Текст книги "Закон тридцатого. Люська"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Часть вторая. Начало

В больницу к Гале пустили только через неделю.

Люська звонила в справочное. Три раза носила ей передачи. Фрукты, масло, сахар. Писала короткие записочки с новостями, будто ничего и не случилось, будто Галя просто заболела.

Ответов не было.

Люська не знала, что каждую записочку Галя перечитывает по десятку раз и плачет тихонько, уткнувшись в подушку. Она была еще настолько слаба, что не могла написать ответ. Врачам пришлось повозиться с ней, прежде чем дело повернулось на поправку.

Люська прошла длиннющим глухо-гулким коридором, отыскала нужный номер палаты, вошла.

Вот старушка сидит на кровати, вяжет. Вот черноволосая полная женщина опустила на колени книгу, с любопытством глядит на Люську. Возле другой кровати, на которой, укутанная одеялом до подбородка, лежит молодая женщина, сидит посетитель в не по росту коротком халате. Эти видят только друг друга.

Значит, на той кровати у окна Галя.

Люська подошла, прижимая к груди сверток с огромными грушами.

Нет, не Галя… Или Галя? Галя… Но какая она непохожая: худенькая, бледная, руки как оструганные палочки. А в глазах слезы. Да и Люська готова была расплакаться.

– Здравствуй, Галочка!

Галя шевельнула сухими и бледными губами.

– Ну, как ты? Доктора говорят, на поправку дело пошло. – Люська взяла Галину руку. Рука была горячей. – А у нас все по-старому. Вернее – все по-новому. Нину Львовну в продавщицы перевели. А я заведующая секцией. «Товарищ заведующая», – шутила Люська. – Как я, не очень, наверное, солидная для заведующей?

Галя улыбнулась слабо.

– А главное – директор у нас новый. Бывший летчик-истребитель. Увидишь – влюбишься! На Титова похож.

Галя закрыла глаза.

Наступило тягостное молчание. Чтобы нарушить его, Люська стала рассказывать о Макаре. Как он к ней пришел, как они гуляли по городу. И как прощались в парадном и поцеловались. А тут как раз Миша стоял. Тот самый, что Галю в больницу привез. И все видел. И теперь не приходит.

Когда Люська кончила рассказ, снова наступило тягостное молчание.

Вдруг Галя заговорила, едва выговаривая слова:

– Дура я?.. Да?

– Что письмо написала – это правильно. А все остальное, конечно… Если б ты от людей не таилась, а все по-честному, тебе бив голову не пришло таблетки глотать. Так что тут ты действительно дура.

Люськины горькие слова не причинили боли. И то, что ее ругают, правильно. Даже хорошо, что ругают: значит, понимают и прощают. Это она видит по Люськиным глазам, что глядят ласково и доверчиво. И это очень глубоко чувствует Галя. Прошлая жизнь кончилась. За нее осталось только расплатиться. И какой бы тяжкой ни была расплата, Галя готова…

– В воскресенье директор к тебе придет, – сказала Люська. – Слышишь?

– Директор? – испуганно прошептала Галя.

– А ты не пугайся. – Люська засмеялась. – Новый директор – это тебе не Разгуляй. Зовут его Степан Емельянович.

– Степан Емельянович, – повторила Галя еле слышно.

Девушки расцеловались. Люська ушла.

Галя долго лежала, закрыв глаза, все силилась представить себе нового директора, похожего на Титова.

В воскресенье с утра у Гали от волнения разболелась голова. Во время обхода она боялась, что проницательный доктор заметит что-нибудь неладное и не разрешит впустить к ней посетителей.

Осмотрев Галю, доктор и впрямь спросил:

– Что с вами? Вы чем-то взволнованы?

– Нет, нет! Что вы, – торопливо заговорила Галя. И, желая, видимо, отвлечь внимание врача, предложила: – Угощайтесь грушами, доктор. Очень вкусные.

– Это по какому поводу подкуп? – засмеялся врач.

Галя даже порозовела.

– О-о, мы уже краснеть начинаем! – довольно сказал доктор. – А груши ешь сама. Мне врачи запретили грушами питаться. – Он подмигнул ей и перешел к соседке.

У Гали от сердца отлегло.

Принесли обед. Но есть не хотелось. Ничего в горло не лезло. Только выпила глоток бульону.

– Ты почему не ешь? – строго спросила сестра. – Доктор велел есть как следует.

– Он мне велел груши есть. Вот аппетит и перебила.

«Тихий» час тянулся по крайней мере часов пять. Наконец в коридоре послышались шаги. Шли первые посетители. Галя поправила прядку у лба. Подумала: «И чего я волнуюсь?» И заволновалась еще больше. Даже руки стали дрожать.

Дверь отворилась, и появилась Люська. За ней маячила высокая мужская фигура.

– А вот и мы! – начала с порога Люська. – Здравствуй, Галя! Познакомься, это наш новый директор Степан Емельянович.

– Здравствуйте. – Степан Емельянович поклонился.

– Очень приятно, – невнятно пролепетала Галя.

Степан Емельянович положил на тумбочку коробку конфет.

– Ну что вы, – смутилась Галя.

– Ничего, ничего. Это вам на поправку.

– Садитесь, Степан Емельянович. – Люська пододвинула стул, а сама присела на краешек кровати.

Степан Емельянович неловко опустился на стул. Галя изредка взглядывала на него. Голубоглазый, с высоким лбом, крутым подбородком и строгими, четко обрисованными губами, он и впрямь казался ей похожим то на Гагарина, то на Титова.

– Скоро выпишут? – спросила Люська.

– Доктор обещал на днях на пол пустить. Не знаю, как пойду. Страшно даже!

– Да-а… Болезнь – не радость, – заговорил Степан Емельянович. – Меня вот тоже из авиации того… по состоянию здоровья.

Гале было приятно, что Степан Емельянович как бы поставил ее рядом с собой.

– Интересно. Ведь я вас, Галя, такой и представлял себе.

– Какой такой?

– Ну, вот такой, светленькой и с ясными глазами. Девчонкой немного. Ведь так получилось, что ваше письмо было первым документом, с которым я познакомился в магазине. Так что с вас началось мое знакомство о торговлей.

– Представляю, что вы обо мне подумали!

– Да, откровенно говоря, поначалу нелестно. А потом снова перечитал письмо. И попытался представить вас себе. И представил вот примерно такой, как вы на самом деле. Честное слово!

Дальше разговор не клеился. Только и раздавалось: «М-да!», «Такие дела», «Вот так…» Посидев еще немного, Степан Емельянович и Люська ушли. А Галя зарылась лицом в подушку.

В четверг вместо Люськи, которую ждала Галя, пришел один Степан Емельянович. Он сел возле Гали на стул, сказал, что Люська сейчас выступает на комсомольском собрании в клубе Механического завода. После небольшой неловкой паузы они разговорились…

– Слово имеет товарищ Самсонов, модельный цех. Приготовиться товарищу Телегиной, тридцать первый магазин.

В зале задвигались. Завертели головами.

Люська скомкала носовой платок. Сейчас этот Самсонов, потом ей… А все – новый директор!

Две недели в магазине разбирался в документах, с оптовыми базами познакомился. Потом собрал всех в обед и говорит: «Наша торговля неимоверно отстает от авиации. Как мы внедряем новую технику? Вот автомат поставили для разливки молока, но ведь очередь-то к нему такая же, как и к ручной продавщице. Или, скажем, приходит в наш магазин покупатель. Берет сыр, колбасу, мясо, молоко, ну, селедку там, помидоры. Встал в кассу. Набил чеков. За сыром – к одному продавцу, за колбасой – к другому, за мясом – к третьему. А время? Да я на своем истребителе за это время в Москву и обратно слетал бы! Разве же мы имеем право так с человеческим временем обращаться? Прошу всех подумать над этим вопросом: как сэкономить людям время, ликвидировать в магазине очереди. Начисто, как недостойную форму торговли».

Вот и начали ломать головы. Не все, конечно. Кое-кто посмеивался: мол, торговля не авиация.

А Люська лишилась покоя. Все думала, думала… В «Гастроном» зашла, тот, что в их доме. Покупателей полным-полно. А очередей нет! Поговорила с продавцами. Может, секрет у них какой? Нет никакого секрета. Магазин работает с утра и до закрытия с полной нагрузкой.

«А у нас, – подумала Люська. – Большой наплыв покупателей утром и к вечеру, когда на заводе первая смена кончает. В это время и возникают большие очереди. Во всех отделах. А днем спокойно. Неравномерно загружен день».

Еще в один магазин зашла, в другой. Везде та же картина, что и в их магазине. Работают с неравномерной загрузкой. Может, здесь и зарыта собака? Но ведь не заставишь же покупателя приходить в магазин непременно днем, когда тебе обслужить его удобнее.

В воскресенье по установившейся привычке Люська пошла в кино смотреть новые хроникальные фильмы. В фойе встретила Алешу Брызгалова. Обрадовалась почему-то, подошла.

– Здравствуйте, Алексей Дмитриевич! – И тут же смутилась.

Брызгалов был не один. Рядом с ним стояла маленькая белокурая девушка.

– Здравствуй, Люся! Познакомься – это моя жена, Майя. Это Люся Телегина. – Брызгалов ласково посмотрел на жену.

Та улыбнулась.

– Здравствуйте, Люся!

– Ну, как дела торговые? – спросил Брызгалов.

– Директора у нас в тюрьму посадили.

– Слышал. – Брызгалов повернулся к жене. – Полмиллиона украл, копеечка в копеечку.

– Хотим придумать что-нибудь, чтобы лучше торговать. Вот думаем-думаем. А посоветоваться не с кем.

– Что ж, дело хорошее. Приходи в райком. Мы, конечно, не специалисты в торговле, но народ у нас боевой, чем-нибудь поможем.

Впустили в зал. Люська стала пробираться на свое место.

На другой день Люська отпросилась на часок и пошла в райком. Брызгалов встретил ее приветливо, подробно расспросил о магазине, о людях, о работе.

– Это большая проблема. И чрезвычайно важная. Как людям сберечь нервы и время, ликвидировать очереди в магазинах. Ведь, насколько я понимаю, очереди возникают не потому, что продуктов не хватает, а потому, что торгуем по старинке, плохо, неорганизованно. Не в ритм времени, что ли. Так ведь, Людмила?

– Так, Алексей Дмитриевич. Вот если бы организовать дело таким образом, чтобы каждый покупатель имел определенное время для покупок. Тогда бы и приходил в магазин.

– По расписанию? – пошутил Брызгалов.

– А что, и по расписанию! – бойко сказала Люська.

– Но из этого, к сожалению, ничего не выйдет, Людмила. Покупатели ваши работают и в магазин могут прийти только после окончания работы. Кстати: кто ваши покупатели, вы знаете?

Люська удивленно посмотрела на Брызгалова.

– Население… В основном – рабочие с Механического.

– А как изучаете вы их запросы?

– Запросы?.. – Люська замялась.

– Вот то-то… А я бы на вашем месте начал с обстоятельного знакомства с покупателями. Сходил бы на завод. По цехам бы прошел. С людьми бы поговорил. Чтобы конкретно знать, кого обслуживаешь. И люди подскажут, как лучше их обслужить. Непременно подскажут.

В тот же день Люська позвонила Мише. Его на месте не оказалось. Сказали, что он в заводском комитете комсомола. Люська позвонила в комитет. Незнакомый рокочущий голос ответил, что Кротов ушел в цех, и поинтересовался, кто спрашивает и что передать.

– Моя фамилия Телегина, я из соседнего продовольственного магазина, – сообщила Люська и быстро добавила: – Мне Кротов не по личному делу.

– Понимаю, – пророкотал голос. – Раз не по личному, так, может, мне расскажете? Я секретарь заводского комитета комсомола. Строганов моя фамилия.

– Мы хотим экскурсию на завод организовать.

– Экскурсию? Ну что ж, заходите в комитет. Договоримся.

– Сейчас зайти?

– Можно и сейчас. Я закажу пропуск.

– Хорошо. Иду.

Комитет комсомола находился в административном здании. Через несколько минут Люська уже подымалась по лестнице. Здесь было тепло и пахло металлом. «Наверно, все на заводе пахнет металлом», – подумала Люська.

В комитете за совершенно чистым, без единой бумажки письменным столом сидел круглолицый веселый паренек. Он вышел из-за стола, шагнул навстречу, внимательно глядя на Люську светлыми, чуть озорными глазами.

– Заходите, заходите, – пророкотал он на низких нотах.

Голос так не подходил к его небольшому росту и немного нескладной худощавой фигуре, что Люська невольно улыбнулась.

– Строганов Игорь, – представился парень.

– Телегина Людмила.

– Садитесь. Так что вас интересует на нашем заводе?

– Мы ведь обслуживаем в основном рабочих вашего завода. Вот хотим поближе познакомиться.

– Считаете, что надо знать, кому товар отвешиваешь?

– И так считаем.

– Ну, что ж… – Он неторопливо снял телефонную трубку. – Верочка, коменданта, пожалуйста. Спасибо… Викентий Силыч, здравствуйте, Строганов. Викентий Силыч, мы тут хотим гостей принять, работников магазина. Завод показать им… Коллективный? Хорошо. До свидания. – Он положил трубку, – Когда хотите прийти?

– Лучше днем. Днем у нас загрузка неполная, можно оставить несколько продавцов.

– Ладно. Пропуск будет один, коллективный. Еще какие вопросы?

– Пока как будто нет.

– Ну что ж, познакомимся поближе, может, и появятся?

– Обязательно появятся.

– А ты приходи. Не стесняйся. Соседи все-таки…

– Смотрите, а то надоем, товарищ Строганов.

Он улыбнулся.

– Зови по имени. Не люблю, когда меня так официально называют.

– Хорошо, Игорь.

Через несколько дней состоялась экскурсия. Пошли охотно, хотя кое-кто и сомневался: мол, завод заводом, а план планом.

Экскурсоводом был сам Игорь Строганов.

– Мне интересно посмотреть завод, как бы со стороны, вашими глазами, – объяснил он им.

– У вас бас, как у Федора Ивановича Шаляпина, – пошутил Алексей Павлович, продавец из мясного отдела.

– А вы знали Шаляпина? – живо обернулся к нему Строганов.

– Знать не знал, а слушать доводилось. Великой силы артист! Бывало, слушаешь его – и все забываешь: и где ты и что с тобой. Будто уносил он куда-то. Печальное запоет – слезы потекут, веселое – ноги в пляс сами просятся.

Они шли по заводскому двору. Мимо бесшумно пробегали электрокары, фыркая, двигались грузовики, тонко свистел маленький паровоз, таща платформы по узким рельсам.

Из будки выглянул машинист. Строганов приподнял кепку.

– Здравствуйте, тетя Наташа!

Машинист кивнул.

– Да это ж женщина! – воскликнул Алексей Павлович. – Я ее знаю. Много лет мясо у меня берет.

– Это наш знатный машинист. Орденом Ленина награждена, – сказал Строганов.

Высокие пролеты устремились к небу. Из острых бетонных ребер темными жилами торчат железные прутья. То тут, то там вспыхивало ослепительное пламя и падали вниз каскады ярких искр.

– Ударная комсомольская! Строим новый цех по последнему слову техники! – рассказывал Строганов. – Простор, что твой стадион!

– Привет, Игорь! – крикнул паренек в комбинезоне, держа за руку упирающегося хлопца с хмурым лицом. – Вот полюбуйся: сам напросился на стройку. Сварщик. Выдавал себя за верхолаза. А высоты боится.

– Чего ж ты верхолазом назвался? – спросил его Строганов.

Парень шмыгнул носом.

– Верхолазов набирали. Иначе на ударную не попадешь. А хотелось.

– Хотелось! А может, из-за тебя настоящему верхолазу отказали?

– Лезь, чего боишься! – неожиданно вмешался Степан Емельянович. – Это ж плевая высота! Люди в космосе летают, это повыше!

– Плевая, – огрызнулся парень. – Попробуйте-ка, слазьте!

Степан Емельянович усмехнулся:

– Ну что ж! Только уговор: я полезу, и ты полезешь. Следом. А не то – позор, брат, тебе.

– Лезьте, – не без ехидства согласился парень.

Степан Емельянович взглянул на паренька и зашагал к шаткой металлической лесенке, ведущей наверх, поднялся на несколько ступенек, обернулся:

– Давай, верхолаз, ползи! Девушки на тебя смотрят!

Парень нерешительно потоптался на месте, но делать нечего – стал подыматься.

– Осторожней, товарищ директор! – предупредил Строганов.

– Не беспокойся, Игорь, – с гордостью сказала Люська, – Степан Емельянович – бывший летчик. Он в небе – как дома.

Все задрали головы, следя за подымающимися.

Степан Емельянович крикнул парню:

– Не оглядывайся! Смотри на меня! Вперед смотри! Орлом будешь!

Они поднялись на самый верх. Степан Емельянович помог парню забраться на рабочую площадку. Помахал стоявшим внизу рукой. Порыв ветра распахнул полы его шинели, и на мгновение показалось, что он взмахнул не видимыми доселе крыльями и вот-вот взлетит.

Оставив парня наверху, Степан Емельянович спустился.

– Ничего, из него еще вырастет такой орел! Все-таки полез, не посрамил чести.

– Это он за вами следом, – сказал одобрительно Строганов.

Степан Емельянович подмигнул.

– Примеры заразительны.

Потом пошли по цехам. И всюду, куда ни заглядывали экскурсанты, кипела работа. И люди, которых они часто встречали по ту сторону прилавка, будто заново открывались им.

В последнем, малярном, цехе, поблескивая, сохли покрашенные станки.

– И все это сделали они, вот эти люди, – в раздумьем и гордостью сказал Алексей Павлович.

И все поняли его…

…И вот наконец родилась идея. Долго спорили, обсуждали, прикидывали. Наконец, решили рассказать все Епишеву. Посоветоваться.

Епишев слушал внимательно. Иногда хмурился, иногда усмехался. Потом неопределенно протянул:

– М-м-да-а… Теперь я знаю, как кадры укомплектовывать. В один магазин – моряка, в другой – радиста, в третий – ракетчика. – И, довольный своей остротой, рассмеялся.

В общем-то уж не такой скучный и неприветливый этот Епишев, как когда-то показался Люське.

И вдруг он неожиданно предложил:

– Вот вы бы, Телегина, и выступили с этими предложениями на заводе. Без заводского комсомола вам плана своего не осуществить.

– Что вы, товарищ Епишев, – испуганно замахала руками Люська. – Да я и говорить-то не умею.

– А вы попроще, вот как сейчас. Я вам один секрет открою. Выберете кого-нибудь одного в зале – ему и рассказывайте, словно беседуете с ним.

…Кругом захлопали, Люська вздрогнула. Она ни слова не слышала из того, что говорил этот долговязый, из модельного цеха, а тот уже спускался вниз, в зал.

– Слово имеет товарищ Телегина, тридцать первый магазин. Приготовиться товарищу Кротову, пятый цех.

Люська встала, боком пробралась к проходу и пошла через зал к сцене, стуча каблучками своих красных туфелек. Все головы повернулись к ней.

– Привет, Телегина Людмила! – крикнул кто-то, когда она проходила мимо.

Люська посмотрела – из дружины. Мишин товарищ.

– Гляди-ка, как на балу! – насмешливо бросил его сосед.

– Фасон давит!

Несколько человек засмеялись.

Люська прикусила нижнюю губу, как всегда это делала, когда сильно волновалась. «Ну, ладно, мальчики. Вы – так, и мы – так!» Она поднялась на сцену, стала перед трибуной, оправила складки белого платья.

Миша, сидевший в президиуме, вытянул шею, чтобы лучше видеть Люську. Такой она казалась ему необыкновенной, праздничной в своем воздушном белом платье и красных туфельках. Точно такая, как тогда, в райкоме… В сердце пробудилась нежность, и Миша вдруг с удивлением понял, что все эти долгие недели не переставал думать о Люське, хоть и есть у нее друг, «самый главный».

Зал рассматривал Люську и шуршал. Кто-то крикнул:

– Тише!

И стало тихо.

Люська смотрела в зал и никак не могла найти чье-нибудь лицо, как советовал Епишев. Она вдохнула глубоко, будто собиралась нырнуть.

– Вот один товарищ сейчас сказал: «Как на балу!», – начала Люська. – Нас тут четверо продавщиц. И все мы принарядились. Потому, что хотим мы затеять с вашей помощью новое дело. А это для нас поволнительней всякого бала. Я продавщица. Когда меня райком комсомола посылал в магазин работать, я попросила послать в магазин подальше от дома, чтобы знакомые меня не увидели за прилавком, как я помидорами торговать буду. Я стыдилась. И на вопрос, где работаю, отвечала многозначительно: «В одном месте». Пусть думают, что это какое-нибудь конструкторское бюро или еще что. Часто спрашивала себя: «Чего я стыжусь?» И все никак не могла найти ответа. А теперь нашла. Нам в каждом продавце жулик мерещится. Все нам кажется, что он норовит покупателя непременно обвесить или обмерить. Верно, есть еще среди торговых работников люди без стыда и совести. Есть! Иногда прочтешь в газете фельетон или судебный отчет – куда деваться от стыда, не знаешь. Будто это не он, а ты жулик… Откуда же так много жуликов в торговле? Почему их, например, в авиации нет? Потому, что авиация наша движется вперед семимильными шагами. А торгуем мы все еще по старинке. Топчемся на месте. Это плохо. Очень плохо! Прикинули мы у себя в магазине, подсчитали. Главные покупатели у нас – рабочие вашего завода. И многие из них проходят мимо нашего магазина. Оно и понятно: когда кончается смена – самый большой наплыв у нас, к прилавкам не пробиться. Все спешат. Кому в школу, кому в театр, кого просто дома ждут. Все устали. А в очереди какой отдых?

Зал задвигался, одобрительно зашептал.

– Есть у нас стол заказов, – продолжала Люська. – Попробовала я дозвониться. Ушло на это три с половиной часа.

Смех.

– И ничего нет смешного, – продолжает Люська. – Грустно все это, товарищи! Вот мы и решили попробовать перенести торговлю прямо в цехи. На первых порах нам нужны общественники – сборщики заказов, что ли. Потом транспорт какой-нибудь. Ну и еще возникнет, вероятно, немало вопросов, которые нам без вас не решить. – Люська повернулась, говоря эти слова, к Мише. Случайно.

А Миша вдруг почувствовал, как жар начинает заливать лицо, достал носовой платок, начал неловко сморкаться.

– Мы начинаем борьбу за ваше время, за каждую минуту вашего дорогого времени! – Люська, видимо, уже освоилась, говорила уверенно и смело. – Мы хотим, чтобы вы, уходя с завода, могли получить все необходимые продукты прямо в цехе, не тратили бы время на стояние в очередях. Один наш пожилой продавец сказал, что у нас очень ответственная работа – мы обслуживаем строителей коммунизма. Так вот, мы, продавцы, не хотим «обслуживать». Мы хотим вместе со всеми активно строить коммунизм!

Люське долго хлопали. Взволнованная, добралась она до своих девчат. Лица обеих Ир и Маруси сияли.

– Очень ты все хорошо сказала, Люся! – Маруся утерла пот со лба. – Я даже о себе поняла по-другому.

После собрания Люська подошла к Мише.

– Здравствуй, Миша!

– Здравствуй!

– Ты что ж не заходишь?

– Работы много. – Он покраснел, обернулся к ребятам. Сказал преувеличенно громко: – Кабальерос, проводим Телегину и ее свиту!

Ребята зашумели.

Из клуба вышли гурьбой. В воздухе покачивались крупные снежинки, роем кружились в свете фонарей, и на тротуаре дрожали их легкие тени.

– Пропустим ребят, – не то вопросительно, не то с просьбой сказала Люська, трогая Мишу за рукав.

Миша покорно остановился. Когда отстали от всех, Люська спросила:

– Ты что ж, больше не хочешь дружить, да?

Миша не знал, как с ней разговаривать. То она взрослый человек, то девчонка. Вот сейчас. Разве можно ее обидеть, такую ласковую, доверчивую? И разве она виновата, что у нее уже есть «главный друг»?..

– Да нет, Люся. Почему не хочу? Хочу, – ответил он нерешительно.

До самой остановки шли молча. Неожиданно Люська вскочила в подошедший трамвай и помахала рукой.

И Мише вдруг показалось, что она насовсем уходит от него. И ощущение это было таким острым, что он крикнул:

– Люся!..

Даже побежал за трамваем. Но остановился, постоял немного и неторопливо пошел по улице, следя, как удлиняется и тает на снегу его тень.

Дядю Васю приняли на работу. Когда-то он уже работал в этом магазине, но его уволили за пьянство. Сейчас, когда его вновь принимали, директор прямо спросил:

– Пить будете?

– Ни за какие коврижки! – бодро ответил дядя Вася. Но, будучи человеком справедливым и честным, добавил: – Разве только самую малость… По праздникам… Или с горя какого… Я ведь так просто не пью, не алкоголик. И на чужие не пью. Только если уж поднесут уважительно… Вы не думайте, товарищ директор, что меня за пьянку… Меня исключительно за самокритику. Потому, как не могу терпеть несправедливости. Особенно если, скажем, человека обижают.

– Что-то вы много говорите. – Степан Емельянович, прищурившись, посмотрел на дядю Васю.

– Так уж больно хорошо слушаете, – простодушно ответил дядя Вася.

– Ладно. Но предупреждаю: правду выслушаю, а выпьете – не выгоню. Не-ет! Привыкли, что вас отовсюду выгоняют, вот и распустились. А ведь приличный вроде человек. Напротив, посажу в подвальную кладовую на двадцать четыре часа. К мышам. И кошки не дам. Справляйтесь сами.

– Слушаюсь! – по-солдатски ответил дядя Вася.

Степан Емельянович написал на его заявлении: «Зачислить подсобным рабочим».

– А вы это, извиняюсь, в самом деле сказали, что приличный? Или для комплименту?

– В самом деле.

Дядя Вася застегнул пуговицу на рубашке.

– Тогда – все! Тогда располагайте! – Он вежливо откашлялся в кулак и ушел.

Несколько дней он работал с веселой удалью, распоряжаясь всем и вся, всюду поспевая. Он с первой минуты заявил:

– Вот что, бабонька, навертелась здесь – будет! Мужское это дело – мешки да ящики. Я лично самим товарищем директором назначен сюда главным!

Оня спорить не стала, махнула рукой.

Удивительная была у него хватка в работе. Вроде бы и не зовут, а он тут как тут. На совесть работал. Уж Алексей Павлович, старший мясник, человек очень самостоятельный, а и то не перечил дяде Васе, если тот совет давал. Видел: человек от сердца говорит.

И вдруг пропал после обеда дядя Вася. Исчез. Машина пришла с молокозавода. Оня с шофером стали разгружать. Степан Емельянович помогать вышел.

Часа через два явился дядя Вася. Пришел, пошатываясь, спотыкаясь о собственные ноги. Глаза красные, слезятся, лицо малиновое. Открыл дверь директорского кабинета, затянул:

 
Меня выдадут замуж
В деревню чужую…
 

– Вы в каком виде, Иванов? Ушли самовольно с работы, напились, как… как я не знаю кто!

– Напился… Да… – Дядя Вася ухватился за косяк, чтобы не упасть.

– Та-а-ак… Лучший рабочий магазина!

– Ты меня не заводи. Я и так заведенный.

– Вижу.

– Лучший рабочий, а его – в шею!

– Что это ты мелешь, Иванов? А ну-ка зайди.

– Я зайду… Ты, брат, у меня тридцать первый директор. Вот, думаю: этот – мой директор. В справедливости. А твоя справедливость – сон один. На пару дней взял?

– Не городи глупостей, Иванов.

– Валяй, валяй… Увольняй!.. Тридцать первый директор… Я, брат, все знаю… От меня муха не пролетит. Мне люди все скажут, всю правду…

– Какие люди? И какую правду? – Степан Емельянович начал сердиться.

– Закрываешь лавочку? Заводские будут! А нас – побоку!

– Кто вам сказал?

– Эта… дочь льва и медузы…

– Кто, кто?

– Львовна эта…

– Нина Львовна?

Дядя Вася только рукой махнул.

– Чушь какая! А почему ты ко мне не пришел и не спросил, как человек, а пошел и напился?..

– Напился, – кивнул дядя Вася и икнул.

– Ладно. Садись. Сейчас разберемся.

Степан Емельянович вышел и вскоре вернулся в сопровождении Нины Львовны.

Со дня ареста Разгуляя она заметно осунулась, побледнела, стала одеваться неряшливо. Когда ее перевели работать продавщицей, она хотела было подать заявление об уходе, но поняла, что на работу ее никуда не возьмут, пока не кончится все это «дело Разгуляя», как его называли в магазине. Вместе с Разгуляем к суду привлекались еще несколько директоров магазинов, работники оптовых баз – все «крупная рыба». В глубине души Нина Львовна жила надеждой, что ее, «маленькую», даже (она склонна была к преуменьшению) «малюсенькую», рыбешку не захватит сеть правосудия.

Она надеялась на нового директора. Надежда эта рухнула в первые же дни.

Она рассчитывала на то, что Телегина не справится, ошибется в чем-нибудь. Но Телегина не ошибалась.

Сокрушительный удар нанесло письмо Гали. В нем несколько раз упоминалось ее имя в связи с нечистыми махинациями при продаже «левого» товара.

В тот же вечер Нина Львовна сложила вещи подороже и ценности в чемодан и переправила к родственникам. Ждала, что ее с минуты на минуту арестуют. Но ее не арестовывали. Подобно рыбе, выброшенной на берег и вновь подхваченной волной, она отдышалась. Понимая, что письмо передано следственным органам, она всем и каждому говорила, что «эта самоубийца» ненавидела ее, может быть потому, что она, Нина Львовна, мешала ей заниматься жульническими махинациями. И теперь эта «темная девка» свалила все с больной головы на здоровую, самым черным образом оклеветала ее, Нину Львовну.

Сейчас она стояла перед директорским столом растрепанная, рыхлая. «Вот уж верно, дочь льва и медузы», – неприязненно подумал Степан Емельянович.

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Она села. Скрипнул стул.

– Как-то нехорошо получилось, Нина Львовна. Обидели вы человека.

Она удивленно подняла брови.

– Что это вы наговорили товарищу Иванову?

– Я? Боже мой! Ему, верно, спьяну что-нибудь померещилось.

– М-мне? – рявкнул дядя Вася. – Да я тебя…

– Нет, видите! – Нина Львовна отодвинулась. – Он же ненормальный совсем. Он уже у нас работал. Его выгнали.

– А кто? – спросил дядя Вася. – Жулики. Ты да Разгуляй. Не по нраву пришелся. – Он поднял палец и помахал им. – Дядя Вася Иванов – это дядя Вася Иванов!

– Для чего вам понадобилось говорить ему, что его увольняют, что магазин закроют?

Нина Львовна обиженно фыркнула:

– Может быть, мне подать заявление об уходе? Сперва меня оклеветала эта самоубийца, теперь на меня клевещет алкоголик. Хорошенький коллектив!

– Подавать заявление или нет – это ваше личное дело. Советовать не берусь. Но прошу в будущем не пользоваться непроверенными слухами. Недостойно это! И делу вред наносит. Рекомендую прислушаться. А ты, дядя Вася, отправляйся в подвал. С мышами воевать. Был уговор?

– Был.

– Стало быть, давай. Протрезвляйся.

– Есть в подвале протрезвляться, товарищ директор! – радостно откозырял дядя Вася.

Он поднялся со стула, крепко вцепившись в его спинку. Потом протянул к Нине Львовне руку и показал кукиш:

– Дядя Вася Иванов – это дядя Вася Иванов! Ни грамма больше! Поняла? – пошатнулся и вышел.

– Нехорошо, Нина Львовна, до какого состояния слабого человека довели.

– Поверьте, товарищ директор, это чистое недоразумение.

– Не думаю, чтоб чистое. И еще один вам совет: не марайте девушку эту, Галю.

Нина Львовна, будто слепая, ощупала край стола. Встала. Стул ножками скребнул об пол. От этого звука ее всю передернуло. Ничего не сказав, она вышла из кабинета.

…На другой день утром в магазин пришел Епишев. Сделал несколько замечаний по поводу витрины. Потрогал прилавки пальцем – нет ли грязи. Потом прошел в «подсобку».

Степан Емельянович во дворе разгружал машину. Люська придирчиво проверяла каждый ящик, ставя галочки в товарной накладной. Один ящик оказался рассыпанным.

– Взвесьте, – приказала Люська строго.

– А чего их взвешивать? – удивился шофер, здоровенный рябоватый парень. – Немного не хватит – натянете.

– Это в каком смысле? Покупателю недовесить? Вот вы пойдете своей жене ситец на платье покупать, а вам вместо четырех метров три с половиной натянут.

– На гнилье списанном натянете, – осклабился шофер.

– А у нас, – сказала Люська ехидно, – нынче не модно товар гноить. Взвешивайте!

Не хватило трех килограммов.

– Составим акт и пометим в накладной, – сердито сказала Люська.

– Это из-за трех-то килограммов! – кипятился шофер. – Бумага дороже стоит.

Но Люська даже не взглянула на него. Акт был составлен. В накладной сделана пометка. Пока грузили машину тарой, шофер недовольно бурчал:

– Ей-богу, вам скоро товар перестанут давать. Такие придирки.