Текст книги "Орудья мрака"

Автор книги: Имоджен Робертсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

I.10

Краудер покинул дом, посидев немного с дамами, – пока сквайр развлекал их, анатом хранил молчание. Ему было известно, что нынешняя ситуация в Америке и роль в ней коммодора Уэстермана (несомненно, решающая) широко обсуждаются в обществе, но даже не пытался вникнуть в эту тему. Впрочем, он слышал тон и пыл дискуссии, а потому понял, что коммодора в семье любят и ждут.

Краудер устремил свое внимание на портрет, висевший справа от камина. Коммодор показался ему слишком молодым и гнетуще бодрым. Он задумался, почему госпожа Уэстерман повесила эту картину здесь, в гостевом салоне, а не в той комнате, где проводила за делами большую часть дня. Возможно, ей не хотелось постоянно находиться под присмотром. При свете свечи анатом с легким равнодушием наблюдал за Харриет – смотрел, как она жестикулировала, разговаривая, и как рыжеватый отсвет играл в ее волосах, когда она пылко соглашалась с очередным трюизмом сквайра. Он размышлял, как изменилось бы поведение этой женщины, если бы она знала, что за разговор только что состоялся между ним и Бриджесом. Дружеский прием, оказанный сквайру, внезапно показался анатому чрезвычайной наивностью. Как может она исследовать запутанное убийство, если считает этого человека своим другом? Однако Краудер не станет сдерживать ее. Сквайр разозлил его, тем самым накрепко привязав к лежавшему в конюшне мертвецу.

Краудер удалился рано, сославшись на усталость, которую уже не ощущал; он позволил лошади двигаться ее собственной побежкой и, миновав скромные ворота Кейвли-Парка, легким нажимом шенкеля направил животное в сторону городка. Вечерние сумерки начинали сгущаться, но неохотно, словно стараясь подольше задержать ласковое июньское солнце.

Что чужой человек знает о тайне его имени, анатом понимал лишь настолько, насколько позволял его организм, оправлявшийся от внезапного потрясения. Резкий холод, пронизавший его кости, уже отпустил, но состояние оставалось тревожным. Стена, которую он возвел между собой и прошлым, казалась прочной всего несколько часов назад, а теперь стала шаткой и проницаемой. Это правда, у сквайра нет причин разоблачать его, во всяком случае в настоящий момент, но если Бриджес всю жизнь имеет дело с политикой и тайными сведениями, возможно, в один прекрасный день ему будет важнее выдать Краудера, вместо того чтобы оставить знания при себе. А поскольку анатом решил, что не станет отказываться от расследования и отговаривать от него госпожу Уэстерман, этот прекрасный день может наступить внезапно и очень скоро.

Краудер злился на самого себя. Его безопасное существование вдруг показалось ему притворством. Чувство собственного достоинства он построил на иллюзии. А если вся округа узнает правду, что тогда скажет свет? Станут ли осуждать дам из Кейвли за то, что они принимали его в своем доме? Краудер запахнул плащ так, чтобы прикрыть лицо, и позволил лошади и дальше идти шагом. Возможно, не станут, а если все же осудят, едва ли госпожа Уэстерман обратит на это внимание. А вот ее супруг может рассудить иначе, но хуже всего, если она начнет жалеть Краудера, он не был уверен, сможет ли снести ее жалость. Он снова превратится в ходячий паноптикум. Завидев Краудера на улице, люди начнут тыкать пальцами, рассказывая соседям его историю. Он застыдится, опороченный еще более жуткими россказнями, чем те готические легенды о нем и его огромном ноже, что выдумывают нынче.

Краудер не должен был писать тот труд, однако поверил льстивым речам. Он был горделив – в этом и состояла сложность. Анатом вздохнул и провел рукой по черной гриве лошади, ощутив шершавость волосков. Имя Гэбриела Краудера он взял более двадцати лет назад – с ним анатом путешествовал, учился, совершал сделки, пока оно не стало куда более родным, чем полученное при рождении. После смерти брата, в ту же самую неделю, он натянул на себя это имя, словно новую кожу, и, покинув Англию, отправился в Германию изучать анатомию, – так на тридцатом году жизни он сделал смыслом и основным занятием то, чем порой интересовался в юности. Краудер обошел множество больничных палат в Германии и других странах. Он мог оплатить эту привилегию и поступал именно так, не беспокоясь ни об экзаменационных комиссиях, ни о борьбе за должность в какой-либо больнице. Сначала коллеги по учению пренебрегали Краудером. А как только поняли, что он не угрожает их намерениям в поисках службы, и вовсе потеряли интерес. Краудер был рад этому, чувствуя себя слишком старым и разбитым для их увеселений и дружбы. Потом ученье провело его по многим лекционным залам Европы – он рассматривал кровеносные сосуды рода человеческого, наблюдал, как их вскрывают, и перенимал это искусство, а затем овладевал наукой исследования плоти. Краудер не отличался ни брезгливостью, ни сентиментальностью. Он оказывал услуги своим педагогам, забирая свежие тела казненных из-под городских виселиц (эти трупы затем вскрывали и изучали), а также использовал полученные знания для разработки собственных теорий и исследовательских планов. Его эрудиция завоевала уважение среди преподавателей, пусть даже манеры студента отталкивали их.

Спустя десять лет Краудер вернулся в Лондон, чтобы поучиться у Джона Хантера, человека, отличавшегося большим талантом и энергией; под его началом анатом создал свои лучшие работы, хоть сперва и отказывался приписывать себе честь авторства. Нынче, вдыхая летние ароматы, идущие от придорожных кустов, он припоминал диковинные образцы (Хантер готов был выложить целое состояние, чтобы они попали в его руки, а затем и под его нож) – крокодила, доставленного с африканского побережья в трюме торгового судна, и льва, чья шкура обвисла от старости, – его Хантер откупил у странствующего зверинца. Некоторое время оба – и лев, и крокодил – жили в доме ученого. Под влиянием человека, отличавшегося пытливым умом, а также жестким отношением к дуракам и непроверенным знаниям, Краудер находился в состоянии подъема. Владения Хантера всегда полнились самыми странными божьими созданиями. Как, вероятно, и залы, где он читал лекции.

Сам Краудер на протяжении многих лет то и дело возвращался к отметинам, что оставляет на теле насильственная смерть. Зафиксировав результаты своих наблюдений, он обнародовал их в анонимных трудах, беседах или корреспонденции. Лишь однажды анатом подписал свой труд именем Краудер – именно эта статья и попала в руки его соседки. Там содержались общие замечания – факты относились лишь к опытам над животными. Когда же коллеги попытались убедить его в необходимости более глубокого изучения этой области, Краудер уклонился от их уговоров. Если его труды подвергались сомнению, он предпочитал отступить, не пытаясь убедить мир в собственной правоте. Краудер задумался: а читала ли госпожа Уэстерман отзывы на его работу, содержавшие иронические вопросы – почему, мол, господин Краудер не использует тела убитых, коих Лондон может предоставить в изобилии? А финальную наказующую строку? Она звучала примерно так: если бы какой-нибудь сумасшедший вздумал нападать на городских бродяг, Краудер без сомнения стал бы для них ангелом мщения. Переезд в Хартсвуд, в дом Лараби, стал попыткой отдалиться от этой области исследований, снова заняться обогащением своих умножающихся с возрастом знаний, сделать небольшие, но полезные открытия, касающиеся мелких деталей. Судя по всему, эту попытку постигла неудача. Работа, проделанная за последний год, не принесла хороших результатов, а теперь возник новый труп.

Оглядев темные силуэты заполнявших тропинку теней, он беззвучно, словно заклинание, произнес забытые звуки утраченного имени. Они вызвали образ его отца, заставили вспомнить родные земли и брата. Краудер вновь увидел лица и места своей юности и ранней зрелости, почувствовал, как они обступают его. Он убеждал себя, что они забыты и утеряны, хотя в действительности понимал – будь он честным не только на словах, но и на деле, давно бы признал, что все эти годы воспоминания не покидали его ни на минуту. Так что, если забыть об остром глазе и умении работать ножом, Краудер знал о себе лишь одно: он – человек, видевший, как его брата вешали за убийство их отца. Он – человек, который гневно и резко оттолкнул руки брата, заявлявшего о невиновности и умолявшего о помощи. В этих смертях и этом поступке заключалась вся судьба анатома. Остальное – лишь мишура да лицедейство.

Превосходно. Побег оказался невозможным, придется снова показаться свету. Вздохнув, Краудер поглядел на свои руки. Он так сильно вцепился в петлю поводьев, что от пальцев отлила кровь, они разболелись и занемели. Ослабив хватку, анатом начал ощущать покалывание и тепло восстановленного кровообращения. Нужно рискнуть и немного пожить в свете, чтобы понять, как отзовется на это общество.

Впереди, в нескольких ярдах от Краудера, какая-то тень, внезапно отделившись от придорожных кустов, остановилась на дороге в ожидании. Анатом почувствовал, как его оторвали от мыслей и вернули в действительность. Даже если этот человек попытается ограбить или убить его, Краудер все равно должен поблагодарить незнакомца за то, что он отвлек его от забот.

– Капитан Торнли?

Незнакомец говорил громким шепотом – нетерпеливым и раздраженным. Капюшон плаща по-прежнему прикрывал лицо Краудера; анатом почувствовал, как страх уступает место проснувшемуся любопытству, и вместо ответа остановил лошадь.

– Вы заставили меня ждать, капитан. Моя прислуга встревожится, если я пропаду на целый вечер. Я, несомненно, прошу прощения за то, что с Бруком ничего не получилось, однако мне нужно знать, что вы велите мне сказать завтра. Я ни в коем разе не хочу принести в замок неприятности, однако мой разум встревожен. Встревожен, сэр.

Человек сделал шаг вперед и увидел лицо Краудера. Незнакомец побледнел.

– Простите, сэр. Я думал, вы едете из замка. Приношу извинения за то, что прервал ваш путь. – Опустив глаза, незнакомец отошел с дороги.

Краудер, напротив, даже не пошевелился – он продолжал разглядывать лицо мужчины. Оно было широким и достаточно приятным. Хорошо сохранившийся индивид, персона средних лет и заурядных финансовых возможностей. Краудер ощутил, как в его голове вспыхнула искра – человек был ему знаком.

– Вы держите лавку мануфактурных товаров в городке.

Мужчина с некоторой неохотой поднял взгляд и не слишком убедительно улыбнулся. Отвечая, он продолжал смотреть на тропу – то в одну сторону, то в другую.

– Верно, сэр, держу. Я продал перчатки, что у вас на руках, сэр. Я помню это, ведь обычно джентльмены сами приходят за товаром, а ваша служанка Бетси пришла со старой парой, и мы постарались найти новую, равную по размеру и свойствам. Надеюсь, вы остались довольны нашим усердием, сэр.

Краудер уловил легкий упрек в тоне торговца. Ага, значит, он оскорбил этого маленького человечка, верно? Тем, что не пришел в его лавку и не обсудил с ним сорта кожи и покрой. В самом деле, в маленьких городках общаться не проще, чем при дворе иной европейской державы. Краудер поднял руку и в меркнущем свете поглядел на перчатку так, словно видел ее впервые в жизни. У этого человека зоркие глаза, раз он смог узнать свой товар в такой час и на таком расстоянии. Владелец лавки не любил неопределенность.

– Надеюсь, вы находите их удобными, сэр?

– Весьма, господин…

– Картрайт, сэр, Джошуа Картрайт. Это указано над дверью моей лавки.

Крепко сжав поводья, Краудер наблюдал за тем, как глаза господина Джошуа Картрайта ощупывают дорогу, бегая то вправо, то влево.

– Так и есть, простите меня. А вы ожидаете господина Хью Торнли?

– Для меня он капитан Торнли, сэр. И навсегда им останется. Верно, хотя, мне кажется, я перепутал вечер, а потому мне лучше отправиться домой. Прошу прощения. Мне не хотелось бы надолго оставлять лавку. Из-за смерти того человека моя горничная станет волноваться обо мне, а я не хочу, чтобы она вышла искать меня во тьме, сэр. Было бы нехорошо.

– Верно. – Краудер кивнул, улыбнувшись по обыкновению сухо.

– Тогда покойной ночи, сэр.

Слегка оступившись, владелец лавки перелез через заборчик, ограждавший дорогу от луга, и под безобидным взглядом Краудера, который не мог не вызвать подозрений, бодро и услужливо зашагал в сторону городка по безропотной луговой траве. Он ежеминутно оглядывался, словно надеясь, что Краудер просто-напросто исчезнет, и при этом не замедлял хода – впечатляющий маневр на неровной почве. Анатом не спешивался и сохранял неподвижность, пока торговец не утонул в тени первых домиков, затем соскользнул с лошади и, заведя ее за кусты, вернулся, чтобы, опершись на низкую ограду, принять позу Картрайта. Он надеялся, что ждать придется недолго.

Краудеру повезло: луна лишь слегка сменила свое положение, когда с дороги донеслись приближающиеся звуки. Он вышел на тропу в тот же момент, что и возникший на дороге человек. Фигура на лошади оказалась совсем близко. Когда мужчина заговорил, Краудер тут же узнал в нем Хью Торнли.

– Джошуа? – Краудер не ответил, а потому капитан продолжил: – Ну и что тебе нужно от меня? Много же пользы принесла мне помощь – и твоя, и этого Картера Брука. Теперь нам не о чем говорить. Не шли мне больше посланий, а своей Ханне передай хотя бы эту монету, облегчи боль ее сбитых ног. Она верно обессилела – столько раз ты посылал ее нынче в замок. – Голос звучал хрипло и невнятно; к анатому протянулась обтянутая перчаткой рука. – Ну держи же, Картрайт.

Приблизившись, Краудер опустил плащ.

– Нынче вечером вы можете оставить эту монету себе, господин Торнли. Джошуа счел необходимым вернуться в лавку. Однако мне показалось, он обеспокоен тем, что должен завтра сказать коронеру.

Хью был поражен настолько, что невольно дернул за поводья; лошадь заржала и протестующее замотала головой.

– Господин Краудер! У вас талант застигать меня врасплох. Что это значит – зачем вы прячетесь по кустам?

– Приятный вечер нынче. У меня нет причин торопиться домой.

– Да! Это совпадение, верно? Вы заставили Джошуа сбежать, не так ли? Проклятье! Что вам до того, с кем я встречаюсь и где?

Невинно округлив глаза, Краудер подождал, пока Хью успокоится, и только потом ответил:

– Думаю, это дело интересует теперь многих, господин Торнли. Кто такой Картер Брук и каким образом он должен был помочь вам?

– И снова я спрашиваю: что вам до этого? По какому праву вы производите дознание, сэр?

– Во имя всеобщего блага, разумеется.

Хью фыркнул, а Краудер приблизился к нему еще на шаг.

– А поскольку большую часть дня я занимался осмотром тела этого самого господина Брука, можно сказать, что в данных обстоятельствах мое любопытство вполне оправданно и естественно.

– Доискивание – вот как это называется. Я никогда не встречался с господином Бруком… – Торнли осекся, и его голос стал звучать несколько тише. – Хотя должен был сделать это прошлой ночью. Кое-что воспрепятствовало моему прибытию в назначенный час, однако я намеревался встретиться с ним в рощице. Когда я добрался туда, меня никто не ждал; я оставался там, пока мой кафтан не покрыла роса, а после уехал домой. Вполне вероятно, что глотку перерезали именно ему, впрочем, я никогда не видел этого человека и не могу сказать наверняка. Однако я по-прежнему не вижу причины рассказывать вам об этом.

– Возможно, вам придется ответить перед силой более могущественной, чем я.

– Вы религиозны, Краудер? Как это согласуется с разрезанием трупов и тем, что с ними становится потом?

Краудер вздернул бровь.

– Я говорил о коронере.

– У меня есть твердое намерение рассказать обо всем коронеру, – запальчиво отозвался Хью. – У Картрайта нет причин волноваться за меня. Да, весьма вероятно, что тело принадлежало Картеру Бруку.

– Я полагаю, вы также расскажете коронеру, какое именно дело у вас было к этому человеку?

– Его наняли, чтобы он нашел адрес моего старшего брата. Я надеялся, ему улыбнулась удача. Об этом свидетельствует кольцо, однако он уже не сможет рассказать, что еще ему стало известно.

Краудер сорвал белый цветок с придорожного куста, возле которого стоял, и устремил взгляд во тьму.

– Да, у него напрочь отняли возможность делиться секретами.

Переведя взор ниже, Хью посмотрел на анатома.

– Вы намекаете, что его смерть связана с этим поручением? – Он рассмеялся. Сходство этого звука с тем, что всего несколько минут назад издала лошадь, показалось анатому жутковатым. – Нет, Краудер, вы пошли по ложному пути. Просто я человек, всю жизнь преследуемый злоключениями, а потому, стоит мне сделать шаг вперед, как я сей же час откатываюсь назад. Полагаю, из Лондона за ним следовало какое-то иное дело.

Краудер вдруг понял, что ему неинтересно, какие выводы сделает из этого разговора Хью.

– А почему вы назначили ему встречу ночью и вдали от дома?

– Вероятно, надеялся, что ночь будет хорошей, – с усмешкой ответил Торнли.

– А владелец лавки, господин Кратрайт, сумеет опознать тело?

– Полагаю, они знали друг друга. Джошуа встретился с ним в Лондоне и нанял от моего имени. Я попрошу его обратиться к коронеру.

Кивнув, Краудер направился к своей лошади. Хью вздернул подбородок.

– К этому вас побудили дамы из Кейвли, я полагаю. – Краудер различил раздражение в голосе капитана. – Какое счастье для вас! Будьте осторожней, сэр. Это отвратительное, бесцеремонное семейство. Стоит навестить их более двух раз, и вся округа начнет судачить, что вы просили руки младшей. А старшая – мегера и притом синий чулок, все признают это. Похоже, коммодор счастлив, что смог оставить ее на суше и уйти в плавание один. Вероятно, вдали от дома он находит женщин, лучше знающих свое место и занятия.

Счищая с кончиков пальцев останки сорванного цветка, анатом медленно обернулся к собеседнику.

– Я слышал, многие разочарованные мужчины находят утешение в вине и злословии. Вы служите тому хорошим примером. Хотелось бы знать, беды ли привели вас к нынешнему состоянию, или, напротив, ваше поведение навлекло на вас несчастия.

Самое худшее состояло в том, что слова, огласившие вечерний воздух, были сказаны почти бесстрастно. Даже о собаке не всякий дворянин высказался бы столь холодно. Краудер продолжал наблюдать страдание, которое они причинили Хью. Даже в относительной тьме он заметил негодующий румянец, вспыхнувший на здоровой щеке молодого человека.

– Вы желаете, чтобы я спросил имена ваших секундантов?

Краудер почувствовал, что улыбается. Вот к чему привело расставание с анатомической комнатой, подумал он, к раскрытым секретам, убийствам, дуэли, пропавшим сыновьям и погибшим детям… Нужно было плотнее запирать двери.

– Если вы желаете драться, Торнли, я, разумеется, встречусь с вами. Однако должен предупредить – моя рука тверда на рассвете. Сомневаюсь, что вы можете сказать о себе то же самое.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

– Черт бы вас побрал, Краудер! – прошептал Хью. Он резко дернул за поводья, разворачиваясь, и помчался назад, в направлении замка Торнли.

Краудер снова вывел лошадь на тропинку и, охнув, уселся верхом. Он поглядел вверх, на первые звезды, что зажигались над головой. Так тому и быть, решил анатом, нужно двигаться туда, куда нас повлекут приметы. Проводящие пути организма указывают нам источники и первопричины, так же и пролитая кровь приведет нас к самой сути дела. Краудер уже свернул с пути, по которому его направил сквайр. Теперь он хотел понять, куда придет, и, если семейство из Кейвли вынудят расплачиваться за любопытство, – быть по сему. Это станет им уроком, а госпожа Уэстерман, похоже, жаждет получить новые знания. Анатом снова вспомнил Хью – искаженное шрамом лицо и мертвый глаз – и задумался: так ли сильно, как кожу, пометил дьявол его душу? Семейство из Кейвли-Парка когда-то любило его, а теперь хозяйка радуется, наблюдая, как он убивает себя выпивкой. Краудер подстегнул лошадь.

7 апреля 1775 года, Бостон,

залив Массачусетс, Америка

Капитан Хью Торнли из 5-го пехотного полка неуклюже скрючился над письменным столом и, упершись взглядом в стену барака, попытался собраться с мыслями.

Он с трудом разбирался в запутанном политическом положении колоний, да и не особенно тревожился по этому поводу. Юридические тонкости, касавшиеся налогов и чая, не занимали его. Армия нравилась ему как род деятельности – и не только потому, что давала возможность умножить славу имени предков и обеспечить спокойную жизнь вдали от родового имения, а еще и потому, что умела использовать активных людей вроде него. Он надеялся, что однажды поведет в бой целую армию, а не одну роту, однако тактическую подготовку этого боя он предоставил бы другим. Хью заботился о тех, кто служил под его началом, и слыл хорошим командиром. Он с готовностью пускал в ход кулаки, но мог и посмеяться или, хлопнув солдата по спине, выбить воздух из его легких. Для полного счастья не хватало лишь жены, чтобы баловать, да сына, чтобы обучить стрельбе. Однако же ему нужно было написать письмо отцу. Хью начал так:

Милорд,

Жаль, но с тех пор, как мы прибыли в Америку, у меня не добавилось благих новостей. Дела в Бостоне обстоят и правда славно – добрая зеленая не похожая на нашу страна, стоящая на холмах, так что продовольствия достаточно, а люди по большей части здоровы и готовы выполнять свой долг. В городе живут джентльмены, с коими приятно было бы отобедать в любой части света, однако в манерах простого люда присутствует удивительное неуважение к званию. Это трудно передать. Они не походят на угрюмую лондонскую толпу, скорее, проявляют коварство в обращении – ведут себя так, словно мы сделаны из одного теста, если вы понимаете, что я под этим подразумеваю. Приведу пример – коли трапезничаешь вне полка, человек может подать тебе еду и, усевшись рядом, завести беседу, словно вы оба только что вернулись с поля боя. Полагаю, неосведомленность о статусе и общественном положении, проявляющаяся в простых людях, и есть корень бунтовских настроений – она, словно зараза, подступает к нам не только из деревни, но даже из города. Народ, хоть ему и далеко до истинных воинов, вооружается, и пусть даже самая мощная их сила не доставит серьезных хлопот небольшой роте Его Величества, хмурая чернь сбивается в большие отряды. Нам придется убить значительное число этих людей, прежде чем они решат снова расползтись по фермам. Разумеется, это плачевно, что в нынешнем положении подданным короля придется сразиться друг с другом.

Торнли остановился и, озабоченно нахмурившись, снова уставился на стену, но тут кто-то заглянул в дверь и позвал его.

– Торнли, брось перо. Все одно – никто не разберет ни слова из написанного. Мне приказано посмотреть, как выполняются распоряжения по поводу госпиталя. Пойдешь со мной?

Хью с доброжелательной улыбкой обернулся на голос. Это был его друг Хокшоу, такой легкий и худой, будто его сплели из веревки. Торнли расправил плечи, ссутуленные на время сочинения письма, и положил перо на бумагу – с неуклюжей осторожностью медведя, решившего украсить гостиную букетами из роз. Быстро пройдя по комнате, Хокшоу бросил взгляд другу через плечо.

– Ты что, никогда не ходил в школу, Торнли? Мои наставники высекли бы меня до полусмерти за такую кривопись.

Хью широко улыбнулся.

– Старый болван Граймс до крови бил меня по рукам. Забавно, но мой почерк так и не улучшился. Я пойду с тобой в госпиталь, хотя мне нельзя упускать очередную отправку писем, нужно послать отчет отцу. Он хочет объявить в палате о тайных сведениях из первых рук.

Хокшоу поморщился.

– Лорд! Политика! Что ж, возможно, все это сойдет на нет. Мы должны быть образчиком вежливости и опрятности, но порох держать в сухости. А тем временем давай подышим немного воздухом и взглядом путешественников окинем все эти прекрасные холмы и дороги, пока нам не пришлось осматривать их солдатским глазом.

– Я приехал не затем, чтобы восхищаться этой страной.

Не ответив, Хокшоу посмотрел в окно на тихую городскую улицу. Деревья, с небольшими интервалами высаженные вдоль широких приятных улиц, придавали городу атмосферу мира и прочности. Мимо проходила женщина, за ней по пятам следовала ее служанка. Дама слегка вспыхнула, заметив, что за ней наблюдает офицер, а затем с улыбкой перевела взгляд на лежавший впереди путь.

– Ах, как прекрасны дамы в этом городе! – пробормотал Хокшоу. – Однако, прежде чем лечь со мной, она наверняка перережет мне глотку, продаст мои пистолеты минитменам [13]13
  Минитмен – солдат народной милиции, ополченец в войне Северной Америки с Англией за независимость.


[Закрыть]и назовется дщерью свободы. – Кривовато ухмыльнувшись, он снова обернулся к Торнли. – А потому я навещаю здешних дам с одной лишь шпагой, дабы не искушать их революционный пыл. – Хью рассмеялся. – Ходят слухи, Торнли, будто некоторым из нас очень скоро доведется увидеть бой. Говорят о походе на Конкорд, дабы ослабить силы, кои, как мы подозреваем, собираются там.

Хью фыркнул.

– Едва ли это будет бой. Я воровал яблоки из соседских садов с куда большей опасностью для жизни. Мятежники трусливы и хвастливы. Как только они завидят роту британских солдат, выстроившихся напротив них, они отдадут нам все, что мы ни попросим.

– Хотелось бы мне такой уверенности. Возможно, нынче они не походят на армию, но в их глазах мне чудится решимость, способная насторожить любого солдата. Не забывай – некоторые из них сражались в недавних войнах вместе с нами. И рассказывают о них не самое плохое.

– Много ли добра принесет решимость против пороха, штыка и обученных людей? Решимость не сделает их бессмертными.

– А нас едва ли обессмертят красные мундиры.

– Они же фермеры! Охотники! Если они смогут перезаряжать оружие чаще раза в минуту, я готов купить им столько чая и гербовых марок, сколько они попросят.

– Если каждый выстрел будет попадать в цель, – тихо заметил Хокшоу, – им не придется волноваться о медленной стрельбе.

В отличие от своего друга капитан Торнли не отличался склонностью к размышлениям. Поистине, дружба, возникшая между капитанами, с тех пор как Торнли перевели в этот полк, удивляла многих. Между собой офицеры называли их Буйволом и Малюткой; если друзья и знали об этом, похоже, прозвища их не заботили.

Когда они вышли из помещения, легкий ветерок, прихватив занавески, ударил ставнями по рамам так, что треск получился приглушенным, словно орудийный выстрел на противоположном берегу озера.

Здание, преобразованное в госпиталь, раньше служило верфным складом. Врач явно счел их присутствие обременительным, а потому, кратко поприветствовав капитанов, повернулся к сестрам, двум женам сержантов, служивших в полку, и продолжил отдавать указания относительно перевязки; все возможные вопросы он попросил адресовать его помощнику.

Юноша, на которого указал врач, поднялся из-за своего рабочего стола и приблизился к посетителям. Он был хорошо сложен, черняв и наделен некоторым изяществом. Хью он напомнил лис, обитавших в поместье. Это впечатление усиливали высокие скулы, а также осторожный оценивающий взгляд его темных глаз.

– Я Клейвер Уикстид, – представился он. – А вы капитаны Торнли и Хокшоу. Это ведь полковник направил вас посмотреть на наши успехи?

– Верно. – Торнли был слегка удивлен отношением, которое выказал молодой человек. Уикстид продолжал смотреть на них.

– И как же ваши успехи? – прямо спросил Хокшоу. – Есть ли у вас все необходимое? Вы ведь новичок на этом врачебном фронте, верно?

– Не уверен, сэр, что мои занятия можно назвать врачеванием. Доктор сказал, что ему нужна помощь, вот и появился я. Он режет и зашивает людей, а я помогаю держать их, затем выписываю заявки на лезвия и иглы. Вы желаете осмотреть это место?

Капитаны кивнули, и Уикстид поклонился.

– Замечательно. Этот зал мы отвели под операционную. Как видите, людей можно доставлять сюда прямо с верфи, а места, как мы считаем, хватит на семерых одновременно.

Хью невольно ощутил неловкость оттого, что молодой человек подошел к нему слишком близко. Он был так же строен, как Хокшоу, но его движения казались более плавными. Говоря, он держал руки вместе, однако правая то и дело выскальзывала, жестом иллюстрируя рассказ о приготовлениях; впрочем, левая вскоре снова крепко сжимала ее, словно своенравное животное, требующее обуздания. Казалось, он помешивал воздух, превращая его в нечто более густое, отчего становилось трудно дышать.

По широкому коридору они прошли в более просторное помещение, едва поспевая за проворным шагом Уикстида.

– Это главный участок, где мы разместим большую часть кроватей, для них у нас припасена солома. – И снова правая рука выскользнула, чтобы изобразить в воздухе груженый воз. – Это помещение – самое большое во всем здании, и мы, разумеется, полагаем, что высокие потолки обеспечат больше чистого воздуха, а сие достоинство, как мне сказали, благотворно влияет на больных.

– Это и вправду большой зал, Уикстид. Надеюсь, нам не представится случая заполнить его, – заметил Хокшоу.

Моргнув, Уикстид пожал плечами.

– Как вам угодно. Впрочем, нынче здесь – один из двух настоящих госпиталей на острове, сэр, а нас, солдат, тут великое множество. И пусть покуда мы счастливо избегали больших болезней, кто знает, что может случиться летом.

– Я полагаю, Уикстид… – как только Хью заговорил, молодой человек резко развернулся к нему, – узников будут лечить в Каменном остроге?

– Как вам угодно. Разве можно знать наперед, каков нрав этих бунтовщиков – понесут ли они раненых с собой или оставят на наше попечение? Весьма вероятно, что многих из них соединяют узы родства, а общая кровь, я полагаю, хороший резон, чтобы унести товарища еще дальше, чем нужно. Единственной родней, забравшей меня с собой, оказалась армия, но пошло ли это на пользу, мне еще предстоит узнать. Вероятней всего, те, кого они оставят, уже не будут нуждаться в нашей помощи.

– Значит, вам нравится ваша работа, Уикстид? – немного помолчав, спросил Хокшоу.

Молодой человек снова пожал плечами и, сгорбившись, оперся о стену.

– Покамест да, капитан Хокшоу. Следует использовать случай, который тебе представляется.

Хью начала одолевать скука.

– Здесь все в надежных руках, Хокшоу. Может, пора возвращаться с докладом?

– Согласен, Торнли.

Высказанное Уикстидом замечание о кровных узах раздражило Хью, как правило, отличавшегося благодушным настроением. Торнли ощутил зуд, словно в него впились острые зубы этого человека. Вернувшись в барак, Хью поймал себя на том, что впервые за много лет думает о своем брате Александре. Они едва знали друг друга – вскоре после смерти матери их отослали в разные заведения для юных джентльменов, – однако Хью всегда радовался встрече с братом. Возможно, Александр казался более ученым, чем друзья, коих обычно выбирал себе Хью, однако они неплохо ладили друг с другом.