Текст книги "ТРИ БРАТА"

Автор книги: Илья Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Долго еще колебался Танхум. Наконец решил отвезти старуху в Бахерс, с тем чтобы, если будет надобность, снова привезти ее к разделу земли.

С утра до вечера двери ревкома не закрывались. Давид, Гдалья Рейчук и Рахмиэл дневали и ночевали там. Забот было по горло. Надо было помочь продармейцам мобилизовать продовольственные излишки для голодающих рабочих города, мобилизовать силы для организации отпора контрреволюции, руководить разделом земли и распределением скудных ресурсов посевного материала.

Работа на полях кипела. Дни стояли ясные, солнечные, напоенные теплотой, свежими запахами молодых трав и озимых всходов.

В степи здесь и там пахали. Воздух оглашали крики пахарей, подгоняющих лошадей, впряженных в плуги и бороны. По гладко укатанным степным дорогам, то змейкой поднимаясь на косогоры, то теряясь где-то в глубоких балках, ехали мужики окрестных сел и хуторов, передавали один другому тревожную весть:

– Ой, беда, страшная беда надвигается! Немецкие наймиты, как саранча, лезут… Идут из села в село, очищают клети и чердаки до последнего зернышка. Весь скот уводят, последнюю корову забирают… Проклятым помещикам, окаянные, назад отдают земли, а крестьян до смерти забивают.

Несколько дней спустя, возвращаясь с хутора Ядвигово, Танхум на дороге увидел шеренгу солдат в темно-серых мундирах и в каких-то странных фуражках. С винтовками за плечами они шли не то в Клетню, не то в Садаево, а может, у развилки собирались разделиться и занять оба населенных пункта. Танхум на рысях полетел домой, выпряг лошадей и тотчас, не заходя к себе в хату, побежал к Юделю Пейтраху.

– Немцы идут! – захлебываясь от радости, крикнул он. – Я их уже видел.

– Где, где они?… Где ты их видел? – изумился Юдель.

– Я видел их в хуторе Ядвигово. Они идут в нашу сторону… Через час-два наверняка будут здесь.

– Слава тебе господи! – промолвил Юдель. – Наконец-то вздохнем посвободней…

Вскоре примчался ликующий Шепе, бывший староста, сообщил:

– Вот и капут ревкомам, духу их больше здесь не будет. Давид, конечно, постарается улепетнуть. Немцы первым делом потребуют выбрать старосту. Конечно, не из голодранцев.

– Ну что ж, коли потребуют, надо будет выбрать нового старосту, а не прежнего. Раз у нас появились новые хозяева, то должен быть и новый шульц, – сказал Танхум.

– Ну, кого же выбрать? – спросил Юдель и подмигнул Танхуму: мол, назови мое имя.

– Это уж вы должны сказать, реб Юдель, – ответил Танхум и тоже подмигнул ему: назови меня.

– Почему же я? – отнекивался Юдель. – Ты первый назови.

Пока они препирались о том, кому быть шульцем, в Садаеве появились немецкие солдаты. Это были квартирьеры. Они наметили дома, где собирались разместить свое подразделение, а вскоре вступили в Садаево основные силы. Высокий офицер с худым, продолговатым лицом и водянистыми глазами, в четырехугольном пенсне на носу стал расспрашивать прохожих, где тут шульц.

– Нет больше шульца, – отвечали прохонше. – Был, а теперь его нет.

– Больжевики, э? – гаркнул на них офицер. Танхум стоял поодаль, не отрывая глаз, смотрел на офицера. Наконец, набравшись смелости, подошел и заговорил с ним по-еврейски, стараясь подбирать более изысканные слова. Но тот вытаращил на него глаза и сердито крикнул:

– Больжевик, а?

– Нет… Что вы?… Совсем нет, – покачал тот головой. – Ферштейн?…

Танхум был уверен, что говорит на чистом немецком языке и офицер его великолепно понял. Но тот выругался и передразнил его. К офицеру подскочил Юдель Пейтрах.

– Что вы, какой он большевик? Они же его разорили, чуть нищим не сделали, – заступился он за Танхума.

– Вас? Вас? Что вы там бормочете? – еще пуще рассвирепел немец, возмущенный тем, что эти люди говорят на языке, похожем на немецкий, а ни слова не разберешь. – Говори ясней, где ваш шульц?

– Я… я шульц, – сказал Танхум, указав рукой на себя.

Но тут подоспел Шепе и выступил в защиту своего попранного достоинства:

– Я… я все годы был шульцем! Большевики меня скинули.

– Больжевистэн, – сердито повторил офицер единственное понятное ему слово и, обернувшись к Танхуму, спросил: – Ты шульц?

– Я, – с достоинством ответил Танхум.

Шепе с возмущением посмотрел на Танхума, хотел хорошенько отчитать наглого выскочку. Но в присутствии немца боялся это сделать.

Немец вытащил из полевой сумки какую-то бумагу и подал Танхуму. Танхум вертел ее туда-сюда, всматривался в незнакомые буквы, не понимая, чего от него хотят.

Офицер взял бумагу назад и скрипучим голосом затрещал, как трещотка. С грехом пополам Танхум понял, что немецкая комендатура требует: в течение двадцати четырех часов должно быть доставлено двести пудов сена, шесть коров и десять свиней.

– Большевики все очистили… все до зернышка забрали… Откуда взять столько? – бормотал перепуганный Танхум.

– Доннерветтер! Ферфлюхтер тойфель! – заорал немец. – В двадцать четыре часа, выполняйт! А то голову с плеч долой.

– Люди в степи, у кого я могу собрать все это за такой короткий срок? – пытался Танхум больше жестами, чем словами, втолковать офицеру. – Они пашут землю, которую у нас забрали.

– Ах, зо, – понял его наконец офицер.

Он повернулся к солдатам и приказал им немедленно вернуть из степи всех пахарей. А кто захватил чужую землю – выпороть.

– Карош будет? – спросил он у Танхума.

– Зеер гут, всыпьте им как следует! – сказал Танхум и одобрительно кивнул головой.

У Танхума развязался язык, и он с раболепной улыбкой на лице начал жаловаться офицеру:

– Хлеб наш вывезли и заставили даром еще пахать землю, которую они у нас отобрали.

– Где этот больжевик? – оборвал его офицер.

Танхум с минуту молчал, взвешивая в уме все последствия своего шага, и вдруг, как будто его чем-то ошпарили, крикнул с ненавистью!

– Давид Кабо!

– Кто еще? – спросил офицер. Танхум запнулся.

– Все бедняки и солдаты, – сказал за него Юдель. – На чужое добро нашлось много охотников.

– Так, так, – кивнув головой, подтвердил Танхум.

– Его отец и родные братья забрали у него землю, – добавил Юдель.

– Доннерветтер! – Офицер, повернувшись к Танхуму, распорядился: – Представить мне списки всех, кто отбирал землю.

– Я хотел… – забормотал Танхум.

– Думмеркопф! Выполняй мой приказ, а то я из тебя сделаю котлету.

Танхум, бледный от страха, хотел еще что-то сказать, но не решился.

А Шепе злорадствовал:

– Ты хотел быть шульцем, так служи… Он тебе так даст, что больше не захочешь…

14

Из окрестных сел и хуторов ограбленные и избитые до полусмерти люди стали стекаться в степные овраги и балки. Среди тех, кто уцелел от немецких шомполов, пошла молва, что в Дибровском лесу собираются вооруженные люди для борьбы с оккупантами. Вместе с другими в Кабылянской балке скрывался от немцев и Давид Кабо, который бежал в последнюю минуту, когда солдаты полукольцом окружили хату Бера Донды.

По дороге в Дибровский лес, куда Давид решил пробраться, чтобы пристать к вооруженному отряду партизан, он встретил многих знакомых, вооруженных винтовками, наганами и гранатами.

В схватках с кайзеровскими войсками Давид и присоединившиеся к нему крестьяне дополнительно раздобыли оружие. Силы их постепенно росли и крепли.

Давид стал командиром небольшого отряда, который действовал на полпути к Дибровскому лесу.

С головой уйдя в тревожную жизнь своего отряда, Давид не переставал думать о Садаеве, о родных и близких ему людях. Часто он сам уходил в разведку, надеясь встретить кого-нибудь из земляков и узнать, что делается дома.

Пробирался степными тропками, глядя на зеленеющие хлеба вокруг, напоминавшие ему о нивах Садаева, вспаханных и засеянных для бедноты.

Однажды вечером, на закате солнца, часовые заметили в поле несколько человек, направлявшихся к балке. Они доложили об этом командиру.

Давид, вглядываясь в подходивших, еще издали узнал Заве-Лейба, Рахмиэла и Гдалью Рейчука, Они шли медленно, усталые до изнеможения.

Давид выбежал им навстречу.

– Откуда? Как вы сюда попали?

– Еле ноги унесли из Садаева, – стал рассказывать ГдаЛья. – Все бегут куда глаза глядят. Дороги забиты беженцами. Добрые люди нам сказали, что тут собираются силы для отпора врагу.

– А что дома? – с волнением спросил Давид.

– Дома как на похоронах… Отца выпороли и посадили в подвал. Он до сих пор там сидит. Кто знает, жив ли, – ответил Рахмиэл, убитый горем. – Нас тоже били, пороли, чудом живы остались, и вот добрались к вам. Они тебя искали…

Усталый и измученный, Рахмиэл как бы про себя бормотал:

– Это все работа Танхума… Он этих разбойников к нам в хату привел… Я еще рассчитаюсь с ним.

– Взбесившиеся псы! – воскликнул Давид. Извилистыми тропами он повел земляков в укрытие, где расположились партизаны. Одни лежали на земле, закутавшись в полушубок или свитку, и, положив голову на вещевой мешок с убогим партизанским скарбом, дремали, другие сидели, опершись спиной о дерево, о чем-то беседовали. Увидев вновь пришедших, один из партизан спросил:

– Ну, как там в селе? Немцы расправляются с нашими? Хлеб отбирают?

– Еще как! – ответил Гдалья. – Бьют и все забирают.

Надвигались сумерки. На бледно-голубом небе засияла золотая россыпь звезд. Они мигали, как бы звали партизан домой, к родным и близким.

Вскоре все в лагере уснули крепким сном. Один Рахмиэл не смыкал глаз. Перенесенные потрясения, тяжелые думы о доме не давали ему покоя. Ему хотелось излить душу хоть перед братом и Гдальей, но они, усталые и измученные, быстро уснули.

Вдруг зычный голос расколол ночную тишину:

– Подъем! Подъем! Собрать оружие и вещи… Партизаны мигом выстроились в полной боевой готовности. Перед колонной встал Давид:

– Только что вернулись разведчики из Дибровского леса и привезли приказ – срочно двинуться на соединение с рабочими отрядами города. Пойдем проселочными дорогами. В пути могут быть стычки с немцами, расквартированными в селах и хуторах. Партизаны Дибровского леса будут двигаться справа от нас и в случае надобности нас поддержат… Приказано уничтожать все запасы хлеба, которые немцы награбили у крестьян… Ни одного зернышка не должно достаться врагу!

Партизаны жадно ловили каждое слово Давида.

– Как же своими руками хлеб уничтожать, – крикнул кто-то в строю, – когда сами подыхаем от голода!

– Лучше уничтожить, чем отдать злодеям! – откликнулось сразу несколько голосов.

– Я думаю, хлеб, если можно будет, мы раздадим, бедноте, – разъяснил Давид.

Скомандовав «вольно», Давид подозвал к себе командиров отделений, приказал забрать у некоторых партизан лишнее оружие, передать пришедшим в отряд, а также прислать к нему для получения боевого задания трех разведчиков и двух дозорных.

Получив подробные инструкции, разведка отправилась выполнять задание. Выслав вперед дозор, отряд двинулся в путь.

15

В воскресенье, когда Танхум ехал с ярмарки домой, он хотел завернуть к помещику Бужейко, купить у него сортовой пшеницы для парового клина и заодно узнать, верно ли, что большевики опять подняли головы и совершают дерзкие налеты на окрестные села и хутора. Но было уже поздно, да и в воскресный день у пана могли быть знатные гости, тогда его и на порог не пустят. Поэтому Танхум решил отложить поездку на утро следующего дня. И вдруг ночью его разбудил частый, тревожный стук в окно. Танхум выскочил во двор и увидел всадника. При свете луны он узнал приезжего: это был сын помещика Бужейко – Алексей.

Танхум с детства знал Алексея. Не раз доставалось ему от юного паныча, когда он, Танхум, вместе с другими мальчишками из Садаева, заигравшись, забирался в помещичье имение. Алексей Бужейко не раз колотил его, швыряя в него камнями, ломал ребра, глаза подбивал. Но когда Танхум разбогател, он стал частенько заезжать к помещику по разным хозяйственным делам.

Помещичий сынок, не здороваясь, властно приказал:

– Седлай коня и следуй за мной! Мужики опять бунтуют… Их собралось видимо-невидимо, и этот сброд рвется сюда… Немецких солдат у нас мало, им не справиться с холопами. Пока комендатура пришлет помощь, они нас тут укокошат. Ну, чего стоишь как истукан? Чего ждешь?

Танхум подумал: «Рахмиэл и Заве-Лейб с ними… Теперь братья рассчитаются со мной за все!».

Алексей тронул коня. Только сейчас Танхум заметил, что панский сынок не один, у ворот его поджидают еще несколько всадников.

– До рассвета тебе нужно прибыть на хутор Терновку. Там наш сборный пункт, – сказал Бужейко.

Всадники быстро умчались, а Танхум, испуганный и растерянный, стоял на пороге дома и думал о том, как ему быть, на что решиться. Наконец отчаянно махнул рукой, вернулся в дом и стал будить жену:

– Нехама, вставай! Скорей вставай! Приготовь мне что-нибудь в дорогу.

– Что, что случилось? – спросила Нехама. – Куда вздумал ехать среди ночи?

– Говорю тебе, живее пошевеливайся! – начал сердиться Танхум. – Положи в мешочек хлеба и еще чего-нибудь, чтобы перекусить в дороге.

С минуту Нехама недоуменно глядела на мужа, затем встала. Танхум взволнованно ходил взад и вперед по комнате, что-то бормоча про себя.

– Танхум! Ради бога, скажи, что случилось? – умоляла Нехама.

– Ты что, не слыхала, что за мной приезжали? Люди хотят защищать свое добро… Меня собираются разорить, без земли оставить, а я должен молчать?

– Ой, горе мое горькое! – ломала руки Нехама. – Куда ты едешь?… Тебе жизнь не дорога? На кого меня покидаешь?… Если большевики ворвутся в Садаево, они же с меня спросят за все!

– Хватит тебе каркать! Приготовь что-нибудь в дорогу.

Танхум вышел в хлев, накормил и напоил коня и вернулся в дом. Жена не переставала рыдать.

– Чего разревелась? Хочешь, чтобы народ сбежался? Ну, перестань, говорят тебе! У меня нет времени толковать с тобой… Слышишь, перестань!

Он схватил мешочек с едой, выбежал из дому и вскочил на лошадь.

– Смотри, никому не говори, куда я поехал! – строго наказал он, – Если красные вернутся, тогда я пропал. Но ехать я должен. Авось все обойдется, выкручусь как-нибудь…

– Танхум, подумай хорошенько, куда ты лезешь? – Нехама припала к дверной притолоке и громко заплакала. – Куда лезешь?… Подумай, с кем ты связываешься…

– Перестанешь ли ты наконец?! Или… – пригрозил Танхум и помчался степной дорогой в имение помещика Бужейко.

16

Партизанскому отряду Давида Кабо удалось незаметно обойти населенные пункты, где были размещены немецкие подразделения, и двинуться на Садаево.

К отряду по пути присоединились комбедовцы и активисты сельских ревкомов, которые не успели эвакуироваться. Во время налета на немецкий склад вблизи Садаева партизаны захватили оружие, боеприпасы и другие виды военного снаряжения. Неожиданная добыча еще больше укрепила отряд, подняла боевой дух бойцов.

Посланная отрядом разведка в Садаево пришла под утро. Она разузнала, когда и куда немцы ушли, и вернулась обратно.

Как только стало известно, что партизаны вот-вот войдут в Садаево, народ повалил им навстречу. Впереди всех бежала Фрейда. Взволнованная, ворвалась она в колонну партизан и с плачем бросилась на шею мужу:

– Рахмиэл! Дорогой! Какое счастье… Я все глаза выплакала. Уж и не знала, что и думать… Не чаяла видеть тебя живым!

Разбившись на группы, отряд рассыпался по дворам. Давид с несколькими партизанами отправился в ревком, а Рахмиэл с Фрейдой – домой, поглядеть на детишек. Но те уже бежали им навстречу, кричали:

– Па-па!

– Дай мне винтовку, па… Хоть на минутку дай поглядеть.

– Ты будешь буржуев бить, па? Бей их и скорей возвращайся домой.

Фрейда хотела взять Шимеле на руки, но тот не давался, все тянулся к винтовке.

Подошел Заве-Лейб, за ним – Бер Донда, только что выпущенный из подвала. Он едва плелся, глубоко запавшие глаза часто мигали. Он обнял сына.

– Смотри, до чего я дожил… В тюрьму посадили эти разбойники.

– За что?

– Требовали, чтобы я сказал, где ты находишься, где Заве-Лейб и Давид.

– А Танхум где был?

– Танхум? – Старик с отчаянием махнул рукой.

Дозорный, посланный разведать, где находится противник, сообщил, что неприятельская колонна движется верстах в десяти отсюда. Давид приказал окопаться, принять боевой порядок.

Вскоре, однако, выяснилось, что немецкая колонна повернула на запад и больше не угрожает партизанам. Давид приказал отряду двигаться дальше, на соединение с рабочими отрядами, чтобы вместе с ними вступить в бой.

Немецкая комендатура приказала атаману Алексею Бужейко разведать, где находится отряд Давида Кабо, и уничтожить его, пообещав, в случае надобности, оказать необходимую помощь. Выполняя приказ, атаман выслал разведку, но та наткнулась на сильное боевое охранение. После короткого, но жаркого боя разведчики Бужейко отступили, не раздобыв никаких сведений об отряде Кабо. Атаман, усилив группу, приказал разведчикам проникнуть в расположение отряда, заставившего их отступать, и выяснить – Кабо действует здесь или кто-то другой и какими силами отряд располагает.

Разведчики и на этот раз не выполнили приказа: окруженные партизанами, немногие из них смогли вырваться и уйти.

Среди тех, кто вырвался из окружения, был и Танхум. Воспользовавшись паникой, он шмыгнул в сторону, спрятался в балке и, бросив свое ружье, удрал домой.

В Садаево Танхум приехал поздно ночью. У ворот своего дома слез с коня, огляделся. Кругом было тихо, даже собачьего лая не слышно. Танхум отвел лошадь в конюшню и, озираясь по сторонам, подошел к окошку, постучал.

– Кто там? – испуганно спросила Нехама.

– Открывай, это я, – вполголоса проговорил Танхум.

Нащупав в темноте засов, она открыла дверь и бросилась искать лампу, чтобы засветить огонь, но Танхум схватил ее за руку:

– Не надо зажигать лампу… Никто не должен знать, что я приехал, слышишь?! Никто не приходил сюда? Не искали меня?

– Нет, никто не приходил, – покачала головой Нехама.

– Ты никому не проговорилась, куда я ездил? – с беспокойством продолжал расспрашивать Танхум.

– Упаси бог… Никто у меня ничего не спрашивал, и я никому ничего не говорила.

– Я еле ноги унес… Мне дали ружье и велели вместе с холопами Бужейко ловить партизан Давида. Дорогой мы наткнулись на каких-то вооруженных и попали в ловушку… Все разбежались кто куда, и я удрал домой… Пусть думают, что я попал к партизанам в руки, пока я пересижу эту заваруху… Атаман может прислать людей, узнать, где я. Скажешь – как уехал с вами, так и не вернулся. А если соседи спросят, скажешь – уехал в город продавать кое-что…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

После сева начались проливные дожди. Одно время они прекратились, но ненадолго, вскоре пошли с новой силой и как раз в ту пору, когда хлеба начали вызревать. Обилие влаги способствовало буйному росту трав, которые так заполонили кукурузу, подсолнух и картофель, что прополоть их не было никакой возможности. Танхум с Нехамой выбивались из сил, но справиться с сорняками не могли.

– Вот беда! – огорчался Танхум. – Смотри, Нехама, как трава прет. Только выполешь кукурузу, а назавтра трава опять выползает. А картошку бурьян так забил, что местами и кустов не найдешь. Надо бы нанять людей на подмогу, а то все пропадет.

Подоспел и сенокос. Густые, вымахавшие почти в человеческий рост и полегшие от ливневых дождей травы косить было невозможно, и допустить, чтобы они сгнили на корню, неубранные, Танхум тоже не мог.

– Хоть разорвись! – жаловался он жене. – Что нам делать?

Но вот прекратились дожди, и с пропашными Танхум, наняв на время батраков, справился, да и траву кое-как скосили, Трудно было, правда, вывезти из степи копны, но Танхум, никому не давая и часа передышки, управился и с этим, переключился на уборку хлеба.

Таких высоких стеблей, таких тяжелых колосьев он давно не видел и благодарил всевышнего, что вовремя, к весне, пришли немцы и дали ему возможность вспахать и засеять землю, которую хотели отнять у него большевики.

Из-за невиданного урожая страдная пора сильно затянулась. Только он успел убрать пропашные культуры и хлеб, как началась зяблевая вспашка, а там подоспели поднятие паров и осенний сев, не давая Танхуму никакой передышки. Он из кожи лез, чтобы вовремя со всем управиться, чтобы, не дай бог, опять не пошли дожди, чтобы успеть все сделать до первых заморозков и первого снега.

И вдруг произошло что-то непонятное: по дороге на запад, поднимая тучи пыли, потянулись колонны немецких солдат.

Стремительное отступление кайзеровских войск всполошило Танхума.

«Как же это так, – думал он, – совсем недавно они так уверенно шли на восток, а теперь бегут назад во все лопатки. Что случилось?»

– Рус пиф-паф! – пытался объяснить ему происходившее попросивший напиться солдат.

– У нас революцион, – не без гордости, но немного растерянно говорил другой.

«Выходит, что и у них будут землю делить по душам. Поэтому-то они и бегут – боятся, как бы, не дай бог, не опоздать к дележу. Ну, совсем как наши солдаты», – разочарованно подумал Танхум.

Вечером Танхум пошел к Юделю.

– Что будем делать, реб Юдель? Избавители-то наши пятки смазывают… Того и гляди опять красные придут, а ревкомы шутить не будут,

– Бог милостив, – уклончиво ответил Пейтрах. – Утро вечера мудренее. Поживем – увидим. Не на одних ведь голодранцах мир держится…

Так и не получив от Юделя вразумительного ответа, Танхум поплелся домой.

– Может, бог надоумит наших спасителей, и они не бросят нас на произвол судьбы, – сам себя утешал Танхум.

Наутро, чуть свет, когда он возился по хозяйству во дворе, в глаза ему бросилось оживленное движение возле плотины: там показались пустые подводы и несколько вооруженных всадников. Часть их свернула к дому шульца, остальные стали заезжать в другие дворы. Вскоре и к риге, где стоял Танхум, подошли трое военных в серозеленых мундирах. Один из них, по-видимому старший, с холодными строгими глазами, сказал, помахивая плеткой:

– Немецкая комендатура приказывает вам выделить для нашей армии корову.

– Какую корову? Не понимаю, о чем вы говорите, Панове, – удивленно развел руками Танхум, – ведь вы пришли к нам, как защитники от… от… Смилуйтесь! Один бог знает, как мы тут намучились. А если и сохранилась кое-какая скотина…

– Чего ты там мелешь, доннерветтер? – вспылил старший и поднял плетку.

– Сжальтесь, умоляю вас! Чего вы от меня хотите? Мало ли коров у местных хозяев? Почему же именно моя вам понадобилась?

– Опять болтаешь? Давай корову, и дело с концом! – заорал второй немец, коренастый, с оплывшим от жира лицом, и ударил Танхума прикладом.

Скривившись от боли, Танхум завопил:

– Панове, что вы делаете!…

Он упал на землю и сунулся было целовать сапоги старшему, но тот оттолкнул его, скомандовал:

– Всыпьте ему как следует!

Солдаты сняли шомпола и подошли к Танхуму, но он вскочил и с ревом пустился бежать, а Рябчик, который все время заливался лаем, вдруг протяжно завыл. Тогда старший, молча наблюдавший за всем, выстрелил в собаку.

– Ой, горе мое, это же мой верный страж! Что плохого он сделал вам? – завопил, остановившись, Танхум.

Немец промахнулся, и пес пустился наутек.

Танхум, убедившись, что Рябчик жив и невредим, бросился к хлеву, чтобы не дать немцам увести корову.

Разъяренные оккупанты начали зверски избивать его. Из дома выбежала Нехама. Она плакала, умоляя немцев отпустить ее мужа.

Оттащив избитого Танхума в сторону, немцы вывели бурую корову-первотелку, привязали к подводе и уехали.

Вся в слезах Нехама побежала за водой, чтобы обмыть окровавленное лицо мужа.

Когда Танхум пришел в себя, немцы с нагруженными подводами были уже далеко.

Целую неделю после перенесенных побоев Танхум лежал пластом. Но еще пуще угнетала его мысль о понесенном уроне.

Но вот до него дошел слух, что верстах в двадцати от Садаева красные наголову разбили какие-то части отступающих немецких войск. И Танхум, больной, ослабевший после побоев, решил с помощью Нехамы добраться на подводе до этих мест: авось, убегая от красных, немцы бросили его корову и кто-нибудь ее подобрал; а то, может, красные отбили ее, и как знать, вдруг отдадут хозяину.

По пути Танхуму повстречались два всадника – один в коричневой крестьянской свитке и в картузе с блестящим козырьком, другой в свитке, юфтевых сапогах и солдатской фуражке цвета хаки.

Объехав подводу, всадники хотели помчаться дальше, но Танхум окликнул их, и они сбавили ход, попридержали коней.

– Не знаете ли вы случайно, – спросил Танхум, – не отбили ли у немцев коров, которых они забрали в окрестных селениях?

– А что? – поинтересовался всадник в свитке. – Они и у тебя корову забрали, да еще, видать, уплатили тебе как следует?

– Чтобы им всю жизнь так платили! – злобно отозвался Тапхум.

– Ну что ж, мы, кажется, им заплатили как надо, – сказал второй всадник и поскакал дальше. За ним умчался и тот, что разговаривал с Танхумом.

…Неподалеку от полустанка Танхум увидел разбитые и обгорелые товарные вагоны, много тюков прессованного сена, рассыпанный овес. Какой-то старик, наклонившись, подгребал рассыпанный овес в мешок.

– Красные задали перцу немцам, чтоб они сгорели, грабители проклятые! Лучше бы сено сгорело, чем им доставаться! – сказал старик, увидев Танхума.

– Вы правы. Конечно, сволочи, погибели на них нет!… А не слыхали ли вы, часом, – может, они в спешке и скот побросали?

– Не слыхал… Может быть, и побросали. А что?

– Да вот они корову у меня забрали, бурую, с белой отметиной на лбу…

– Ну, где же вы ее теперь искать будете?

– Буду искать. Может, бросили ее окаянные, а люди подобрали.

– Если немцы бросили, красные забрали. А красные отдают скот беднякам…

– Да, да, они все отдают беднякам. И землю им опять дадут. Разбогатеют бедняки, – не без ехидства сказал Танхум, – и бедняков не будет.

– Одни богачи будут, – поддакнул Танхуму старик. Танхум помедлил еще немного возле разбитого состава.

«Отсюда недалеко колония Бахерс, – раздумывал он. – Завернуть разве туда? Кстати, можно навестить бубушку Брайну, если она жива, и захватить ее с собой. В случае чего, на нее землю можно получить». Нищего старика, которого он когда-то приютил, чтобы получить на него надел земли, а потом прогнал, теперь не сыщешь. «Ну, да и наплевать, нищих хватает, долго ли найти другого?» – решил Танхум.

О своем намерении снова взять бабушку Брайну и какого-нибудь бедняка он пока не решился сказать Нехаме: еще поднимет шум – не стану, мол, ухаживать за двумя беспомощными стариками, мало ли я намаялась с ними в свое время?

Ехать в колонию Бахерс он пока передумал.

2

Рано утром Танхум начал готовиться к отъезду. Пока Нехама доила коров и готовила завтрак, он метался из конюшни на чердак, с чердака в клуню, и, когда завтрак у Нехамы поспел, все было готово и у Тапхума: мешанка для коней замешена, мякина и дерть в дорогу приготовлены, ведро позвякивало под бричкой. Танхум наспех поел и стал торопить жену, – пора в путь-дорогу, время не терпит.

– Сейчас, сейчас, Танхум, подожди минутку, я уже выхожу, – суетилась Нехама, оглядывая все, – не забыла ли она сделать что-нибудь такое, без чего нельзя уезжать.

Вспомнила вдруг, что не заперла кур, которые сегодня должны снестись; не поставила обед в погреб, чтобы не прокис.

И все же расторопная женщина вовремя успела со всем управиться. Когда муж выносил из конюшни сбрую и запрягал молодых кобыл, которые были его гордостью, Нехама стояла уже на крыльце, в белом в горошек платье, с турецкой шалью на плечах.

Нехама села в бричку, Танхум отпустил вожжи, и резвые лошадки весело понеслись по гладко укатанной дороге.

С тех пор как Танхум купил новую бричку и упряжь, он каждый раз, выезжая со двора, не мог налюбоваться радующими глаз пестрыми разводами на светло-зеленой бричке, наслушаться мерного топота быстрых лошадей. Вот и сейчас сердце его было переполнено счастьем: всем своим существом он радовался их быстрой рыси, Да какая там рысь – это был орлиный полет: кони парили над землей, едва касаясь ее копытами.

Танхум хорошо знал, с какой завистью смотрят сельчане на его лошадей, и ему захотелось еще быстрей разогнать их – пусть лопнут от зависти! Да и то верно – у кого еще есть такие лошади, такая бричка, как у него, Танхума!

«Небось гадают, куда это я еду в такую рань, – размышлял Танхум, – на ярмарку или к кому-нибудь в гости, а то и на свадьбу. И уж наверняка никто не догадается, что гонит меня не радость, а беда».

– Эй вы, рыжие! – замахнулся он на лошадей и оглянулся по сторонам – видит ли кто, как он едет? Завидев ребятишек, с криком выбежавших из соседних ворот и вприпрыжку погнавшихся за бричкой, Танхум обрушился на них с бранью и проклятиями: – Погибели на вас, нет, байстрюки! И куда только черт нас носит?!

Но тут же вспомнив, куда и зачем едет, Танхум повернулся к жене, огорченно попрекнул:

– У всех растут дети… Как бурьян на пустыре, прут на свет божий!… Иной раз отец с матерью и сами не рады их появлению, а вот поди же!… Э, да что тут говорить – пало на нас проклятие божие!…

– Да будет тебе все о том же! – с раздражением повела Нехама глазами на мужа и, зябко закутавшись в шаль, отвернулась, как бы избегая встретиться с ним взглядом.

С тех пор как начали делить землю по душам, Танхум все чаще и горше стал сетовать на свою судьбу: сколько лет прошло со дня свадьбы, а детей у них с Нехамой все нет и нет!

Не раз Танхум ездил с женой к врачам, не раз обращались они за помощью к разным знахаркам и бабкам. И каждый раз возвращались из таких поездок полные надежд – наконец-то уж теперь-то наверняка Нехама понесет и родит мальчика или, на худой конец, девочку. Но каждый раз надежды их обманывали. Шестеро детей у них могло уже быть. Подумать только – шестеро! Сколько земли уплыло! А сколько рабочих рук! Сколько рук для хозяйства, не нанятых, а растущих сами по себе, как трава во дворе у Танхума. Ему не пришлось бы нанимать чужих людей и выкладывать им кровные денежки.

И ведь только подумать, сколько женщин он встречал на своем пути! Иные были маленькие, щуплые, не на что посмотреть, а вот поди ж ты – он гнушался ими, а они-то оказались плодовитыми, как кошки, а его Нехама, такая здоровенная, ядреная баба, с такими крутыми бедрами, с такой высокой грудью, – и вдруг бесплодна! А ведь сколько детей она могла выносить под сердцем, скольких младенцев выкормить этой грудью! А земли-то, земли! Сколько он мог получить! С ума сойти, да и только!

Собственно говоря, эта-то соблазнительная грудь и присушила Танхума, когда он впервые увидел Нехаму. Он так и прикипел к ней сердцем, махнув рукой на Гинделе, и решил тогда послать к Нехаме сваху. Женитьба на такой состоятельной девушке дала ему возможность развязать себе руки и пустить слух, что большое хозяйство он получил в приданое.

Почему-то на этот раз, несмотря на множество разочарований, он был куда больше уверен, что знахарка поможет и Нехама раньше, чем через год, родит ему сына, а то и сразу двоих, а там опять двоих – ведь родила же его бабушка в летах двойню. Чем же его Нехама хуже?