Текст книги "Второе апреля"
Автор книги: Илья Зверев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
Кухня в квартире Малышевых. На столе швейная машинка, куски ткани, уже раскроенной. У переносного трельяжа, стоящего на буфетике, вертится Юлька. Она примеряет сметанное на живую нитку платье. Катя стоит перед ней на корточках с булавками. По кухне разболтанной походочкой слоняется Раймонда. Она в брючках, на голове – конский хвост.
Катя. Раймонда! (Девочка и ухом не ведет.) Раймонда! (Ноль внимания.) Райка! Я кому говорю!
Раймонда. Я же сказала, я не буду откликаться на это стиляжное имя!
Юлька. Да-а...
Катя. Почему стиляжное? Раймонда Дьен! Она была борец за мир... Она легла на рельсы перед военным эшелоном...
Раймонда. Угу, я буду каждому объяснять про рельсы...
Катя. Важно самой знать! И вообще что-то ты стала больно рассуждающая!
Раймонда (нахально). Пожалуйста, я буду не рассуждающая (сует руки в карманы брючек, уходит).
Раздается длинный, настойчивый, явно хозяйский звонок.
Юлька. Ай! (Подхватывает платьишко, убегает в другую комнату, Катя отворяет дверь, входит Алексей с какими-то свертками.)
Алексей. Опять благодетельствуешь? Ей-богу, и так уж говорят: у Малышева жена шьет. Частным образом!
Катя. Так я ж девочкам. За бесплатно. Раз я умею, а в ателье столько дерут...
Алексей (усмехаясь). Дождешься фининспектора! Он же не поверит, что бесплатно. Таких дур больше нету.
Катя. А ты что ж, все за деньги делаешь?
Алексей. Нет. Но я же государственную работу делаю, народную. А ты черт те что...
Катя. А девочки кто? Не народ?
Алексей. Ну, ладно. Каждый раз один и тот же разговор...
Входит чинная, уже переодевшаяся в свое старое платье Юлька. Она церемонно кланяется Алексею.
Юлька. Добрый вечер.
Алексей. Здравствуй, Юлька. (Выходит.)
Раймонда (появляется из комнаты). Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть. Мне теперь морской по нраву дьявол, е-го ха-чу лю-би-и-ить!
Катя. Ты что за гадость поешь?
Юлька. Теть Кать, это не гадость. Это потрясная песенка. Из «Амфибии»: «Лади-дади-дади-дади, все на дно, лади-дуди-бади-дади, пьют вино...»
Катя. Стой, не вертись!
Юлька. Извините, теть Кать, правда. Я вам никто, а вы возитесь.
Алексей. Слушай, как там у нас насчет закуски?
Катя (удивленно). У нас?
Алексей. Ну, в магазине... Сегодня будет гость.
Катя. Господи!
Алексей. Нет, ты знаешь кто?.. Петр Петрович... Прораб правого берега, ныне фигура! Начальник главка, почти замминистра... Так Кать, подкупи колбаски отдельной или ладно... любительской. И столичную. Две... И шпротов, каких получше (выходит). Ну и вообще там.
Юлька. Теть Кать, я сбегаю!
Катя кивает ей, лезет в сумку за деньгами. Потом что-то пишет на бумажке. Юлька накидывает пальто, оставив высокую стильную шляпку на вешалке, и начинает долго и артистично охорашиваться у зеркала.
Катя (Юльке). Возьми. Я тебе записала, что купить... Деньги не потеряй, фефела. (Та убегает)
Алексей. Да, чуть не забыл. Ты с Петром Петровичем давай поосторожнее, помягче. От него, кажется, Анна Григорьевна ушла. Или что-то в этом роде. Так что учти и Зою предупреди.
Катя. Ты что, и Красюков позвал?
Алексей. Угу...
Катя. Обоих? И его, и 3ою?
Алексей (отчаянно). И Фархутдинова...
Катя (совсем испуганно). С Марусей?
Алексей. Нет, одного... Интересно же! Товарищи по Кузнецку...
Катя открывает настежь дверцу холодильника и извлекает из его нутра какие-тито банки и жестянки.
Катя. Надо же! От такого человека! Черт знает, нашу сестру вожжами бить надо, как дед бабку бил...
Алексей. Да, такое горе мужику...
Выходит Раймонда в пальто и шапочке.
Алексей. Ты куда?
Раймонда. В школу!
Алексей. Какая сейчас школа?
Раймонда. А у нас тематический [утренник на ???] тему «Я люблю тебя, жизнь!»,
Апексе й. Утренник?! Ночь скоро.
Раймонда. Ах, па, та ничего не понимаешь. Это на самом деле вечер, но называется утренник. Мы еще
[часть текста утеряна при оцифровке ???]
Вбегает Юлька в распахнутом пальто с полной авоськой.
Юлька (нарочно не сразу замечает Костю). А, это ты...
Костя. Да, это я... (Перестает жевать.)
Саша. Да ешь ты, подумаешь...
Костя. Мне пора (испытующе смотрит на Юльку).
Юлька (весело). Не смеем удерживать...
Саша. А ну закройся. (Ему.) Сядь, Костя!
Костя поспешно одевает плащ, от волнения просовывая в рукав руку с бутербродом. Убегает, забыв попрощаться.
Саша (Юльке). Тебе интересно узнать, что я про тебя думаю?
Юлька (кокетливо). Интересно.
Саша. Я думаю, что ты змея.
Юлька (вдруг жалобно). А какое тебе дело до него? Он мне совершенно безразличен, твой лагерник прекрасный.
Саша. Лагерник? Он за кусок мяса сидел пацанчиком. Он мясо украл, чтобы жить. Потому что у него отца не было, а мать пила. Он по базару с голоду шнырял. А тебя в пятьдесят третьем году твоя мамочка ставила на табуретку. И ты стояла с бантиками. И декламировала стишки для гостей. (Пищит омерзительным «детским» голоском.) «Я маленькая девочка, играю и пою...» Эх...
Катя. Правда, Юлька, ты бессердечная. Видишь, что с парнем делается. И золото же парень...
Юлька. Лучше я уйду. Хватит мне лекций от мамочки...
Саша. Иди, иди... Давай отсюда...
Юлька (как будто тоном приказа, но с мольбой). Извинись!
Саша. Извиняюсь.
Юлька хватает с вешалки пальто и шапку, убегает.
Катя. Что ж ты с нею так? Как с девчонкой. Она ведь уже барышня...
Саша. Барышня. Такая со всеми прелестная, ресницами своими хлопает, мяу-мяу... А видит, что над Костькой власть заимела, так сразу зверь, змея!
Алексей. Господи! Женщина же. Галанин вчера хорошо сострил: все жены, говорит, – как наша легкая промышленность. На выставку или там на экспорт – прелесть что такое. А для внутреннего потребления... В халатах ходят. Бр-р...
Катя (спокойно). Пожалуйста, на тебе халат, и готовь сам. Все, что надо для своих гостей. (Уходит в другую комнату, через мгновение высовывается ее голая рука с халатом.) На!
Алексей. Да не про тебя... Я вообще... Что сегодня все такие нервные. И этот тоже...
Саша. Я? Нервный? Я совершенно спокоен. Вот смотри!
Берет со стола чашку, ставит ее на палец и начинает с жонглерскими ужимками вертеть ее.
Алексей. Брось, дурень!
Чашка падает и со звоном раскалывается на куски.
Алексей. Тьфу, вторая... Девятнадцать лет стоял сервиз... Пять великих строек пережил... нет, шесть – эта уже седьмая.
Саша. Ну и черт с ним!
Алексей. Ну, черт с ним! А воскресник? С ним-то не черт. Смотри, братик... (стучит пальцем по столу) зазнался... Со своей турбиной, с успехами этими. Смотри... Бога за бороду дерешь!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Столовая в той же квартире, за пиршественным столом – московский гость Суворов, Алексей, Катя, Саша, Фархутдинов и Красюк с женой Зоей. Они уже, как видно, давно пируют. И теперь настал час хорового пения. Поют нестройно, вдохновенно и чересчур громко. Все (кроме Саши):
Гудит, ломая скалы, ударный труд,
Прорвался с песней алой ударный труд.
Сидит буржуй за рубежом,
Грозит нам новым грабежом,
Но уголь наш и сталь его зальют рекой.
Зальют расплавленной рекой...
Саша, чуть усмехаясь, смотрит на их внезапно помолодевшие, возбужденные лица. А те поют еще громче и энергичнее, а Фархутдинов даже вскочил и дирижирует.
Бей сплеча, каждый час
Даешь программу Ильича!
Даешь, даешь, даешь!
Парим-нам-нам, пар-пам, пам-пам...
Алексей (Саше). Вот какие, брат, песни были! Теперь почему-то не поют эту. И по радио тоже...
Саша. Нет. Я вот сейчас первый раз услышал. Очень какая-то трогательная, наивная. Это самое «с песней алой». Почему с алой?
Зоя заливисто смеется.
Катя (с горечью). Вот вам, пожалуйста: наивная. У них теперь ненаивные в моде. (Передразнивает.) «Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я уже успела облысеть».
Зоя заливисто смеется.
Суворов. Ну-ну, ладно. Все не то, все не так. И новые есть, не хуже наших. И тогда вполне хватало всяких дурацких. Ну, пожалуйста, вот эта... Помните, ребята? Ее Вадим Козин пел. (Поет нарочно отвратительным голосом.) «Вдыхая розы аромат, тенистый вспоминаю сад и слово нежное люблю, что вы шепнули мне тогда».
Фархутдинов (нежно). Та-ра-ра-ра-ра.
Все. «Моя любовь не струйка дыма, что тает вдруг в сиянье дня, но вы прошли с улыбкой мимо и не заметили меня...»
Суворов. Страшная глупость (смеется). А эту? Помнишь, Ахат Фархутдиныч? «Скажи, скажи, дитя...»
Алексей. Господи! (Вместе с ним подхватывают несколько голосов.) «Лю-юбишь ли ты меня, ах как много горестей приносят фокстроты для тебя».
Фархутдинов (издает губами тарелочный звук). Чь-шь!
Все (мощно). «Скажи, скажи, дитя...»
Красюк (хватает Алексея за руку, орет, умоляет). Подождите, подождите, ребята! Давайте лучше, которую все знают. Давайте вот эту. «Саша, ты помнишь наши встречи...»
Все (упоенно).
...в приморском парке, на берегу,
Саша, ты помнишь теплый вечер,
Весенний вечер, каштан в цвету!
Поют все громче и быстрее, стучат от избытка чувств ладонями по столу.
Нет ярче красок, нигде и никогда,
Саша, как много в жизни ласки,
Как незаметно бегут года...
(Звонок.)
Катя. Тише вы. Звонок...
Алексей идет отворять. Мужские голоса в прихожей: «Прошу, прошу... может, не вовремя... пожалуйста...»
Красюк (подмигивает Кате). Внеплановый гость.
Зоя заливисто смеется. Входит с двумя бутылками шампанского Сухоруков. За ним – Ира и Алексей.
Сухоруков (кланяется Кате). Извините за вторжение... Незваный гость....
Алексей (закашлялся). Гхм-кхм...
Сухоруков (заметив Фархутдинова). Хуже американца. Здравствуй, Ахат Фархутдиныч. Приветствую вас, Петр Петрович. Я весь свой аппарат на дыбы поставил, но узнал-таки, где ты окопался. Хоть чужое начальство, но начальство. Позвольте вас приветствовать на вверенной мне территории.
Суворов. Здоров, здоров. Красивый ты стал, невозможно (обнимаются).
Сухоруков. Здравствуйте, Зоя Васильевна. (Зоя заливисто смеется.) Здоров (это Красюку). Здравствуй, лучший турбинист (это уже Саше).
Саша. Мы уже сегодня здоровались.
Сухоруков. Ну, тогда здравствуй, борец за правду! И не смотри на меня так страшно. Дырку прожжешь... Ох, да, извините. Позвольте вам представить мою племянницу. Волчкова Ирина – тебя теперь, наверно, по отчеству надо? – Ирина Ивановна. Свежеиспеченный доктор, прошу любить и жаловать.
Катя. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. И вы, Ирочка, к Саше.
Красюк (скучным голосом). Что-то руки стали зябнуть... (Весело хмыкает.) Не пора ли нам дерябнуть? Ваше здоровье, Петр Петрович.
Все пьют, затем энергично закусывают.
Катя. Саша, ты что? Поухаживай за Ирочкой. (Передает ему тарелку и рюмку.)
Саша молча сует Ире под нос прибор, потом, не глядя, накладывает на ее тарелку что-то мясное, что-то рыбное и салат. Ира насмешливо наблюдает за ним. Прочие гости заняты своими делами, едят, разговаривают вполголоса.
Ира. Даже если наши семейства называются Монтекки и Капулетти, то друг на друга нам с вами сердиться пока не с чего. Налейте мне вина...
Саша (мрачно). Семейство ни при чем. Я с ним враждую!
Зоя. Кто, кто?
Саша. Я.
Сухоруков. Со мной?
Зоя смеется.
Красюк. Есть обычай дорогой, надо выпить по другой. Здоровье Яков Палыча!
Сухоруков. Давай лучше старайся, Красюк. «Нашего дорогого и любимого Якова Палыча Сухорукова, под руководством которого мы все... от победы к победе». Стелись, давай, травкой... Но все равно не дам я тебе компрессор... (Смеется.)
Красюк. Пожалуйста. Я тебя могу даже оплотом мира назвать или как хочешь... только дай.
Катя. Мужчины, бросьте вы о делах!
Сухоруков. Не можем мы, Катюша Ивановна, бросить о делах. Вся наша жизнь в этих самых делах. А выгонят на пенсию или, может, просто в шею – за грехи... И уже мы никто. Без дела и бог никто...
Суворов. Почему это мы будем никто? Мы не будем, не-ет! Все-таки мы до черта кругом всякого понастроили. И оно стоит, крутится, вообще действует... Значит, извините, мы уже не никто! (С подъемом.) И выгонят – не никто, и помрем – все равно не никто! (Берет рюмку и вдруг добавляет грустно.) Но это, конечно, теоретически... А практически: дай боже, чтоб дольше.
Алексей. Дай боже! (Чокается с ним, все чокаются.) Красюк. Говорят, ВСНХ пробивает проект... Чтоб сто процентов платить пенсионерам... которые работают (захватывает вилкой грибок) на решающих участках. Вы, Петр Петрович, не слышали случайно?
Суворов. Случайно слышал... Можно мне тост?.. Я хочу, товарищи, перед лицом грядущего собеса выпить за романтику. Черт те что с нами было – и Днепрострой и тридцать седьмой год, и война туда, и война обратно (делает жест, обозначающий: сперва назад, потом вперед), и восстановление, и постановления... И на грудь, и по шее... Но жизнь же! Романтика. Хоть мы этого слова тогда не знали. Но она же была, романтика! Всю дорогу была. С самого же начала, с самого, этого, торжественного обещания. Как там оно? «Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду четко и неуклонно...»
Катя. Точно и неуклонно! (Гости спорят.)
Суворов. Четко, старуха! Четко...
Катя. Точно! Честное слово, точно!
Суворов. Четко!
Катя. Райка! (Из соседней комнаты появляется Раймонда в пижаме.) Рай, какие в торжественном обещании слова? Ну, когда в пионеры принимают! Там «четко» или «точно»?
Раймонда. Не помню! Это еще когда было. В пятом классе!
Катя (возмущенно). Вот вам, пожалуйста...
Саша. А что «пожалуйста»? Что «пожалуйста»? Ну, некоторые меньше любят слова? Но разве они от этого хуже? Оттого, что не клянутся, а просто делают то же, что и вы?
Ира. Товарищи, по-моему, это вообще ерунда, – все люди разные.
Суворов. (Смеется). Видит бог, правда! Дурацкий разговор. «Десять лет разницы пустяки», – как сказал Эдуард Багрицкий. Вот вы любите Багрицкого?
Саша. Лично я Багрицкого люблю. Ну и что?
Суворов. Ничего. Твое здоровье. Будем молодые. (Поклон в сторону Саши.) И вы тоже, пожалуйста!
Сухоруков. (тянется с бокалом к Саше). Мир и дружба! Фриден унд фройндшафт! Будь здоров, бунтовщик!
Саша. Я – здоров!
Ира (смеясь, чокается с Сухоруковым). Фриден, дядя Яша. Будь здоров!
(Саше.) Мир и дружба!
Все, хохоча, начинают в такт хлопать в ладоши, как на фестивалях.
Все. Мир и дру-жба, мир и дружба!
Саша (вдруг вызывающе орет песню). По ночному городу иде-е-ет ти-ши-на! (Выходит.)
Все за столом озадаченно замолкают.
Красюк. Набрался! Пить не умеют, бес-по-койные сердца.
Все (вдруг подхватывают песню).
Комсомольцы все доводят до конца,
Друзья, вперед,
Нас жизнь зовет.
Тра-ля-ля-ля вперед иде-ет!
Стена коридора, в ней широкая дверь, открытая в ту самую комнату. Из комнаты доносятся звуки старого танго «Дождь идет». Там уже танцуют. В коридоре на сундуке сидит Саша и читает книжку. В дверях появляется Сухоруков, за ним Алексей.
Алексей. Вторая дверь направо...
Сухоруков. Спасибо. Я просто покурить. (Подсаживается к Саше.) Ну, все дуешься, борец за правду... Давай мириться. Я ведь на тебя по должности рычал... Я сам когда-то был такой. Фр-фр... И голубоглазый.
Саша. А потребовалось – переменили цвет?
Сухоруков. У-у. Ишь ты как... Да, брат, потребовалось – и переменил! Очень потребовалось, и от тебя, голубчик, потребуется. Жизнь! И я тебя любя бью. И не до крови... Для твоей же пользы бью.
Саша. А зачем меня бить?
Сухоруков. Потом спасибо скажешь. Разве ж меня так били?! Вот ты, дурень, завел диспут при Павлищеве из обкома. А я пресек. И скажи спасибо! Он – будь уверен – совсем бы не так пресек. Думаешь, я зря распинался: «Лучший турбинист», «Характер горячий». Ты что, правда глупый? Не понимаешь? Да не стань я сразу реагировать, – знаешь что такое ре-а-ги-ро-вать? – так он бы уже взял тебя на вооружение. Для докладов и статей... Как отрицательный пример или там вылазку. Нет, «вылазка» теперь не говорят. Теперь говорят «выпад»! И была бы тебе хана...
Саша. Значит, обо мне заботились?
Сухоруков. Нет, о Лермонтове.
Саша. Но где-то ж вы... неправду говорили... Притворялись или там... или вот сейчас...
Сухоруков. Куренок ты, ей-богу... И прямой... Как столбик...
Саша. Ну а каким же быть? Кривым быть? Я не за себя обижаюсь. Пожалуйста, пусть будет мне выговор, пусть записывают в этот самый пример, куда угодно. И я буду вам друг, я вам буду верный, как бобик, если сегодня правда где-то был нужен экскаватор. Я хочу знать: он правда был нужен? Нужен или не нужен?
Сухоруков. Нет... не нужен... Но нужен был воскресник. Любой!
Саша. Понятно... (Закипает.) Так вот, Яков Палыч, вы завтра встанете перед всеми. И скажете им эти самые слова! Громко: экскаватор был не нужен! Мне нужно было, чтоб вы вкалывали в выходной на дурацкой работе, чтоб приехал представитель и поставил галочку. На бумажке. Вы встанете и скажете это!
Сухоруков. Ну вот: говори с вами после этого по-людски... как со взрослыми. Ладно, мальчик, завтра сам встанешь и скажешь, что хочешь. И вылетишь, голубчик, пулей... как бобик...
В дверях появляется Ира. Ей вдогонку Катин голос из комнаты.
Катя. Вторая дверь направо.
Ира (смеется). Не-е-ет, я не туда... Товарищи, я, как пьяная. Хотя, честное слово, две вот такие рюмочки... Но я пьяная! Это от счастья, дядя Яша... Вы тоже очень счастливы оба – вы делаете настоящее дело. Большое! От которого всем хорошо... А вы, глупые, хмуритесь и ругаетесь, я же слышала, вы сейчас ругались... Это глупо, дядя Яша! Я считаю, человек должен быть счастлив. Он должен добывать счастье из всего – из работы, из травы, из воздуха, из всего. (Обнимает Сухорукова). Нет, правда, я где-то читала: можно добывать золото из морской воды. Просто брать воду и получать золото. И можно счастье из воздуха добывать. Просто жить, и быть добрыми, и смотреть всем людям в глаза – вот так. Нет, правда же... Ну посмотрите друг на друга вот так... Ну, пожалуйста.
В дверях появляется Суворов.
Суворов (куда-то назад). Спасибо, я знаю, вторая дверь направо... (Саше). Ну, что происходит в Гайд-парке? (Саша злобно молчит.)
Ира. Они ругались...
Суворов. Люди в столь разном чине ругаться не могут. Просто ваш дядюшка, очевидно, сделал юноше отеческое внушение. (Саша порывается встать и уйти.) У-у, для бойца вы что-то слишком нервный.
Ира. Не дразните его, это не честно...
Саша (Ире). Спасибо... Я как-нибудь сам защищусь!
Суворов. Ого! (Смеется.)
Саша уходит.
Сухоруков. Теоретики, понимаешь... Желают иметь чистый продукт. Понимаешь, вот отдельно добро, отдельно зло, отдельно подвиг там, а отдельно – наоборот. А его в природе не бывает... Все перепутано к чертовой матери, все сложно, что голову сломаешь. Но они не желают считаться. Подай им все в чистом виде: вот черное – отдельно, вот белое – отдельно...
Ира. Котлеты – отдельно, мухи – отдельно. (Смеется). Правда, странные требования?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Прорабка-времянка. За окном пейзаж стройплощадки. Плакаты «Только хорошо потрудившись, можно выполнить высокие обязательства», и «В бой за большую химию, беспокойные сердца», и «Мы за мир». Чертежи. За столом Саша пьет молоко из бутылки и закусывает бутербродом. Входят со всяческой снедью Костя и Виктор.
Костя. Привет, привет, и танки наши быстры!
Саша. Ну так как? Боги мы или не боги?
Виктор (как-то невесело). В общем-то боги! Я все проверил, как двадцать следователей по особо важным... Все нормально! Радуйся, дитя...
Саша. Почему дитя? Я – дитя?
Виктор. Ладно... Неважно... Радуйся себе – и все!
Саша. Ну я и радуюсь! Я правда чувствую себя, как бог! Сегодня вдруг проснулся – и понимаю: все могу. Как Лев Толстой.
Костя. Не, Лев Толстой, по-моему, как раз всегда боялся, что не получится, как надо. А вот Пушкин, тот действительно...
Виктор. Что? Что?
Костя. Пушкин, говорю, тот правда, когда что хорошо сделает – так всегда бегал в одной рубашке и кричал: ай да Пушкин, ай да сукин сын! Честное слово, я читал где-то.
Входит Фархутдинов.
Фархутдинов. Приятного аппетита, товарищи... А это вы напрасно... Молоко с мясом вредно... (Саше). Слушай, что ты там за заявление подал? Брось, ей-богу. Ну что это за склока! Чего ты добиваешься?
Саша. Разговора! Мы тут как черти вкалываем, горы ворочаем... вот такую турбину до срока... А рядом вдруг вранье, липа. Вот давайте возьмем и разберемся... И выкинем все это...
Костя. Так прямо возьмешь – р-раз – и выкинешь?..
Фархутдинов. Нет, серьезно. Ну чего разбираться? Я с тобой согласен. В данном случае было неудачное мероприятие, непродуманное. Но вот ты его скомпромеНтировал – и это еще непродуманней. А если мы теперь еще начнем копать и разбираться, так совсем докомпромеНтируем. А предположим, завтра нужен будет настоящий воскресник! И что мы скажем?
Саша. Скажем, что нужен воскресник. Мы ж не дело подорвем! Брехню! Как же вы не понимаете?
Виктор. Правда, это ж азбучно. Когда снимают дурака или гада, попавшего в исполком, так это же не компрометирует советскую власть. Компрометирует как раз тогда, когда его назначают. Или прощают. Это ж так ясно, кажется.
Фархутдинов. Что ж вы считаете, что Яков Палыча надо снимать? Прямо так и снимать? Я его тридцать лет знаю. Больно скорые вы снимать.
Саша. Ахат Фархутдиныч, вы же недавно в чинах, только вас выбрали, а вы уже мыслите оргвыводами: снимать! Не снимать!
Фархутдинов (смеется). Да, бригадиром было легче, чем председателем этого... постройкома. В сто раз. Ты не представляешь, Саша... Но вообще, может, действительно стоит обсудить, а? На конкретном примере, так сказать... Но только, ребята, чтоб без перегибов, в правильном разрезе.
Виктор. А какой разрез правильный?
Фархутдинов. Вот то-то и оно. Так что смотри, Саша! (Уходит.)
Виктор (у него полон рот). Да, брат, смотри, оправдай доверие.
Саша. Это точно... Вот именно доверие... Костя, дай помидорчика... Меня в Инкарске в шестедесят первом комитет поставил отвечать за атеизм. А там у нас много было львовских девчат, верующих. Ну, я их собрал в клуб. И поп их пришел, тоже львовский. Молодой парень – может, на три года старше нас или на четыре. Ну я говорю, что бога нет, потому что... Ясно – достижения науки, атомный ледокол, и освоение космоса, и Гагарин летал – нигде бога не видал. А потом встает этот поп и говорит: правильно – спутники и атомоход, но вот в евангелие от Матфея про это сказано... И еще царь Давид познал, что вселенная... И так далее.
Костя. Да, они умеют здорово заливать. И даже с литературной точки. Мне мать читала (произносит торжественно): «и стало так!» Правда, это красиво как-то звучит: «и стало так!»
Саша. Красиво... А я, конечно, был в вате, я мог отвечать только «вообще»: «религия – это опиум для народа». Ну, на другой день я – в райком и говорю: дайте мне библию! А они говорят: «Зачем тебе? Не надо тебе. Ты давай читай материалы». – «Какие, говорю, материалы? Мне ж надо все знать, чтобы убеждать». А инструкторша говорит: «Как какие материалы? Соответствующие».
Костя. И не дала?
Виктор. Даст она! Есть у нас такая манера: посылать в бой без винтовок, чтоб, не дай бог, сдуру не пострелялись.
Саша. Но во что ж они, вот такие, верят? Что ж они думают, что я вот, комсомолец, без пяти минут инженер, только прочитаю библию и сразу весь марксизм побоку? Сразу уверую в бога, в непорочное зачатие и прочее? Это они сами ни во что не верят, вот такие, как тот... Или ваш Сухоруков.
Костя. Опять Сухоруков! У тебя прямо пунктик... Чем тебе плохой Сухоруков?
Саша. Не верят! Идея родилась в борьбе, в огне, черт знает в какой буре и пожарище, и все прошла... А они ее кутают, берегут, понимаешь, от всего, от вопросов, от споров, от любого дыхания. Как свечечку, которую можно плевком погасить. Нет, они не верят. И еще...
Резко звонит телефон на железном несгораемом шкафу.
Саша (в трубку). Сейчас! (Подходит к окну, орет.) Рябобык, к телефону!
Костя (испуганно). Мужской голос?
Саша. Да... То есть нет, пожилой...
Входит Юлька, берет трубку.
Юлька. Рябобык слушает... Ага... Хорошо, я сделаю, Пал Палыч...
Костя (облегченно вздыхает). А, это Гиковатый.
Юлька. Хорошо, Пал Палыч, я подсчитаю... Пал Палыч, у вас там Танечки нет? Танька? Ага, я! Видела... Его в постройком выбирали... Ты не представляешь, абсолютная деревня. Знаешь, такой охломон, деревянной бритвой бреется. (Хохочет.) Абсолютный... Он с ней сидит, и, видно, ему боронование снится, севооборот какой-нибудь...
Саша. А ну повесь трубку. Служебный телефон.
Костя (Саше). Чего ты к ней придираешься?
Юлька (в трубку). Ладно, Тань, после... (Косте). Правда, все придирается, можно подумать, что он в меня влюблен.
Костя оторопело смотрит на Сашу.
Саша. Да не пугайся ты! Легко тебя...
Костя. Да, меня легко! Меня очень легко!... Потому что...
Юлька (быстро и властно). Костя, не отвечай ему! Он всех учит – тебя, меня, Яков Палыча даже. Подумаешь! Учинский!
Саша. Ушинский.
Юлька. Мне наплевать!
Виктор хохочет, Саша тоже. Юлька демонстративно открывает несгораемый шкаф, достает и раскладывает свои табели.
Костя (примирительно). Про кого это ты? Что он деревянной бритвой?
Юлька. Да про Толю этого. Чуканов его фамилия. С металломонтажа, в которого Таська влюбилась... Ну знаешь, такая, с золотым зубом... А он, представляешь, женатик! И ничего в нем нет. Мы с Клавкой Лифшиц бегали смотреть.
Костя (убито). Бегали?
Входит Сурен.
Сурен. Привет монтажникам! (Саше). Говорят, вы достигли небывалых высот.
Саша. Да вроде победили малость... Комиссия всю турбину облазила. И Витя тоже... Говорят, первый класс.
Сурен. Приветствую и поздравляю! Вообще, Саша, вы личность! И насчет Сухорукова...
Костя. Что это у вас за кепка такая?
Сурен. А правда, ничего кепочка? Восьмиклинка, жерар-филипповка! Не одолжит ли кто-нибудь по этому поводу пятерку?
Виктор. Вы, конечно, шутите. Сегодня же четырнадцатое.
Сурен. Ничего не поделаешь, шучу.
Юлька. Пожалуйста, я могу вам одолжить, если хотите... Я все равно коплю.
Сурен (удивленно). Спасибо, родная. До вторника...
Саша. На что это ты копишь? На приданое?
Юлька. Дурак... Я часики хочу купить. Есть такие маленькие часики, в колечке. В перстне таком.
Виктор. Сти-ляга.
Юлька. Совсем даже нет... Они, если хочешь знать, наши, отечественные. А на Западе, в Париже, знаешь какие часики есть? Танька рассказывала. В сережках! Представляешь, в каждой сережке по часам.
Сурен. А как смотреть?
Юлька (достает зеркальце). Ну в зеркало. Или кого попросить: «Посмотри, сколько время?» Это даже хорошо, у кого ушки красивые. Правда, Костя?
Сурен. Так вот, насчет Сухорукова. Я считаю, вы тогда правильно задрались... Но теперь вы перебираете... Двадцать два очка!.. Ну зачем эти штуки – заявление. И тэ пэ... Нэкрасиво... И по-человечески неправильно... Сухоруков ничего мужик... Не дуб... Даже наоборот (Саше). Ей-богу, я бы подумал, что вы дурак, если бы не знал, что вы умный.
Саша. Вот-вот, умный... Если б не такой дурак... Будто я не понимаю, что он ничего мужик?! Но противно же.
Сурен. Противно? А ты поставь себя на его место. Ты сам за себя ответчик... Ну там и за мир во всем мире, за светлое будущее всех детей и тэ пэ... А у него на руках конкретная стройка... Вон какая! И есть определенные правила игры! Не им придуманные... И выгоды ему от них никакой.
Саша. А кому от них выгода? Тьфу! (Ему в бутерброде попался табак.) Чего ты табаком на еду трусишь!
Костя. Извини.
Саша. А что, мужики, может, правда забрать заявление? А?
Костя. Ясно забрать! Давай я к Фархутдинычу сбегаю!
Сурен. Давай! Правильно! Некрасиво – заявления подавать!
Виктор. Нет, стой! Опять на тормозах спустим? Надо же когда-нибудь поломать к черту этот взаимный обман под красивым соусом. Общественная работа, романтика... Оно ж не само по себе... Оно ж существует вместо... Вместо чего-то настоящего – настоящей общественности, настоящей работы. Мы ж привыкли.
Cурен (серьезно). Черт знает... Может, ты и прав. Действительно привыкли и даже не удивляемся. А чистый же пережиток культа! Хотя, с другой стороны, чем виноват Сухоруков?
Саша (подходит к окну, присматривается там к чему-то). Не ви-но-ват... Ник-то не вино-ват... Оно само собой размножается... Опылением... Почкованием... Липа же! Дерево...
Виктор. Ну что ты несешь?..
В дверь на мгновение заглядывает Ира.
Саша (Ире). Я сейчас... (Ребятам.) Ничего не несу... Меня ждут...
Костя. Ну так как же? С заявлением!..
Саша (рассеянно). Не знаю... Забирайте – оставляйте... Мне уже эти дискуссии – вот так... До фонаря! (Уходит.)
Виктор. Ждут его!
Костя. Что-то часто стал к нам меднадзор заходить...
Виктор (торжественно-траурно). Да, Костя! Еще один железный боец сломлен личным счастьем.
Юлька. А никакого личного счастья у них нет! Просто он с ней ходит... с Ирой этой...
Виктор. Ходит?! Он и с тобой ходит...
Костя. Ну ладно притворяться... У девчонок такой прейскурант: «он с ней ходит», или, скажем, «он с ней дружит», или «он с ней встречается». Чтоб, значит, различать.
Сурен. А что выше? Вот, например, вы с Костей что? Встречаетесь?
Юлька (важно). Нет, мы с ним дружим, но еще не встречаемся.
Сурен. Ага, понятно. Ну, встретьтесь уже, наконец. Как путешественники А и Б из арифметики. Но Саша наш! А?
За окном кто-то отчаянно лупит в рельс.
Костя. Готов перерыв! А я с этими разговорами заправиться не успел. (Поспешно допивает свое молоко, отправляет в рот остаток бутерброда.) Третий месяц горячка! Или же четвертый?
Сурен. Четвертый... А вообще, Витя, ты прав кое в чем... Надо задавать наивные вопросы. Повсюду: «Пачиму так?», «Для чего эдак?» Это большее дело!
Костя. Спасибо! Я пробовал. Задавал! Назадавался! Ты что-нибудь такое спрашиваешь, а тебе говорят: «Вы, молодой человек, задаете плохие вопросы...»
Сурен. А-а-ай! Плохих вопросов не бывает. Бывают плохие ответы. И сейчас самое-самое время задавать вопросы. Ну, ведь правильно? По-партийному, по комсомольскому, по какому угодно...
Виктор. И к черту эту романтику для маленьких: ох, ребята, главное – трудности, поэзия дальних дорог, снег и буран. Чтоб пальцы примерзали к железу. А главное же не это! Ну, мы с тобой, Костя, на Якутстрое вполне же хлебали и снег, и буран, и пальцы вполне примерзали из-за этого гада, техснаба, который рукавиц не привез! Но не в этом же дело!
Сурен. Конечно, не в этом. Главное же, чтоб на всю катушку, с полным сознанием, что вот ты отдаешь все – самое лучшее и для самого лучшего.
Виктор. Только, ради бога, не так возвышенно... А ту романтику из песенок – ее, понимаешь, легко устроить. Ты заколоти сортир...
Юлька. Не выражайтесь...
Виктор. Ладно... Пробей в крыше дырку, забей винтель на батарее, чтоб дома дуло и текло. И еще ходи по выходным лопатой копать. Вот тебе и романтика.
Сурен. Здорово формулируешь, сосед... Конечно, другое нужно! Романтика для взрослых! С открытыми глазами. Когда видишь все как есть! Все знаешь как оно по правде – трудно, и сложно, и больно. Но идешь.
Костя. Запросто! И чтобы все время искать смысл жизни!
Юлька. Ой, ребята, как вы красиво говорите, как поэты какие-то. Вот так живешь тут, живешь среди процентов этих вот, плакатов и матюков, и вдруг такая красота найдет – смысл жизни!..
