Текст книги "Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях"

Автор книги: Инесса Яжборовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц)

Трудный путь к возрождению Польского государства и его армии

Поскольку угроза крупномасштабной войны оставалась неизменной, не столько польский вопрос, который Сталин считал на тот момент решенным, сколько воссоздание и использование польской армии были вполне актуальными проблемами.

Поляки надеялись на помощь союзников в воссоздании государства и армии во Франции, что сталинское руководство отнюдь не устраивало. Об этом свидетельствуют слова, сказанные на совещании писателей еще 10 ноября 1939 г. начальником Управления политической пропаганды Красной Армии Л.З. Мехлисом: «Выпускать их <польских офицеров> нельзя, иначе это будут кадры легионов, формируемых на Западе. Поляки могут развернуть во Франции до 100 тысяч...»^{1}. Чтобы этого не случилось и не возникли проблемы для «дружественной Германии» и с нею, обитатели спецлагерей почти полностью были уничтожены, «перебежчики» получали сроки и обновляли «кадры» ГУЛАГа.

Пока польское правительство об этом ничего определенного не знало, постоянно возвращаясь только к осмыслению сталинской политики в отношении Польши как неспровоцированной агрессии, к оценке наличия или отсутствия состояния войны с СССР.

16 апреля 1940 г. на заседании польского совещательного органа высшего уровня – Рады Народовой во французском Анжере по этому вопросу шла весьма оживленная и длительная дискуссия. Экспозе представил министр иностранных дел А. Залеский, который констатировал, что Польша если не де-юре, то де-факто находится в состоянии войны с Россией и что все польское общество оценило агрессию СССР как очередной раздел Польши и поставило знак равенства между 1 и 17 сентября. Замминистра З. Гралиньский в ответ на вопросы пояснил, что дело решает не формальное объявление войны: «Во всех наших заявлениях мы стоим на позициях, что состояние войны между Польшей и СССР существует», хотя приходится учитывать, что Великобритания и Франция находятся в состоянии нейтралитета с ним^{2}.

Большинство участников дискуссии настаивали на констатации состояния войны с обоими соседями, разделившими страну. Наиболее осторожную, взвешенную линию, с оглядкой на позицию союзников, которые не скрывали, что стремятся урегулировать отношения со Сталиным во имя антигитлеровского фронта и против СССР помогать Польше не будут, занимал премьер-министр генерал В. Сикорский.

Нельзя не отметить, что польские политики в эмиграции формулировали свои оценки в отношении сталинской внешней политики, не имея никакого представления о том, что в разгаре была массовая экстерминация узников трех спецлагерей и в тот самый день, 16 апреля, по наряду из Осташковского лагеря на расстрел было отправлено 346 чел., из Козельского лагеря в тех же целях поступило 439 чел., а в Старобельском лагере были получены списки на отправку 406 чел., отправлено – 260 чел.^{3} Польское руководство не знало, что желающие вступить в польскую армию на Западе получали за это сроки как за враждебную, антисоветскую деятельность.

Сталин ожидал, что, начав 10 мая наступление на западном фронте, Германия завязнет на французской линии Мажино, а это создаст принципиально новую ситуацию – в тот момент оперативного плана войны выработано не было^{4}. Однако события пошли неожиданным как для Сталина, так и для польского народа и правительства образом.

22 июня 1940 г. пал Париж. «В это невозможно было поверить, но и для самых простых людей, таких, что и в глаза не видели Францию, падение Парижа означало гибель последней надежды, поражение более окончательное, чем капитуляция Варшавы»^{5}, – записал в воспоминаниях Г. Герлинг-Грудзиньский.

С поражением Франции перед польским правительством в эмиграции остро встал вопрос формирования политического курса, который обеспечивал бы будущее страны. Все достигнутое погибло, оно лишалось и армии. Армия же должна была обеспечить участие Польши в войне и ее соответствующее место в послевоенном мире. Она была единственной реальной силой, на которую могло опереться правительство и его премьер-министр генерал В. Сикорский.

У. Черчилль сделал все, чтобы в момент капитуляции Франции переправить польское правительство и остатки его военных сил – около 23 тыс. человек – на Британские острова. Создать из них полноценные линейные части было трудно. Пополнение можно было получить из США, Канады, а также СССР, где проживали или находились миллионы поляков. Из Америки в польскую армию прибыло всего около тысячи человек, из Великобритании и ее колоний удалось получить еще пару тысяч, в чем немалую роль сыграло негативное отношение к воссозданию Польши руководства Коминтерна, основывавшегося на политической линии Сталина^{6}. Оставалось надеяться на Советский Союз, располагавший не только огромной польской диаспорой, но и практически почти готовой армией – плененными польскими военнослужащими.

К модификации позиции Сикорского и налаживанию отношений с СССР толкал и Черчилль, искавший союзников перед лицом укреплявшей свои позиции гитлеровской Германией. Напряженность в советско-английских отношениях ослабела. Черчилль написал личное послание Сталину, а тот, в свою очередь, принимал прибывшего в Москву английского посла С. Криппса. Его появление в Москве весьма не понравилось Гитлеру, но, признавая статус нейтралитета СССР в войне, Германия вынуждена была согласиться, что у нее нет оснований для выражения протеста. Сталин же заявил послу его величества, что «у нас нет блока с Германией на предмет войны против Англии. У нас есть только пакт о ненападении»^{7}. Договор о «дружбе» Сталин «забыл», а Молотов 7 августа заявил, что у СССР есть желание возобновить переговоры с Великобританией^{8}.

Польское правительство объективно попадало в систему этих отношений. Сразу после прибытия в Британию Сикорский нанес визит Черчиллю, представив ряд положений, которые были изложены в меморандумах от 3 и 19 июня 1940 г. Проект последнего меморандума и его окончательный текст известны. Воссоздание армии было поставлено во главу угла, стало основополагающим. В проекте заявлялось о намерении отказаться от проведения недружественной в отношении СССР политики. Сикорский соглашался на сотрудничество в создании на его территории польской армии для борьбы с Германией как общим врагом, на проход советских войск через оккупированную Германией часть Польши, на определенные территориальные изменения^{9}.

Под давлением посла Польши в Лондоне Э. Рачиньского меморандум был существенно переработан. Правительство заявляло, что «считает разгром Германии главной целью войны и не имеет намерения создавать трудности, которые могли бы осложнить переговоры между Великобританией и СССР. Правительство исполнено решимости не жалеть усилий ввиду трагического положения польского населения, пребывающего на территории, подвергшейся советской оккупации. Оно полагает, что, как только позволят условия, можно будет использовать ценные элементы из числа офицеров и имеющего соответствующую подготовку резерва, находящегося на этой территории, как и за ее пределами, с тем, чтобы создать с согласия советских властей польскую армию численностью примерно 300.000 человек, которую можно было бы использовать в войне против Германии»^{10}.

Даже столь урезанный меморандум, ограничивающийся двумя идеями относительно восстановления отношений с СССР, вызвал сопротивление санационных кругов. Правые силы польской эмиграции во главе с генералом К. Соснковским вынудили Сикорского отозвать его. Но идея создания польской армии в СССР, инспирированная представителем ТАСС в Великобритании Э. Ротштейном, не умерла. Сын ближайшего сотрудника М.М. Литвинова, Ротштейн, стал посредником и на советско-польских переговорах в июне—июле 1941 г.

Июньский меморандум 1940 г. вызвал правительственный кризис. Не без давления английского правительства президент В. Рачкевич отозвал декрет об отставке Сикорского. Сикорский же все чаще напоминал, что он еще в 1935, 1938 и 1939 гг. говорил, что невозможно победить Германию без союза СССР и Запада.

На позицию Сикорского повлиял и президент Чехословакии Э. Бенеш – в ходе переговоров о польско-чехословацкой конфедерации. Возможность этого объединения Бенеш видел при условии опоры на Советский Союз и Запад. Как следовало из его переписки с поляками, Сикорский в принципе соглашался на союз с СССР, но считал, что на него можно пойти, имея сильные козыри. Бенеш советовал ради налаживания советско-польских отношений восстанавливать Польшу только в этнических границах, чтобы избежать в будущем возможных осложнений. Он получал в ходе переговоров консультации у советского посла И.М. Майского и информировал его о ходе переговоров.

После подписания 5 августа 1940 г. польско-английского военного соглашения, в ноябре того же года были оформлены первые польско-чехословацкие документы. Везде так или иначе фигурировал вопрос об армии. Источником рекрутов могли быть только проживавшие и оказавшиеся в СССР поляки. Попытки привлечь поляков из США и Канады провалились. Это обстоятельство подтверждало необходимость поддержания в той или иной форме советско-польских отношений. Отдавала себе в этом отчет и британская сторона. Поэтому в команде прибывшего в середине 1940 г. в Москву нового посла Великобритании С. Криппса появился представлявший польские интересы дипломат, в обязанности которого входило изучение возможности осуществления этого проекта.

Руководствуясь мыслью об использовании профессиональных навыков имевшихся в его распоряжении пленных поляков и чехов, Сталин осенью 1940 г. поручил Берии проработать вопрос о создании в СССР в составе Красной Армии соответствующих воинских частей. Вновь была проведена очередная, более тщательная фильтрация на основе ознакомления с учетными и следственными делами, а также личных бесед.

2 ноября Сталину были представлены статистические выкладки: из находившихся в обследованных лагерях НКВД 18.297 чел. почти 12 тыс. были жителями земель, отошедших к Германии, офицеры составляли около 5 тыс. чел., рядовые в основном были заняты на строительстве шоссейной и железной дорог. Из числа офицеров была отобрана группа из трех генералов, полковника и восьми подполковников, шести майоров и капитанов, шести поручиков и подпоручиков, в сумме – 24 чел., которые произвели «впечатление толковых, знающих военное дело, правильно политически мыслящих и искренних людей». На этот раз к числу их достоинств было отнесено то, что все они крайне враждебно относились к немцам, видели перспективу близкого военного противостояния СССР и Германии и выражали желание участвовать в нем на стороне Советского Союза.

Часть из них, выражая надежду на воссоздание Польского государства, видела его будущее в руках СССР, другая – Великобритании. Весьма показательно, что в это время руководство НКВД уже не смущало ни стремление пленных бороться за восстановление Польши, ни возможная роль в этом Великобритании, не говоря о концепции участия в такой акции СССР.

Некие расхождения возникали по вопросу верности присяге: большинство считало себя связанными обязательствами перед правительством Сикорского, часть хотела бы иметь с его стороны соответствующие санкции, а младшие офицеры довольствовались подчинением любому польскому генералу. Прозондировав позиции генералов Янушайтиса, Боруты-Спеховича и Пшедецкого, Берия пришел к выводу о возможности их использования, но основную работу по организации дивизии, переговорам в конспиративной форме в лагерях и отбору кадрового состава предлагал поручить группе полковников и подполковников, персональные данные на которых он представлял Сталину в виде справок. Вербовка рядового состава и младших командиров в лагерях выпадала на долю органов НКВД. Организация и подготовка дивизии должна была проводиться Генштабом РККА, с непременным участием Особого отделения НКВД для «внутреннего освещения личного состава дивизии».

Решив вопрос о характере дивизии (танковая, моторизованная, стрелковая), следовало разместить подобранный состав в одном из совхозов на юго-востоке СССР^{11}.

Делу был дан ход. Руководителем был утвержден подполковник З. Берлинг. При обговаривании состава с неизбежностью встал вопрос об обеспечении дивизии офицерским корпусом: во время беседы с Берией и Меркуловым прозвучала знаменитая загадочная фраза, не получившая расшифровки: в отношении польских пленных была совершена большая ошибка...

Довольно быстро обнаружился ряд трудностей: советские руководители опасались огласки и не хотели раздражать Германию; члены группы не могли придти к единому мнению относительно соблюдения присяги, а получение согласия Сикорского после июньского кризиса было маловероятно; кураторы из НКВД пытались преодолеть препятствия силовыми приемами. Одни пленные были отправлены в Малаховку, другие в тюрьму Бутырок, третьи – в лагеря. Очередная попытка завершилась неудачей. На время.

Мировая пресса и подпольная печать в Польше все громче говорили о возможности германо-советского столкновения. Спорили лишь о сроках начала войны. Проблема обсуждалась и на заседаниях польского правительства. 6 мая генерал Соснковский информировал его членов о том, что данные разведки говорят о германских приготовлениях в Польше. Но сам Соснковский не верил в скорую войну. Такого же мнения придерживался и Сикорский. Прибывший в июне 1941 г. в Лондон из Москвы С. Криппс придерживался иных взглядов и убедил Сикорского в неизбежности нападения Германии на СССР в ближайшие дни.

К тому моменту ситуация изменилась настолько, что 4 июня Политбюро приняло решение утвердить постановление СНК СССР (по представлению НКО) о создании в составе Красной Армии стрелковой дивизии, «укомплектованной личным составом польской национальности и знающим польский язык», для чего приказывалось переукомплектовать к 1 июля 238 дивизию Средне-Азиатского военного округа – со штатом в 10.298 чел. и использованием знающих язык из числа служащих в Красной Армии^{12}.

Правда, это отнюдь не означало изменения курса в отношении населения присоединенных земель, отказа от политики классовых и национальных чисток, принятой на всех уровнях власти в 1940 г. Приведем один из многочисленных примеров. Состоявшийся 13– 17 мая 1940 г. XV съезд КП(б)У традиционно счел политическую линию партии правильной, а практическую работу удовлетворительной. Н.С. Хрущев и «товарищи с мест», осуществлявшие депортации и репрессии в отношении местного населения, осыпали угрозами «врагов трудового народа» и утверждали, что борьба с «враждебными элементами» стоит и будет стоять остро^{13}.

Соответствующий духу съезда характер был придан четвертой, предвоенной депортации 19—20 июня 1941 г. Антагонизация ситуации, аресты, расстрелы, высылки и депортации не притормозили, но усилили противодействие общества. Пошел бурный процесс возникновения подпольных организаций под лозунгом воссоздания Польского государства. Состоящие не только из поляков, но и белорусов, русских, евреев, украинцев, литовцев, они во всех присоединенных областях собирали оружие, слушали радиоприемники, разбрасывали листовки. В отчете НКВД БССР от 27 июля 1940 г. на имя Пономаренко приводились данные лишь о 109 раскрытых и ликвидированных организациях с 3.231 участниками молодого возраста и самого пестрого социального состава: 1.164 крестьянина, 439 учащихся, 401 чиновник, 279 помещиков и осадников, 244 офицера и т.д. Кроме того, только за принадлежность к политическим партиям были арестованы 5.584 чел. Аресты, сопровождавшиеся расстрелами и направлением в ГУЛАГ, продолжались до 20 июня 1941 г. По подсчетам минского профессора А. Хацкевича, только в Западной Белоруссии, не считая военнопленных, было репрессировано более 125 тыс., по украинским данным – всего 480 тыс. чел.^{14}

В ночь с 19 на 20 июня 1941 г., за два дня до начала Великой Отечественной войны, была проведена очередная одновременная секретная операция во всех областях присоединенных территорий: были арестованы и помещены в тюрьмы представители различных партий и организаций, чиновники польского аппарата управления разного уровня, «паразитический элемент» – представители имущих классов – и выселены различные категории населения, в том числе члены семей (семьи) арестованных, расстрелянных, подследственных руководителей и деятелей «повстанческих» организаций, членов подпольных организаций, репрессированных чиновников и офицеров польской армии, жандармов, полицейских и др. Из 40 тыс. 22,5 тыс. приходилось на Западную Белоруссию («с направления главного удара»)^{15}. Таким образом, на этот раз аресты с последующим осуждением по ст. 58 за политические и государственные преступления прямо совпадали с депортированием семей как органической составной частью репрессий в направлении искоренения имущих слоев и классов, а также политически активной части общества.

На этот раз депортируемые еще более приравнивались к осужденным, получая статус ссыльнопоселенцев на 20 лет с периодической явкой в органы НКВД. Они вывозились в Новосибирскую область, Краснодарский и Семипалатинский края, в Казахстан и на Колыму. Часть из них не была довезена до места назначения, потому что их застала в пути амнистия 12 августа 1941 г., которая многим спасла жизнь.

Проводимые в 1939 г. – первой половине 1941 гг. античеловечные и противозаконные акции в западных областях Украины и Белоруссии Президент Украины Л. Кучма и Президент РП А. Квасьневский осудили как «плановые массовые репрессии против польских граждан» (в первую очередь), как недопустимое применение к польскому населению принципа «коллективной ответственности», подписав в мае 1997 г. совместную декларацию «К согласию и единству» в духе полной открытости и преодоления недомолвок и лжи об общей истории^{16}.

Политики 1940-х гг. не имели и доли уже известной ныне информации о многовекторном развитии событий, о «совершенно секретных» сценариях и тайных, скрытых от народов массовых убийствах и зачистках.

Сикорский 19 июня 1941 г. информировал правительство, что, по мнению Криппса, грядущая война сразу упростит польско-советские отношения, территориальные проблемы и другие вопросы и что заключение союза двух стран назрело. Поляки могли бы в силу географического фактора и своей воли к борьбе в значительно большей мере помочь России в войне с Германией, чем Англия, но Польша в будущей германо-советской войне сохранит нейтралитет. Германия же для Польши была и всегда останется врагом номер один^{17}.

В тот же день он написал Рачкевичу, что последствия немецкой кампании против России трудно определить, но, очевидно, они будут гигантскими и явятся поворотным пунктом в войне. Мнение Сикорского на этот раз совпало со взглядами Соснковского, который считал, что польско-советское сотрудничество против Германии возможно и даже желательно при условии признания границы на 1 сентября 1939 г., гарантии соглашения со стороны Англии и США, а также немедленного урегулирования положения польского населения в СССР. Соснковский видел возможность создания польской армии в СССР, но исключал действия поляков в тылу немецких войск, опасаясь больших потерь.

Вечером 22 июня 1941 г. Черчилль заявил о германской агрессии против СССР, о всемерной поддержке его страной борьбы советского народа против начавшегося германского нашествия. О Польше и разграничительной линии, установленной согласно пакту Риббентропа—Молотова, ничего не было сказано, что вызвало немедленный протест польского министра иностранных дел А. Залеского, хотя было очевидно, что Великобритания считает СССР более важным союзником, чем Польшу.

Английские эксперты и сотрудники Форин Оффис высокого ранга (У. Стронг и др.) уже давно возвратились к идее линии Керзона как основы будущей советско-польской границы. В октябре 1940 г. С. Криппс представил советскому правительству меморандум, содержавший заявление его правительства о готовности признать де-факто суверенитет СССР над новыми областями, республиками «и теми частями бывшего Польского государства, которые находятся под советским контролем». Форин Оффис имел замечание только к слову «бывшего».

Разделившие Польшу державы оказались в состоянии войны друг с другом. Это открывало реальные перспективы воссоздания Польского государства. В речи по радио 23 июня 1941 г. Сикорский предложил советскому правительству сотрудничество, выразив надежду, что Россия признает несуществующим пакт с Германией 1939 г. и можно будет вернуться на почву Рижского договора. Он призывал освободить заключенных в лагеря военнопленных и депортированных соотечественников, чему придавал очень важное значение. Информируя правительство об изменениях, которые он внес по настоянию английской стороны в текст своего выступления, Сикорский сообщил, что возвращающийся в Москву британский посол займется выяснением «ситуации между Польшей и Советами».

В эти же дни Сикорский имел беседу с министром труда Э. Бевином, будущим министром иностранных дел. По записи Бевина, Сикорский видел возможность изменения отношений с СССР при соблюдении следующих непременных условий: восстановления дипломатических отношений; освобождения пленных и депортированных; признания их польскими гражданами и права польского правительства на опеку над ними; создания в СССР польской армии. Не отзывая требование правительства о возврате к довоенным польским границам, Сикорский признавал возможность того, что они могут явиться предметом обсуждения, поисков компромиссного решения их послевоенной линии при условии компенсации за счет Германии^{18}.

Правительство СССР сообщило, что оно не возражает против заключения советско-польского соглашения о совместной борьбе против гитлеровской Германии по образцу советско-английского соглашения, что оно – за воссоздание независимого польского государства, включающего некоторые недавно отошедшие к СССР города и области, причем вопрос о характере внутреннего устройства Польши оно считает делом самих поляков. В общей форме выдвигался принцип национальной консолидации польского народа в границах этнической Польши. Было заявлено, якобы «в СССР нет и не было триста тысяч военнопленных поляков, а имеется всего двадцать тысяч военнопленных»^{19}. Советский Союз предлагал конкретную помощь в создании польских вооруженных сил на его территории, исходя, как надо было понимать, из названной цифры.

Переговоры происходили с 5 по 30 июля 1941 г. в Лондоне при посредничестве Э. – Р. Идена, а в Москве – в ходе бесед Молотова с Криппсом. По коренному вопросу о воссоздании Польского государства было достигнуто полное взаимопонимание. Трудности вызывал вопрос о его границах. Сикорский стремился найти пути к компромиссу. И.М. Майский делал упор на том, что тогда являлось главным, – на заключении военного соглашения и достижении взаимодействия в борьбе против германского фашизма. В качестве компромиссного выхода он предложил рассмотрение вопроса о границах отложить на будущее. Сикорский был согласен на восстановление дипломатических отношений, готов был с оговорками отложить обсуждение проблемы границ.

Выступая за создание армии, польский премьер воспротивился подчинению ее какому-либо создаваемому в СССР национальному комитету, что предлагало сталинское руководство. Польские формирования, подчеркивал он, могут подчиняться только правительству в эмиграции и представлять собой самостоятельную единицу. В оперативном отношении армия будет находиться в распоряжении командования Красной Армии, то есть должна формироваться на условиях, аналогичных тем, которые существовали для польских частей в Англии. Если советское правительство почему-либо считает нежелательным участие польской армии в борьбе против гитлеровцев на своей территории, то Сикорский просил обеспечить ей возможность эвакуироваться на Ближний Восток или в Англию. Сам Сикорский полагал желательным выступление польской армии вместе с советскими войсками против Германии именно на советско-германском фронте. При достижении единства мнений по указанным вопросам он согласен был заключить с советским правительством договор о совместной борьбе против германской агрессии.

Советская сторона ориентировала поляков на то, чтобы пока оставить в стороне вопрос о границах будущего Польского государства, полностью приняла польские постулаты о создании армии и сняла предложение о национальном комитете для ее формирования.

Несмотря на давление сторонников «твердой» линии в вопросе о границах, Сикорский настаивал на заключении соглашения, аргументируя свою точку зрения на заседаниях правительства и совещаниях с представителями партий возможностью решить первоочередные задачи – создания армии и помощи польским гражданам, находившимся в СССР. На заседаниях правительства он мотивировал свое решение международными интересами Польши, тем, что отказ привел бы к подрыву англо-польского союза. Сикорский опасался также, что при срыве переговоров создание армии перейдет в другие руки. Давление Великобритании и более трезвый взгляд центролевой части правительства помогли преодолеть очередной кризис и сопротивление санационных элементов, которые практически покинули его состав.

30 июля 1941 г. соглашение было подписано. Первый его пункт содержал констатацию отказа СССР от договоров с Германией. Он гласил: «Правительство СССР признает советско-германские договоры 1939 г. касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу. Польское правительство заявляет, что Польша не связана никаким соглашением с какой-либо третьей стороной, направленным против Советского Союза». Во втором пункте говорилось о восстановлении дипломатических отношений и немедленном обмене послами. Третья статья гласила: «Оба правительства взаимно обязуются оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в настоящей войне против гитлеровской Германии». Она конкретизировалась в статье четвертой согласием правительства СССР создать на советской территории польскую армию. Детали формирования, «организации командования и применения этой силы» предполагалось оформить военным соглашением. Пятый пункт говорил о том, что соглашение вступает в силу немедленно, без ратификации^{20}.

Во исполнение приложенного протокола Президиум Верховного Совета СССР 12 августа принял указ об амнистии польских граждан. Они формально освобождались из тюрем, исправительно-трудовых лагерей, лагерей для военнопленных, спецпоселков и с мест ссылки и высылки. Юридически на многих из них вообще не могло распространяться понятие «амнистия» – прощение лиц, совершивших преступление. О многих категориях вообще нельзя было говорить, будто бы им вчинили дело, находилось ли оно на стадии следствия и еще не было передано в суд, что они совершили правонарушение, осуждены или еще нет. Нет оснований утверждать, что государство признало их преступниками, хотя не оформило этого как положено. Точнее, это делали по идеологически-классовым, неправовым мотивам органы насилия, репрессируя людей, которые не совершали уголовные преступления и не были юридически признаны преступниками. Тем самым ни в какой степени нельзя говорить об адекватности меры наказания и о прощении, то есть амнистии. Для военных защита отечества никогда не была преступна.

Теперь им разрешалось то, чего они были незаконно лишены: они освобождались из мест заключения, лагерей, ссылки, высылки, спецпоселков и получали право свободно проживать на территории СССР, кроме мест с ограничениями, в том числе погранрайонов (откуда были «изъяты» многие из них). На этот раз освобождаемым, в первую очередь женщинам с детьми, советские и партийные органы были обязаны предоставлять работу и жилье, а по договоренности Наркоминдела с польским правительством им и их семьям за счет последнего оказывалась материальная помощь. Порядок «освобождения и направления» устанавливался НКВД. Были определены порядок и пункты формирования частей общей численностью 36 тыс. чел. в Сталинградской, Чкаловской и Саратовской областях и Башкирской АССР^{21}.

Польский кабинет в новом составе принял официальную программу деятельности – «Идейно-политическую декларацию». «Главной целью национального единства, – говорилось в ней, – является освобождение Польши и установление после войны демократического строя». Политические задачи определялись следующим образом: «Путем активнейшего участия в войне и в мирных конференциях обеспечить непосредственный и широкий доступ к морю, а также границы, дающие гарантию прочной безопасности Польской Республики». Далее заявлялось, что, «не предрешая будущего политического и экономического устройства государства, правительство не допустит установления правления личности, клик, а также правления различных олигархических групп, к какому бы классу населения они ни принадлежали»^{22}.

Переход к конкретным мерам по выполнению указа об амнистии и постановлений СНК СССР и ЦК ВКП(б) об освобождении польских граждан из тюрем, исправительно-трудовых лагерей, лагерей для военнопленных, спецпоселков и мест ссылки и высылки вызвал первые проблемы. Подлежали освобождению все оставшиеся в живых военнопленные и интернированные, лица, осужденные на разные сроки тюрьмы и ИТЛ, а также находящиеся под следствием, числившиеся за органами НКВД, судами и прокуратурой. Вольными от надзора НКВД становились осадники, лесники, члены семей репрессированных.

Однако советское правительство стремилось встать на точку зрения определения гражданства по национальному признаку. Польскими гражданами среди жителей Западных Украины и Белоруссии оно хотело признавать только поляков по национальности. Эта позиция была сформулирована в ноте НКИД от 1 декабря 1941 г., которая не была принята польской стороной, продолжавшей считать своими гражданами всех депортированных.

В рубриках учета НКВД после июля 1941 г. вместо старых появилась новая – «бывшие польские граждане». Таких к 1 августа 1941 г. насчитали 389.382 чел., в том числе в тюрьмах, лагерях и местах ссылки находилось 120.962 чел., спецпереселенцев было 243.106 чел., пленных – 25.314 чел. Эти данные отличались от сообщенных 14 октября А.Я. Вышинским польскому послу С. Коту: первая и вторая категории исчислялись соответственно в 71.481 и 291.137 чел., общее число составляло 387.932 чел.^{23} Количество военнопленных оставалось неизменным. Это были те, кого перевозили по трудовым лагерям, и 395 «оставшихся» от трех лагерей, а также те, кого после присоединения республик Прибалтики интернировали. Офицерский состав в основном заключили в лагеря (Козельск-3 снова стал лагерем для офицеров и рядовых). На переломе августа и сентября они были сосредоточены главным образом, как говорилось, в Суздальском и Грязовецком (офицерский состав) лагерях. Пополнить ряды призываемых могло и подросшее поколение сосланных и спецпереселенцев. Недаром Берия планировал в начале 1941 г. формировать польскую дивизию в Казахстане.