Текст книги "Летопись мужества"

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

И все же мы можем сказать, что немцы впервые под Москвой поняли все трудности современной войны. Генерал Жуков сказал мне: «Немцев погубила легкость, с которой они привыкли одерживать победы». Это мудрое замечание. Художник знает, как опасен легкий успех, как подымает творца сопротивление материала.

Истеричность, к которой приучены гитлеровские солдаты, подчинение стратегии посторонним обстоятельствам, как произнесение речи или дипломатического интервью, самоуверенность, полное непонимание психологии других народов, наконец, восприятие войны как экскурсии, как прогулки на базар или в универмаг надломили немецкую армию.

Истеричности мы противопоставили спокойствие, выдержку, редкостную русскую выносливость. Чудом можно назвать работу железнодорожников в октябре или в ноябре, когда были забиты все пути. Энергия рабочих эвакуированных заводов, изготовляющих на пустом месте, в снежной степи, тончайшие части моторов, тоже должна быть причислена к чудесам. Все у нас знают цифру 28 – двадцать восемь красноармейцев погибли на одном участке под Москвой, не пропустив немецких танков. Героев было не двадцать восемь – сотни тысяч, и они позволили от горестного октября перейти в декабрьскому чуду.

Битва за Москву кончена. Однако ни на один день не утихают бои на всем длинном фронте. Наше наступление – нелегкое дело. Неделями люди находятся на тридцатиградусном морозе. Отогреться негде. Приходится идти, погружаясь по пояс, а то и по грудь в снег. Однако каждый день Красная Армия проходит много километров и освобождает десятки, иногда сотни населенных пунктов. Еще недавно можно было выехать из Москвы утром на фронт и вернуться к вечеру. Теперь фронт отодвинулся от столицы. Наше командование избегает фронтальных атак. На ряде участков наши части глубоко вклинились в расположение врага. Достаточно сказать, что мы находимся недалеко от Белоруссии, чтобы понять размах нашего наступления.

Задачи немецкого командования ясны. Жертвуя своими арьергардами, немцы пытаются вывести живую силу, вывезти материальную часть. Это далеко не всегда им удается. Мы берем орудия, броневики, автомашины. Натиск наших частей настолько силен, что немцам приходится подбрасывать подкрепления. Немецкие части измучены боями и нуждаются в пополнении. Это мешает германскому командованию осуществить первоначальный план – организованного отступления.

Немцы надеются на весну. Рейхсканцлер даже сказал, что четыре зимних месяца уже миновали и что скоро в России начнет таять снег. Однако морозы начались только в начале декабря. Прошло, значит, не четыре, а два зимних месяца. Снега растают месяца через два. В апреле бывает распутица. Для танков это не сезон. А до мая осталось три месяца. Темпы нашего наступления не замедляются, но ускоряются по мере продвижения на запад. Вряд ли немцы смогут до весны сохранить свои резервы.

Немцы упорно обороняются в населенных пунктах. Они сидят в натопленных до отказа домах и стреляют. Им страшно выйти на холод. Покидая село, они распыляются и до нового населенного пункта не пытаются даже отстреливаться. Предстоит отчаянная борьба. Германское командование будет упорно защищать любой клочок захваченной немцами территории: оно боится холода, мести порабощенных Германией народов. Мы не склонны обольщаться успехами. Мы не говорим, что война нами выиграна. Но после «чуда под Москвой» мы еще тверже знаем, что мы выиграем войну, как мы выиграли подмосковную битву.

11 февраля 1942 года

На убитом немце Вальтере Кноблихе 1-й роты унтер-офицерской школы СС в Радольфцеле нашли дневник. Это обычный дневник гитлеровца. Он начинается с описаний роскошных трапез (эпоха, когда они ели краденых кур и обсуждали, как они войдут в Москву), а кончается меланхолическими размышлениями о бренности земных радостей и жалобами на вшей. Почему я заинтересовался этой записной книжкой? В ней эсэсовец рассказывает о своей встрече с так называемыми французами из легиона Дорио – Деа. Встреча состоялась 24 ноября в русском городе Вязьме.

Вот что записал в этот вечер Вальтер Кноблих:

«Здесь на ночевке мы встретили первых французов из легиона. Это допотопные солдаты. Неудивительно, что мы в один присест сглотнули Францию. Они называют себя «фашистами». По-моему, это просто жулики. Они все рассказывают об ужасных холодах. Я не выдержал и одному сказал: «Вас привезли не в Ниццу…»

Вот отзыв хозяина о лакеях.

Легко догадаться, что думает Гитлер о Деа или Дорио. Но теперь мы знаем, что думает каждый гитлеровец о «легионерах». Может быть, лакеям и дают на чай, но их не уважают.

Один из французских легионеров, попавший в плен, рассказывал, что в Кракове после парада, на котором полковник Лабон принес присягу от имени всех французов на верность Гитлеру, к группе легионеров подошла польская женщина в черном и плюнула одному в лицо, крикнув: «Это вам от Польши!»…

Сейчас Дорио и Деа в Париже набирают пополнение: немцам нужно пушечное мясо. Вербовщики рассказывают, что будут получать легионеры на обед: на первое закуска, на второе мясо с гарниром, на третье десерт. Я позволю себе уточнить меню легионеров: на первое – пинок презрительного эсэсовца, на второе – плевок измученной Польши, на третье – русские пули.

14 февраля 1942 года

На поляне выстроились бойцы. Это пополнение. Генерал Еременко беседует с ними. Командир окружен любовью бойцов. За ним славное боевое прошлое. Он рассказывает красноармейцам, как он сражался против Германии во время первой мировой войны. Тогда он был рядовым солдатом. «Напали на меня немцы, окружили. Одиннадцать я заколол…» В годы гражданской войны Еременко сражался в конной армии Буденного. Потом он посвятил себя военному делу. В боях вокруг Смоленска Еременко проявил находчивость и смелость. Эти бои, как известно, стоили немцам огромных жертв. Генерал Еременко в статье, напечатанной несколько недель тому назад в «Красной звезде», дал прекрасную оценку боев за Смоленск. Недавняя победа при Ельне стала возможной только после того кровопускания, которому подверглась немецкая армия у Смоленска. В последних боях против танковой группы Гудериана генерал Еременко снова проявил свои высокие качества.

Генерал Еременко поучает бойцов: «Танки немцев нам не страшны. Когда они подойдут – лезь в щель. Подошел близко – бутылку в него, другую. Противотанковые пушки нужно ставить сбоку – у немецких танков бока чувствительней. Мимо меня 60 немецких танков прошло. А мы их расколотили… Бейте танки броневой пулей. Ночью немцы стреляют трассирующими пулями. Они боятся наших ночных действий. Стрельбой они себя раскрывают, обозначают фланги и передний край. Разведчики, идите между трассами пуль. Там противника нет. Хороший разведчик всегда захватит «языка».

Бойцы пьют каждое слово. Вдали – настойчивая речь нашей артиллерии. Потом генерал говорит: «Я до двенадцати лет был пастухом…» Он говорит это бойцам, колхозникам Полтавщины. И в этом – пафос нашей глубоко демократической культуры. Наша армия не каста, это – живой народ, который борется за свою свободу.

Потом генерал обходит передовые позиции.

Наши контратаки продолжаются. Каждый день немцы несут большие потери. И поздно ночью в минуту отдыха – за стаканом чая и папиросой – генерал Еременко говорит мне: «На нашем языке это называется изматывать противника. Мы изматываем не только тело, но и душу немецкой армии. Каждый наш боец знает, за что дерется. Не то у них. Пока шло гладко, они не задумывались. А теперь…»

Ведут партию пленных. У них усталые, давно не бритые лица и пустые, как бы стеклянные глаза.

4 марта 1942 года

Немцы здесь пробыли три месяца. Это самая обыкновенная деревня. О ней не писали ни в сводках Информбюро, ни в газетах. Таких деревень тысячи. Я остановился на ней, потому что в ее судьбе нет ничего исключительного. Так писателя увлекает описание жизни рядового человека.

Село Канцино Лотошинского района Московской области. Отсюда до Москвы полтораста километров. Летом здесь хорошо: речка, пригорки, поля с маками и васильками, лет сок, в нем много стройных берез. Было в Канцине и много веселой белобрысой детворы.

До войны в Канцине было 612 жителей, 81 жилой дом. Средняя школа, в которой 680 детей, – школа обслуживала все окрестные деревушки. Родильный дом, ясли, амбулатория, изба-читальня, библиотека, звуковое кино, ветеринарный пункт, молочный завод, хлебопекарня, мельница, маслобойка, продовольственный магазин, чайная, 4 крупных скотных двора, фермы – молочная, свинарная, птицеводческая.

От школы, от общественных зданий, от родильного дома и даже от ферм остались только трубы. Уходя, немцы все сожгли. Но деревню Канцино нельзя назвать особенно обездоленной. В других деревнях, где побывали немцы, нет и следа жилья. А в Канцине сохранилось 24 жилых дома.

Перед приходом немцев часть крестьян ушла на восток. Увели колхозных лошадей и стадо. Многие семьи остались в Канцине. Люди боялись идти неизвестно куда. Да и немцы бомбили дороги. Может быть, среди старых крестьян было и несколько наивных, которые считали, что немцы «жителей не обижают»?…

Вот что взяли немцы в Канцине у крестьян: картофеля 700 центнеров, зерна 50 центнеров, коров 46 голов, свиней 100 голов, овец 150 голов, кур 600 штук, гусей и уток 200 штук.

Теперь в селе нет ни одной коровы, ни одной курицы.

Немцы пришли 18 октября. Они приказали крестьянам немедленно очистить все дома. Старик Киселев не хотел уходить, жаловался, что на дворе холодно. Немцы сожгли Киселева с женой и сынишкой, говорили: «Теперь согреешься…»

«Куда мы пойдем?» Немцы пожимали плечами: не наше дело. Крестьяне вырыли ямы возле реки. Перед приходом немцев некоторые закопали в поле толику картошки. Ночью они выкапывали несколько картофелин. Мария Веселова утром развела огонь, сварила картошку, несла котелок детям. Немецкий часовой ее застрелил.

В деревне жили немцы. Они часто менялись: Канцино было близким тылом. Солдаты отдыхали неделю, потом снова шли на передовые позиции. Крестьянам было строжайше запрещено приближаться к своим избам. Три месяца люди жили в морозных ямах. Настал декабрь, лютая стужа. Женщины молили солдат: «Пустите ребенка в дом отогреться». Солдаты отвечали: «Нет».

Замерзли 6 ребят, среди них годовалый, двухмесячный… Я видел трупы возле ям, среди бело-сиреневого снега. Казалось, дети спят…

Восьмидесятилетняя Таркова несла на руках трехлетнего внука по глубокому снегу. Просила солдат: «Дайте отогреться…» Ее прогнали. У бабушки замерзли руки: немцы, когда пришли, отобрали тулупы, валенки, варежки. Старуха выронила ребенка в снег и не могла поднять. Он кричал: «Бабушка, не оставляй меня…» Мальчик замерз. Старуха выжила, у нее только отвалились пальцы на руках…

Убиты немцами 36 жителей села Канцино, среди них 9 детей.

Я принадлежу к поколению, которое пережило мировую войну, гражданскую и дотянуло до этой. Меня приучили смотреть на трупы. И все же я не могу спокойно подумать о судьбе обыкновенной деревни Канцино. Были зверства страшнее. Во рву под Керчью нашли трупы 7004 жителей города – русских, татар, евреев, стариков, женщин, грудных детей. В Феодосии немцы убили всех евреев, от дряхлых старух до новорожденных, – 704. Потом они запросили Берлин: считать ли крымчаков евреями? Берлин ответил: считать. Убили 242 крымчака.

Все это можно было приписать отдельным немцам. Но в Канцине каждую неделю стояла тысяча немецких солдат. За три месяца их перебывало в Канцине 12 тысяч. И никто из 12 тысяч не захотел впустить в натопленную избу замерзавших детей. Это страшнее зверств. Это страшнее войны. Это вне сознания и вне совести.

16 марта 1942 года (О Кнуте Гамсуне)

Все знали и любили романы писателя Кнута Гамсуна. В старости этот большой писатель стал мелким политиком. Он предал Викторию ради Квислинга и отрекся от Пана ради Вотана.

Гамсун ненавидит Советский Союз. Чтобы очернить нашу страну, он готов даже возвеличить царскую Россию. Он пишет: «В старой России люди веселились. Жизнь можно было назвать тихой поэтической мечтой». Я перечел книгу «В сказочной стране» – это описание поездки на Кавказ через Москву. Книга для прежнего Гамсуна плохая: в ней много нелепостей, и говорит она скорее об авторе, нежели о стране.

Есть в этой книге следующая сценка: «Офицер делает рукой повелительный жест – стой! И мужики останавливаются. Очевидно, он – их хозяин. Может быть, ему принадлежит эта деревня?… Когда однажды в Петербурге грозная толпа преследовала на улицах Николая Первого, он зычно крикнул: «На колени!» – и толпа опустилась на колени». (Так невежественный турист Гамсун описывал 14 декабря 1825 года.) Засим Гамсун предается апологии рабства: «Наполеона слушались с восторгом. Слушаться – это наслаждение. И русский народ еще на это способен».

Гамсуну пришлось удовлетвориться эрзац-Наполеоном. Перед немецким наместником он почувствовал «наслаждение», и в восемьдесят два года он старательно стал на колени. Он возмущен Россией: почему советский народ не останавливается, когда немецкий ефрейтор кричит ему «стой»?

Гамсун прославляет «новый порядок», то есть подчинение всего мира Германии. Он называет англичан «трусливым и ленивым народом», а Соединенные Штаты – «страной блефа». Писателя Гамсуна больше нет, перед нами плагиатор Геббельса.

Борьба с суровой природой сделала норвежцев мужественными. Люди там живут отъединенно, может быть, поэтому они привыкли уважать человека и ценить дружбу. Оккупанты не нашли в Норвегии угодливых людей, развращенных легкой жизнью и готовых к любому «сотрудничеству». Имя Квислинга окружено презрением. И вот старый писатель, обязанный славой родине, ее красоте, ее нравам, ее людям, перебежал к врагам своего народа.

Незачем рассказывать о судьбе Норвегии под пятой оккупантов. Я знавал эту прекрасную страну в годы ее счастья. Теперь – голодный паек, тюрьмы, до войны пустовавшие, набиты патриотами, расстрелы. Я провел чудные дни на Лофотенских островах. Теперь, встречая это название в газете, я испытываю боль: я понимаю, что значит борьба лофотенских рыбаков за человеческое достоинство. Я знаю о подвигах партизан Ларсена.

Всемирно известный писатель и скромный норвежец Ларсен пошли по разным дорогам. Один предпочел верности измену и родине – похвалы Геббельса. Другой выбрал тернистый путь борьбы и подвига.

Когда босяк из «особого квартала» Марселя записывается в легион Дорио, над его решением не приходится ломать голову, можно предоставить слово винтовке. Но как знаменитый писатель дошел до апологии разбоя, до восхваления палачей, до предательства? Ответ мы находим в духовной биографии Гамсуна. Я оставляю сейчас в стороне и восторг перед Николаем Первым, и культ коленопреклонения, столь неожиданный на устах «бунтаря». Я подчеркиваю другое: Гамсун ненавидел прогресс, и Гитлер представился ему почти мифическим жандармом, способным остановить ход истории.

Конечно, далеко от давних размышлений туриста Гамсуна до виселиц в русских городах. Но старый писатель признал в эсэсовцах своих преемников. Что такое для Гамсуна фашизм? Это прежде всего бунт против прогресса, утверждение темной стихии вместо разума, объединение людей, не имеющих подлинных традиций, всех, кого мы вправе назвать беспризорниками истории.

Что взяли наци от прошлого? Несколько суеверий, цилиндр палача да орудья нюрнбергских пыток. Фашисты не только убивают писателей, они уничтожают старые книги. Все помнят берлинские костры. В Париже гитлеровцы включили в «список Отто» 2000 обреченных произведений. Они повалили памятник Шопену в Кракове, в Париже они хотят снести памятники Вольтеру и Руссо, они осквернили могилу Толстого. Это не случайные выходки разнузданной солдатни, это система. В одной Франции гитлеровцы уничтожили 300 памятников старины. У нас они разрушили город-музей Новгород, монастырь в Истре, собор в Можайске, музеи Чайковского и Чехова.

Чем объяснить обдуманный вандализм? Людям, которые ненавидят будущее человечества, ненавистно и его прошлое. Фашизм выступил с отрицанием XIX века. Завсегдатаи берлинских пивнушек называли его «веком заблуждений». Но и дальше им не на что оглянуться. XVIII век для фашистов тоже заблуждение – ведь это век энциклопедистов и французской революции. В XVII веке их смущает работа гуманистов. Иногда можно услышать, что фашизм «воскресил средневековье». Неправильное утверждение, обидное для наших предков. Люди средневековья многого не знали, но они хотели знать. Эпические поэмы, готические соборы были энциклопедией эпохи, ее жаждой приблизиться к познанию мира. А фашизм – отказ от познания, он – вне истории.

Мировоззрение Уэллса не схоже с мировоззрением советского писателя. Различны пути католического мыслителя Маритена и Эйнштейна. Физик Ланжевен и Хемингуэй живут в разных мирах. Но все они не мыслят развития человечества вне культурных традиций. Никто теперь не станет преуменьшать значение русской революции. Мы влюблены в будущее. Именно поэтому мы не отрекаемся от прошлого. Эллада, Возрождение, век просветителей – кто не пил из этих ключей? Здесь то, что нас объединяет с Уэллсом, с Эйнштейном, с Ланжевеном, с Маритеном, с Хемингуэем, со всем мыслящим человечеством. Большое требует продолжения. Нельзя, поняв величье прошлого, отказаться от творчества и движения.

Фашизм недаром проклинает интеллигенцию. Годы, когда наци одерживали свои легкие победы, историк назовет затемнением Европы. Фашисты боятся представителей мысли, на лицах которых можно различить свет, будь то рождение мысли или фосфорический отсвет прошлого. Фашизм ни на один час не опирался на подлинную интеллигенцию. Он был мятежом подонков, неудачников, полуграмотных всезнаек, интеллектуальных босяков.

Страшна судьба писателей старшего поколения, вошедших в литературу одновременно с Гамсуном или на десяток лет позже. Томас Манн и Генрих Манн в изгнании. Стефан Цвейг покончил жизнь самоубийством. В доме Ромена Роллана стоят немецкие фельдфебели. Поэт Мачадо умер на границе, уходя от фашистских оккупантов. Унамуно перед смертью проклял фашизм. Могилы мертвых, вынужденное молчание живых – вот ответ Гамсуну. Он предал не только родину, но предал и слово.

Можно было бы напомнить о судьбе композиторов и врачей, о мучениях старого прославленного художника Марке или знаменитого химика Перена в оккупированной Франции. Но как уместить на телеграфных бланках мартиролог европейской мысли?

Германия захватила свыше десяти государств, она нашла в них только одного знаменитого апологета – Гамсуна. Мы не станем отрицать его литературного таланта. Мы не сожжем его романов. Но писателя Гамсуна уже нет. А профашистские статейки?… Скажем прямо – Геббельс и тот пишет их лучше. Фашизм не спасут ни тысячи танков, ни седины бывшего писателя.

Отступничество Гамсуна еще теснее сплотит прогрессивную интеллигенцию. Мы понимаем, с каким чувством следят интеллигенты двух полушарий за борьбой России против фашистского войска. На русских полях мы отстаиваем культурные ценности, память человечества и его творческие силы. Прогресс – это бег с эстафетой. Нелегкий бег – история знала и нашествие вандалов, и костры инквизиции, и изуверство властителей на час. Но всякий раз новое поколение принимало эстафету из окровавленных рук людей мысли и света. Под огнем мы отбиваем великое нашествие тьмы. Мы многое потеряем в этой борьбе, но мы сохраним для нового счастливого поколения мысль, свет, совесть человечества.

19 марта 1942 года

Вот уже десятый день, как это село окружено огнем и дымом. В нем засели немцы, ушедшие из Юхнова. От села ничего не осталось. Немцы засели в блиндажах. Несколько раз наши бойцы доходили до передних блиндажей, очищали их. Немцы тотчас шли в контратаку. Не замолкают артиллерия, минометы. Кажется, за эту войну я не видел еще таких ожесточенных боев, и я не удивляюсь, когда молодой майор говорит мне: «Это маленький Верден», – я был у Вердена.

Еще стоят суровые морозы. Еще немецкие пленные, которых ведут в штаб, стонут: «Kalt. Kalt». Еще в полевой бинокль можно увидеть, как русские крестьянки с маленькими детьми под штыками немцев воздвигают ледяные валы – нагребают снег и обливают его водой. Но за последнюю неделю, может быть за две, война вступила в новую фазу. Направо, налево от этого участка повсюду замечено появление свежих немецких дивизий. Я разговаривал со многими пленными, взятыми на разных участках фронта, – все они были переправлены в Россию за последний месяц. С января по март немцы перебросили на наш фронт несколько десятков свежих дивизий. Это так называемые «весенние дивизии». Большинство из них во время последних боев понесли огромные потери. Установлено присутствие на нашем фронте тридцати восьми свежих «весенних дивизий».

Задолго до жаворонков появились в небе «юнкерсы» и «мессершмитты». Они упорно бомбят все дороги, стараясь создать пробки, заторы. Это им не удается. В летную погоду движение по фронтовым дорогам начинается с сумерками и кончается на рассвете. Наша авиация проявляет большую активность. В воздушных боях наши летчики обычно берут верх. Но бои жаркие – в небе, как и на земле. Немцы придерживали свою авиацию для весенних операций. Они были вынуждены выпустить ее в марте.

Особенность новой фазы войны – ее исключительная кровопролитность. Потери немцев на редкость велики. Но и наши потери чувствительны.

Трудно было бы нарисовать линию фронта – она оказалась бы непомерно извилистой и длинной. В ряде мест наши части прошли далеко вперед. Кое-где вокруг развалин небольшого городка или даже деревни идут отчаянные бои. Солдатам кажется, что судьба кампании зависит от того, в чьих руках окажутся несколько блиндажей. А в пятидесяти километрах налево или направо – тишина. Есть места, где люди спокойно переходят через фронт. В освобожденной зоне можно найти деревни, где немцев и не видали. А рядом – деревня, которая десять раз переходила из рук в руки.

Почему немцы подвезли свои резервы? Почему они идут в контратаки? Они боятся дальнейшего отхода. Они во что бы то ни стало хотят удержаться на занимаемых ими позициях. И все же каждый день то здесь, то там наши части продвигаются вперед. Это медленное и трудное продвижение. Его значение сейчас не в километрах пути, не в названиях селений, а в перемалывании живой силы противника. Инициатива по-прежнему в наших руках. Если бы завтра замолкли наши орудия, остановились бы наши бойцы, на всем фронте воцарилась бы тишина – враг сейчас хочет покоя. Он принужден быть активным – в этом наша воля, наша тактика.

Мы видим сейчас в развернутом виде операции всех видов оружия. Вот только танки, как звери, подверженные зимней спячке, не торопятся. Немцы пускают танки небольшими соединениями – по пяти или десяти танков.

Снега очень много. Холода держатся позднее обычного. Следует предполагать, что весна будет дружной и распутица сильной. Так что вряд ли мы скоро увидим на Западном и Северном фронтах большие танковые бои. Но пленные рассказывают о приготовлениях немцев к танковому наступлению.

Пленные стали словоохотливыми, хотя, согласно инструкции немецкого командования, они должны «прикидываться дурачками». Зима явно сказалась на психике немецких офицеров и солдат: эти люди, привыкшие к слепому повиновению, начали думать. Разгадка проста: жестокий артиллерийский обстрел неизменно пробуждает мысли в голове молодого гитлеровца, я скажу – первые мысли. Я видел вчера одного пленного. На его голове были краденые дамские рейтузы – повязался от мороза. Он не был уже стандартным немецким солдатом. Он сам признался, что не отдавал чести офицерам: неудобно было подносить руку к рейтузам, да и офицеры отворачивались. Эта мелочь имела последствия: солдат, не отдающий чести, задумался и многое понял – под рейтузами в голове гитлеровца родилась человеческая мысль.

Меня больше не удивляет смелость наших бойцов – мы видим каждый день подлинных героев. Но меня не перестает удивлять смекалка каждого отдельного бойца. Еще вчера он был земледельцем, не видел ничего, кроме родного села.

И вот один в разведке он всегда перехитрит противника. Он прикинется мертвым. Он подползет к блиндажу. Он пропустит мимо танк. А потом вскочит и прикончит врага, кинет в блиндаж гранаты, подорвет танк. В его поступках как бы сказываются все разветвления мозга, и это особенно ясно, когда напротив автомат, – как иначе назвать солдата гитлеровской армии?…

Ночью у радистов я слушаю радио. Москва передает спокойные, сдержанные слова: «Существенных изменений не произошло». Мы знаем, что скрыто за этими словами: редкие по упорству бои, горы немецких трупов, смерть многих из наших героев, длинные эшелоны с ранеными, не смолкающий всю ночь голос орудий.

Вот говорит Берлин. Он нам сообщает, что дивизия, в которой мы находимся, «уничтожена храбрыми вюртембержцами». Странно: мы не заметили, что наша дивизия уничтожена. А вюртембержцы?… Я видел сегодня этих «храбрецов». Их вели в тыл. Один из них мне горячо доказывал: «У меня два дедушки рабочие и одна бабушка работала на фабрике. Я могу сказать их имена…» Он думал, что во всем свете люди интересуются одним – генеалогией.

Поворачиваю рычаг. Говорит дружеская станция. Она сообщает, что наши части заняли столько-то городов, и приводит названия. Я понимаю нетерпение зрителей. Но до чего, видно, не представляют там характера этих боев…

Сегодня на этом участке не занято ни одной деревни. Но сегодня на этом участке обнаружена еще одна немецкая дивизия, подвезенная из Франции. Если друзья издали не видят плотности немецкого фронта в России, может быть, они заметят поредение немецких гарнизонов на побережье Атлантики?

Впрочем, эти рассуждения выпадают из описания военного корреспондента. Что добавить? Что сейчас снова началась атака. Наши части дошли до развалин церкви. Вероятно, утром немцы будут атаковать. Бойцы говорят, что возле крайних домов они насчитали четыреста немецких трупов. Война продолжается.

28 марта 1942 года

У Гитлера нелады с метеорологией; два месяца тому назад он сказал: «Через несколько недель в России начнется весна», – а сейчас в небе порхают не жаворонки, но снежные хлопья.

Однако порой на солнце снег слабеет. Медленно, как бы нехотя, идет весна. Пока она скорей в календаре, чем в воздухе, но одно слово «весна» приподымает немецких солдат. Гитлер ведь убедил их, что весной они отыграются. Прежде в мире имел хождение миф о непобедимости германской армии. Этот миф погребен под русскими снегами. Теперь немцы уверяют, что они непобедимы весной и летом. Это эрзац мифа.

Дни весеннего равноденствия на фронте были кровопролитными. Я не случайно упомянул о равноденствии, об этом мнимом минутном равновесии между днем и ночью. Наши сводки сдержанно отмечают: «Ничего существенного». Но в марте погибло немцев больше, чем в декабре. Март был посвящен не русским городам, а немецким могилам. Я видел на фронте бои за небольшие высоты, за развалины деревушки. За обладание несколькими домиками, где жили десятки людей, умирали тысячи. Да и сейчас война бушует от Ленинграда до Севастополя.

До распутицы можно ждать некоторых перемен. Напрасно рисовать линию фронта. Немцы ее искажают: они берут города, окруженные нашими частями, и проводят через них прямую линию – с севера на юг. А между тем далеко на запад, за этой чертой, – наши части. Я укажу, например, что в одной, соседней с Московской, области немцы удерживают только магистраль и расположенные на ней города. Все остальное занято или частями Красной Армии, или партизанами. Союзные радиопередачи чересчур увлекаются слухами, полученными из третьих рук, – «берут» то один город, то другой. Можно, конечно, понять трудности газетного дела, но журналисты и радиообозреватели должны помнить о других, более серьезных трудностях войны. Я говорю это потому, что меня не раз огорчали дружественные неточности лондонского радио или английских газет, которые, не учитывая характера боев, зачастую слишком увлекаются втыканием флажков в карту.

Сейчас еще трудно предугадать, на каких позициях окажутся две армии к тому времени, когда настоящая весна войдет в свои права и когда земля не только освободится от снега, но подсохнет. Распутица будет, бесспорно, критическим временем для отдельных частей с плохими коммуникациями. К маю, таким образом, линия фронта должна выровняться. Мы вправе надеяться, что она выровняется по ее наиболее западным точкам.

Распутицу немцы начнут проклинать недели через две. На нее они будут валить свои очередные неудачи. Ведь, читая сообщения немецких корреспондентов, можно подумать, что они воюют не с русской армией, но с русским климатом. Их самолюбие заставит их представить себя в апреле жертвами русской весны. До сегодняшнего дня они еще представляют весну как союзницу своей наступающей армии. Здесь стоит отметить, что на юге, где уже весна, дожди несколько помогли немцам, но не тем, что способствовали их наступлению, а тем, что задержали продвижение наших частей.

Гитлер чересчур много говорит о весеннем наступлении: в этом есть доля блефа. Он охотно показывает всем свои карты, твердит то о Мурманске, то о Ростове, то о Воронеже, оповещает, куда именно отправлен тот или иной из воскресших фельдмаршалов и генералов. Перед 22 июня Гитлер был куда молчаливей… Порой мне кажется, что разговоры о мощном весеннем наступлении предназначены для галерки, для запугивания некоторых нейтральных стран, для дипломатических будуаров, еще не проветренных после 38-го года.

В марте, разговаривая с немецкими пленными, я неизменно слышал знакомые имена: Дюнкерк, Гавр, Лилль, Кемпер – этих недавно привезли из Франции. Другие приехали из Югославии, из Голландии, из Дании. С января по март Гитлер перебросил на восток около сорока дивизий. Другие дивизии, также увезенные с запада, стоят наготове в Польше или в Восточной Германии. Гитлер никогда не отличался пониманием других народов. Вероятно, ему кто-то сказал, что англичане флегматичны, и на этом он строит свою стратегию. Он считает, что воевать против него могут только «варвары русские», а джентльмены с ним будут играть в поддавки. Я знаю гордость и упорство англичан, и я думаю, что Гитлер ошибается. Оголение атлантического побережья может оказаться для него фатальным. Если английские обозреватели несколько приуменьшают силы немцев, сосредоточенные в далеких от Англии городах, например в Харькове или в Смоленске, они, наверное, заметят, как мало немцев теперь осталось хотя бы в Бретани.

К весне Гитлер соскреб все резервы. Он поставил на работу иностранных рабочих и военнопленных – все мужское население Германии под ружьем. Среди пленных я видел много резервистов, еще месяц тому назад ходивших в гражданском платье. Это плохие солдаты. Опорой Гитлера остается его «старая гвардия» – солдаты, которые перенесли тяжести зимней кампании в России. Один такой стоит десяти резервистов. Сорокалетние слишком много помнят. Они даже способны задумываться, а это для них гибель. Человек, думая, растет, но гитлеровский солдат, задумавшись, погибает. Можно спорить о том, сколько новых дивизий будут эрзац-дивизиями. Русская поговорка гласит: «Цыплят по осени считают». Гитлеровские весенние дивизии мы будем считать осенью.