Текст книги "Летопись мужества"

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Эта победа не далась нам даром. Мы ее оплатили кровью лучших. Мы во многом отказывали себе ради детей. Мы думали, что им суждено счастье. Им были суждены страшные бои.

В поте лица своего мы строили страну. Мы гордились нашими городами. Наша жизнь была необжита, как новая квартира, она пахла известкой, клеем, олифой. Немецкий танкист Гейнц Кальвой из дивизии «Мертвая голова» рассказывает: «Указывая на горящий дом, гауптшарфюрер Лютце кричал: «Этот замечательно горит! Так должно быть со всеми домами». Мы танцевали и пели вокруг горящих домов»… Да, они превратили в пепел труд поколения. Они назвали «зону пустыни» «высшим достижением немецкого военного гения».

Они отняли у нас реликвии. В Ясной Поляне очи облюбовали дом, где жил Лев Толстой. Они устроили в нем конюшни. В музее Царского Села они устроили вошебойку. Из золота новгородского Кремля они сделали стаканы и пепельницы.

Они украли у нас доверчивость, доброту. Они заставили мирнейших людей благословлять оружие. Мы стали мудрыми, и эта мудрость тяжела, как камень.

Я напомню: это было ровно три года тому назад. Вася с припухлым детским лицом терзался: что лучше – история или лингвистика? Председатель колхоза «Заветы Ильича» мечтал о премии на сельскохозяйственной выставке. В парке культуры ракеты чертили слова счастья. Молодой учитель Бобров шептал Оле: «Мы поедем с тобой в Крым». «К августу достроим поселок», – думал, засыпая, архитектор Чебуев. В пьесе «Машенька» старый профессор бормотал: «Где-то война, а мы трудимся», – и ему аплодировали. Ревновали: она улыбнулась другому. Терзались: трудно снять дачу. Гадали: каким будет июль, погожим или дождливым? На следующее утро (это было в воскресенье) Москва проснулась беспечной, по-летнему растомленной. Мысли шли к сирени, к лесу, к отдыху.

А по дорогам Литвы уже неслись обезумевшие женщины, и кровь пограничников уже горела на зеленой траве. Раздался хрип радио: «Граждане…»

Они долго готовились. Они обдумывали каждый шаг. Мюллер шел в Киев. Шульц шел в Ленинград. Квачке торопился в Москву. Их были миллионы, буйных и кичливых, они в нетерпении перебирали ногами, как застоявшиеся лошади. Профессора Иены, Марбурга, Гейдельберга, Бонна им читали лекции: о дворцах Петербурга, о свойствах русского чернозема, о древнем пути в Индию, об уральской руде. Они стояли в городах растерзанной Польши: студенты, скотоводы, пивовары, метафизики, колбасники, дуэлянты, воры, полицейские, сверхчеловеки, коммивояжеры, педерасты и бароны.

Среди них был Шрамке, который стащил в Париже восемь пар часов, Штольц, который изнасиловал пятнадцать полек, и Гайнц, который, взобравшись на Акрополь, отбил у Афродиты мраморный палец. У них были справочники: «Русские – низшая раса, созданная для повиновения».

У них были словарики: «Давай корову. Становись к стенке. Ложись со мной спать. Копай могилу». У них были компасы, чтобы не заблудиться в сибирской тайге. У них были карты, чтобы пройти напрямик в Иран. У них были мощные танки, пикирующие бомбардировщики, порхающие минометы и автомобили всей Европы. У них были оберфюреры, зондерфюреры, штурмбанфюреры, ротенфюреры, штандартенфюреры, шарфюреры, штафельфюреры, группенфюреры, и у них был фюрер, ефрейтор, который плюнул на Европу с Эйфелевой башни. В самую короткую ночь года они ринулись на восток. Они стреляли из автоматов в детей. Они давили танками женщин. Они жгли города. Они плыли, ползли и летели.

Это было всего три года тому назад. Как давно это было! Защищая Ленинград, погиб председатель колхоза «Заветы Ильича». Учитель Бобров убит у Сталинграда. Его Оля – связистка, сейчас она в Румынии. Архитектор Чебуев – командир саперного батальона, он дважды был ранен и прославился при переправе через Днепр. Вася не стал ни лингвистом, ни историком, он – разведчик. Автора пьесы «Машенька» убила бомба. Люди теперь гадают: каким будет июнь и где мы начнем наступать?

Чтобы глина стала кувшином, надо ее обжечь. Суда смолят и сталь остужают. Мы узнали закал. О зрелом гении говорят: «Он достиг детской простоты». Это неточно: есть простота начала и есть другая простота – мудрости. Между ними часто вся жизнь. Кто знает, как далеко мы шагнули за три года? На полях боя мы увидели то, чего не было в книгах. Жизнь оказалась проще и сложнее. Суровый солдат улыбнется ребенку или цветку, но сотни вздорных радостей и ничтожных горестей, три года тому назад волновавших его, теперь в нем вызывают пренебрежение. Он понял, что счастье не электрическая лампочка (повернешь – и вспыхнет), а та искра, которую высекают из кремня. Он теперь предпочитает чащу проложенным дорожкам. Он узнал, что слова условны, а кровь вязка. О человеке говорят: возмужал. О народе мы скажем: возрос.

Есть связь между душевным опытом каждого фронтовика и знаменами гвардии. «Прицел меньше один», – говорит лейтенант, он вызывает огонь на себя. Он не ищет смерти и не боится ее, он понял, что смерть входит в жизнь наравне с цветами и девушками. Этот лейтенант не философствует – ему недосуг, он говорит о дистанциях, о почте, о щах. Но он и впрямь стал философом: он осознал жизнь.

У нас были до войны высокие идеи, богатейшая страна, таланты, возможности. Нам порой не хватало одного: опыта. В каждом деле важен не только замысел, но и выполнение. В боях наш народ научился выполнять задуманное. Ведь если ошибется наводчик, если поспешит снайпер, если замешкается танкист, битва будет проиграна. Я знаю многих майоров, которые начали войну как рядовые. Важнее другое: рядовой 1944 года не прежний рядовой. На груди у нашего народа маршальская звезда. Вот почему армия, отступавшая летом 1941 года, теперь стучится в ворота Германии.

Из тех немцев, которые 22 июня 1941-го перешли нашу границу, немного осталось в живых. У ветеранов в голове коллекция географических названий. Где только они не побывали! Будь они туристами, они могли бы сказать: «Мы достигли своего». Но это не туристы, это завоеватели. Много ли им пользы от того, что они увидали горы Кавказа, пески Египта, Волгу и Днепр? А надписи на немецких крестах от Сталинграда до Байе и от Карелии до Ливии – это адрес-календарь вчерашней Германии. За спиной у них развалины немецких городов. О том ли они мечтали? Они шли в Индию, в Сибирь, и вот они на тех самых местах, где три года тому назад готовились к походу…

Они теперь говорят об обороне, значит, они потеряли войну. Англичане в 1940 году могли стойко ожидать вторжения: они знали, что защищают свой остров, свои права, свою свободу. Когда немцы дошли до Волги, мы не пали духом: мы защищали русскую землю и Советское государство. У немцев не может быть того высокого сознания, которое позволяет в беде сохранить бодрость. На Германию никто не нападал. Мы идем к ним как истцы и как судьи. Нельзя быть подвижником с отмычкой в кармане и с детской кровью на руках. Германия была сильна, пока она завоевывала, для набегов росли ее дети. Но напрасно Гитлер рассчитывает на душевную силу неудачливых налетчиков.

Год тому назад немцы еще не понимали всего значения Сталинграда. Они готовились к наступлению на Курскую дугу. Они думали отыграться «тиграми» и «пантерами». Это наступление длилось недолго, и оно было последним наступлением Германии. Теперь немцы угрюмо гадают: где им будет нанесен очередной удар? Наше наступление на Выборг и взятие его лишний раз напомнило, что пришла пора решающих штурмов.

Три года войны на нашем фронте подготовили операции союзников в Нормандии. Американские корреспонденты удивленно отмечают, что среди пленных немцев – подростки и пожилые. Это не потому, что немки двадцать пять лет тому назад не рожали сыновей. Это потому, что двадцатипятилетние немцы убиты в России. Теперь ничто не спасет Германию от окружения – ни «летающие снаряды», ни порхающие фон Папены. Котантенская операция подходит к концу, за ней последуют крупнейшие битвы. Французские партизаны терзают захватчиков. В Италии немцы начинают походить на итальянцев: по пленоспособности и бегоспособности. Все это только начало, но как это начало близко к концу!

Я не говорю, что развязка будет легкой. Перед нами не абстрактный немецкий народ, а вполне реальная многомиллионная банда убийц… Перед нами фашисты, связанные круговой порукой. Они ищут лазейку. Они хотят сыграть вничью. Они мечтают отложить партию на двадцать лет. Они будут яростно отбиваться, и последние «четверть часа» будут тяжелыми. Но все равно мы будем в Берлине: это было предрешено 22 июня 1941 года, в тот самый час, когда немцы на нас напали.

Нас ведет туда справедливый гнев. Наша земля и прежде видала захватчиков. Петр пил за побежденных шведов. Русские, придя в Париж, ласкали детей наполеоновских солдат. Разве можно сравнить наци с шведами Карла или с французами Бонапарта? Обдуманно, спокойно, аккуратно немцы совершали свои бесчеловечные дела – чтобы освободить Россию от русских, чтобы показать свое расовое превосходство, чтобы развлечься. Простить можно живого человека, а не робота, не мастера «душегубок», не «банщиков» из тех бараков, где немцы газами убивают женщин. Можно простить за себя, не за детей. В Мариуполе 20 октября 1941 года немцы повели несколько тысяч жителей на казнь. Обреченным приказали раздеться. Крохотный Владя, не понимая, что его ждет, кричал: «Мама, мы будем купаться?…» Кто посмеет простить за Владю?

В Симеизской обсерватории немцы устроили конюшню, и на площадке, где астрономы изучали ход светил, солдаты испражнялись.

Мы не хотим разбивать телескопы Иены. Мы не хотим жечь дом Гете. Мы не хотим мазать губы немецких детей синильной кислотой. Мы ходим одного: очистить мир от преступников. Мы хотим надеть на Германию смирительную рубашку. Мы хотим прийти к ним, чтобы никогда больше они не пришли к нам. Этим мы спасем не только русских детей и Советский Союз, но все человечество.

Три года страдает моя земля… Я не знаю, каким будет день, когда мы войдем в Берлин,-знойным, дождливым или студеным, но я знаю, что, проходя по унылым казарменным улицам немецкой столицы, каждый из нас вспомнит июньское утро, жизнь, рассеченную пополам. Надломив саблю над головой Германии, мы скажем: больше никогда!

18 июля 1944 года

Трудными лесными дорожками понеслись к Минску, обгоняя врага, танкисты-тацинцы. Партизаны им указывали путь, строили мосты. Полковник Лосик говорит: «Шли мы там, где только зайцы ходят». Работали над дорогой все, от бойцов до генерала. В одни сутки прошли 120 километров; вышли в тыл к отступавшим немцам: началось великое побоище. Свыше трех тысяч немецких машин с танками и самоходками шли по дороге в четыре ряда. Они не ушли: ни танки, ни машины, ни солдаты.

Когда наши танкисты ворвались с северо-востока в Минск, немцев было в городе больше, нежели наших, но эти немцы были уже деморализованы: блуждающие солдаты успели заразить паникой минский гарнизон, и город был быстро очищен от врага.

Когда я приехал в Минск, город горел. Взрывались дома. А жители уже выходили из подвалов, приветствуя освободителей. Кажется, нигде я не видел такой радости, как в Минске. Кто скажет, что значит пережить три года фашистского ига?… А танкисты уже были далеко на западе. Еще не успели убрать у Толочина мешанину из железа и трупов, как началось новое побоище между Минском и Ракувом. Там я видел тысячи и тысячи машин, искромсанных танками и авиацией. Клубы пыли были начинены немецкими приказами, письмами, фотографиями голых женщин – всей той бумажной дрянью, которую таскали с собой недавние завоеватели.

А танкисты неслись дальше, и с трудом я их догнал по дороге в Лиду.

С завистью сказал мне капитан Мюнхарт, старый немецкий штабист: «Взаимодействие всех видов оружья обеспечило вашу победу». Это не был «фриц-капутник», нет, капитан еще пытался себя утешать надеждой если не на победу, то на какой-то «компромиссный исход», но о нашем военном искусстве он говорил, как будто изучил наши передовицы. Он, бесспорно, был прав. Могли ли танкисты пройти от Орши до Немана без нашей авиации? Командиры авиачастей находились в танках. Летчики были глазами наступающей армии. Прекрасные перспективные фотоснимки ежедневно показывали пути отступления немцев. Огромную роль сыграли «ИЛы»: они сразу нарушили связь врага, уничтожили его радиостанции. Гитлеровский солдат особенно нуждается в управлении; предоставленный себе, он мгновенно превращается из дисциплинированного солдата в босяка. Немецкие офицеры и генералы, потеряв связь со своим командованием, окончательно растерялись: Минск был давно в наших руках, а они еще пытались прорваться к Минску.

Как всегда, самое трудное выпало на долю пехоты, и справедливо говорит генерал Глаголев, старый русский солдат: «Прославьте нашего пехотинца». Его прославят историки и поэты. Сейчас я коротко скажу, что наша пехота шла по сорока километров в сутки, что протопали солдатские ноги от Днепра до Немана, что пехотинцы выбивали немцев из дзотов, гнали болотами и лесами, штурмовали тюрьму Вильнюса, от стен которой отскакивали снаряды, и, не передохнув, пошли дальше.

Что вело их? Что гонит вперед? Я слышал, как запыленные, измученные люди спрашивали у крестьянок: «Милая, далеко отсюда до Германии?» Бойцы говорили мне: «Хорошо бы в армейской газете каждый день печатать, сколько еще километров до немецкой границы». Сколько? Недавно отвечали: двести. Потом полтораста, сто. Потом… И со вздохом облегчения шептал при мне старшина: «Подходим…» Кроме техники, кроме стратегии есть сердце, и для сердца не было еще такой неотразимой цели – это главное направление возмущенной совести.

Нужно пройти или проехать по длинной дороге от Москвы до Минска и дальше до Вильнюса, чтобы понять тоску солдатского сердца. Мертва земля между Уваровом и Гжатском: ни человека, ни скотины, ни птицы. Потом начинается «зона пустыни»: сожженные и взорванные немцами Гжатск, Вязьма, Смоленск. Снова поля боя и могилы, мины, проволока. Потом скелет Орши, развалины Борисова и разоренный, изуродованный Минск. И дальше все то же: пепелища Ракува, Молодечно, Сморгони. Но есть нечто страшнее и развалин, и обугленных камней, и самой пустыни: путь гитлеровцев – это путь страшных злодеяний.

Когда наши вошли в Борисов, они увидели гору обугленных трупов. Это было в лагере СД. Там фашисты держали полторы тысячи жителей – мужчин и женщин, стариков и детей. 28 июня, накануне отступления, палачи сожгли обреченных. Часть они погнали к Березине, на баржу, и баржу, облив бензином, подожгли: преступники еще развлекались накануне своей гибели. Чудом спасся инвалид с деревяшкой вместо ноги Василий Везелев: он выкарабкался из-под трупов. Он рассказал проходящим бойцам о трагедии Борисова. И, слушая, бойцы говорили: «Скорей бы в Германию…»

В Борисове бойцы шли мимо Разуваевки, где гитлеровцы в течение трех дней расстреляли десять тысяч евреев – женщин с детьми и старух. Дойдя до Минска, бойцы увидели лагерь для советских военнопленных в Комаровке; там немцы убили четыре тысячи человек. Минчанин танкист Белькевич узнал в Минске, что фашисты накануне убили его сестру, семнадцатилетнюю Таню. Нужно ли говорить о том, что чувствует Белькевич? Вот деревня Брусы. Была деревня – теперь пепел. Бойцы обступили старика Алексея Петровича Малько. Он рассказывает: «Вчера… Сожгли, проклятые… Двух дочек сожгли – Лену и Глашу». У Ильи Шкленникова гитлеровцы, убегая, сожгли мать и четырехлетнюю дочь. И снова угрюмо спрашивают бойцы: «Далеко ли до Германии?»

Возле Минска есть страшное место – Большой Тростинец. Там гитлеровцы сожгли трупы свыше ста тысяч удушенных евреев. Их привозили в душегубках. Немцы называют эти машины сокращенно «ге-ваген». Недавно немецкие инженеры усовершенствовали душегубку: «ге-книп-ваген» – кузов для быстроты опрокидывается, выбрасывая трупы удушенных. Желая скрыть следы преступлений, палачи в Большом Тростинце жгли трупы, вырывали закопанных и жгли. Убегая, они убили последнюю партию, сожгли и, спеша, недожгли. Я видел полуобугленные тела – голову девочки, женское тело и сотни, сотни трупов, сложенных как дрова…

Я много видел в жизни, но не скрою – я не мог шелохнуться от горя и гнева. Сказать, о чем думали бойцы в Тростинце? Была здесь справедливость: на Могилевское шоссе прорывались окруженные немцы. Рассвирепев, наши бойцы дрались с особенной яростью. Гитлеровцы не ушли от расплаты: снаряды, мины, авиабомбы, пули настигали палачей. Был жаркий день, и нельзя было дышать от трупного смрада: сотни немцев еще валялись вдоль дороги. Быстро передвигаются танки и мотопехота, но всех быстрей идет Справедливость: это она привела нашу армию к Неману и за Неман – к окрестностям границы.

20 июля 1944 года

Я пишу эти строки из Вильнюса. Красавец город уцелел. Можно бы долго описывать его монастыри, сады и узкие старые улицы. Наполеон сказал о церкви святой Анны в Вильнюсе: «Я хотел бы унести ее в Париж». Гитлер не эстет, а заправский поджигатель. Он не успел, однако, сжечь город. Правда, отдельные дома немцы подожгли: огнем они пытались остановить наши части. Я был свидетелем уличных боев в городе. Немецкие солдаты, взятые в плен, повторяли одно: «Фюрер приказал держаться…» Фюрер сулил своим солдатам помощь: «Идут танки». Но танки не пришли…

Вильнюс пытались удержать свежие немецкие части: войска, сражавшиеся у Витебска и Орши, были уничтожены. Гитлер привез 170-ю ПД. Пришла из Кенигсберга 765-я ПД. Когда город был уже окружен, прилетел генерал-лейтенант Штаэль. Наконец, Гитлеру пришлось снять некоторые силы из Нормандии: в Вильнюс были сброшены на парашютах полки 2-й авиадесантной дивизии. Пленные, с которыми я разговаривал, еще недавно находились в Абвиле, охраняя стартовые площадки для самолетов-снарядов. Хотя немецкие газеты уверяют, что фюрера теперь интересует куда больше запад, нежели восток, фюрер счел необходимым перебросить толику своих солдат из Нормандии в Литву.

Иностранцы могут удивляться ритму нашего наступления: он действительно чудесен. Я не стану сейчас говорить о танковых операциях, я только укажу, что за десять дней наша пехота прошла 400 километров с боями. Почему? Достаточно послушать, как наши солдаты спрашивают крестьян: «Далеко ли еще до Германии?» Близость границы окрыляет усталых пехотинцев. Не снаряды пробили толстые стены вильнюсской тюрьмы, в которой засели немцы, но ярость солдатского сердца, близость Германии и близость развязки.

За границей некоторые думают (или, вернее, хотят думать), что победы даются легко. Эти «оптимисты» твердят о разложении германской армии. Действительно, немецкие войска, попавшие в минский «котел», представляли собой довольно жалкое зрелище. Но нельзя принимать результаты за первопричину: не потому мы разбили немецкие армии, что они были деморализованы, нет, они стали деморализованными потому, что мы их разбили. Накануне нашего наступления немцы в Витебске и в Орше были уверены в своей победе. Ведь это были еще не битые немцы. Они кричали из окопов: «Рус, начинай». Генералы отдавали приказы: «Русское летнее наступление должно начаться со дня на день. Мы не отойдем ни на шаг». Удар был сокрушительным. Я видел линии немецкой обороны, которые тянулись в глубину на десятки километров. Они не уступали «атлантическому валу». Они были прорваны в несколько дней, а после этого наши танки и кавалерия кинулись на запад.

Попав в окружение, немцы еще мечтали о спасении, у них были и «фердинанды», и «тигры», и опытные генералы. Облава длилась добрую неделю. Я видел бои с окруженными немцами, порой жесточайшие: автоматическая дисциплина и тупость, присущие гитлеровской армии, сказались особенно ясно в эти дни. Наши войска были в 200 километрах западнее Минска, а немцы, находившиеся на востоке от этого города, еще рассчитывали прорваться к своим. В плену многие сохраняют тупую веру если не в победу, то в какой-то «компромисс». При мне сдался немецкий генерал-лейтенант Окснер, командир 31-й ПД. Он был переодет в солдатскую форму. Он мне спесиво заявил, что он «прорвал французскую оборону Седана и завоевал Туль». Потом он стал говорить, что «маленький 90-миллионный немецкий народ успешно борется против трех больших государств». Командир 130-й ПД Кутервальд, говоря о перспективах, сказал мне, что немцам, может быть, придется «несколько отодвинуться на запад», так как «во Франции мало французов и много свободного места». Многие солдаты верят в чудодейственную силу «секретного оружия» и в победу на западе. Словом, было бы безумием рассчитывать на моральное перерождение фашистской армии. Мы, однако, можем быть подлинными оптимистами: мы видим ее физическое уничтожение. Я видел горы неприятельских трупов: фашисты, шагавшие по улицам французских, бельгийских, датских городов, гнили под солнцем июля.

Наши армии теперь находятся в непосредственной близости от границ Пруссии. Разумеется, эти границы на славу укреплены, но справедливо сказал мне генерал-полковник Глаголев: «Линии сами не защищаются, линии нужно защищать…»

Неудержимо рвется Красная Армия на запад.

Теперь ничто не спасет Гитлера от расплаты. Я верю, что замечательные победы, одержанные в течение одного месяца нашими войсками, придадут еще больше сил нашим союзникам. Мы прошли за этот месяц путь, равный пути от побережья Нормандии до Кельна. Мы уничтожили десятки лучших немецких дивизий. И мы идем на Берлин.

23 июля 1944 года

Две недели я провел с наступающими войсками в Белоруссии и в Литве. Прошло время, когда нас удовлетворяли описания эпизодов, сделанные наспех военными корреспондентами, и еще не настало время для той эпопеи, где художественные детали создадут нечто целое. Мне хочется рассказать о самом главном. Весь мир спрашивает себя: что произошло в течение последних недель? Ведь еще недавно немцы были на полпути между Оршей и Смоленском, а теперь Красная Армия за Неманом, и она спешит, окрыленная тоской, гневом, надеждой, к границам Германии.

В предместье Вильнюса, на кладбище Рос, был сборный пункт для военнопленных. Шел дождь, и осыпались чересчур пышные красные розы. У ворот стояли партизаны – светловолосый литовский крестьянин и смуглая девушка, еврейка, студентка Вильнюсского университета. Каждые десять минут приводили новых пленных. Они глядели тусклыми непонимающими глазами. Бой не замолкал: он шел за дома, за улицы в центре города. Немцы сидели на старых могилах среди мрамора и буйной высокой травы. Один из них, капитан Мюллерх, уныло говорил мне: «Что случилось? Три года тому назад мы шли на восток, как будто вас нет. Мы не хотели вас замечать, и мы одерживали победы. Теперь мы поменялись ролями: вы идете на запад, не замечая нас. И я спрашиваю себя: есть ли мы?…» Он долго что-то бубнил под дождем. Вдруг раздался острый невыносимый звук: упала ворона, раненная где-то на соседней улице и долетевшая до кладбища Рос, чтобы умереть у ног завоевателя.

На следующий день летний дождь сменился осенним. Было очень хорошо. Я шел по городу к западной окраине. У лазарета Скрев еще разрывались мины: последние группы немцев пытались защищаться в лесочке. Горели дома. На тротуарах лежали тела убитых жителей. Мне запомнился мертвый старик: он сжимал в руке палку. Потом мы увидели трупы немцев, брошенные машины с барахлом, шампанским и пипифаксом, с пистолетами и наусниками, с железными крестами и банками крема «для смягчения кожи».

Мы прошли в центр города, и необычайная его красота потрясла меня: древний замок, костелы в стиле барокко, холмы и старые тенистые деревья, старые женщины, молящиеся у Острой Брамы, и юноши-партизаны с гранатами, узенькие средневековые улицы, напоминающие Краков, Вену, Париж, улицы писателей и дом, где родился Мицкевич, изогнутые жеманные святые костелов Казимира и Анны и мемориальная доска на православном соборе, напоминающая, что здесь, в городе Вильно, император Петр Великий в 1705 году присутствовал на молебствии по случаю победы над Карлом XII, постоялые дворы, где стояли гренадеры Наполеона, красота женщин и певучий язык, – крайний запад нашей державы.

А бойцы шли в атаку. Я увидел на груди бронзовые медали с зелеными ленточками: это были сталинградцы. Они проделали путь от Волги до Днепра, и теперь они прошли к Вилии, и каждый из них знал, что он идет через Неман к Шпрее. Это не эпизод, это даже не глава, это торжественное начало эпилога.

Я скажу еще об одной встрече, чтобы стала яснее грандиозность происходящих событий. Желая оправдать себя, Гитлер говорит немцам, что Нормандия его интересует куда больше, нежели Белоруссия или Литва. Но вот на лес близ Вильнюса посыпались парашютисты. Зрелище напоминало карикатуру на лето 1941 года. Я не знаю, надеялся ли Гитлер с помощью этих солдат отстоять город? Интересно другое: парашютисты, солдаты 2-й авиадесантной дивизии, прилетели в Вильнюс на «Ю-52» 8 июля из Нормандии. Я разговаривал с пленным парашютистом Альбертом Мартинсом из 6-го полка названной дивизии. За несколько дней до своего злосчастного приземления он находился в Абвиле и охранял стартовые площадки пресловутых самолетов-снарядов. Если Гитлер вынужден отправлять солдат из Нормандии в Литву, значит, наше наступление его весьма и весьма занимает…

Что же приключилось на центральном участке нашего фронта? Ошибочно думать, будто победа далась нам легко, будто против нас оказались морально подточенные немцы. Мы встретились не только с мощными оборонительными сооружениями, но и с отборными войсками противника. На юге гитлеровцы были обескуражены рядом поражений. Немец на Донце с ужасом вспоминал Дон, на Днепре он помнил Донец, и, дойдя до Буга, обремененный мрачными воспоминаниями, он становился легким на подъем. Иначе выглядели гитлеровские солдаты, защищавшие Витебск или Оршу: им не раз удавалось отбивать наши атаки, и миф о немецкой непобедимости, давно похороненный на Украине, еще жил в Белоруссии. За два дня до наступления, 21 июня, фельдфебель Иоганн Штольц писал в дневнике: «Русские явно готовятся к чему-то. Пусть сунутся – это будет красивое истребление всех советских сил…»

Каждый, кто видел рубежи немцев, знает, что не искусство фортификаций подвело Гитлера: у немцев было достаточно времени для сооружения оборонительных линий, и немцы не спали. На двадцать – тридцать километров в глубину шла немецкая оборона. Защищали эти рубежи такие крепкие части, как, например, 78-я штурмовая дивизия, слывшая среди немцев неодолимой.

Немцы ждали удара, но не знали, когда и где в точности он будет нанесен. Они думали, что наступление начнется в южной Белоруссии. А когда немцы стали перебрасывать войска с Припяти на Березину, двинулся Первый Белорусский фронт.

Артиллерийской подготовке предшествовала сильная разведка боем. Противник выдвинул на передний край все свои силы. Зверь побежал на охотника, и охотник не прозевал – сила артиллерийского огня была необычайной, по 200-300 стволов на километр.

Если бы германское командование поспешило отвести свои войска после первых поражений на запад, может быть, ему удалось бы спасти часть живой силы. Но гитлеровцев еще раз погубила их спесь, их недооценка нашей мощи. Они цеплялись за землю, и земля их проглотила. Пленный генерал-лейтенант Окснер, командир 31-й ПД, возмущенно мне говорил, что его дивизия не дрогнула под натиском – «дрогнули соседи». Приятель генерала Окснера генерал Дрешер, командир 267-й ПД, говорил своим штабным офицерам: «Нас подвели другие дивизии». Ганс кивает на Карла, а Карл на Фрица. Тем временем наши части быстро продвигались на запад. Когда были преодолены все линии немецкой обороны, в чистый прорыв были пущены конница и крупные танковые соединения. Танкисты генерала Ротмистрова, генерала Бурдейного и генерала Обухова выбрались на простор и понеслись к западу.

Можно бить врага, гнать врага, но, битый и отступающий, он способен собраться с силами и дать отпор. В Белоруссии произошло нечто другое: враг был уничтожен. Гитлеровцы, защищавшие Витебск, Оршу, Могилев, не ушли на запад: они остались в земле, либо сидят в сотнях лагерей близ фронта, либо вчера отнюдь не торжественно продефилировали по улицам Москвы. Генерал армии Черняховский, один из самых молодых и блистательных генералов Красной Армии, человек, который воюет с вдохновением, справедливо сказал мне: «На этот раз мы не ограничились освобождением территории и уничтожением вражеской техники, мы уничтожили всю живую силу противника». Я напомню, что генерал Черняховский бил немцев и у Воронежа, и на Днепре: у него имеется шкала для сравнений. Напрасно сводки Гитлера говорят об отходе, об очищении городов – немецких дивизий, сражавшихся на Центральном фронте, больше нет. Войска, пытавшиеся было оказать сопротивление в Вильнюсе, не были никогда в Белоруссии – те, белорусские, Гитлер сможет увидеть только во сне.

Через несколько дней после начала наступления немцами было потеряно командование: десятки дивизий превратились в десятки тысяч блуждающих солдат, которые уже защищали не тот или иной рубеж, а только свою шкуру.

10 августа 1944 года

Корреспондент агентства Рейтер сообщает из Гранвилля о беспорядках в Сен-Пэр-сюр-Мэр: 1 августа там разыгралось сражение между сторонниками «сотрудничества» и сторонниками Сопротивления. К вечеру патриоты одержали верх и арестовали 25 «сотрудников». Но тогда пришли американцы и освободили 18 арестованных.

Это маленькое происшествие представляет большой интерес: оно заставляет задуматься над будущим Франции. А кто в мире может себе представить будущее, не зная, какой будет Франция?…

Ни одна из захваченных Гитлером стран не знала столь глубокого, столь организованного предательства. Квислинг или Мюссерт – это босяки. В Польше гитлеровцы не нашли даже Квислинга. А во Франции немецкими гаулейтерами являются люди, хорошо известные всем. Не мелкий воришка возглавляет предприятие Виши, а маршал. Если в других странах мы можем говорить о частном предательстве, о темном прошлом того или иного проходимца, то во Франции приходится признать наличность групповой измены. Верхушка французского довоенного общества оказалась частично гнилой. Немцы нашли изменников оптом: с дельцами, с генералами, с журналистами и с политиками. В Норвегии дело об измене можно передать обыкновенному уголовному следователю. Во Франции изменой придется заняться народу. Разница не только количественная. Если герцогиня Люксембурга оказалась более непримиримой, нежели президент Французской республики, если Виши стало нарицательным для определения легализированного предательства, то мы вправе говорить о гангрене. Петэн опаснее Лаваля, а «умиротворители» в Алжире, в Нью-Йорке или в Лондоне опаснее Петэна. Виши не только в Виши. Виши – это терпимость по отношению к измене и нетерпимость по отношению к народу, это возвращение к эпохе «Drфle de guerre», попытка замести все следы и сжечь улики.