденные на трупах, и протоколы их медицинского исследования», а также «подготовить свидетеля-немца, который был участником немецкой провокации в Катыни». К.П. Горшенин вместе с Сафоновым и Савицким должны были готовить польских свидетелей и их показания, а Вышинский обеспечивал создание документального фильма о Катыни^{36} (в котором, как известно, важное место было отведено свидетельским показаниям, но их пришлось заменить по рекомендации А.Н. Толстого дикторским текстом ввиду неубедительности звучания).

Следствие установило важные факты и обстоятельства.

Из телефонограммы сотрудника НКГБ Кирсанова, отправленной из Софии Вышинскому, следует, что, претворяя это правительственное решение в жизнь, сотрудники советской госбезопасности проводили активную работу среди болгарских граждан, ранее замеченных в сотрудничестве с немцами и «причастных к их пропагандистским акциям в Катыни и Виннице». И они делали это теми же методами, которые применялись к советским гражданам: путем запугиваний, сбора компромата, шантажа и уголовных репрессий добивались от болгар дачи показаний, подтверждающих версию о совершении преступления в Катыни немцами, готовили их к даче ложных показаний перед Международным военным трибуналом (МВТ).

Как явствует из материалов уголовного дела в отношении болгарских граждан М.А. Маркова, Г.М. Михайлова, архимандритов Иосифа, Стефана и Николая, после победы над Германией все они были арестованы. В ходе расследования особый упор делался на сбор компрометирующих их материалов. С изменением ими своей позиции в катынском вопросе дела были прекращены, и они были оправданы болгарским судом. Как известно, Марков участвовал в работе Международной комиссии врачей во время проведения в 1943 г. эксгумации в Катынском лесу и подписал общий документ, в котором фактически делался вывод о расстреле поляков весной 1940 г., что было равносильно обвинению в этом преступлении СССР. В ходе же болгарского судебного процесса Марков, будучи «подготовленным» советскими органами безопасности, заявил, что он подписал этот документ под угрозой репрессий со стороны немцев, что свой личный протокол вскрытия одного трупа он оставил без выводов о времени смерти, поскольку сомневался в том, что поляков расстреляли русские. Впоследствии Марков выступал с такими же показаниями на Нюрнбергском процессе на стороне советского обвинения^{37}. Аналогично органы НКГБ поступили и с другим болгарином – Михайловым^{38}.

Согласно совершенно секретной справке, подготовленной выполнявшими упоминавшееся задание правительства Л.Ф. Райхманом, Л.Р. Шейниным и Трайниным В.Н. Меркулову, для участия в Нюрнбергском процессе были специально подготовлены те же лжесвидетели, которые ранее дали согласие на конфиденциальное сотрудничество в этом с органами безопасности: А.М. Алексеева, Б.В. Базилевский, В.И. Прозоровский, П.Ф. Сухачев, С.В. Иванов, И.В. Саввотеев, Л. Шнейдер, М.А. Марков. Планировалось включить и членов комиссии Н.Н. Бурденко С.А. Колесникова и митрополита Николая, а также свидетеля-эксперта К.П. Зубкова. Были подготовлены фотокопии с подложных документов, «найденных» комиссией Бурденко, и документальный фильм «Трагедия в Катынском лесу»^{39}.

В качестве «свидетеля-немца, который был участником провокации в Катыни», готовили двух человек – ассистента профессора Бутца Людвига Шнейдера и солдата Арно Дюре. Военные прокуроры разыскали архивное уголовное дело генерала германской армии Г. Ремлингера, который проводил карательные акции на территории Ленинградской области. Как выяснилось, с 28 декабря 1945 г. по 4 января 1946 г. уголовное дело в отношении Ремлингера, Дюре и еще пяти немецких военнослужащих рассматривал в присутствии большого количества советских и зарубежных корреспондентов военный трибунал Ленинградского военного округа. А. Дюре, который в нескольких деревнях расстреливал людей из пулемета, избежал смертной казни, поскольку, отвечая на наводящие вопросы прокурора, подтвердил, что якобы участвовал в захоронении 15—20 тыс. польских военнопленных в Катыни. За это органы безопасности оставили «очевидца» в живых (он получил 15 лет каторжных работ), но все же не решились использовать его в качестве свидетеля в Нюрнберге: он не сумел должным образом сыграть отведенную ему роль. Дюре давал абсурдные ответы на многие вопросы прокурора и суда, что однозначно разоблачало лживый замысел. Например, дав волю фантазии, он утверждал, что Катынский лес находится в Польше, что глубина рва, в котором хоронили поляков, составила 15—20 м, что стенки рва они укрепляли сучьями деревьев и т.д. Позже, в заявлении от 29 ноября 1954 г., Дюре отказался от своих показаний об участии в захоронении поляков в Катыни и заявил, что его заставили так говорить на следствии^{40}.

Из переписки министра безопасности СССР Абакумова с его подчиненными генералами Давыдовым и Райхманом, а также полковником Д.В. Гребельским следует, что они активно готовили лжесвидетелей и на территории Польши путем сбора компрометирующих материалов на нужных им людей^{41}.

Однако все это осталось невостребованным. По решению МВТ заслушивались только по три свидетеля с каждой из сторон. Советское обвинение представило свидетелей Базилевского, Прозоровского и Маркова, которые подтвердили свои ложные показания. Они не были приняты как убедительные, поскольку, как известно, немецкая защита их без труда опровергла. Несмотря на то, что советский государственный обвинитель Р.А. Руденко в своей заключительной речи призвал суд признать подсудимых виновными в совершении катынского преступления, МВТ этого не сделал и не включил этого эпизода в свой обвинительный приговор. Это было равносильно отрицанию вины немцев в совершении катынского преступления^{42}. Вместе с тем никто не пытался отвергнуть предложенную квалификацию этого преступления как военного преступления и геноцида.

После завершения Нюрнбергского процесса, во время которого Сталин не сумел реализовать замысел перекладывания вины на немецких фашистов, советские репрессивные органы продолжали прежнюю линию тщательной охраны тайны преступления.

Следуя этой логике, сталинское руководство отклонило предложение специальной комиссии Палаты представителей Конгресса США по расследованию катынского злодеяния под председательством Р. Дж. Мэддена. Названная комиссия в условиях начавшейся «холодной войны» сняла с себя обет молчания и письмом от 27 февраля 1952 г. официально пригласила правительство СССР участвовать в расследовании катынского преступления и представить любые доказательства по этому вопросу. Следствие не могло оставить эти факты без внимания.

Комиссия Мэддена в ходе последовавших за этим заседаний в Великобритании, ФРГ и Франции заслушала многие десятки свидетелей (но из Москвы никто прислан не был), исследовала документы. В итоге она пришла к выводу, что органы НКВД совершили массовые убийства польских военнопленных с целью устранения всех польских деятелей, которые могли бы оказать сопротивление планам советского правительства в отношении «полной коммунизации Польши». При этом выяснилось и то, что официальным властям США было известно о Катыни еще в 1942 г., но они скрыли правду из боязни испортить союзнические отношения с СССР^{43}.

В Москве пристально следили за работой комиссии. Как следует из справки-доклада полковника госбезопасности Гребельского от 24 сентября 1952 г. своему руководству, он подготовил подробную справку с анализом итогов работы комиссии Мэддена для Вышинского. В МИД была организована высокая комиссия по материалам Катынского дела. В ее состав вошли заместители начальника договорно-правового управления МИД, заместитель начальника следственного управления Прокуратуры СССР, помощник Генерального прокурора СССР, а также свидетели – участники комиссии Бурденко профессора В.И. Прозоровский и В.М. Смольянинов. В эту комиссию был включен и сам Гребельский. Его особая функция состояла в наблюдении за тем, чтобы работа комиссии не выходила за рамки официальной позиции. Он особо доносил руководству о малейших подозрениях и сомнениях, возникавших у членов комиссии. В результате принятых мер Гребельский мог доложить: «Вся работа и обсуждение возникающих вопросов ведутся строго в рамках опубликованных в нашей печати сведений». Подмечая возникновение сомнений и вопросов (даже еще не подозрений) у членов комиссии в отношении правдивости «официальной советской версии», Гребельский доносил, что Александров задал вопрос о том, удалось ли разыскать Меньшагина. На это он (Гребельский), осторожно лавируя, ответил, что не располагает сведениями (Б.Г. Меньшагин в это время находился в заключении во Владимирской тюрьме). Гребельский сигнализировал, что этот вопрос может возникнуть повторно и к ответу на него необходимо подготовиться.

Органы безопасности не проявляли и минимума открытости, не доверяли сколько-нибудь выходившей за рамки официальной версии информации по делу даже членам высокой комиссии. Как видно из доклада Гребельского, определенным доверием у органов безопасности пользовался болгарский гражданин Марков, который дал в Нюрнберге «весьма ценные показания». В связи с этим он предлагал обсудить с Марковым подготовленную Смольяниновым и Прозоровским справку^{44}. Это еще раз подтверждает вывод о том, что с теми «свидетелями», которые были обработаны в ходе подготовки Нюрнбергского процесса, была достигнута договоренность и что с них была взята подписка о негласном сотрудничестве со сталинско-бериевскими органами государственной безопасности СССР.

Расследование дела осложняло, в частности, то, что свидетели, с которыми приходилось работать, или являлись в прошлом штатными сотрудниками органов безопасности и поэтому были в той или иной мере причастны к катынскому преступлению, или же были вынуждены ранее по требованию этих органов давать ложные показания, участвовать в подлоге и фальсификации доказательств, давать подписки о сотрудничестве с ними.

Примечания

1. Главная военная прокуратура (далее – ГВП). Уголовное дело № 159. Т. 15. Л. 8—9.

2. Katyn: Dokumenty ludobójstwa. Dokumenty i materiały archiwalne przekazane Polsce 14 października 1992 r. W-wa, 1992. S. 134—137.

3. Катынь: Пленники необъявленной войны: Документы и материалы М 1997. С. 189-190.

4. Там же. С. 124-128.

5. ГВП. Т. 8. Л. 344—345; Мадайчик Ч. Катынская драма // Катынская драма: Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М., 1991. С. 21.

6. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 271.

7. ГВП. Т. 116. Л. 72-73.

8. Там же. Т. 115. Л. 208-209, 210-211, 212-213, 214; Т. 116. Л. 96-98.

9. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 343.

10. ГВП. Т. 11/47. Л. 118-122. (См. также: Katyn: Dokumenty zbrodni. T. 2. Zagłada. Marzec-czerwiec 1940. W-wa, 1998. Ś. 349.)

11. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 274.

12. ГВП. Т. 11/47. Л. 285-296; Т. 106. Л. 58-69.

13. Там же. С. 294; ГВП. Т. 3/39. Л. 57, 128; Т. 19. Л. 84-104.

14. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 350.

15. Там же. С. 544; ГВП. Т. 11. Л. 1-361; Т. 12. Л. 1-239; Т. 1/50 Л 9-370.

16. ГВП. Т. 2. Л. 114-135.

17. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 532, 536—537, 556 577-ГВП. Т. 11/47. Л. 118-122; Т. 10/46. Л. 152, 243-335; Т. 7/43. Л. 151—152, 109; Т. 13/49. Л. 250.

18. Абаринов В. Катынский лабиринт. М. 1991. С. 52.

19. ГВП. Т. 32. Л. 68-71.

20. Там же. Т. 118. Л. 45—46 (см. также: Katyn: Dokumenty zbrodni. T. 2. S. 81—82); Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 528—531.

21. ГВП. Т. 121. Л. 59-64, 83-84, 92-95; Т. 118. Л. 45-46.

22. Там же. Т. 121. Л. 215-222, 143-152, 153-212; Т. 118. Л. 100-114 117-121.

23. Там же. Т. 118. Л. 47-48; Т. 115. Л. 17-18, 79-85; Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 601—602.

24. ГВП. Т. 121. Л. 64, 59-62, 65-66; Т. 147. Л. 14-135.

25. Там же. Т. 118. Л. 96-99; Т. 116. Л. 150; Т. 121. Л. 92-93.

26. Там же. Т. 147. Л. 14—135.

27. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 541—543, 552—554.

28. Там же. С. 523-524, 526-527; ГВП. Т. 118. Л. 42-44, 49, 50-56; Т. 121. Л. 88—91. (См. также: Katyn: Dokumenty zbrodni. Т. 2. S 48—50)

29. ГВП. Т. 31. Л. 1-110; Т. 31. Л. 116-136.

30. Там же. Т. 31. Л. 139-231, 233-279; Т. 21. Л. 109-118.

31. Там же. Т. 22. Л. 48—50.

32. Там же. Т. 14. Л. 73-113; Т. 3/55. Л. 9; Т. 2/54. Л. 188-189.

33. Там же. Т. 5/57. Л. 311-363, 364-372. См. также: Бабий Яр под Смоленском / Публ. А.С. Сухинина // Военно-исторический журнал. 1990. № 11. С. 27-34.

34. Сообщение Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров. М., 1944. (далее – Сообщение СК); ГВП. Т. 116. Л. 7.

35. ГВП. Т. 116. Л. 15-17.

36. Там же. Т. 124. Л. 104.

37. Там же. Т. 7/59. Л. 47-153; Т. 9/61. Л. 129-202; Т. 10/62. Л. 75-79, 136—172, 173-174; Т. 124. Л. 171.

38. Там же. Т. 10/62. Л. 176-185, 75-79; Т. 7/59. Л. 244; Т. 124. Л. 171.

39. Там же. Т. 124. Л. 104, 112-117; Т. 123. Л. 1-9; Т. 127. Л. 1-55.

40. Там же. Т. 26. Л. 131-148; Т. 30. Л. 128-144, 270-275.

41. Там же. Т. 124. Л. 149-190.

42. Нюрнбергский процесс. Т. 7. М., 1961. С. 195—260, 307—515.

43. ГВП. Т. 11/63. Л. 24-338.

44. Там же. Т. 124. Л. 149-190.

Следствие в трудных поисках истины

Если «советская официальная версия событий» в значительной мере держалась на сообщении комиссии Бурденко, то это сообщение, в свою очередь, практически полностью базировалось на многочисленных показаниях свидетелей. Этих показаний, призванных убедить как советских людей, так и мировое общественное мнение в непричастности СССР к расстрелу поляков в Катыни, было более сотни, и весь собранный НКВД материал должен был создать противовес просочившейся подлинной информации, переложить вину за гибель поляков на немецких оккупантов.

Анализ доказательственной стороны сообщения и методов работы органов НКВД по собиранию и закреплению этих доказательств предполагал повторные допросы всех свидетелей, дававших ранее показания как немцам, так и в НКВД. Выполнение этой задачи осложнялось тем, что сообщение содержало самые минимальные сведения о свидетелях: фамилия, имя, отчество и профессия. Очень многие «катынские свидетели» после допросов в 1943 г. разъехались по всему Советскому Союзу, многие просто умерли. Понадобилось много сил, средств и времени, чтобы отыскать и допросить оставшихся в живых. Следователи летели самолетами, ехали поездами, плыли теплоходами по всей необъятной стране с одной целью – установить истину о событиях пятидесятилетней давности, страшные последствия которых не давали успокоения.

Прошлое стучалось во многие двери, жестко напоминая о себе людям с нелегкой судьбой, подмятым и сломленным репрессивной машиной сталинского тоталитарного режима. Проделанная следователями работа позволила не только разоблачить лжесвидетелей, опровергнуть выводы сообщения комиссии Бурденко, но и выяснить то, как органы НКВД заставили многих людей давать ложные показания.

Конкретные тактика и методы работы НКВД/НКГБ/МГБ СССР со свидетелями при подготовке сфальсифицированной версии расстрела поляков заключались в следующем.

Добровольно дававших в 1943 г. немцам показания о причастности органов НКВД к расстрелам польских военнопленных в 1940 г. свидетелей, которых невозможно было использовать для затеваемой фальсификации вследствие того, что их новые показания явно вызвали бы сомнения, органы изолировали от окружающих, тайно подвергали репрессиям. Лжесвидетелей, давших подписку о сотрудничестве с НКВД, заставляли давать показания, порочащие таких людей, равно как и сбежавших на Запад свидетелей.

Именно так поступили с важнейшим свидетелем Иваном Кривозерцевым (псевдоним – Михаил Лобода), который дал немцам показания о том, что в Катынском лесу сотрудники НКВД расстреляли польских военнопленных, и указал места их захоронения. Как было установлено, осенью 1946 г. в составе 2-го танкового корпуса Кривозерцев прибыл в Великобританию. В октябре 1948 г. британские власти в ответ на запросы польской армейской разведки сообщили, что Кривозерцев умер в 1947 г., но отказались сообщить подробности. Ходили слухи, что Кривозерцев повешен или сам покончил жизнь самоубийством^{1}. Такие же показания об обстоятельствах захоронения поляков дал И.В. Андреев, по прозвищу «Шапочка».

Были собраны данные о свидетелях И. Андрееве (прозвище – «Румба»), М. Жигулеве, Годезове (Годунове), Г. Сильвестрове и других, которые дали немцам в 1943 г. аналогичные показания о гибели поляков в 1940 г.^{2}

Эти данные следствие сравнило с материалами НКВД и сообщением комиссии Бурденко, где делался вывод, что эти показания ложны, поскольку якобы получены путем насилия и угроз. Там же утверждалось, что «исчезнувшие при невыясненных обстоятельствах» И. Кривозерцев, И. Андреев, М. Жигулев будто бы ушли с немцами на запад, а возможно были ими увезены насильно. Эти сведения не подтвердились. Как показало расследование, Годезов и Сильвестров внезапно умерли в 1943 г.^{3}

Странное «исчезновение» важнейшего свидетеля при не до конца выясненных обстоятельствах имело место также в случае И.В. Андреева. Военные прокуроры тщательно изучили его историю.

Из хранящегося в архиве Управления ФСБ по Смоленской области архивно-следственного дела Андреева, обвиненного в совершении преступления, предусмотренного статьей 58-1 пункт «а» УК РСФСР, усматривается следующее. 1 октября 1949 г. по постановлению особого совещания Андреев был заключен в тюрьму на 25 лет. По решению Центральной комиссии по пересмотру дел от 27 февраля 1956 г. постановление особого совещания было отменено и дело на основании пункта «б» статьи 204 УПК РСФСР прекращено, с освобождением Андреева из-под стражи.

Изучение этого дела показало, что оно сфальсифицировано следователями. Несмотря на то что следствие обвиняло Андреева в измене Родине и сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами (что при повторной проверке ГВП не подтвердилось), в деле нет ни одного допроса, в котором бы следователи пытались выяснить вопрос о причастности Андреева к обнаружению немцами захоронений польских военнопленных в Катынском лесу и причины того, почему Андреев обвинил в этих расстрелах НКВД СССР. Ведь это, казалось бы, причиняло большой ущерб интересам СССР при принятии официальной версии. Андреев затронул этот вопрос по личной инициативе в собственноручных показаниях и фактически подтвердил то, что ему было известно о расстреле поляков в Катыни и о чем он рассказывал немцам. При этом, не уточняя, кто именно их расстрелял, он подтвердил время и маршрут перевозок поляков от станции Гнездово в Катынский лес, чем фактически назвал виновных в расстреле^{4}.

В этом же деле есть показания свидетелей О.А. Петровой, Т.Е. Фатькова, А.Д. Мазурека и других, которые, рассказывая о «предательской деятельности» Андреева, также по личной инициативе говорили о роли Андреева в разоблачении тайны катынского расстрела. Однако следователи не развивали этой темы, уходили от нее. Она вообще не затрагивалась в обвинительном заключении и официально не вменялась Андрееву в вину.

Но в том же томе имеется протокол допроса O.A. Петровой, которой предъявлялись для опознания фотографии И.В. Андреева, М.Д. Захарова, И.Ф. Киселева и других жителей Смоленской области, рассказавших немцам о расстреле поляков в Катынском лесу органами НКВД. Эти материалы перепроверялись. На основании описания фотографий в протоколе допроса Петровой, а также исходя из того, что следственные действия проводились в одном и том же месте и в одно и то же время (г. Смоленск, май—июнь 1947 г.), было высказано предположение, что Петровой предъявлялись фотографии «катынских свидетелей» с целью розыска лиц, дававших показания немцам, и, видимо, параллельно сфальсифицированному уголовному делу в отношении Андреева велось какое-то розыскное или уголовное дело. Из препроводительного письма следует, что фотокарточки находились в трофейном немецком альбоме «Польский поход в документах и листовках» и направлены в управление безопасности по Смоленской области для опознания в 1947 г. одним из отделов Главного управления МГБ СССР. Попытка обнаружить в Центральном архиве КГБ СССР этот альбом результатов не дала: он был или уничтожен, или запрятан в другие архивохранилища.

Показательно, что в деле Андреева не только отсутствуют материалы, свидетельствующие о его причастности к событиям в Катыни, но вообще нет каких-либо отметок о том, что его с 11 декабря 1955 г. по 7 марта 1956 г. содержали во Владимирской тюрьме – там, где держали в изоляции всех «катынских свидетелей» (Меньшагина, Миронова, Калиньского, Караванского, а возможно и других)^{5}.

Из письма матери Андреева У.Д. Андреевой следует, что в прессе публиковались статьи о том, что ее сын ушел с немцами на запад, в то время как в действительности после освобождения Смоленска он уехал и проживал до ареста в г. Томске, а затем отбывал наказание в тюрьме. Это подтверждает стремление органов безопасности изолировать Андреева именно как свидетеля по Катынскому делу.

В собранных многочисленных жалобах Андреев последовательно и убедительно доказывал свою невиновность, но ни разу не затронул катынскую тему, не привел факта дачи показаний немцам о виновности НКВД в расстреле поляков. Из этого следует, что Андреев, возможно, давал показания по Катынскому делу, но они вошли в специальные оперативные материалы НКГБ/МГБ, которые до настоящего времени не обнаружены, что он, видимо, дал подписку о сотрудничестве с органами безопасности и о неразглашении ставших ему известными сведений о расстреле польских военнопленных. Для обеспечения сохранности этой тайны, а также в наказание за помощь немцам в изобличении НКВД Андреева по сфальсифицированному делу лишили свободы на 25 лет. Убедившись, что на протяжении семи лет нахождения в заключении, в том числе и во Владимирской тюрьме, Андреев хранил молчание об истинной причине своего наказания и даже в жалобах нигде об этом не упомянул, то есть доказал, что сумеет сохранить катынскую тайну, его освободили из мест лишения свободы. В настоящее время установить место нахождения Андреева не удалось^{6}.

Из числа жителей Смоленска, Гнездово и других расположенных вблизи Катынского леса населенных пунктов, которые сообщали немцам сведения о расстреле поляков и остались после изгнания оккупантов в местах постоянного проживания, а также тех, кто не давал показаний, но в той или иной мере сотрудничал с немцами (или родственников этих лиц), НКВД/НКГБ/МГБ СССР подготовили своих наиболее послушных и ценных лжесвидетелей. Путем запугивания, а также прямых уголовных репрессий их вынуждали давать согласие в форме подписки на негласное сотрудничество с органами безопасности и неразглашение ставшей им известной тайны, а также на дачу заведомо ложных, препарированных показаний о виновности немцев в расстреле польских военнопленных. Из них делали поставщиков ложных компрометирующих данных о свидетелях из предыдущей категории.

Одним из часто применявшихся следователями и оперативными работниками способов принуждения к даче заведомо ложных показаний было запугивание уголовным преследованием за сотрудничество с фашистами. Как только свидетели соглашались покрывать истинных виновников гибели поляков, отрицать истинное время их расстрела и подписывали вымышленные протоколы, уголовные дела в отношении этих лиц прекращались. Таким образом они избегали дальнейшего открытого преследования.

Так, в немецком «Официальном материале о массовом Катынском убийстве» содержались показания П.Г. Киселева, подсобного рабочего – сторожа дачи НКВД до начала войны, свидетеля того, как весной 1940 г. на железнодорожной станции Гнездово почти ежедневно из вагонов выводили мужчин, сажали в грузовики и отвозили в Катынский лес, откуда затем слышались крики и выстрелы. На протяжении 4—5 недель в Катынский лес привозили по 3—4 таких машины. Он обнаружил в лесу несколько свежих холмов и после прихода немцев показал группе рабочих-поляков эти холмы, дал лопаты для раскопок и знает, что поляки нашли там трупы своих сограждан. Это были принципиально важные показания.

Поэтому выяснение дальнейшей судьбы Киселева для проверки этих показаний стало одной из первых задач прокуроров.

Из хранившегося в УКГБ по Смоленской области секретного уголовного дела по обвинению П.Г. Киселева и его сына В.П. Киселева в сотрудничестве с оккупантами (которое, несмотря на тяжелые обвинения, впоследствии было прекращено), из протоколов допросов П.Г. Киселева и его сына, а также А.М. Субботкина и Т.И. Сергеева следует, что эти показания были даны сотрудникам НКГБ практически сразу после освобождения, но затем тщательно скрывались. При этом П.Г. Киселев не только полностью подтвердил данные во время оккупации показания, но и конкретизировал их в том, что, говоря о расстрелянных, имел в виду поляков. Протоколами допросов Киселева, Субботина, Сергеева из того дела подтверждается: показания Киселевым были даны немцам добровольно и соответствовали тому, что он действительно видел.

Когда после освобождения Смоленска предпринимался ряд мер для ликвидации «советского следа» в Катынском лесу, в ходе «предварительного расследования» там работала комиссия из представителей центрального аппарата НКГБ СССР, которая передопросила всех перечисленных свидетелей. Все они коренным образом изменили свои показания. Теперь Киселев-старший показал, что якобы немцы избиениями и угрозами вынудили его утверждать, что поляков расстреляли в 1940 г. органы НКВД и неоднократно заставляли выступать с этим сообщением перед различными делегациями в Катынском лесу. В действительности же Катынский лес всегда был излюбленным местом массовых гуляний населения. И только с момента оккупации район дачи НКВД огородили и запретили туда заходить под страхом смерти. В августе—сентябре 1941 г. немцы стали завозить на грузовиках и гнать колоннами польских военнопленных в Катынский лес, откуда затем были слышны выстрелы.

Аналогичные показания П.Г. Киселев дал на заседании комиссии Бурденко, на пресс-конференции по итогам работы этой комиссии^{7}. В таком же виде они были закреплены в официальном сообщении. Аналогично и соответственно показаниям Киселева были изменены и показания его сына и Сергеева^{8}.

Более того, в сообщении утверждалось, что в результате избиений в гестапо Киселеву-старшему якобы были причинены увечья, что подтверждалось актом врачебного обследования, а из показаний Сергеева следовало, что от избиений в гестапо у П.Г. Киселева отказала правая рука. Но Киселев в своих первых показаниях ничего об этом не говорил, в акте не выяснялся вопрос о времени и механизме получения травмы плеча, а на подлинных фотографиях, сделанных немцами в 1943 г., Киселев во время выступления перед врачами международной комиссии свободно держит в правой руке микрофон. Поэтому следствие пришло к выводу, что травмы руки у П.Г. Киселева не было^{9}.

Показания Субботкина, который обвинял Киселевых в сотрудничестве с немцами и в том, что они выдали его как секретного агента НКВД гестапо, в связи с чем он был арестован, в дальнейшем нигде не приводились, равно как нигде нет информации о расследовании и прекращении уголовного дела в отношении Киселевых.

Использование уголовных преследований для принуждения свидетелей к даче заведомо ложных показаний демонстрируют отнюдь не случайно попавшие в материалы комиссии Бурденко хранящиеся в МБ РФ документы в отношении профессора физики Смоленского медицинского института И.Е. Ефимова. Они, как показания солидного, уважаемого ученого, присовокуплялись для подтверждения лжесвидетельств.

Из постановления о прекращении дела и освобождении обвиняемого Ефимова из-под стражи от 5 января 1944 г. следует, что ему предъявляли обвинение в измене Родине (статья 58-1 п. «а» УК РСФСР), за что предусмотрена смертная казнь, и что он более трех месяцев содержался под стражей. Там же подшит и второй документ – подписка от 5 января 1944 г., написанная Ефимовым собственноручно: он дал органам НКГБ СССР обязательство никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не разглашать ставшие ему известными в ходе допросов сведения, которые рассматривались как государственная тайна. За нарушение этого обязательства его ждало суровое наказание. После дачи подписки уголовное дело было прекращено, а Ефимов освобожден из-под стражи. В результате проведенной работы он дал требуемые показания, будто бы заместитель бургомистра Смоленска Б.В. Базилевский в период оккупации ему рассказал, что, по сведениям коменданта города, около Гнездова немцы по приказу из Берлина расстреливали польских офицеров и что от сослуживцев он якобы узнал, что трупы, одежда и документы слишком хорошо сохранились, поэтому невозможно, чтобы они пролежали в земле около трех лет. Эти показания Ефимов подтвердил на заседании Специальной комиссии Бурденко. Они ею были использованы для придания достоверности показаниям важнейшего лжесвидетеля Базилевского и при формулировании официальной позиции СССР о том, что Меньшагин ему якобы рассказал о расстреле польских офицеров немцами в Катынском лесу^{10}.

Профессор астрономии Б.В. Базилевский использовался для монтирования системы однотипных свидетельских показаний. Подготовленную фальшивую версию Базилевский подтвердил на созванной комиссией Бурденко пресс-конференции. Его ложные показания вошли в сообщение, были воспроизведены им в Международном военном трибунале в Нюрнберге^{11}.

Базилевский умер вскоре после войны. В ходе расследования прокурорам ГВП удалось найти живых лжесвидетелей. Известная свидетельница А.М. Алексеева, во время оккупации работавшая уборщицей в расположенной в Катынском лесу немецкой воинской части и неоднократно допрашиваемая сотрудниками НКВД и НКГБ в 1943—1946 гг., щедро давала информацию: якобы на дачу, где располагалась немецкая часть, приезжало много машин с автоматчиками, немцы гнали польских военнопленных в лес, после чего оттуда слышались выстрелы. Она живописала детали, например: немцы после этого возвращались на дачу, забрызганные кровью (то же самое повторяли другие работавшие на даче женщины).