Текст книги "Террор не пройдет! (Белый легион - 2)"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Им продолжало владеть ощущение какой-то ирреальности происходящего. Дело даже не в том, что Белидзе мертв – человек смертен, и внезапно смертен. Дело в том, что он не мог покончить жизнь самоубийством. А если это не самоубийство, то привычный мир, в котором нашел свой теплый уголок Гурвич, рушится на глазах. И реализуются самые потаенные кошмары. И получается, что за его жизнь теперь и ломаный грош – много.

Гурвич сдержался, чтобы не застонать. Подбросил сползающую сумку на плече. И, согнувшись, направился вперед. В голове вертелись, как по кругу, мысли – сон, кошмар, не может быть, так и есть. Но крутились как-то тупо, не окрашенные в эмоции. В течении этих мыслей была какая-то магия. Потом глаз непроизвольно заскользил по асфальту, следуя изгибу пересекающих его трещин. В голову вдруг полезло, что эти трещины наверняка несут в себе скрытый смысл. В них язык взаимоотношения хаоса и гармонии. Конфликт залитого бетоном ровного и совершенного в своей завершенности пространства и сил разрушения, желающих нарушить порядок вещей... Стоп, оборвал он себя. Совсем не туда понесло. Так и до Канатчиковой дачи недалеко.

Гурвич распрямился. Встряхнул головой. Обозвал себя психом... Мысленно приказал себе собраться... Впрочем, без особого успеха.

В небольшом здании вокзала, выкрашенном в веселенький, как молодая трава, зеленый цвет, Гурвич направился к окошку кассы. Протянул деньги. Получил билет. Посмотрел на расписание. Электричка отходила через двадцать минут – в полпятого.

Эти заученные, миллион раз повторенные действия вернули его на грешную землю. Он вышел из странного состояния полутранса. Чувства обострились. И, наконец, пришел страх. Страх за свою шкуру и перед неопределенностью. Он таился в нем уже давно, когда программист просчитал все варианты. Он не верил в свои худшие опасения. Но все пошло именно по самому дрянному варианту.

Гурвич пошатался по тесному зданию вокзальчика, где с комфортом обустроилась многочисленная семья таджикских цыган, навостривших лыжи в столицу выпрашивать подаяние и заниматься кражами. Самые мелкие начали работу уже здесь. Трехлетний, не больше, цыганенок начал теребить рукав программиста, жалобно попискивая:

– Дай! Есть хочу! Дай!

Гурвич отпрянул от ребенка, как от прокаженного. Нервы ни к черту!

Он направился к газетному киоску рядом с кассами. Купил у круглолицей девчонки сборник кроссвордов и пару номеров "Столичного метрополиса", в красках и пикантных подробностях повествующего о жизни и падении звезд и примкнувших к ним тусовщиков. В буфете рядом приобрел две бутылки "Тверского" пива. Нашел место подальше от цыган – в самом углу зала. Отсюда через замызганное окно открывался вид на унылую привокзальную площадь.

Гурвич распечатал ключом от квартиры бутылку. Припал к горлышку. Потом уставился на унылый вид за окном...

Удар по нервам – это как встряска от электротока. Гурвич издал слабое нечленораздельное восклицание, увидев ту самую желтую машину. "Рено" или "Шкода". Она пристроилась между мотоциклом "Урал" и грузовиком-пятитонкой на стоянке перед зданием вокзала.

"Тьфу, вот чокнутый, – мысленно обругал себя Гурвич. – Мания преследования. Так скоро в каждом человеке будем видеть врага. Да это та самая желтая машина, которая ехала за автобусом. Ну и что? А куда еще машине ехать, как не на вокзал? Все пути в городишке этом сходятся на макаронной фабрике, совхозе и вокзале!"

Он сделал усилие, пытаясь безжалостно выбросить глупости и подозрительность за борт. На время ему это удалось...

Электричка опоздала всего на пять минут. Народу там было немало, но сидячие места имелись. Гурвич с удовольствием занял место у окошка. И принялся за чтение газеты и уничтожение содержимого второй бутылки.

В вагоне пахло луком и чем-то кислым. У выхода расположилась шумная молодежная компания. Ребята и девчонки матерились азартно и с толком, играли в карты и олицетворяли собой анархичную угрозу существованию правопослушного и безобидного обывателя, то есть тот самый хаос, разъедающий общество. Гурвич тоже ощутил себя неуютно. Поежился. Компания додавит еще бутылку-другую бормотени, и начнется битье морд.

Правда, ехать недолго, каких-то минут сорок. За это время до мордобоя может и не дойти.

Ветка эта дурацкая к Москве не шла. Добраться до столицы можно было, только пересев на станции Раздольное на другую электричку. Пьяная компания вывалилась из вагона ко всеобщей радости за две остановки до Раздольного. Исчезла, растворилась на российских просторах по своим делам – доиграть в карты, купить еще водки и начистить кому-нибудь физиономию. Начистят обязательно – что за пьянка без драки?

– Животные, – пробурчал Гурвич.

Когда из мира эмпирей он падал в реальный грубый мир, то в очередной раз убеждался в его непроходимом убожестве. Белидзе – тот совсем другого склада был. Везде как рыба в воде – и в дружеской компании, и в темной подворотне, когда нужно набить морду паре хулиганов, и за компьютером. А математик Санин, наоборот, существо совершенно воздушное, его земля не притягивает, а если притягивает, то бьет по пяткам больно. Он вообще не приспособлен к жизни. Гурвич в этой компании – нечто среднее... Но Белидзе мертв. Все-таки не удержала его земля, на которой он стоял обеими ногами плотно и надежно. Ох, как плохо все...

Железнодорожные пути ветвились и ширились. На них застыли черные нефтяные цистерны, платформы с прикрытой брезентом техникой. За окнами резко тормозящей электрички потянулись ангары и краснокирпичные цеха. Раздольное узловая станция. Пересадка на Москву. Приехали.

Опять повторение вечной процедуры – покупка билета, просмотр расписания, ожидание поезда, который появится через полчаса.

Гурвич купил еще бутылку пива. Влил ее в себя. Потом жидкость бестактно попросилась наружу. Программист взял курс на ближайший туалет типа сортир. Кинул пятирублевую монету старичку-боровичку, хмурому хранителю сортира, начальнику унитазов и писсуаров. Тот протянул ему чек – у него под рукой была целая картонная коробка, наполненная ими. Программист устремился внутрь. За умывальниками шли запутанные катакомбы с хаотично натыканными писсуарами, кабинками. Здесь было на удивление чисто... Только выбрав приглянувшееся ему место и пристроившись около писсуара, Гурвич услышал тяжелые шаги. Скосил глаз. И похолодел.

В помещение зашел молодой парень с мясистым стриженым загривком.

Еще один шок – как обухом по голове. У Гурвича было отличное зрение. И прекрасная зрительная память. И он сразу вспомнил, где видел этого типа. В той самой желтой машине!

Программист поймал коснувшийся его мимолетный взгляд незнакомца. Угрожающий. Изучающий.

Сердце сжалось. Гурвич отвел глаза и напряженно уставился перед собой, старательно изучая белый, в серых потеках, кафель на стене. Амбал сделал шаг в его сторону.

Гурвич съежился. На спине выступил пот, и тонкая его струйка потекла меж лопаток. Спина казалась такой открытой, беззащитной. И он понял, что сейчас ее продырявит нож или пуля из пистолета...

* * *

Даже в подвале, будучи более чем в плачевной ситуации, Сельмурзаев умудрился сохранить свой лоск. Изрядно помятый костюм все равно сидел на нем как влитой. И на лице застыло выражение самоуверенности, брезгливости и угрозы. Тигр в клетке все равно остается тигром.

– Прошу объяснить мне, где я нахожусь, – произнес он спокойно, хотя видно было, что это требовало от него немалых усилий.

– Разве это важно? – сказал Глеб. – Важно, в каком положении вы находитесь.

Комната была тесная. Стулья привинчены к полу. Шуршала вода в ржавых трубах, стены были мокрые. Привести это помещение на базе-2 в приличное состояние ничего не стоило, однако опыт показывает, что именно в таких камерах лучше всего развязываются языки. Это помещение тем, кого занесло сюда не по своей воле, казалось тамбуром в могилу.

– По-моему, вы не бандиты, – произнес депутат сухо.

– Точно подмечено, – усмехнулся Глеб.

– Я достаточно видел спецназов, чтобы узнать специфический почерк... Федеральное агентство госбезопасности? Управление по борьбе с бандитизмом? Да?.. Для государственной структуры вы ведете себя слишком опрометчиво.

– Это почему же?

– Вы считаете, что похищение депутата Госсобрания сойдет с рук спецслужбе, какой бы крутой она ни была?

– Для этого необходимо, чтобы кто-то подал жалобу.

– Вы напали на мою охрану, вторглись в жилище и теперь угрожаете смертью? – В голосе депутата появилась насмешка – мол, видали мы такие разводки дешевые.

– Угрожаю? – удивился Глеб. – Я дал повод для такого обвинения?

– Не кривляйтесь. Кто вы там – майор, подполковник?.. Вы думаете, что вернулся тридцать седьмой год?.. Времена те уже прошли. Безвозвратно...

– В каждом времени есть своя прелесть, Усман Бисланович... Вы ведь признаете только силу. Сегодня сила на нашей стороне...

– Ладно. Оставим этот глупый разговор. Вы обязаны уведомить о моем задержании Госсовет, моих родственников и адвоката. После установления личности вы обязаны меня отпустить. Откройте мое удостоверение, – он кивнул на лежащую на столе бордовую книжечку.

– Вы всерьез считаете, что мы задержали вас, чтобы удостовериться в личности и потом отпустить?

– Вы сделаете это...

– Вы сами не верите в то, что говорите. Мы взяли вас в плен, Усман Бисланович.

– Что? Кто вы?!

– Мы, – Глеб усмехнулся.

Конечно, у него и в мыслях не было объяснять Сельмурзаеву, что такое "Белый Легион". Незачем чеченцу знать, что у Имперского комитета госбезопасности остался небольшой, но боеспособный наследник, давно пустившийся в свободное плавание, сбросивший с себя контроль всех ветвей власти и превратившийся в некий тайный Орден. В память о "Большой конторе" КГБ СССР – эту подпольную организацию именовали еще "Малой конторой". В ее распоряжении оказались материальные средства и тщательно законспирированные структуры.

"Белый Легион" остался в России одним из последних серьезных игроков на арене, где ставкой служат стратегические интересы, жизнь миллионов людей, выживание русского народа, некогда великого, а теперь загнанного в угол. "Легион" – это тот костыль, на который еще может опереться едва державшаяся на ногах, умирающая держава. Правда, он прилично потрепан и ослаблен бесконечными войнами за место под солнцем, борьбой на свой страх и риск с террористами, "Синдикатом", спецслужбами Запада, мафией и собственными коллегами из госорганов. Но еще способен кое на что. Он ведет свою войну, где нет законов, где большая цель оправдывает любые средства. Иначе и быть не может, поскольку "легионеры", по существу, последние солдаты России на последнем рубеже.

– Давайте договоримся, – произнес Глеб. – Спрашивать будем мы. А вы отвечать. Для начала вы нам поведаете, зачем вам чемодан с изотопами.

– О чем вы говорите?! – искренне возмутился Сельмурзаев.

– Руслан привез вам изотопы. Цель?

– Глупый разговор... Я не знаю, что наговорил Руслан. Он мой дальний родственник и иногда пользуется моим гостеприимством.

– Как и два террориста с оружием, что приютились в доме.

– О них я вообще ничего не знал. Этим домом пользуются многие мои родственники. И записан он на мою сестру. Что там творится – за это я ответственности не несу...

– Вы что, правда надеетесь, что мы будем брать согласие на привлечение вас к уголовной ответственности?

– А вы думаете по-другому?

– Я думаю, что если мы не найдем общий язык, то сначала порежем на куски тебя, сука позорная, – Глеб подошел к депутату и взял пальцами его за горло. Сельмурзаев попытался дернуться, но Ратоборец надавил на болевую точку, и рука обвисла. – А потом твоего змееныша, который в Англии учится. Родственников. Всех под нож...

Он отпустил.

Чеченец перевел дыхание. И произнес глухо:

– Делай что хочешь! Ничего не узнаешь!

– Значит, взаимного согласия не получилось... Жаль.

Сельмурзаев выругался по-чеченски.

Он привык, что с ним играют в поддавки. Что все наезды не страшны. Потому что даже если государственная контора наезжает по беспределу, всегда можно включить каналы, и зарвавшимся ребятам прикажут сдать назад. Но только он ошибался. Это была вовсе не контора. Точнее, не та контора...

Дальше разговор продолжился в комнате с хирургическим креслом. К теплой компании прибавился Доктор.

– Сколько у нас времени? – спросил он, бездонными черными глазами разглядывая депутата, чьи запястья были прикованы к креслу.

В глазах чеченца застыла тяжелым камнем ненависть. И упрямство. Депутат ожидал самого худшего. И был готов к нему. Он был готов умереть, в отличие от Руслана. Усмана Сельмурзаева знали как человека стального, несгибаемого. Но Доктор смотрел на него с пониманием, мудро. Он знал, что не бывает несгибаемых людей. Весь вопрос только в количестве затраченных усилий. Стального человека можно согнуть. Чугунного – сломать...

– Времени у нас не так много, – сказал Глеб. – Скоро его хватятся, и небеса содрогнутся от вопля мировой и туземной общественности.

– Мне нужно часов восемь-девять. – Доктор прилепил к плечу Сельмурзаева какой-то датчик. Чеченец дернулся и выругался, но Доктор не обратил на это никакого внимания.

– Главное – результат.

– Результат будет, – улыбнулся ласково Доктор и посмотрел на Сельмурзаева.

Их глаза встретились. Дуэль длилась не больше трех секунд. И ненависть, упрямство стали уступать место в глазах депутата животному ужасу.

– Не бойтесь, дорогой мой пациент. Я не палач. Будет совсем не больно...

Доктор был гордостью старой Конторы. В закрытом и пользующемся заслуженно зловещей славой НИИ номер семь он достиг совершенства в методике подавления личности – виртуозно использовал для этого дела весь возможный арсенал средств, начиная от гипноза и кончая психотропными устройствами и психотропными веществами. Шансы Сельмурзаева устоять против Доктора равнялись круглому нулю. Вопрос состоял в том, чтобы не угробить допрашиваемого, чтобы выдержало сердце и нервы, и он не преставился от инфаркта и не превратился бы в буйного психбольного.

– Ну что, начнем. – Доктор взял инъектор и вкатил пленнику первую дозу "лекарства". Человечество всю историю пыталось применять вещества, развязывающие языки лучше пыток. На научную основу это было поставлено в Англии в XVIII веке, когда подозреваемому сделали инъекцию опиума. В 1916 году американский врач Роберт Хаус провел опыты по использованию скополамина – обезболивающего препарата растительного происхождения. Позже были попытки применения для этих целей наркотиков – марихуаны, мескалина, ЛСД. В пятидесятые годы ЦРУ пробовало псилоцибиновые грибы, яд кураре. Особую известность получил пентонал натрия. Настоящая революция произошла в семидесятые годы, когда в закрытых институтах КГБ, ЦРУ начали прокатывать сложные химические соединения, обладающие порой волшебными свойствами. Применение психотропных веществ упирается в один момент – не проблема привести человека в состояние оглушенности, когда язык сам будет болтаться, как тряпка на ветру. Весь вопрос в том, что в таком состоянии человек легко продуцирует ложные воспоминания и сам становится уверенным в их истинности. Отсечь лишнее, разобраться, где правда, а где фантазии, вот тут нужен высокий уровень оператора. Доктор в этих делах был настоящим кудесником. Он мог невозможное...

Сельмурзаев заорал – у него возникло ощущение, будто ему влили расплавленный металл.

– Тише, тише, – забормотал Доктор. – Сейчас все пройдет.

Для того чтобы выжать депутата досуха, залезть в самые потаенные уголки его сознания, заставить признаться в том, в чем он и сам себе не признался бы, Доктору понадобилось всего пять часов.

Итак, расклад с изотопами выглядел следующим образом. Дела у сепаратистов в Ичкерии шли в последнее время ни шатко ни валко. Цель достижения независимости, и так довольно эфемерная, сегодня отодвигалась лет эдак на тысячу, но это полбеды – серьезные люди всерьез к этим целям не относились. Хуже, что иссякали зарубежные ассигнования. Стабилизация обстановки резко сокращала доходы и в самой республике. Утрачивалось влияние определенных кланов.

Способ разрешения этих проблем один – удивить, потрясти всех. Захваты концертных залов – дело трудоемкое, трудозатратное и трудновыполнимое. После того как бойцы группы "Контртеррор" уложили полсотни усыпленных боевиков, делая аккуратные контрольные выстрелы в голову, количество ичкерийских патриотов, мечтающих покурить на пороховой бочке, резко пошло на убыль. А взрывы самодельных взрывных устройств на остановках, вокзалах и дискотеках уже воспринимались народами России как неприятная и вполне обыденная неизбежность.

Нужно было что-то грандиозное.

Сельмурзаев, человек, имеющий высшее техническое образование, выполняя свои депутатские обязанности, наткнулся на информацию о секретной разработке в "Снежанске-11" – активных трансформерах. Вещество безобидное, не выявляемое с помощью счетчика Гейгера, его можно спокойно перевозить в дорожных сумках без риска облучения. Но с помощью нехитрых манипуляций оно превращается в сильно радиоактивный порошок. При попадании в легкие пятидесятипроцентная вероятность рака легких и летального исхода. А при больших дозах – лучевая болезнь. Мечта воина джихада! Захватывающие перспективы! Порошок активизируется. Распыляется над Москвой. Одновременно травится водоканал. Предусматривались еще некоторые сюрпризы. Все это сопровождается галдежом в России и Европе. Наиболее отработанная часть сценария – правозащитные организации, свободная пресса, комиссии Евросоюза. Грозные требования немедленно начать улаживание споров политическими методами, поскольку военного решения вопроса не существует, а борьба с бандитами ведет лишь к эскалации конфликта. Доводы известные, обкатанные не раз. Результат – Россию ставят на колени. А если заартачится, все равно пинок получит хороший.

В качестве основного исполнителя был выбран известный мастер террористических многоходовок Рамазан Актов, больше известный как правая рука бессмертного колченогого отца чеченского террора Муртазалиева. В столицу выдвинулись рядовые исполнители. Разместились здесь и терпеливо ждали обещанных взрывчатки и изотопов. Пятеро из них готовы были ошахидить-ся – принять мученическую смерть за веру. Остальные рассчитывали выполнить работу и уйти, сорвав хороший куш. Сам депутат Сельмурзаев адресов боевиков не знал. Аюпов счел за благо не посвящать его в такие подробности береженого Аллах бережет. Депутат оказывал поддержку деньгами, информацией и кое-какими ресурсами.

– Сколько, по расчетам, должно было погибнуть мирного населения? спросил Глеб.

– По приблизительным оценкам от трех до пятидесяти тысяч, – глаза депутата были полуприкрыты, слова звучали отстранение, скрипуче. Пленник был похож на механическую куклу, у которой кончается завод и проржавели пружины. – Перед терактом чеченцы и дружественно настроенные лица будут предупреждены. Не все, только самые ценные...

– Какими соображениями могут быть оправданы подобные жертвы среди мирного населения?

– Для вас это мирное население. Для нас – никто. Чужая вера, враждебный нам образ жизни. Враг, который подлежит уничтожению, кроме детей младше пяти лет и стариков, которые не могут рожать детей, но могут еще работать, слова текли без задержки, как будто отрепетированная не раз речь.

– Как по писаному шпарит, мерзавец, – хмыкнул Глеб.

– При психосканировании легко выплывают на поверхность глубинные подсознательные маркеры. Они – следствие социального зомбирования. Тут и религиозные, и бытовые постулаты, и неписаные законы племени, в общем, тот самый пресс, которым с детства у человека подавляется личность и трансформируются морально-нравственные оценки. Он не принял эти истины на веру после долгих размышлений о смысле жизни. Они вбиты в него, – пояснил Доктор.

– Понятно, – кивнул Глеб.

– Особенно мощные маркеры оставляет идеология мусульманского фундаментализма, будто специально созданная для зомбирования. Сельмурзаев может, блистая в обществе, разъезжая на лимузине по московским политическим бомондам, читать Бебеля и Бабеля, но в подсознании стоят флажки. В этом заключается мощь глобальных идеологических движений. И дело не только в мозге человека. Тут сказываются еще совершенно неизученные связи в биоинформационном поле.

– Все слишком мудрено, – усмехнулся Глеб. – Нам нужно немного. Чтобы этот подонок еще поработал на нас.

– Тогда продолжаем обработку...

Доктор снова взялся за подопытного. На этот раз в ход пошла "медуза" металлический колпак со щупальцами проводов, отходящих к жестяному ящику и компьютеру.

Еще через полчаса Сельмурзаев был готов к новому этапу.

– Экстренная связь с Рамазаном, – нагнулся над ним Глеб. Сейчас депутат смотрел на него, выпучив глаза, и глаза эти были стеклянные. – Есть канал?

– Есть.

– Ты вызовешь его...

– Я не могу.

– Это надо для проведения священной акции возмездия, – мягко произнес Доктор, касаясь рукой плеча пленного. – Это очень важно. Ты сделаешь это.

– Сделаю...

Глеб протянул депутату его же мобильник.

Депутат нащелкал номер экстренной связи с Рамазаном Актовым. И назначил срочную встречу. Дал отбой и произнес:

– Я все сделал.

– Молодец, – сказал Глеб и повернулся к Доктору: – Нужно привести депутата в транспортабельное и послушное состояние.

– Нужно, значит, приведем, – кивнул Доктор, разглядывая подопытного, удовлетворенно, как скульптор, которому осталось совсем немного, чтобы довести свое творение до товарного вида.

С последней частью работы он справился за полчаса.

– А теперь поехали, – Глеб положил руку на плечо Сельмурзаева, которого освободили от датчиков и зажимов.

Депутат был готов ехать куда угодно...

* * *

Удара не последовало.

Бугай пристроился в кабинке. Но пробыл там недолго.

Гурвич мысленно перекрестился. У него было такое ощущение, что его только что похоронили, а потом выкопали еще живым. Сердце ухало. В висках пульсировала кровь...

"Надо же быть таким дураком! – обругал он себя. – Что теперь, бояться каждого встречного?! Ничего не произошло! Это глюки! Коль со стенок лезут руки, не пугайтесь – это глюки... Глюки... Глюки... Глюки?"

Вдруг на Гурвича снизошло какое-то вселенское спокойствие. И вместе с ним ясное понимание ситуации. Он совершенно определенно понял, нет, даже не понял, а постиг, что никаких глюков не было. Ситуация вот она, на ладони!

За ним шли... Точно шли... За ним наблюдали еще от дома Ромы. Пока его решили не трогать. Во всяком случае, здесь. А вот что будет дальше? Тут воображение подсовывало картинки одну другой краше. В поезд заходят люди. "Пойдем, парнишка, прогуляемся!" Выкидывают на ходу. И бесчувственное тело летит со скоростью шестьдесят километров в час на насыпь. "Пройдемте с нами... Не беспокойтесь, граждане, мы милиция, задерживаем опасного преступника!" Возможен и такой вариант. Могут его взять у вокзала. Могут в той же электричке. Случайная машина вполне способна переехать зазевавшегося гражданина. Равно как и случайный кирпич не против спланировать ему на голову. С ним могут сделать все – похитить, убить, бросить на съедение крокодилам. Могут начать игру... Все возможно. Одного только не может быть чтобы все это оказалось плодом буйной фантазии.

Следующий вопрос – что теперь делать? Удавиться самому или подождать, пока удавят другие?

В туалет зашел еще один человек – типичный колхозник, худосочный, промасленный, продубленный ветрами, холодом и жарой, проспиртованный самогоном и брагой. Явно не из тех. Хотя...

Стоп. Это уже мания преследования...

Думать надо... Действительно, с ним могут сделать что угодно. Но для этого нужно одно условие – чтобы он был на виду. Под контролем. А если он ускользает от них, тогда расклад меняется коренным образом. Ищи ветра в поле...

Ускользает. Легко сказать... Говорят, новичкам везет. Посмотрим!

Колхозник вышел из сортира, оставив программиста наедине с его проблемами.

Гурвич толкнул дверь кабинки. И увидел то, на что надеялся, застекленное окошко. Сквозь него падает свет заходящего солнца... Сердце радостно екнуло.

Он толкнул раму. Та не поддалась. Прилеплено намертво. Покрашено белой масляной краской, которая держит лучше клея. И шпингалеты залиты ею – не сдвинешь ни на миллиметр. Еще раз толкнул. Еще...

Он уже примерился разбить стекло и поднять ненужный шум. Но тут шпингалет шевельнулся и скользнул вверх. А потом и рама с треском поддалась.

Окно тесное. Для Гурвича явно маловато. Но протиснуться можно. Правда, если предварительно снять куртку.

Он стянул куртку. Бросил ее в окно. Она с глухим стуком упала на что-то. Туда же последовала и сумка. Кряхтя и проклиная себя, что мало занимался спортом И давно не сидел на диетах, Гурвич приподнялся на унитазе, втиснулся в окно. Выдохнул. Рванулся.

Выпал, больно ударившись коленом и рукой. Грохот, который он поднял, как показалось, прозвучал весенним громом. Программист оказался на жестяной крыше, гулко отзывавшейся на каждое его движение.

Он быстро натянул куртку, прихватил сумку и осторожно, стараясь поменьше грохотать башмаками, двинул вперед.

Внизу, метрах в трех, был заваленный металлоломом дворик. Справа тянулся серебристый пенал ангара. Внутри его ухало и лязгало. Скорее всего, там ремонтировали вагоны...

Гурвич сбросил вниз сумку. Хотел тоже легко, в стиле героев боевиков, спрыгнуть вниз, на асфальт, щедро измазанный грязью и смоченный лужами. Но, реально оценив свою физическую форму, решил, что ногу точно сломает. Поэтому сполз на брюхе к краю крыши. Вцепился в нее пальцами. Перевалился. И начал разгибать руки. Ноги болтались в воздухе...

Вытянув руки, разжал пальцы. Земля больно ударила по подошвам. Гурвич упал на землю, испачкав брюки и куртку в грязи. Приподнялся. Ощупал ногу. В порядке.

Он подобрал сумку. Направился к заборчику. Перевалился через него с трудом.

Теперь перед ним расстилался небольшой пустырь. Дальше шли участки. Огороды. Гурвич огляделся. Ничего подозрительного...

Он вздохнул и потопал прямо по грязи. Асфальтовый путь ему заказан.

Когда ботинки его отяжелели от прилипшей грязи, а сам он стал похож на чучело, удалось выбраться на шоссе. Огляделся. Решил, что достаточно удалился от станции. Преследователи, наверное, переполошились. Начнут его искать. Так что надо уматывать отсюда как можно дальше.

Он отряхнулся, соскреб грязь с куртки и брюк, отбил ее с ботинок. И поднял руку, призывая остановиться грозно урчащий "КамАЗ". Машина притормозила.

– Тебе куда? – спросил шофер.

– Куда подальше...

Водитель с подозрением посмотрел на него. Потом бросил:

– Ты мне все сиденья замызгаешь.

– Пятьсот рублей. Хватит?

Водитель прикинул что-то про себя. Кивнул:

– Залазь...

"КамАЗ", зарычав, рванул вперед.

– От кого бежишь? – спросил водитель.

– От себя...

– А, интеллигент. Весной у вас бывает... Метания души, – водитель довольно хмыкнул.

– Да в гости зашел. И не вовремя.

– Муж, – водитель хохотнул. Потом сообщил: – Я до Стрельничего еду...

– Там автобусная станция есть?

– Имеется.

– Годится...

Гурвич вытащил мобильник. Отстучал номер. Зона приема была слабая, эфир шуршал и трещал...

– Але, – послышался голос Санина.

– Это Леха. Палыч, уматывай куда глаза глядят,

– Алешенька, это ты?

– Я. Уматывай, говорю.

– Что?

Шуршание забило голос. Потом молчание. Зона приема накрылась. А потом мобильник замигал. Дисплей потух. Все, электричество кончилось. Батарейки сели. Вот невезуха! Черт, понял ли что-нибудь Санин? Надо надеяться на лучшее.

– Хорошая хоть девка? – поинтересовался водитель.

– Да так себе.

– Тогда не стоило и стараться.

– Думаешь?.. Наверное, все-таки стоило...

* * *

Рамазан Актов был обучен азам оперативной работы. И место встречи он выбрал пустынное, так, чтобы просматривалось все вокруг, – незамеченным не подберешься. Хотя подлости от депутата и не ждал, но подстраховаться никогда не мешает.

Если бы он встречался в многолюдном центре, то прибавил бы оперативникам забот. А тут его сумели засветить еще на подходе. Невзрачный "жигуленок", за рулем которого сидел скромно одетый мужчина, не слишком похожий на кавказца, свернул от жилмассива в сторону ветки железной дороги. Срисовали и машину прикрытия с двумя бойцами в салоне – кавказцем и славянином.

– Третий, Первый – принимаете объект-2, – произнес в микрофон Глеб, руководивший операцией из ставшего уже для него домом родным штабного микроавтобуса. – Четвертый, Шестой, Седьмой – объект-1...

Послышались отчеты о готовности.

– Внимание... Начали...

"Газель", мирно стоящая на обочине, рванула вперед и подрезала неторопливо движущийся "жигуль". Послышался грохот – легковушка двинула бампером фургон и замерла. Через окно "Газели" устремился пущенный из спецкарабина светошумовой заряд, пробил лобовое стекло и рванул в салоне, на несколько мгновений оглушая и ослепляя Аюпова, лишая его возможности дотянуться до "лимонки" и унести с собой на тот свет несколько неверных.

На ходу из "Газели" выпрыгнули бойцы. Оперативник, обладающий комплекцией пещерного медведя, легко выдернул оглоушенного Рамазана Аюпова прямо через выбитое лобовое стекло "жигуленка", встряхнул, как шкуру, и бросил в ласковые руки своих товарищей. У террориста хрустнули суставы, когда локти завели чуть ли не до затылка. Пленный что-то замычал, получил удар кулаком по затылку и отключился. Его бросили на пол "Газели". Дверь с грохотом закрылась.

– Наконец встретились, – зловеще улыбнулся Атаман. У него были давние счеты с Рамазаном.

С машиной прикрытия тоже все прошло как по писаному. Тяжелый, как танк, джип протаранил "Ауди" в бок, вынес ее на обочину.

Один боевик так и остался в салоне, потеряв сознание. Водитель выпрыгнул, когда машина еще двигалась, бросился, было, наутек. Вовремя огляделся. Увидел стволы и понял, что его сейчас завалят. Замер, продемонстрировал пустые руки:

– Не стреляй!

Получив сообщения от групп захвата, Глеб выдал в эфир:

– Отработано. Молодцы. Отход. Зачистка...

Если кто из москвичей и наблюдал произошедшее, то наверняка ничего не успел понять. Пленных упаковали в машины. В точке переброски кинули в фургон для перевозки мяса.

Через полчаса Рамазан Актов был на базе.

Десять минут на разговор. Сначала поломал, как положено, дурака – не понимаю, почему задержали честного гражданина России, имеющего так похожий на настоящий паспорт. Какой Аюпов? Правая рука кого? Колченогого Муртазалиева? Не знаю такого. И газет не читаю.

Еще несколько минут на попытки хитрить, предложение сотрудничества. Глеб не стал вдаваться в дискуссии. Он передал Рамазана Аюпова в лапы Доктора.

Сам Аюпов уже давно записал себя в покойники. Да, он надеялся выжить и после этой акции, песни всей его жизни, но слишком сильно на это не рассчитывал. Что такое его жизнь телесная по сравнению с жизнью вечной, в райских садах, которая обещана воину ислама? Эти идеи были впаяны в самые глубины его существа, они составляли базу его личности. Он не ставил ни во что жизнь других людей, даже своих соратников, родственников. Готов был пожертвовать и своей жизнью. И ничто в мире не могло вынудить его отказаться от своей священной миссии.