Текст книги "ТРИ БРАТА"

Автор книги: Илья Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

2

Больно было Боруху Зюзину смотреть на страдания своей дочери. Гинда и впрямь долго не могла прийти в себя после того, как Танхум так коварно с ней обошелся. Борух готов был голову проломить Танхуму, обидчику его ненаглядной Гинды.

– Я сделаю из этого выродка окрошку, – кипятился он, – за каждую слезу моей дочери я выпущу из его жил ручьи крови.

Гинда умоляла отца не трогать Танхума:

– Люди подумают, что я до сих пор без ума от него. А меня, поверь, совсем не трогает эта история. Подумаешь, сокровище какое!

Выслушав дочку, Борух на время успокаивался, но потом опять начинал кипятиться и угрожать:

– Я молчать не буду. Он меня еще не раз вспомнит. Лучше бы ему было ноги себе переломать, чем переступить порог моего дома!

Чтобы отвести душу, Борух направился к отцу Танхума, Беру Донде.

– Как это могло случиться, чтобы ваш родной сын так низко поступил? – жаловался он старику. – Разве мы его, упаси бог, насильно затащили в наш дом? Он сам заявился и чуть не каждый день обивал порог, по пятам ходил за моей дочерью, и вдруг ни с того ни с сего так обидел мою Гинделе!

Бер сочувственно выслушал гостя. Ему стыдно было за сына. Низко опустив голову и вздохнув, он ответил после минутного молчания:

– Ты думаешь, я могу помочь тебе? Нет, я уже давно потерял власть над Танхумом. Разве он у меня спрашивал, на ком ему жениться? Он и на свадьбу не пригласил ни меня, ни братьев. Я даже ни разу не видел своей невестки, да и не хочу видеть, раз он такой плохой сын. Он для меня – отрезанный ломоть, да и я ему, как видно, чужой, Убей меня, если я знаю, почему он так сделал.

Слова Бера подействовали на Боруха удручающе, он пожалел, что пришел к старику, который и так глубоко несчастен.

Долго они молча сидели за столом, накрытым старенькой, но чистой скатертью, изредка поднимали друг на друга опечаленные глаза, думая свою невеселую думу. Бер давно махнул рукой на своего младшего сына и сейчас старался отогнать мысли, разбуженные неожиданным гостем. Борух же болел за судьбу дочери, все прикидывал, как бы ей чем-нибудь помочь.

Вернувшись домой, Борух, желая утешить дочь и самого себя, громко сказал:

– Нет худа без добра. Надо благодарить бога, что он избавил тебя от такого мерзавца.

– Зачем ты так много говоришь о нем, папа? – сказала Гинда. – Я уже давным-давно не думаю о нем.

Но девичье сердце не камень, и она часто напевала грустную песенку:

 
Перебираю струны на гитаре,
Лишь бог один моим страданьям внемлет…
 

– Спой что-нибудь повеселей, – просил отец.

– Ах, папа, я люблю эту песню.

Прошло несколько дней. И вот однажды в узком переулке Гинда лицом к лицу столкнулась с Танхумом, который шел из степи запыленный, обросший рыжеватой щетиной. У девушки при виде его будто что-то оборвалось в груди. Она стремительно повернулась и быстрым шагом пошла обратно.

– Гинда! – окликнул ее Танхум, но она не ответила. – Гинда.

Она остановилась, бросила через плечо:

– Чего тебе?

– Постой, я хочу с тобой потолковать.

– Что тебе от меня нужно?

– Подожди, выслушай меня.

– Я тебе уже сказала, что разговаривать с тобой не намерена. – Гинда резко повернулась и ушла.

Долго еще стоял Танхум и смотрел ей вслед. Он уже пожалел, что остановил ее, но это вышло неожиданно для него самого. Он сейчас не представлял себе, что сказал бы ей, если бы Гинда захотела его выслушать. Подумав, он решил: когда они опять встретятся, он скажет, что иначе поступить не мог, так уж, мол, вышло.

И все же эта неожиданная встреча всколыхнула его Душу.

Придя домой, Гинда все же пожалела, что не захотела выслушать Танхума. Ей было любопытно, что он мог бы сказать ей после всего, что случилось.

«Уж наверняка что-нибудь важное. Да и что я потеряла бы, если бы остановилась и выслушала его? – думала она, – Ровно ничего»!

Отец сразу, как только Гинда пришла домой ваметил, что она чем-то расстроена.

– Что с тобой, доченька? – спросил он.

– Ничего.

– Да разве я не вижу? Что ты скрытничаешь? Ведь я тебе не чужой.

Но, сколько ни подступал к ней с расспросами отец, Гинда так и не призналась, что видела Танхума. Она сильно изменилась за последнее время: стала мрачной, замкнутой, избегала встреч с людьми.

3

Как-то утром в квартиру Зюзиных, тяжело дыша, ввалилась их дальняя родственница Куня, высокая, худая женщина с узким, бледным лицом. Оглядевшись, нет ли кого-нибудь из посторонних, она выпалила густым басом:

– У меня для тебя, Гинделе, есть сокровище – ангел, посланный тебе богом.

– Не понимаю, о чем вы толкуете, тетя, – недоуменно уставилась на гостью девушка.

– Да что ты, младенец? Тебе нужно все разжевать и в рот положить, а то не поймешь?…

– Я не младенец, и вашего сокровища мне на надо, – начала сердиться Гинда.

– Да пожалей своего отца и близких, Гинделе. Что ж, тебе до седых волос в старых девках сидеть? Ты, верно, считаешь, что лучше твоего… как его там зовут… никого на свете нет?

– А мне никого и не нужно. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Когда нужно будет, я и сама найду…

Куня вздохнула, покачала головой:

– Говорят, он уже кается, что расстался с тобой. Да и век будет каяться. Мне вчера рассказали, как ты убежала от него.

– Ну и что же?

– Да ничего. Я только думаю, что теперь он тебе нужен, как собаке пятая нога.

– Я повторяю, тетя, что вы напрасно обо мне беспокоитесь.

И сколько Куня ни уговаривала Гинду встретиться с человеком, который принесет ей счастье, та ничего не хотела слушать.

Куня ушла так и не открыв, кого она пришла сватать, но Борух прекрасно знал, что речь идет о Гдалье Рейчуке.

Гдалье давно уже нравилась Гинда, но, зная, что к ней повадился ходить Танхум, он не решался признаться в своих чувствах девушке, явно заинтересованной другим.

Гдалья был немного старше Танхума. В шестнадцать лет он влюбился в свою двоюродную сестру Рейзеле, но его мать, то ли по причине близкого родства, то ли по другим соображениям, воспротивилась браку. Она старалась убедить сына, что Рейзеле ему не подходит, но это не помогло: влюбленная пара готова была тайком уехать из дому и пожениться. Этому помешали родители Рейзеле, они увезли дочь в город к дальней родне. Когда Гдалья узнал об отъезде любимой и о том, что она вышла замуж, он чуть не сошел с ума от горя. Но теперь, когда умер его отец, мать мечтает о том, чтобы он женился.

– Пока я жива, хочу видеть тебя счастливым, хочу понянчить внучат.

Однако, сколько ему ни сватали девушек, ни одна ему не правилась: старая любовь оставила в его душе слишком глубокий след.

Время лечит всякие раны, в том числе и любовные. Гдалье приглянулась Гинда, и, когда Танхум порвал с нею, он стал захаживать к Зюзиным, хотя девушка не обращала на него внимания.

Напрасно отец пытался завести о нем разговор с дочкой, напрасно хвалил Гдалью,

– Он к тебе приходит, а ты ни разу даже не посмотрела в его сторону, – укорял он Гинду.

– Да разве он только ко мне приходит? – отбивалась та. – Нет, папа, я вижу, что ты хочешь от меня избавиться.

– Упаси бог, – замахал на дочку обеими руками Борух, – но сколько можно, доченька, выбирать? Гдалья свой человек, мы его знаем, чем он не жених?

Гинда отмалчивалась.

…Гдалья все чаще стал появляться у Зюзиных, Борух ласково привечал его и, провожая, не раз давал ему понять, что он желанный гость в этом доме.

И Гинда понемногу стала привыкать к своему настойчивому поклоннику, с большим доверием разговаривала с; ним, все больше уделяла ему внимания. Даже улыбка иногда озаряла ее хмурое лицо. От Боруха это не ускользнуло, и однажды, когда Гинда с Гдальей о чем-то оживленно беседовали, он поставил на стол графинчик с наливкой, наполнил рюмки и сказал:

– Дети, а что, если мы сегодня поздравим вас? Гинда смущенно взглянула на отца и опустила голову.

На лице Гдальи расцвела счастливая улыбка. Чокнувшись с Гиндой и со своим будущим тестем, он радостно провозгласил:

– Мазлтов99
  Мазлтов – поздравляю.


[Закрыть]!

Они выпили вино и поздравили друг друга. Так Гдалья с Гиндой стали женихом и невестой.

А через три недели, когда Борух, продав кое-что, собрал немного денег, он пригласил свою и Гдальину родню, справил дочкину свадьбу.

4

Через несколько дней Давид снова появился в Садаеве. Он переночевал у сестры и на следующее утро чуть свет отправился в соседние еврейские колонии, где у него были друзья, и с их помощью собрал кое-какое продовольствие для бастующих рабочих. Бодрый и радостный возвращался Давид домой. Как всегда, он шел не спеша, оглядываясь по сторонам, мурлыча какую-то песенку.

Кровавым багрянцем разлились по краю неба лучи заходящего солнца, опускавшегося все ниже и ниже. Темно-серые облака плыли по хмурому, осеннему небу, обгоняя друг друга и сливаясь в густую тучу. На краю Садаева, там, где кончаются картофельные огороды, тихо колыхались воды в ставке, отражая то полосы темно-серого цвета, то зарево заката. Уныло квакали лягушки. Влажный осений ветер носился по степному простору, тоскливо завывал в печных трубах и напоминал о надвигающихся вьюгах-метелицах.

Вечерние сумерки уже окутали Садаево. Женщины суетливо бегали по двору, хлопотали по хозяйству, спешили дотемна подоить коров, напоить телят, загнать кур в курятники. Издали доносился скрип колодцев: доставали воду для скота. Хозяева сновали по своим дворам, занося на ночь корм скоту.

Подойдя к хате старого Бера, Давид заглянул в окно. За столом, тускло освещенным светом лампы, сидели Бер Донда и Фрейда и ужинали.

«Рахмиэл и Заве-Лейб, видать, заночевали в степи», – решил он.

Не заходя в хату, Давид отправился в степь. По его расчетам, они должны были пахать недалеко отсюда, на участке Бера Донды, арендуемом Юделем. Если их там не будет, он вернется домой.

Еще издали Давид заметил потухающий костер. Подойдя поближе, он увидел Рахмиэла, задумчиво сидящего у костра. В котелке на треножнике варился ужин. Услышав шорох шагов, Рахмиэл обернулся.

– Ах, Додя! Наконец-то! Где ты был? Мы с нетерпением ждем тебя.

– А что?

– Надо же в город отправить продукты.

– За этим я, собственно, и приехал. Надо только подводы обеспечить.

– Постараемся! Об этом не беспокойся.

Рахмиэл подбросил в костер охапку сухого курая. Потрескивая, он быстро воспламенился. Яркие языки пламени поднялись вверх. Как бабочки на огонь, стали сходиться к костру люди, пахавшие поблизости и оставшиеся на ночь в степи. Поздоровавшись с Давидом, они усаживались вокруг костра, закуривали, пекли в золе картошку, беседовали, спорили, перебивая друг друга.

Больше всего толковали о богатых хозяевах, о том, почему одним везет, а другие прозябают.

– Деньги что голуби, – отозвался кто-то, – где обживутся, там и ведутся.

– А почему же они у меня не обжились? – спросил Гдалья.

– Надо знать, как их привлечь, заманить, – сказал Михель, – в этом и. весь секрет.

– Это бабские сказки! – вмешался в разговор Борух. – Мне кажется, что человек наживает добро только тяжелым трудом, недоедает, недосыпает и постепенно откладывает копейку за копейкой. А когда скопит немного денег, покупает лошадку, коровушку… Если, конечно, повезет и бог даст хороший урожай раз-другой. Вот так и становятся хозяевами…

– Бог помогает не всем и чаще не тем, кто заслуживает, – отозвался Гдалья. – Разве Рахмиэл и Заве-Лейб трудятся меньше Танхума? Вот Танхуму повезло… быстро обзавелся хозяйством, а его братья горе мыкают. А что имеет бог к Рахмиэлу и Заве-Лейбу? Разве они кого-то обидели или присвоили себе что-нибудь чужое?

– А мы что? Разве я, Гдалья, Михель и еще такие, как мы, кого-нибудь обидели? Мы, слава богу, тоже ни у кого ничего не забрали, работаем как волы и не вылезаем из нужды, – сказал Борух.

– От работы устанешь, а богат не станешь, – заметил Давид, – а кто много спит, тот, слава богу, сыт.

– Богатому не спится, богатый вора боится, – пошутил кто-то из сидящих у костра.

– Богатый сам не спит и своему батраку спать не дает, – вмешался в разговор молчавший до сих пор Рахмиэл. – Весь день работай на него, а по ночам его же добро сторожи!

– А что вы скажете о проделке, которую разыграли с шульцем? – усмехнувшись, спросил Гдалья. – Под самым носом вывесили бумажку. Как там было написано?

– «Не платите податей за хозяина, – напомнил Борух. – Хватит ему драть с вас по три шкуры!» Дай бог здоровья этому смельчаку, который вывесил эту бумажку. У нас еще такого не бывало…

Давид внимательно выслушал все, о чем говорили вокруг костра, и приглушенным голосом сказал: – Вы спрашиваете, откуда у нас берутся бедняки? А вот откуда: шульц накладывает непосильные подати на бедняка… Чтобы уплатить их, приходится ему продать последнюю лошадку, единственную коровушку, земля его попадает к зажиточному хозяину, и ему же приходится идти к нему батрачить.

– Совершенно верно, – поддержал Давида сидевший возле него старичок, – я сам слышал, как Юдель Пейтрах пришел уговаривать шульца пустить с торгов земли Бера Донды. «Уплатить подати Бер все равно не может», – сказал Юдель. А у шульца башка варит. Он-то уж знает, как сделать, чтобы земля реб Бера оказалась в руках Юделя или другого хозяина.

– Мы ноги переломаем тому, кто посмеет полезть на нашу землю! – крикнул Заве-Лейб. – Голову снимем, кто только притронется к ней!

– Если молчать будем, богатеи нас совсем задавят, – отозвался Михель.

– Молчать нельзя! Нельзя допустить, чтобы шульц с нас шкуру драл! – послышались голоса,

– А кто сделал шульца хозяином над вами? – спросил Давид, обводя глазами сидевших на корточках людей.

– Что значит кто? Неужели мы сами? Его сделали главным, вот он и хозяйничает! – крикнул старичок со своего места.

– Вы молчите, вот он и на голову вам лезет, – сказал Давид. – Богатеев шульц боится. Они его выбирают, и они же могут его скинуть, а бедняк для него кто? Богатеи с шульцем всегда договорятся. Он ведь и сам богатей. Ворон ворону глаз не выклюет.

– Правильно, так оно и есть, – отозвался Рахмиэл. – Хватит гнуться перед мироедами!

– Если поодиночке будете вести борьбу с богатеями, у вас ничего не получится, – продолжал Давид. – Когда в Златиновке в пятом году крестьяне поднялись против помещика, у нас в Садаеве и в других деревнях молчали, а если бы все воедино действовали, подавить восстание было бы невозможно, и все же, несмотря на это, и наши хозяева стали смирнее ягнят.

– А чего они добились, бунтовщики-то? – спросил Борух и сам себе ответил: – Прибыли казаки и всех перепороли, многих до смерти засекли, а сколько людей арестовали, в Сибирь на каторгу отправили!

Пахари, сидевшие вокруг костра, с затаенной надеждой устремили взгляды на Давида, и в этих взглядах застыл вопрос: «Что же делать?»

Давид сидел, как бы обдумывая, что же ответить этим людям. Он выгреб из золы костра испеченную и обуглившуюся картофелину и стал ее чистить, перекладывая из одной руки в другую, чтобы не обжечь пальцы, затем съел ее, стряхнул с черной косоворотки крошки и сказал:

– На ошибках повстанцев Златиновки будем учиться. Они потерпели поражение потому, что десятки и сотни деревень, где мужики голодают и нищенствуют, не поддержали их.

Если бы все деревни и села поднялись, как один, казаков не хватило бы, чтобы их усмирить, и помещик и богатей больше не смогли бы лезть на голову крестьянам.

Давид умолк, как бы выжидая нового вопроса. Но все молчали, и он продолжал:

– Главная же причина неудач крестьянских восстаний заключается в том, что трудовой люд села, который борется за свое освобождение, вовремя не протянул руку рабочим. Рабочие в городах терпят нужду, так же как и крестьяне в деревне, а то и больше, интересы у них общие, поэтому они должны рука об руку бороться против их поработителей.

– А что понимает рабочий человек в наших крестьянских делах? – спросил Гдалья.

– У рабочего и крестьянина один и тот же враг – эксплуататор, – ответил Давид, – поэтому у них цели общие – покончить разом с поработителями и в городе и в деревне.

– Верно, – поддержал Давида Михель. – Вот мы у себя в степи боремся против сусликов: выгоним их из одной норы, а они залезают в другую. А если их со всех сторон начать истреблять, им прятаться будет негде, и мы раз и навсегда избавились бы от них.

– Вот-вот, совершенно верно! – воскликнул Давид. – Разве продукты, которые мы собираем для бастующих рабочих города, не есть те самые совместные действия, о которых мы говорим? Разве рабочие не борются за освобождение крестьян от гнета помещика и сельского богатея?

…Уже рассветало, когда Давид, распрощавшись с собравшимися у костра людьми, отправился к сестре, где собирали продукты для бастующих рабочих города.

– Башковитый парень, – провожая его, перешептывались колонисты, – понимает толк в наших делах.

– Ай да Давид! – воскликнул Гдалья. – Вот что завод из него сделал! Остался бы он в Садаеве, был бы таким же темным, как и мы.

5

Рано утром, озираясь по сторонам, Давид добрался до хатенки Бера Донды. На пороге его встретила Фрейда.

– Додик! – обрадовано воскликнула она. – Где ты пропадал? Мы уж тут не знали, что и думать. Смотри, на кого ты похож! Пыльный, грязный! – Фрейда живо зажгла ночник, подала брату миску с водой, полотенце. – Заждались мы тебя. Приехал в гости, а сам на глаза не показываешься…

– Я был в соседней колонии, – оправдывался Давид.

Он умылся, переоделся. Бер, который возился на огороде, зашел на минутку в хату. Увидев гостя, он пристально поглядел на него. Потом сердито, обнажая редкие черные зубы, стал изливать свое возмущение:

– Хотят меня живьем в могилу закопать.

– Кто? Что случилось? – уставился на Бера Давид.

– Не иначе как шульц решил согнать меня с моей собственной земли: вызвал в приказ и велел до покрова уплатить все недоимки… Я ведь в прошлом году все до копейки уплатил. Теперь опять требует. А где я ему возьму? Земля у Юделя, а я подати должен платить!…

Из разговора в степи у костра Давид уже знал, почему шульц так наседает на Бера, но, не желая огорчать и без того расстроенного старика, он пробормотал:

– Что-то, наверно, задумал шульц…

Но Бер, как видно, хорошо знал, что затеял шульц.

– Всю жизнь земля была моей! – воскликнул он, схватившись рукою за грудь. В глазах его блеснули слезы. – Моим потом пропитан на ней каждый клочок. Ни днем, ни ночью мы не знали ни отдыха, ни покоя, сытого дня не знали, а теперь этот кровосос будет продавать нашу землю с торгов!

Неожиданно в хату вошел Танхум.

Со дня женитьбы он еще ни разу не заходил сюда. Теперь он решил объяснить отцу, почему не пригласил ни его, ни братьев на свою свадьбу. Он уже и оправдание придумал: к его Нехаме, мол, сватался другой, и он, опасаясь потерять невесту и приданое, поторопился немедленно сыграть свадьбу.

Рассказав все это, Танхум перевел разговор на другую тему. Он заговорил о земле, которая находится в руках Юделя Пейтраха, и намекнул отцу, что пора, мол, отобрать ее у него и передать ему. Он-то уж не обидит родного отца и братьев.

Вначале Давид не обращал внимания на Танхума, но, услышав, что речь зашла о земле, с усмешкой прервал его:

– Слышите, реб Бер, какой у вас преданный сын? Недаром он был сотским. Научился у шульца, как прибирать к рукам чужую землю…

– Я ведь хочу отобрать нашу землю, которая попала в чужие руки! – резко возразил Танхум. – К тому же я уже давно не сотский, можешь сам занять это место, если тебе завидно.

– Шульц меня не возьмет на такую почетную должность. Да разве я сумею так прислуживать ему, как ты?…

– Брось свои шуточки! – вспылил Танхум и стремительно вышел из хаты.

Давид собрался прилечь отдохнуть, но в это время, запыхавшись, вбежал Рахмиэл и встревожено выпалил:

– Урядник приехал в Садаево… Боюсь, что по твою душу… Все шныряет… Все чего-то ищет да рыщет…

Давид быстро оделся и задворками отправился в условленное укрытие.

Поздно вечером, узнав, что урядник уехал, Рахмиэл пришел к Давиду и тихо сказал:

– Можно идти домой.

Тихо ступая, озираясь, они добрались до хаты Бера Донды. На пороге их поджидал хозяин.

– Ну, слава богу, все обошлось, – сказал он.

– Урядник, значит, уехал? – переспросил Давид. – Не подослал ли шульц Танхума выследить, здесь ли я?

– Кто его знает, – отозвался Бер. – Он со мной говорил только о земле.

Давид и Бер направились в хату, а Рахмиэл пошел в сарайчик, где в свободное время что-то мастерил. Фрейда быстро подала брату и свекру ужин. Когда они поели, Давид прилег отдохнуть, а Бер вышел во двор. Стоя у порога сарайчика, он любовался, как ловко работает Рахмиэл, и думал:

«Руки у него, как у покойного моего отца, царствие ему небесное. И голова светлая, смекалистая. Но счастья не послал ему господь. Сколько он ни трудится, выбиться из нужды никак не может».

Мысль о том, что Рахмиэл во всем похож па деда, вызвала у него особый прилив чувств. Старика больше бы радовало, чтобы не Танхуму, который своими повадками вызывает у него немало огорчений, а Рахмиэлу улыбнулось счастье. Не один раз возмущался Бер, видя, как Танхум, приходя к Рахмиэлу, всегда приносил в мастерскую что-нибудь для починки – то дверную петлю, то замок, то лемех… «Все зарится на даровые руки Рахмиэла», – раздраженно ворчал про себя старик.

Рахмиэл никогда никому не отказывал в помощи. Всегда занятый чем-то, он не задумывался над тем, что происходит в Садаеве. Свою работу у Юделя Пейтраха он воспринимал как должное, исправно выполнял обязанности батрака и мало вникал в то, что происходит в мире. Но со времени приезда Давида в душе его зашевелились новые, неведомые ему чувства. Он всем своим нутром почуял правду в том, что говорил Давид.

Увлеченный своей работой, Рахмиэл не заметил ни отца, который все время стоял и наблюдал за его работой, ни подошедшего позднее Давида,

– Хватит на сегодня! Хватит! Отдохни! Наработался за день! – сказал отец.

– Что? О чем ты? – спросил Рахмиэл, не подымая глаз.

Только тогда, когда к нему подошел Давид и положил руку на плечо, он как бы очнулся.

– А я сегодня уезжаю, – тихо, почти шепотом сказал Давид.

– С чего это вдруг? От урядника убегаешь? Так ведь он уехал…

– Пора отправить в город собранные продукты.

– Это да…

– Скоро должен подъехать на своей лошадке Борух Зюзин. Я только что встретил Гдалью, он тоже обещал подъехать… Надо сейчас же снять продукты с чердака и погрузить их на подводы. Только побыстрее, без задержки…

– Все сделаем, не беспокойся, на это много времени не надо, – ответил Рахмиэл, продолжая постукивать молотком. – Было бы только что погружать…

Давид прошел в уголок сарайчика, порылся там среди хлама и вытащил оттуда завернутую в тряпку книжечку, которую спрятал сразу же по приезде сюда.

– На вот эту книжечку, прочитай и спрячь в надежном месте. Дай еще кому-нибудь из наших почитать.

– Мне бы что-нибудь про машины, – отозвался Рахмиэл.

– Я тебе пришлю книжки и о машинах. А в этой книжечке рассказывается о том, о чем мы вчера ночью у костра говорили… Только помни: никому не показывай ее, кроме наших…

– Хорошо, – обещал Рахмиэл.

Они еще немного потолковали, затем, спрятав книжечку, отправились в хату, где Фрейда с Бером готовили продукты к отправке в город.

6

В первые дни пахоты Танхум еще изредка ночевал дома, а когда переехал подальше, то и вовсе перестал показываться в Садаеве, чтобы не гонять лошадей попусту.

Оставшись одна-одинешенька, Нехама целый день хлопотала по хозяйству и приводила в порядок двор. Работы хватало: всюду было захламлено, палисадник разгорожен, хата не мазана. Нехама решила управиться с делами до появления Танхума и работала не покладая рук. Она замешала глину с перепревшей соломой и кизяком, обмазала хату снаружи, убрала граблями прелую солому, оставшуюся еще от прежнего хозяина, почистила и подмела двор, засыпала землей все ямочки и впадинки, чтобы после дождя не стояли лужи.

Когда наступал вечер, Нехама выходила за ворота и глядела, не едет ли муж. Впервые в жизни она почувствовала тоску одиночества. В доме отца она весь день проводила в хлопотах, работала много и никогда ни о ком не тосковала. Теперь же по вечерам ее неодолимо влекло в степь, к Танхуму. По вечерам, когда поблизости громыхала подвода, в ее глазах загорался огонек – авось едет муж. Но стоило подводе пронестись мимо, огонек тускнел и глаза снова становились грустными.

Нередко Нехама выходила встречать Танхума в степь. От осенней степи веяло тихой грустью. Опустошенная, она как бы тосковала о раздолье волнистых хлебов, о золотистых далях, о пении птиц и шумных теплых ветрах.

Глядя издали на Нехаму, колонисты говорили?

– Смотрите-ка, какая красотка! Здоровая, как те кобылицы, которых дали ей в приданое… Все бегает встречать своего муженька, – соскучилась, видать.

Нехаме хотелось как можно скорее показать мужу, какой порядок она навела во дворе и в хате. Обмазав и побелив хату снаружи, она хотела внизу обвести ее каймой. Но без Танхума она не решалась это сделать. Надо было с ним посоветоваться, чем обвести: сажей или синькой?

Первые вечера, когда Танхум еще приезжал из степи на ночевку домой, она с радостью показывала ему все, что успела сделать без него. Он самодовольно улыбался и хвалил жену за ее умелые руки:

– Хорошо, Нехама, очень хорошо! Пусть люди видят, какую хозяюшку я привел… Мастерицу на все руки!

Он ласково обнимал ее, а она все рассказывала и рассказывала, как думает убрать и навести уют в хате.

– Вот там, в углу, я поставлю столик, у стены возле столика у меня будет стоять кушетка, которую покрою чехлом. Окна занавешу белыми занавесками. По обе стороны окна будут висеть фотографии моей покойной матери, отца. Ты тоже найди фотографии, а может, найдешь и красивые картины… А когда поедешь на ярмарку, не забудь купить дорожки для полов и рогожки, чтобы ноги вытирать. Ведь жалко каждый раз стелить солому, да и разносишь ее по дому… Не забудь еще купить большой помазок для побелки стен и маленький, чтобы окантовывать внизу у пола и припечья.

– Ладно, ладно, куплю, все.куплю, Нехама. У нас в доме будет не хуже, чем у других хозяев, – отвечал Танхум, валясь с ног от усталости.

Но Нехама, сидя у постели полусонного мужа, продолжала щебетать и расписывать, как все в доме будет выглядеть.

– Из кухни надо будет вынести шкафчик. Стол поставим посреди комнаты… Когда поедешь на ярмарку, не забудь, пожалуйста, купить синьки. Красные и черные вышивальные нитки, если попадутся, тоже купи. Хочу вышить пару полотенец и салфеток.

– Хорошо, хорошо, все куплю, Нехама… – сквозь сон бормотал Танхум.

Вскоре пахоту закончили, и колонисты с плугами и боронами возвращались домой. Нехама вышла в степь и около толоки, неподалеку от Садаева, встретила мужа. Лицо его, густо заросшее щетиной, почернело от пота и грязи.

При виде жены голубые глаза молодого хозяина засверкали. Остановив лошадей, он велел Нехаме сесть на подводу.

– Ты куда это направилась? – спросил он.

Нехама зарделась, застенчиво опустила большие черные глаза.

– Почему последние дни не приезжал? – спросила она.

– А что? Что-нибудь приключилось дома? – ответил Танхум вопросом на вопрос.

– Ничего… Просто я начала беспокоиться… Навела порядок во дворе, а теперь хочу взяться за уборку в доме, скоро ведь праздники. Может, отец мой заглянет к нам посмотреть, как мы живем…

Нехама минуту помолчала, потом добавила:

– А вот позавчера наша рыжая курица задала мне много хлопот. Она, проклятая, потеряла где-то яйцо… Повадилась по чужим дворам бродить и там снеслась. Еле нашла…

– За курами нужен глаз да глаз, – сказал Танхум, довольный усердием и хозяйской расторопностью жены.

Не спеша Танхум подъехал к околице и повернул к себе во двор. Он быстро распряг лошадей, завел их в конюшню и поспешил в хату.

Нехама еще раз показала мужу, что успела сделать, поднесла ему миску с теплой водой, и он начал умываться. Затем велел ей подать ему новый костюм и сатиновую рубашку.

Нехама удивленно посмотрела на Танхума и спросила:

– Что за праздник ни с того ни с сего? Время спать ложиться, а ты наряжаться вздумал.

– Надо сходить к шульцу. Ведь люди считают меня хозяином, и ходить в старой одежде мне не пристало.

Жена ему подала новый костюм, рубашку и сапоги, которые он справил себе к свадьбе. Переодевшись, Танхум поспешил к шульцу.

Весть о том, что шульц собирается продать с торгов землю отца, не давала покоя Танхуму. Он решил во что бы то ни стало переговорить с шульцем, желая добиться от него согласия переписать землю отца на его, Танхума, имя. Ну, а все подати и недоимки он, конечно, возьмет на себя. Танхум опасался, как бы Юдель Пейтрах не опередил его.

Отойдя немного от своего дома, Танхум в раздумье остановился. Как быть: потолковать ли раньше с отцом и братьями или сразу пойти к шульцу? Но тут он издали заметил шульца. Тот шагал рядом с Юделем Пейтрахом и оживленно о чем-то с ним разговаривал. Танхум проследил, куда они направились, заметил, где свернули, и, быстро обойдя их стороной, очутился далеко впереди них. Когда шульц с Юделем подошли поближе, староста заметил Танхума. С чувством собственного достоинства молодой хозяин подошел к шульцу и Юделю и, как равный с равными, поздоровался с ними. Шульц с изумлением посмотрел на бывшего сотского, пожал ему руку и уважительно, словно перед ним стоял не прежний бедняк, заговорил:

– Ты, слыхать, в зажиточные хозяева метишь? Говорят, хорошую пару лошадей в приданое получил…

– А что? Разве у меня на роду написано, что я вечно должен нищенствовать? – с ядовитой ухмылкой ответил Танхум. – Неужели мне нельзя иметь пару хороших лошадей? Только реб Юделю богом завещано иметь хороших лошадей?…

– Ишь наглец какой! Со мной себя равняет! – возмутился Юдель, желая унизить Танхума в глазах шульца. – Он думает: сел в телегу, так сразу и поехал…

Они повернули к дому шульца. Танхум от них не отставал. Он старался выставить напоказ свои новые сапоги, новый костюм, чтобы шульц своими глазами видел, что перед ним уже не прежний сотский. Но шульц не обращал на него внимания. Он тыкал палкой в кучки золы, которую хозяйки выбрасывали из печей прямо на улицу, и сердито ворчал:

– Штраф! Штраф! Они у меня заплатят штраф! Побранившись, шульц успокоился. Только теперь он обратил внимание на Танхума и оглядел его с головы до ног.

Все трое они подошли к воротам усадьбы шульца, постояли немного, и Юдель с шульцем вошли в дом. Танхум не последовал за ними. Он решил поговорить с шульцем с глазу на глаз.

Взад и вперед ходил он по улице и волновался. Сердце его замирало при мысли, что в это самое время Юдель, возможно, договаривается с шульцем о земле отца и что его дело проиграно. Он осторожно подошел к окну, желая подслушать, о чем они толкуют.

– Тихо разговаривают, черти, чтоб им сгореть! – выругался Танхум.

Он вышел к воротам, сел на скамейку, которая стояла у забора, и стал ждать ухода Юделя. Когда тот показался на пороге, Танхум быстро отскочил в сторону. Проводив взглядом уходящего Юделя, Танхум тихо подошел к двери, осторожно отворил ее.