Текст книги "ТРИ БРАТА"

Автор книги: Илья Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Думать надо, что в Гончариху, – ответил Танхум.

– А дорогу в Гончариху ты ведь знаешь?… – снова спросил Евтихий. Он наклонился к Танхуму и что-то тихо сказал ему.

Танхум кивнул в знак согласия и направился к выходу.

У порога Евтихий сказал ему на прощанье:

– Только не тяни – узнай, что надо, и приезжай сразу же!

Танхум вернулся домой поздно. Все окна в домах Садаева были темны, люди давно улеглись спать, и Танхум был рад, что никто не видит его приезда. Стараясь не шуметь, он распряг лошадей, поставил их в конюшню и вошел в дом.

Нехама уже спала. Услыхав сквозь сон, что Танхум вернулся, она широко открыла глаза и, как бы оправдываясь, проговорила:

– Прилегла на минутку отдохнуть и сама не заметила, как уснула.

– Не заходил ли кто? – начал расспрашивать Танхум. – Не слыхала ли ты, что с хлебом?

– Я целехонький день дома просидела, как же я могла услышать что-нибудь?

– Завтра разнюхать надо, куда они собираются хлеб вывозить. Может, у хозяек что-нибудь выведаешь?

– А что могут женщины знать?

– Как раз женщины-то и знают. Они раньше всех все знают: кто куда собирается, кто что хочет делать – словом, все, – отозвался Танхум. – Ты найди какой-нибудь предлог – ну, скажем, горшок одолжить или соли занять – и заодно узнай все, что надо.

– Ладно, Танхум, завтра, если будем живы и здоровы, я зайду к соседям, – может быть, они и в самом деле что-либо знают.

Ранним утром Нехама быстрехонько подоила коров и разу же отправилась на разведку.

Перед ее уходом Танхум подробно наказал, о чем и как говорить с соседями, и строго-настрого запретил, упаси бог, болтать лишнее.

– Расспроси осторожненько, как бы мимоходом, собрали ли уже хлеб, когда и куда собираются отвозить его, если тебе удастся узнать, кто будет сопровождать подводы, – будет совсем хорошо.

– Ладно, Танхум, все разузнаю, – заверила Нехама.

Но понадеяться только на жену Танхум все же побоялся. Поэтому вслед за ней он и сам вышел из дому и, по своему обыкновению, втесался в кучку споривших колонистов, которые в свободное от работы время любили собираться на улице и обсуждать самые последние новости.

– Говорят, ты завтра в Гончариху едешь? – попытался он подцепить на удочку Боруха Зюзина.

– Кто это тебе сказал? – искренне удивился Борух.

– Не все ли равно, кто сказал? Слухом земля полнится. Хотел я попросить тебя об одолжении.

– А в чем дело? – уставился на Танхума Борух, будто и в самом деле собирался ехать в Гончариху.

– А зачем тебе знать, если ты не едешь? – продолжал разыгрывать Боруха Танхум.

– Дай мне твоих лошадей, я и поеду, – пошутил Борух.

– На своих лошадях я и сам не дурак поехать, – в тон ему ответил Танхум.

– А чем черт не шутит, – может быть, тебе и придется поехать на своих конях. Где Давиду взять лошадей, если не у богатых хозяев?

– Чтобы я свой хлеб да на своих лошадях повез! – побагровев от возмущения, сказал Танхум. – Может, он еще прикажет, чтобы я свой хлеб прямо в рот положил рабочим или кому-нибудь там еще?

– Ну, уж в рот каждый сам себе положит, а вот отвезти тебя и впрямь попросить могут, – поддразнивал Танхума Борух, видя, что задел его за живое.

– Ну, раз так, – снова закинул удочку Танхум, – ты, может, знаешь, когда они собираются вывозить хлеб? Я бы загодя лошадей приготовил.

– Тебе скажут когда.

– Кто скажет?

– Кому надо, тот и скажет.

– Буду ждать, – ответил Танхум и перешел к другой кучке людей – авось удастся там узнать, когда все-таки собираются отправить обоз.

Долго еще толкался Танхум на улице, пока ему не удалось выяснить, что сопровождать обоз выделены проверенные комбедовцы, а лошадей будут брать у зажиточных хозяев. Страшась, как бы и в самом деле ему не пришлось дать лошадей продотряду, Танхум запряг их в бричку и покатил в Бурлацк.

Евтихий и атаман поджидали его. Они не столько хотели спасти хлеб Танхума, сколько испытать свои силы, собранные ими для борьбы с продовольственными отрядами. Горячку, собственно, порол атаман.

– Надо, непременно надо отбить хлеб у большевиков, – наседал он на более осторожного Евтихия.

– Зачем нам рисковать жизнью ради чужого хлеба? – старался охладить его пыл Евтихий. – Лучше сберечь силы, сохранить их на тот случай, если придется защищать свое добро, свой хлеб.

Но атаман ничего и слушать не хотел:

– Бойцы могут разложиться без боевого крещения. Надо им дать понюхать пороху – пусть закаляются, пусть, когда красные нападут на нас, будут хоть немного обстреляны. Ну, а если против нас пошлют крупные силы, – тут уж придется рассыпаться по балкам и прятаться в камыши. Так или иначе боевой опыт нам не помешает. Да и нападать на большевиков надо всюду, где только возможно.

Атаман убедил Евтихия, который был его правой рукой, что нужно вызвать людей и отправить их на боевую операцию – перехватить хлеб по дороге в Гончариху.

Увидев в окно Танхума, подъехавшего к его дому на взмыленных лошадях, Евтихий понял, что нужда здорово припекла его, если он, всегда такой рачительный хозяин, чуть не загнал свою любимую упряжку.

– Завтра хлеб вывозят в Гончариху! – крикнул Танхум.

– Ты мне одно скажи – хочешь вернуть свой хлеб? – спросил Евтихий.

– Конечно, хочу.

– Ну, тогда мы дадим тебе ружье и несколько человек на подмогу. Выбирайте удобное для засады место и неожиданным ударом заставьте продотряд повернуть лошадей сюда, к Бурлацку… Ну, а мы тут уж разберемся, что к чему.

– Ружье?… – переспросил Танхум.

Он хотел сказать, что и стрелять не умеет, но спохватился – негоже ронять себя в глазах своих заступников.

– Да я и с палкой в руке пошел бы драться, лишь бы вернуть хлеб, – храбрился Танхум.

– Сколько человек будет сопровождать обоз? – спросил его атаман.

– Не знаю, кажется, немного.

– А что ты сделаешь, если вышлют целый отряд? – вмешался в разговор Евтихий.

– А для чего им отряд? Ведь у них и в мыслях нет, что на них могут напасть, – ответил Танхум. – Недалеко от Садаева есть Камышовая балка, вот туда и надо выехать, чтобы подстеречь обоз.

– Ну, добре, – согласился атаман, – я сейчас вызову сюда людей и прикажу поехать с тобой. Подготовься…

Атаман дал Танхуму обрез и предложил поупражняться немного в стрельбе перед выездом на операцию. Он научил Танхума заряжать и разряжать оружие, и тот, выйдя во двор, стал стрелять в ворон, опустившихся на ток Евтихия. Испуганные вороны, шумно замахав крыльями, взмыли вверх, лишь одна упала на землю.

– Попал! – не своим голосом закричал Танхум. Ему хотелось, чтобы атаман видел, какой он, Танхум, меткий стрелок. Ему и в голову не приходило, что в него самого, как в эту вот жалкую ворону, может угодить пуля.

Танхум увлекся стрельбой и не сразу заметил, как ко двору Евтихия подъехали три всадника на хорошо откормленных конях. Они привязали лошадей к коновязи и вошли в дом, где их уже поджидал атаман. Вскоре вошел сюда и Танхум. Прибывшие по-военному козырнули атаману и вытянулись перед ним в струнку. Глядя на них, Танхум тоже вытянулся, но у него это вышло так неловко, что казалось, будто он их передразнивает.

– Вольно! – обронил атаман и, помолчав немного, сказал: – Вам боевое задание: в районе Садаева надо задержать подводы с хлебом. С вами поедет он… – атаман указал на Танхума рукой.

– Есть, – дружно ответили вооруженные обрезами бандиты.

– Подводы захватить и повернуть в Бурлацк, – продолжал атаман. – Удар должен быть внезапным и стремительным, человек из Садаева покажет вам удобное для засады место, – он опять показал на стоявшего перед ним Танхума, который заискивающе смотрел на него.

– Покажу… А как же иначе?… – угодливо поддакнул Танхум.

– Как только на дороге покажутся подводы, отрежьте им дорогу спереди и сзади и заставьте повернуть в Бурлацк… – продолжал пояснять атаман, как бы не замечая Танхума. – Ясно?

– Ясно, – последовал ответ.

– Тогда выполняйте приказ. Захватите с собой оружие и боеприпасы – и айда по коням… А ты хорошо верхом ездишь? – впервые удостоил он внимания Танхума.

– Что за вопрос… Я с малых лет к этому приучен.

– Тогда по коням!

Танхум и остальные бандиты быстро отвязали лошадей и по двое в ряд двинулись по направлению к Садаеву.

11

В бурке, вооруженный обрезом, Танхум ехал на одной из своих буланых кобыл. Бок о бок с ним скакал рябой, со шрамом на лице всадник, который почему-то пристально вглядывался в своего напарника, будто стараясь вспомнить, где и когда встречал его. Плясавший под ним жеребец обнюхивал буланку Танхума и настораживал уши, то ли собираясь сдружиться с соседкой, то ли ударить ее копытом. А та, весело заржав, вдруг припустилась бежать неровным галопом. Танхум натянул поводья.

– Хорошая кобылка! – одобрительно отозвался о буланке рябой. – Твоя или дали тебе?

– Ага, – неопределенно ответил Танхум, избегая смотреть рябому в глаза.

Танхуму вдруг показалось, что этот рябой похож на того самого конокрада, которого он, Танхум, будучи сотским, избил и ограбил.

Мысль об этом нагоняла на Танхума страх.

«А что, если он захочет отомстить мне за то, что я избил его там, в погребе? Что ему помешает убить меня сейчас? – проносились в голове Танхума страшные мысли. – Зачем мне ради хлеба пропадать? Ну, увезут хлеб, увезут – так другой вырастет. Лишь бы самому уцелеть!»

Эти мысли мучили Танхума всю дорогу, тисками сжимали сердце.

– Ты сам-то откуда? Из Садаева, что ли? – начал расспрашивать Танхума рябой.

– Оттуда, – согласно кивнул головой Танхум.

– Зачем же ты пристал к атаману? – удивился он. Танхуму не хотелось откровенничать с рябым, и, чтобы не открывать ему истинной причины своих действий, он ответил на вопрос вопросом:

– А почему вы пристали к нему?

– Я пристал, – с кривой усмешкой ответил рябой, – чтобы бить и грабить ваших. А ты что? Своих бить будешь, что ли?

– Смотря каких. Тех, которые забрали мой хлеб и хотят забрать мою землю, – тех я буду бить вместе с тобой.

– Врешь, – отозвался всадник, ехавший сзади Танхума, во втором ряду. – Посмотрю я, как ты будешь бить своих!

– А что же? Выходит, я молчать должен, если мой хлеб увозят, если у меня землю отбирают, молчать только потому, что это свои? – повернулся Танхум к говорившему, но тот уже безучастно смотрел в сторону, будто его совсем не интересовали ни ответ Танхума, ни сам Танхум.

Танхуму хотелось излить перед кем-нибудь свое горе, но бандиты, занятые своими мыслями, не обращали на него внимания.

«Хоть бы ехали поскорей, – с досадой думал он, – а то, не ровен час, подводы с хлебом раньше времени проскочат то место у запруды, где надо устроить засаду».

– Мы можем, чего доброго, и опоздать, братцы, если не поднажмем, – сказал он вслух.

– Ну, и погоняй свою кобылу, если тебе невтерпеж, – отозвался рябой всадник и, придержав, будто назло Танхуму, своего жеребца, запел сиплым голосом:

Эх, яблочко, куды котишься?

В руки к нам попадешь – Не воротишься.

«Весело тебе, хвороба тебя забери, – выругался про себя Танхум. – Болит у тебя душа о моем хлебе, очень ты горевать будешь, если его и вывезут!»

Поднявшись на холм, Танхум увидел впереди Садаево. Слева чернел лесок, а прямо перед ними сверкала вода.

– Вон там, братцы, за плотиной, и должны проехать подводы с хлебом, – сказал Танхум.

Возле Камышовой балки, которая тянулась вдоль плотины, всадники остановились, завели лошадей в густой камыш и, затаясь, стали следить за дорогой – не покажутся ли подводы.

– А вдруг они задержатся в Садаеве? – сказал рябой. – Что ж, мы целый день и будем торчать в этой треклятой балке?

– Нет, нет, – поспешно заверил рябого Танхум, – они обязательно должны появиться. У красных всё готово было к отправке, хлеб собран, подводы взяты у местных хозяев.

И, как бы подтверждая Танхумовы слова, издали донесся стук приближающейся подводы. Дребезжа и подпрыгивая на спуске, она подкатила к плотине.

Танхум выскочил было из камышей, но сразу же юркнул обратно.

– Не они, – тихо сказал он.

Не прошло и десяти минут, как опять появилась подвода, за ней – еще две. На этот раз подводы ехали медленно, без громыхания и стука, видно было, что они груженые. И когда первая телега выехала на плотину, Танхум ясно увидел на ней своего отца.

– Они, они хлеб везут, – вне себя от волнения и страха закричал не своим голосом Танхум. У него перехватило дыхание, и, почти не соображая, что делает, он вскочил на свою кобылу и вынесся с обрезом в руке на плотину.

– Стой, стрелять буду! – крикнул он в смятении, встретившись взглядом с хмурыми и строгими глазами старого Бера.

Танхум хотел подъехать к первой подводе и приказать отцу повернуть лошадей, но, увидев позади отца человека, вскинувшего винтовку, сделал скачок в сторону и чуть не свалился вместе с конем с плотины. В ту же секунду со второй подводы выстрелил Давид, но пуля не задела Танхума – его спас скачок лошади.

Услышав выстрел, сидевшие в засаде бандиты вскочили на коней и тоже начали стрелять из своих обрезов.

Давид, спрятавшись за подводой, стал отстреливаться, стремясь не допустить нападающих к хлебу. Продармеец тоже открыл огонь, переползая с места на место, пытаясь создать впечатление, что огонь ведется с разных сторон.

Внезапно лошади Бера, испугавшись выстрелов, понесли подводу прямо на бандитов, и как старик ни старался их удержать, его сил на это не хватило.

После долгой перестрелки две подводы прорвались сквозь заслон нападающих и умчались в Гончариху, а первая подвода вместе со старым Бером Дондой попала в руки бандитов.

– Что сидишь чурбан чурбаном? – крикнул старику один из них, щуплый парень с большим ртом. – Чего не едешь?

– А куда мне ехать? – взглянул на всадника Бер.

– Поезжай, куда велят, в Бурлацк поезжай, там атаман с тобой потолкует! Расскажешь ему, куда и зачем вез хлеб.

– А мне и рассказывать нечего. Что мне рассказывать?

– Там увидим, есть у тебя о чем рассказать или нет, – вмешался рябой. Он стегнул лошадей, и подвода тронулась.

– Куда вы меня гоните? – спросил Бер одного из всадников, конвоировавших подводу.

– Велят ехать, ну и поезжай, – буркнул Танхум. – Не хотел сохранить мой хлеб, так вези его теперь хоть к черту на кулички – мне все равно… Когда родной отец становится тебе злейшим врагом и хочет утопить, так и говорить не о чем!

– Мне твой хлеб не нужен. Голодал бы – и то ни к единому зернышку не прикоснулся бы, – задыхаясь от волнения, сказал Вер. – Я не знаю, кто и как нашел твой хлеб.

– Нет, знаешь. Тебя уговорили отдать мой хлеб.

– Отсохни мой язык, если я о нем хоть слово кому сказал…

– Что вы там по-своему бормочете? – остановил Танхума рябой. – Этак вы нас купить и продать можете за милую душу, а мы ничего и знать не будем.

– Не обижайтесь, братцы, мы привыкли все по-нашему говорить, – сказал, оправдываясь, Танхум и умолк.

Всадники продолжали путь почти в полной тишине. Слышался только глухой стук копыт, да изредка ржала то одна, то другая лошадь.

«Может быть, – размышлял Танхум, – напрасно пристал я к атаману. Все равно две подводы с хлебом остались у красных, а третью хоть и удалось вырвать, мне могут и не вернуть. Так какого черта я ношусь, как разбойник, по этим дорогам с обрезом в руках? Если красные не уйдут, мне и домой нельзя будет вернуться: как бездомный пес, буду шататься по чужим дворам, бросив хозяйство на произвол судьбы».

Дорога пошла в гору, и лошади, тянувшие основательно нагруженную хлебом подводу, замедлили ход. Всадники, конвоировавшие подводу, попридержали своих коней.

Все ближе и ближе подъезжала подвода под охраной бандитов к Бурлацку, все боязливей билось сердце Танхума. Лошади, запряженные в подводу, стали уже приставать.

– Быстрей, давай быстрей, – сказал Танхум отцу.

Но старый Бер не спешил. Он знал, что ничего хорошего в Бурлацке его не ждет, и был настолько удручен всем случившимся, что ему все стало безразлично. Лицо его окаменело от горя, он низко опустил голову, избегая смотреть по сторонам.

В таком подавленном состоянии он и въехал в Бурлацк. Подводу завернули в просторный двор с несколькими сараями, артезианским колодцем, корытами для водопоя и всем тем, что отличает крепкое кулацкое хозяйство.

Бандиты расседлали копей, ввели их в конюшню, приказали и Беру распрячь своих лошадей.

– Ну, теперь пойдем к атаману, – обратился к Беру чубатый бандит.

Атаман сидел у стола, нарядный, в неизменной украинской рубашке и в до блеска начищенных хромовых сапогах.

– Вот одну подводу с большим трудом отбили, а остальные ушли…

Танхум докладывал, размахивая руками, будто хотел показать, куда ушли остальные подводы.

– Куда же ушли эти подводы? – строго взглянул на Танхума атаман. – Ослы, солому бы вам жевать, а не драться с большевиками.

– Как мы ни обстреливали их, они все-таки прорвались, – ответил Танхум. – Уж кому-кому, а мне-то мой хлеб наверняка дорог.

– Это кто? – кивнул атаман на Бера.

– Возчик, – неуверенно промямлил Танхум, – он…

– Возчик? Большевик, значит? – спросил атаман с угрозой.

Танхум пожал плечами, как будто не зная, что ответить.

– Ты откуда? – спросил атаман Бера.

– Из Садаева.

– Много хлеба забрали в Садаеве большевики?

– Откуда мне знать?

– А для кого хлеб вез, тоже не знаешь?

– Откуда мне знать? Власть велела везти, я и повез.

– Власть? Какая власть? – повысил голос атаман.

– Новая, конечно.

– Так, значит, для красных хлеб возил? – Лицо атамана исказилось от долго сдерживаемой злобы, в глазах забегали зловещие огоньки.

– Я уже сказал, что не знаю, для кого возил.

– Не знаешь? Забыл, может? Так вот я тебе сейчас напомню… – Атаман сжал кулак и поднес его к носу старика.

– Как я могу вспомнить то, чего не знаю?

– Ты еще огрызаться вздумал, зубы показывать, которые у тебя еще не выбили?

От страха у Бера задрожали колени, потемнело в глазах.

– Чужой хлеб забирать умел, а рассказать об этом – язык отнялся?… – закричал атаман и снова поднял тяжелый кулак.

Старик в отчаянии беспомощно развел руками:

– Ничего я не знаю…

– Ничего он не знает!… А ну-ка, напомни ему, кому он хлеб вез, – повернулся атаман к Танхуму. – Чего стоишь? Ну!

На лбу у старика выступили капли холодного пота. От волнения он дрожал всем телом, ноги его подкашивались, он едва стоял.

– Всыпь-ка ему, Донда, штук двадцать горячих, – злобно бросил атаман и подал Танхуму шомпол. – По голой заднице всыпь, чтобы почувствовал!

Лицо Бера исказилось, глаза готовы были вылезти из орбит. Он бросил отчаянный взгляд на атамана и тут же перевел его на Танхума.

– Вот видишь, из-за твоего проклятого хлеба я попал в руки разбойников! – завопил старик. – Для того ли я растил тебя, чтобы ты стал разбойником, чтобы поднял руку на меня, своего отца?

– Что он там гавкает? – вскинулся атаман. – Добавить ему за то, что осмелился раскрыть свою гнилую пасть, еще десять горячих!

Танхум стоял как в воду опущенный. Он бессильно помахал в воздухе шомполом и выронил его из рук.

12

После стычки с бандитами Давид долго не мог прийти в себя. Он укорял себя за то, что не обеспечил обозу должной охраны. Ведь командир предложил ему взять с собой бойцов, а он отказался. Что теперь сказать в свое оправдание? Шутка ли, своими руками отдать врагу подводу с хлебом!… Всю дорогу Давид был начеку, боясь нового нападения бандитов. Он объезжал опасные места, от одного селения до другого подводы с хлебом сопровождала вооруженная охрана из актива местных ревкомовцев и комбедовцев. К вечеру Давид с двумя подводами прибыл в Гончариху, завернул во двор, куда из разных районов свозилось продовольствие для отправки в город, поставил охрану возле подвод и пошел в штаб отряда. Рывком открыл входную дверь, стремительно вошел в коридор и остановился в недоумении: перед его отъездом в район здесь всегда толкался народ, стоял шум и гам, а сейчас не было ни души. Давид даже подумал: не уехал ли куда и командир? Но тут распахнулась дверь, из комнаты вышел он сам с двумя пожилыми, седобородыми мужчинами. Все трое о чем-то степенно беседовали. Командир шел по коридору, как всегда слегка раскачиваясь. Он проводил посетителей до самой двери.

Возвращаясь в свой кабинет, командир продотряда увидел Давида.

– Ты? Когда приехал?.

– Только что.

По лицу Давида командир понял: что-то неладно.

– Ну, рассказывай, как там, в районе? – сказал он, пропуская Давида вперед в свою комнату.

– Да вот собрали хлеб, ну и… – Давид запнулся.

– Ну и как? Много собрали?

– Три подводы… две привезли, а вот третью… Командир обеспокоенно взглянул на Давида: что же случилось с третьей подводой? Но Давид никак не мог решиться выложить все начистоту.

– Почему не доставили все три подводы? – спросил командир.

– Одну у нас перехватили. У садаевской плотины на обоз напала банда… Бандиты устроили засаду в Камышовой балке.

– Так я же приказал не отправлять хлеба без надежной охраны, – рассердился командир. – Выходит, что мы для этих черных коршунов хлеб собирали! Для них, что ли, делилась наша беднота последним куском хлеба? Да ты знаешь, что теперь для нас значит каждый фунт хлеба? А ты целую подводу загубил!

– Кто мог ожидать засаду? – оправдывался Давид. – Мне и в голову не пришло, что эти псы решатся напасть… Но, мы этот хлеб вернем…

– Ты почем знаешь, что они с хлебом сделают? Они с тобой своими планами делились, что ли? – возмутился командир. – Да бандиты, если хочешь знать, и сжечь его могут, лишь бы нам не достался. А если он и к кулакам попадет, там его черви да крысы сожрут, а рабочим так и этак подыхать с голоду.

– Ни одного зернышка из собранного хлеба для рабочих мы им не оставим, – решительно сказал Давид. В глазах его зажегся недобрый огонек, он сжал кулаки. – Мы вернем все, что потеряли, – тихо, как будто давая себе строгий наказ, добавил он.

– А как ты вернешь?… Сейчас я не могу дать тебе ни одного человека, бойцы будут охранять обоз, который мы завтра же отправляем в город. Неизвестно, что может случиться в пути… В Яниселе и Дурдубе были кулацкие выступления.

– Я и не прошу подмоги. Мне бы только добраться до Садаева, а оттуда в Святодуховку и в окрестные хутора. Там все найдется – и люди и оружие.

– Оружие? Где ты там найдешь оружие?

– Найду, – уверенно ответил Давид. – Там есть солдаты, которые с фронта оружие привезли. Они сквозь огонь и воду готовы пройти, если революция прикажет.

– Пойдем посмотрим, что нам делать.

И они отправились во двор, где стояли готовые к отправке подводы с хлебом.

13

Танхум стоял перед отцом, опустив руки.

– Что стоишь как истукан? – гримасничая, спросил рябой. – Боишься всыпать ему по мягкому месту дюжину шомполов за то, что он помогал красным? – Сам же сказал, что будешь бить своих вместе с нами… – поддержал рябого чубатый. – Если ты его жалеешь, я ему уплачу долг.

– Он не виноват, – мямлил Танхум. – Большевик, который забирал хлеб, удрал.

– А он не большевик? Вез для них хлеб, значит, большевик, – сказал атаман.

Он поднял с земли выпавший из рук Танхума шомпол и начал бить старика по плечам, по сгорбленной спине, по голове. Бер закричал, заслоняя руками голову. Танхум бросился к отцу, пытаясь защитить его, но атаман, рассвирепев, хлестнул и Танхума шомполом.

Скривившись от боли, плачущим голосом Танхум начал умолять:

– Пан атаман! Отдайте мой хлеб и моих лошадей, и мы с ним уедем домой!

– Больше ничего не хочешь? – с едкой иронией взглянул атаман на Танхума. – Какой хлеб? Мы у тебя никакого хлеба не брали.

– Как же?… Вы же обещали, – униженно и льстиво глядя на атамана, сказал Танхум. – Вы же заступаетесь за хозяев… Вам же чужого не надо… Это голодранцы жадны на чужое добро.

– Я подумаю, как быть с твоим хлебом, – сухо ответил атаман.

– Куда же я пойду без хлеба? Это же все мое добро, вся моя жизнь! – пробовал разжалобить атамана Танхум. – Пожалейте! Если вы не вернете мне хлеба, мне только и остается взять суму и пойти по дворам за милостыней.

– Я тебе сказал, что подумаю, – еще больше разозлился атаман и вытолкнул за дверь жестоко избитого и окровавленного старика, а через несколько минут выгнал и Танхума, гаркнув: – Больше не приставай со своим хлебом… Я подумаю…

Убитый и расстроенный Танхум кинулся искать отца, но не нашел его.

– Отец! – кричал он. – Отец!…

Он вышел на дорогу, которая вела из Бурлацка в Садаево. Пристально вглядываясь в потемневшую даль, он еще раз крикнул во всю силу легких:

– Отец! Отец!

Степь настороженно молчала.

14

Избитый, еле живой Бер поплелся домой. Голова кружилась, все тело болело, но он брел и брел по степи. У него было одно желание – скорее добраться домой, рассказать, до чего дошел Танхум. Шел и падал, но снова поднимался и кое-как продвигался вперед. Темнело, когда Бер добрался до Бурлацкой балки. Поднявшись на пригорок, оглянулся и увидел человека, который быстрым шагом нагонял его. «Неужели Танхум?» – испугался Бер.

«Бандитом заделался, – сверлила в голове страшная мысль. – Уж лучше бы мать не носила его в утробе своей! Лучше умереть, чем дожить мне до такого позора. Кого вырастил? Врага…»

У Бера словно прибавилось силы, он быстрее заковылял вперед, стараясь подальше уйти от сына.

– Чего вы спешите? Не пугайтесь, это я, – услышал он Знакомый голос и обрадовался, что ошибся, что это не Танхум.

Старик пошел медленнее и наконец совсем остановился. К нему приблизился незнакомец с густой черной бородой, хотя Бер готов был поклясться, что только что слышал голос Давида.

– Это я, Давид, – сказал незнакомец, видя недоумение старика. – Я прицепил бороду, чтобы замаскироваться. Боялся наскочить на бандитов…

– Слава богу, что вижу тебя живым-здоровым. – Бер пристально смотрел на Давида, будто желая убедиться, что это действительно он. – Хорошо, что ты не угодил в лапы этим разбойникам, а то они тебя бы замучили.

– А чего они от вас добивались? – спросил Давид. Глубоко вздохнув, Бер махнул в отчаянии рукой.

– Не знаю, что им от меня было надо… Только били они меня, мучили, требовали, чтобы я сказал, куда и для кого вез хлеб…

– Танхум у них? – перебил старика Давид.

– Там он, там, в Бурлацке. Уж лучше бы мне имени его не слышать, позор он мой – вот кто!

– А куда они девали подводу с хлебом?

– Загнали в какой-то богатый двор… А потом повели меня к их атаману и начали бить…

Давид подошел к Беру поближе, сказал совсем тихо, хотя кругом не было ни души:

– Сумеете вы, реб Бер, узнать тот двор, куда загнали подводу? Может быть, и вам придется поехать с нами туда.

– Двор-то я, может быть, найду, – ответил старик, – а что ты сделаешь, если они хлеб перевезли в другое место? Танхум просил вернуть ему хлеб, но они быстро отбили у него охоту…

– Я пошлю туда на разведку двух-трех человек с хутора Михеево. Пока мы подготовимся, они, глядишь, и вернутся. Идите потихоньку домой, а я поверну в Михеево. Передайте Фрейде, Рахмиэлу и Заве-Лейбу, что вернусь завтра. И еще от моего имени скажите Рахмиэлу и Заве-Лейбу, чтобы осторожно разузнали, у кого из бывших фронтовиков сохранилось оружие.

Он попрощался с Бером и свернул на проселок.

15

Отправив хуторских комбедовцев на разведку в Бурлацк, Давид вернулся в Садаево. Было уже далеко за полдень.

Рахмиэл возился во дворе, занятый каким-то хозяйственным делом. Увидев шурина, он бросился в дом:

– Давид идет!

Фрейда выбежала навстречу брату. Сколько свекор ни уверял ее накануне, что Давид ушел на хутор и завтра должен непременно быть дома, она продолжала тревожиться за него.

– Ну, обманул я тебя? – спросил старик. – Довольна теперь?

– Слава богу, слава богу, что вижу его живым и здоровым!

– А вы уже оплакивали меня тут? – пошутил подошедший Давид. – Нет, не так-то просто нас похоронить. Лучше похороним наших врагов.

Вскоре во двор вошли Гдалья Рейчук, Михель Махлин и Заве-Лейб. Хозяева и гости направились в хату, оживленно перебрасываясь словами.

– Умойся, Додя, – предложила Давиду сестра и подала ему миску с водой.

Давид снял рубаху и с удовольствием стал плескаться, разбрызгивая во все стороны холодную воду, задавая присутствующим короткие вопросы.

– Отец должен был вам передать мое поручение, – повернул он наконец к Рахмиэлу и Заве-Лейбу влажное, сразу порозовевшее лицо.

– Пять винтовок и три нагана мы уже нашли, – ответил Рахмиэл.

– Исправные? – живо спросил Давид.

– Четыре винтовки и все наганы я уже проверил – они в порядке, а пятую винтовку не успел. Подсев к столу, Давид сказал:

– Сейчас подойдут люди из Саксаганска и с хутора Михеево. Мы должны вооружить каждого, кто пойдет вместе с нами. Разведчики еще вчера ушли в Бурлацк.

– За людьми дело не станет, – отозвался Гдалья. – Нас уже четверо здесь, и подойдут еще.

Давид перекусил и вместе с Рахмиэлом, Заве-Лейбом, Гдальей и Михелем вышел на улицу.

Приезд Давида сильно обрадовал Бера. Как ни тяжело было ему после вчерашнего потрясения, он не мог спокойно усидеть на месте. Ему очень хотелось хоть чем-нибудь помочь Давиду.

Старик оделся и отправился в ревком, надеясь там встретить Давида. Но в ревкоме не было ни души. Он заметил только, как по улице мимо ревкома пробежали Гдалья и Михель. Бер хотел догнать их и спросить, куда девался Давид, но те уже исчезли куда-то.

«Подожду здесь. Авось кто-нибудь подойдет», – решил старик.

Просидев во дворе часа полтора, он решил вернуться домой, но вдруг увидел двух бородатых мужиков. Они стояли возле ревкома и, видно, кого-то ждали.

– Вы откуда? – завязал с ними разговор Бер.

– Да мы недалеко, оттуда, – неопределенно махнул рукой невысокий, в лаптях мужичок с сильно заросшим круглым лицом.

Мужики хотели уже уйти, но старик задержал их. Спросил:

– Что вам нужно и кто нужен?

– Вестимо кто – человек, – ответил второй, долговязый, с седой бородкой клином.

В это время откуда-то из глубины двора показался Давид. Еще издали увидел мужиков и поспешно двинулся к ним навстречу. О чем-то вполголоса переговариваясь с ними, он повел их в ревком. Бер смекнул, что это, должно быть, те самые разведчики, о которых говорил ему Давид. Очевидно, они вернулись из Бурлацка.

Давид недолго задержался с разведчиками в ревкоме. Вскоре он вышел на улицу, поискал кого-то глазами и, увидев старого Бера, спросил:

– Не встречались ли вам случайно Рахмиэл или Гдалья?

– Гдалью я недавно видел. Он и Михель пробегали мимо ревкома.

– Вы не могли бы их поискать? Они мне очень нужны. Если увидите Боруха, пришлите и его сюда.

– Ладно, – кивнул Бер.

Давид вернулся в ревком, а Бер отправился выполнять поручение. На другом конце улицы он увидел группу вооруженных людей. Они направлялись к ревкому. Бер поспешил назад, надеясь встретить Рахмиэла или кого-нибудь из тех, кого Давид поручил ему разыскать.

Он догнал бойцов уже в коридоре ревкома. Никто из пришедших не был ему знаком. Одеты они были по-разному: кто в крестьянскую свитку, кто в овчинный кожух.

Не успел Бер оглянуться, как подошли Рахмиэл, Заве-Лейб, Гдалья, Михель, Борух и с ними еще несколько человек.