Текст книги "Закон тридцатого. Люська"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Когда дверь за Люськой закрылась, Брызгалов вздохнул:

– Хорошая девушка. Даже, честно говоря, жалко на помидоры посылать. А надо!

– Не пойдет она, – сказал один из парней.

– Пойдет, – убежденно сказал Брызгалов.

На другой день Люська с комсомольской путевкой пришла в торготдел.

Заведующий торготделом товарищ Епишев сидел за столом, заваленным потрепанными справочниками, накладными, списками, справками, сводками. У него было безбровое лицо с обтянутыми желтой, сухой кожей скулами, худая шея с серой тенью от острого кадыка. Он казался больным или очень усталым. Он оторвался от бумаг и безразлично оглянул на вошедшую.

– Слушаю вас.

– Я пришла работать. По путевке.

Епишев молча протянул руку, взял Люськину путевку, повертел ее и хмыкнул.

– Вы когда-нибудь работали в торговой системе?

– Нет.

– Прямо со школьной скамьи? Похвально! Только мне нужны кадры, а не раскадровочки. Куда же мне вас?

– Поближе к Механическому, – сказала Люська. – Там комсомольская стройка…

Но не только комсомольская стройка привлекала ее к Механическому. Завод был далеко от дома, а Люське, несмотря на принятое решение идти торговать, не хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят увидел ее торгующей помидорами. Раз надо – она идет. Она понимает. Но лучше пусть ее не видят ребята. Пусть не знают…

– Хорошо, – сказал Епишев и сунул путевку в ящик стола. – Идите в тридцать первый магазин, к товарищу Разгуляю. Он вас приспособит. Я позвоню.

Люське не понравилось, что Епишев так запросто сунул ее комсомольскую путевку в ящик, не понравились и слова «раскадровочка», «приспособит». Но она смолчала. Только спросила:

– А где это тридцать первый магазин?

– Возле Механического, – буркнул Епишев, снова уткнувшись в бумаги.

– До свидания, – вежливо сказала Люська и вышла.

На углу стоял большой ларек с вывеской «Овощи – фрукты» через тире. Будто овощи – это и есть фрукты. За прилавком орудовала немолодая женщина в перепачканном фартуке поверх жакета и таких же перепачканных нарукавниках. Люська остановилась неподалеку.

Женщина работала бойко, лихо накладывала на чашку весов розовые помидоры, стучала гирями, быстро отсчитывала сдачу.

«Вот так и я буду стоять», – подумала Люська, и ей вдруг захотелось уйти подальше и от ларьков этих, и от Епишева, и от товарища Разгуляя, который представлялся ей еще более непривлекательным, чем его начальник. Уйти!.. Пусть торгуют те, кто ничего другого не умеет… А ты умеешь? Что ты умеешь, Люська?.. Можешь не ходить. Вряд ли тебя будут искать. Люди заняты делом. Даже путевку, наверное, не вернут в райком. Так и будет лежать красненькая, тисненная золотом книжечка в столе товарища Епишева. Так и будет лежать… А внутри книжечки – твоя фамилия: «Телегина Людмила Афанасьевна, член ВЛКСМ»… Ладно! Хватит размазывать! Можешь не ходить. Помидоры без тебя не сгниют, совесть – сгниет…

Вот и Механический завод. Из-за высокой желтой ограды тянутся к нему молодые деревца. За ними – длинные корпуса цехов, откуда слышен равномерный гул. Желтое приземистое здание проходной. Ворота с решеткой наверху. На решетке надпись: «Государственный Механический завод». Будто у нас в стране есть еще и частные заводы. И вообще – скучное название. Назвать бы завод как-нибудь… ну… ну, хоть «Стальная роза» или там… ну, мало ли…

А напротив Люська увидела другую надпись: «Продовольственный магазин № 31 Райпродторга».

Еще в девятом, когда их класс ходил на экскурсию на Механический, они с Ольгой забегали в этот магазин, купили десять плавленых сырков и пять батонов. На всю компанию.

Люська постояла немного около витрины с аккуратными скучными горками консервных банок и строем винных бутылок с яркими этикетками. За толстым стеклом в таинственном полумраке мелькали бледные лица покупателей. Люська понимала, что никакого полумрака, в сущности, нет, просто на улице солнце. Но стало тоскливо. Вздохнув, Люська вошла в магазин.

Крашенные темно-синей масляной краской стены, щербатый кафельный пол, толстые стекла на прилавках. В углу поочередно, словно переругиваясь, взвывали две кассы.

В овощном – очередь за помидорами.

Люська подошла к молоденькой продавщице рыбного отдела, – он был ближе к двери.

– Скажите, пожалуйста, где мне найти директора?

– А вам зачем? – недоверчиво спросила девушка. Даже светлые кудряшки ее, вздрагивавшие при каждом движении, замерли и насторожились.

Не будет же Люська объяснять всем и каждому, что ее послали на ликвидацию прорыва в торговле.

– По делу.

– Сейчас узнаю.

Девушка ушла и вскоре вернулась в сопровождении толстухи с помятым рыхлым лицом, подведенными ресницами и сильно накрашенными малиновыми губами.

– Что случилось, гражданочка? – подчеркнуто официально обратилась она к Люське.

– Я к директору, к товарищу Загуля… Гуляеву.

– Разгуляю, – поправила толстуха.

– Да. Меня послал товарищ Епишев.

Толстуха заулыбалась.

– Голубушка, так бы сразу и говорили! А мы подумали: опять кто с жалобой… Проходите.

Она подняла квадрат прилавка и открыла дверцу вроде калитки. Люська сделала несколько шагов и оказалась в полутемном помещении, заставленном какими-то ящиками, бочками, мешками.

– Осторожней. У нас тут все чулки порвешь. Оня! – крикнула толстуха. – Опять на дороге ящиков наставила.

Из-за перегородки ответили басом:

– Скоро машина придет. Тару отправляем, Нина Львовна.

– Машина, машина… – сердито проворчала толстуха. – Пока отправите, шею сломаешь. Сюда, пожалуйста! – Она открыла невидимую в полумраке дверь. Оттуда вырвался неяркий луч света.

– Василь Василич, к вам от товарища Епишева.

Люська вошла в небольшую комнатку. За стареньким канцелярским столом сидел уже не молодой, приятной внешности мужчина. Он приветливо улыбнулся, на бритых щеках его заиграли ямочки.

– Здравствуйте! Прошу садиться. Чем могу служить? – Глаза у него были синие-синие, взгляд открытый. Говорил он негромко.

«Похоже, что подчиненный получше начальника», – подумала Люська.

– Товарищ Епишев послал меня к вам…

Люська не успела договорить. Разгуляй мягко перебил ее:

– Вы – Телегина Людмила.

– Да.

– Вот и отлично! – Он внимательно посмотрел на Люську, чуть склонив голову. – Вот и от-лич-но!.. Значит, хотите посвятить себя торговле?

– Собственно, меня послал райком комсомола…

– На прорыв, – улыбаясь, добавил Разгуляй. – Вот и отлично! Когда можете приступить?

– Хоть сейчас.

– Сейчас… – Разгуляй посмотрел на Люськино белое платьице, на красненькие туфельки на шпильках и искренне рассмеялся: – Вы не сердитесь, Людмила… э-э-э… Афанасьевна… Такой деликатный наряд – и ящики с помидорами. Хотя помидоры – тоже деликатный товар. Конечно, можете и сейчас приступать. Спецовочку мы вам выдадим. Вам когда-нибудь приходилось иметь дело с товаром?

– Иногда покупала кое-что в магазине, – не без ехидства ответила Люська.

– Я имею в виду другую сторону прилавка, – ласково улыбнулся Разгуляй.

– С другой стороны нет, не приходилось.

– Вот видите. Придется вас подучить немного. Торговля, конечно, дело не сложное, но и не такое уж простое. Вот, – он указал на толстуху. – Прошу любить и жаловать, заведующая нашей рыбо-овощной секцией, Нина Львовна. Будете, так сказать, трудиться под ее непосредственным руководством. Она у нас, несмотря на еще молодой возраст, прямо-таки мать продавщицам.

– Уж вы скажете, Васи ль Василич! – кокетливо проговорила Нина Львовна.

– Открываемся мы в восемь, закрываемся в девятнадцать. Приходите завтра немного пораньше. Попрошу заявленьице на мое имя и вот эту анкетку заполнить. Оформимся и приступим…

Зазвонил телефон. Разгуляй снял трубку.

– Да. Яблоки?.. – Он прикрыл трубку рукой и вопросительно посмотрел на Нину Львовну, потом, отняв руку, сказал в трубку: – Давайте. Освоим… Сколько?.. Давайте. – Он положил трубку на рычаг. – Яблоки нам база подбросит. Придется покрутиться.

Разгуляй понравился Люське. Что с того, что немного грубоват? Это скорее не грубоватость, а прямолинейность. Человек называет вещи своими именами. Что ж в том плохого? Она, Люська, тоже такая же. Тоже не побоится назвать все своим именем. Как же иначе жить? Приспосабливаться к таким, как Епишев? «Раскадровочка», «Он вас приспособит!» Приспособит! Вот что не понравилось с первого раза. Только сейчас слово встало перед Люськой бесстыдно нагое, наглое слово – приспособляться! Никогда! Ах, как это хорошо, что ее директор не похож на Епишева!

Первые два дня Люська работала вдвоем с Галей. Галя – та самая молоденькая продавщица рыбного отдела, у которой Люська спрашивала, где найти директора.

Сама Люська не торговала. Товар – яблоки, помидоры и желтоватые огурцы – взвешивала Галя, а Люська помогала ей рассчитываться с покупателями и подносила ящики с помидорами.

На второй день, когда палатку закрыли на обед, Галя спросила Люську:

– Ну как, присмотрелась?

– К чему?

– А как я торгую.

– Ну?

– Василий Васильевич завтра тебя одну решил поставить за весы. Продавцов нехватка.

– Хорошо.

Они помолчали. Галя взяла из ящика большое красное яблоко, вытерла его о спецовку, надкусила крепкими ровными зубами.

– А тебе страшно первый раз было? – спросила ее Люська.

– Еще как! У меня в первый день недостача знаешь какая получилась!

– Почему недостача?

– А кто его знает! Как говорится: усушка и утруска. Поработаешь – узнаешь.

– И что же ты сделала с недостачей?

– А что! Поплакала да покрыла. Василий Васильевич помог.

– Денег дал?

Галя не ответила, неопределенно пожала плечами.

После обеда Люська под наблюдением Гали стала отпускать помидоры.

В общем, торговля – дело несложное. Только гири путаются к концу дня. И двугривенные так похожи на полтинники, что вместо сорока копеек очень даже свободно можешь выложить рубль. Впрочем, тебе их тут же вернут. Да еще и скажут: «Так будете торговать – проторгуетесь!»

Днем покупателей не очень много. Наплыв начинается с четырех часов. На заводе кончается смена. В магазине и возле уличных палаток и лотков образуются очереди. Все сердятся, торопят, даже ругают.

Ох, и досталось же Люське в первый день ее самостоятельной работы! Галя на ругань внимания не обращает, то ли привыкла, то ли вид делает, что не трогают ее обидные слова. А Люське непривычно. Укладывает яблоки на чашку весов, уж, кажется, так старается, так торопится. Но нет, не довольны, подгоняют:

– Побыстрее, девушка!

– Не на танцплощадке!

А Люська, если по совести сказать, ни разу и не была на танцплощадке. Обидно!..

Когда закрыли палатку, Галя ушла сдавать выручку, а Люська присела на ящик, опустила натруженные руки. А перед глазами лица, лица, лица… И все одинаковые, похожие на блины. Хоть бы одно вспомнить!

– Замаялась?

Люська открыла глаза. В дверях стояла незнакомая женщина, уже немолодая, в синем залатанном халате, в сбитых парусиновых туфлях на толстых ногах.

– Замаялась? – переспросила женщина простуженным басом. – Наши бабы лошадь загонять могут, не то что человека. – Она подняла с пола ящик с помидорами и поставила его на штабель пустых. Потом схватила тряпку и стала вытирать прилавок. – Давайте-ка приберу тут у вас.

– Спасибо, я сама… – Люська поднялась было, чтобы помочь, но та толкнула ее в плечо, легонько толкнула, но Люська так и села обратно на ящик.

– Сиди. Отдыхай. И чего тебя в торговлю понесло, голубка? В такую грубость! Платьишко-то у тебя белое было, на ножках – красивые туфельки, ну, словно невеста. И чего, думаю, принесло? Ан глядь, а ты уж и за прилавком… Семья, что ли, большая?

– Нет.

– Денег много на наряды надо? Конечно, дело молодое… – Женщина вздохнула. – Весной у нас тоже молоденькая одна была. Ухаживал за ней пожарный. Натуральный пожарный, из самодеятельности она его уцепила, что ли. А он пил. Придет, бывало, с утра в магазин, станет у ее прилавка и стоит грустный такой. Ну, она его и пожалеет. Даст «маленькую»… В винном работала. А потом чего-то там с вином начала баловать. Забрали.

– Зачем вы мне все это говорите? – взмолилась Люська.

– Вообще. Я, поди, доле тебя на свете живу. Всякого повидала.

– Странно, – сказала Люська. – Вас послушаешь, так в торговле и честных людей нет.

– Почему нет? Есть. Больше, конечно, люди с чистыми руками работают. Эх, ежели бы все торговали только чистыми руками! Какая жизнь была б!..

Женщина подхватила ведро и вышла.

Вернулась Галя.

– А ты уж и убраться успела?

– Это не я.

– А кто же?

– Женщина приходила. Такая, басом говорит.

– А, Оня. Почему это она вдруг решила…

– А она разве не уборщица?

– У нас она не обязана. В палатках мы сами убираем… Значит, завтра будешь работать одна. Товару дадут немного для первого разу. Остатки тоже продашь. Особенно помидоры. А то испортятся. Сдачу будешь давать – гляди, не передай. Пойдут недостачи – запутаешься.

Пришла Нина Львовна. Взвесили остатки. Составили акт. Люська подписалась в получении товара и инвентаря. Палатку закрыли на замок. Ключ вручили Люське.

Макар стоял у ворот, прислонясь к кирпичной с обвалившейся штукатуркой колонне. Нежаркое осеннее солнце ласкало каменные плиты тротуара, пожелтевшую листву деревьев.

Зайти к кому-нибудь?.. Макар мысленно перебирал товарищей. Витька – в университете. У него всегда была башка на грамм тяжелее, чем у соседей. Лёдик – на заводе. Говорят, в начальниках ходит. Ольга – учеником токаря. Надо ж!.. Люська… О Люське он старался не думать. Сходить бы к ней!.. Неловко как-то. Столько не виделись. Сама небось не зайдет…

– А-а, Макар? Ворота подпираешь?..

Макар не заметил, как из ворот вынырнул худенький подвижной человек, сосед его по лестничной площадке дядя Вася. У него было сизое, с заплывшими глазами лицо. Обросший щетиной подбородок прятался в засаленном коричневом шарфе. Мешковатые штаны свисали сзади. Истоптанные башмаки с узкими модными носами, видимо, со дня приобретения не знали сапожной щетки. Под мышкой он держал двуручную пилу.

– Ворота подпираешь? – повторил дядя Вася. – Не упадут. Это уж точно! – Голос был глуховатый, с хрипотцой.

Макар в ответ только брови сдвинул.

– Разбогател, что ли?

– С чего бы, дядя Вася?

– Время есть ворота подпирать – значит, богат.

Макар засмеялся.

– Не угадал, дядя Вася. Вызова жду.

– Откуда?

– Из военного училища. Ездил экзамены сдавать да на комиссии разные.

– Приняли?

– Жду вызова, – уклончиво ответил Макар. В душе он был уверен, что его примут, хотя всякое случается.

– Стало быть, по военной части подался? – В голосе дяди Васи прозвучало уважение. Он полез в карман, достал пачку тоненьких сигарет. Сунул одну в рот. Неверными движениями зачиркал спичкой о коробок. Затянулся едко пахнущим дымком. – Это хорошо-о – по военной части. Нужное дело. Они, слышь, опять бомбы испытывают. – Он сосредоточенно пососал сигарету и неожиданно спросил: – Пилу в руках доводилось держать?

– Какую пилу? – не понял Макар.

– Двуручную. Напарника ищу. Халтура есть. Может, пойдешь? Парень ты здоровый… Опять же подзаработаешь.

«Пойти, что ли?» – подумал Макар.

– А много дров?

– Четыре куба всего. По два с полтиной. Гривенничек на двоих. Пойдем?

– Подумаю.

– Думай не думай, рубля не прибавится. Пойдем. Помашем пилочкой. Кабы не голова, вовек бы я эту пилочку в руки не брал. Ох-хо-хо-о!..

Макар наконец согласился.

Они свернули за угол и пошли по улице Дзержинского. Дядя Вася всю дорогу ежился, хотя было тепло и сухо.

– А чего вы на работу не поступите, дядя Вася?

– Не держусь нигде. Через справедливость. Если вижу, где что не так, сразу рублю. А как напьюсь, так и выгоняют. Беспокойный, сам знаю, а ничего поделать не могу. Такая моя планида…

Потом они сели в трамвай. На конечной остановке сошли. Дядя Вася остановился возле деревянного сарая.

– Погоди тута. – Он приставил пилу к стенке и ушел.

Вскоре вернулся в сопровождении угрюмой женщины в домашнем халате и меховых шлепанцах на босу ногу. Женщина молча оглядела Макара и, достав из кармана халата большую связку ключей и погремев ими, открыла дверь.

– Дрова полутораметровые, – сказала она. – Пилить на пять частей. У меня печка интеллигентная: больших полен не принимает.

– Добавить придется, – торопливо попросил дядя Вася. – Обычно обрабатываем в три распила, а тут получается на каждом полене по лишнему распилу.

– Бог добавит.

– При чем тут бог, мадам. – Дядя Вася глянул на небо, будто хотел проверить, что бог тут действительно ни при чем. – Не для бога пилим. Надо прибавить, мадам.

Обращение «мадам», видимо, подействовало на нее.

– По двугривенному на кубометр, – уступила она просьбе дяди Васи.

– И, пожалуйста, аванс.

– Не имею привычки.

– Снижается производительность труда.

– Уж так и быть, как старому знакомому, но только два рубля. А то налижетесь – и поминай как звали! Знаю я вас… – Женщина достала большой бумажник и, порывшись в нем, извлекла две аккуратно сложенные рублевки. – Держите. – Она сунула деньги в руку дяде Васе и ушла, неестественно покачивая бедрами.

Дядя Вася выругался ей вслед.

– У, язви ее!.. И бог не покарает. – И, повернувшись к Макару, умоляюще посмотрел на него. – Не в службу, а в дружбу – слетай. Хоть колбасы купи… Ну, и пива.

– А где тут магазин? – спросил Макар.

– За углом. Против Механического.

– Ладно. – Макар кивнул, взял два рубля и направился к воротам.

В магазине он уплатил в кассу, купил колбасы и две бутылки пива, вышел на улицу.

Возле овощной палатки стояло несколько женщин. Макар решил купить еще пару помидоров или огурчиков. Он подошел к палатке – и замер… Хотелось протереть глаза.

Да нет же! Не может быть! Люська!.. Как она сюда попала? Ведь она мечтала…

Обескураженный Макар, так и не купив ничего, отступил за палатку и ушел.

А Люська даже не заметила Макара. Может быть, и хорошо, что не заметила. Ей так не хотелось, чтобы ее увидел кто-нибудь из знакомых! А тем более Макар. Не станешь же объяснять, что не сама пошла, что райком послал, на прорыв. Да и что объяснять? Оправдываться вроде, будто сделала что-то неблаговидное.

И потом, сегодня она впервые одна в палатке.

Яблоки, помидоры, огурцы, гири, деньги… Лица, руки, сумки, бумажные пакеты… А она одна. И за все в ответе.

Полдня как в тумане.

Обеденный перерыв.

– Как с товаром?

– Хорошо.

– Вы, товарищ Телегина, выбором яблок не увлекайтесь. Все первого сорта. – Нина Львовна недовольна, но говорит спокойно, голоса не повышает.

– Так ведь просят же покупатели, мелкие и червивые не берут.

– Не берут – не надо. Другие возьмут.

– В жалобную книгу написать грозятся.

– А вы уговорите. И потом, жалоба на товар получится, а не на работников прилавка. – Заглянув во все ящики, поворошив в каждом яблоки, Нина Львовна ушла.

После обеда стоять за прилавком стало еще труднее. С непривычки затекли ноги, стали тяжелыми, в икрах появилась тупая ноющая боль. Все медленней и медленней подсчитывала Люська деньги, путалась, ошибалась. А покупатели спешили, покупатели сердились. Им все равно было: стоит Люська первый день или простояла здесь уже сто лет. Им надо было купить побыстрее и то, что нужно.

Люська держалась из последних сил.

Когда наконец окончилась торговля и Оня помогла ей закрыть палатку, Люська в изнеможении опустилась на ящики. Даже есть не хотелось. Просто сидеть вот так, ни о чем не думая, ничего не делая.

Снова пришла Нина Львовна. Взвесили остатки товара. Люська подсчитала выручку. Не хватило двадцати трех рублей. Она пересчитала снова – оказалось семь рублей лишних. В третий раз – опять не хватило двадцати трех рублей. Проверила Нина Львовна – так и есть: недостача.

Люська заплакала. Не оттого, что денег не хватило. Просто устала, очень устала. Ну и недостача, конечно…

Утром Разгуляй пригласил Люську к себе в «кабинет», так в магазине величали крохотную комнатку за фанерной перегородкой.

– Ну, как идет торговля?

– Плохо, Василий Васильевич, – потупилась Люська.

– Чего ж это так – плохо? План выполнили.

– Недостача у меня, – одними губами прошептала Люська.

– Бывает. В торговом деле не без убытка. И потом, может, тут недоразумение просто. Может, товару ошибочно недодали.

– Может быть. – Люська робко взглянула на Разгуляя. В глазах ее засветилась надежда.

– Ну и проторговаться, конечно, могли, Людмила Афанасьевна, – продолжал Разгуляй покровительственным тоном.

Люська подняла глаза. Она ожидала разноса. Вот это человек! У нее недостача, казенных денег не хватает. Ведь это, наверно, такая неприятность для директора. А он… Люська вздохнула прерывисто. А ведь и верно – товару могли недодать по ошибке. Хотя Люська сама проверяла. Скорее всего все-таки проторговалась.

– Я, Василий Васильевич, недостачу покрою из зарплаты.

Разгуляй развел руками.

– Если виноваты – ничего не поделаешь, придется покрывать, ну а если вам случайно недодали из кладовой – то ни к чему.

Успокоенная вышла Люська от Разгуляя. В магазине ее остановила Галя.

– Ну и что он?

Люська поняла, что она имеет в виду директора.

– А что. Смеется. Может, еще не я виновата. Может, товару недодали.

Галя открыла было рот, но спохватилась, прикусила губу. «Прохвост он, наш директор, – хотелось сказать Люське. – Паук. Вот так же ласково улыбался, когда у меня была недостача. А потом осторожненько научил торговать так, чтобы лишние оставались. Понимаешь? Лишние. Немного ему, немного кладовщикам на базу. «На базах тоже хочут жить!» Комбинируют. Ловчат… Не верь Разгуляю, Люська! Опутает он тебя серебряной паутинкой. И начнется жизнь в страхе. Слышишь, Люська! В тюрьму посадить могут! Он, Разгуляй, откупится, увильнет. Берегись, Люська!» Хотела сказать все это Галя, да только вздохнула.

Люська ушла, а Галя принялась переворачивать сельди: за ночь они подсохли, и надо было придать им товарный вид. Третий год работает Галя в магазине и каждый раз вздрагивает, перехватив внимательный взгляд покупателя. Замирает, когда проходит кто-нибудь незнакомый в кабинет директора. А вдруг из ОБХСС? Вздрагивает дома при каждом звонке. И звонок стал звучать не так, как раньше, – резко, нетерпеливо.

Ей бы тогда, в первые же дни работы, первые «лишние» деньги отнести куда надо. В милицию, в райком, к прокурору. Сейчас бы она дышала по-другому, ходила по-другому, спала бы, как все честные люди, не вздрагивая при каждом звонке, не просыпаясь по ночам в холодном липком поту.

Сколько раз поднималась Галя на трибуну и горячо, не щадя ни себя, ни других, говорила, говорила всю правду. И про «списанные» в прошлом году арбузы, и про пересортицу яблок, и про две бочки сельдей, которые она сама продавала, зная, что они «левые», и про Разгуляя. Говорила, говорила, разрубая всю эту паучью сеть, в которой запуталась. И с каждым словом ей становилось все легче и легче, будто сбрасывала она тяжелый груз, давивший на плечи, прижимавший ее к земле. И вот стоит она перед переполненным залом, легкая, ясная, чистая. Пусть ее теперь накажут. Пусть! Что наказание в сравнении с этой удивительной легкостью и чистотой!..

Сколько раз подымалась Галя на трибуну, произносила разоблачающие гневные речи. Но, увы… только мысленно. А когда надо было в самом деле подняться на трибуну, сил не хватало. Страх сковывал ноги. Перед глазами вставала ласковая улыбка Разгуляя… Холодело сердце…

В обеденный перерыв Разгуляй зашел в палатку к Люське.

– Ну, как дела? Устали?

– Немного.

– Проверил я в кладовой выдачу вам товара. Все правильно. Значит, проторговались. Придется покрывать.

– Понимаю…

– А тут и понимать нечего! – В этот раз Разгуляй говорил тоном строгого и справедливого директора. – Сегодня опять, не дай бог, проторгуетесь. Завтра… Что ж мне, в тюрьму за вас садиться?

У Люськи глаза стали круглыми-круглыми…

– Да вы не пугайтесь прежде времени, – глядя на Люську, засмеялся Разгуляй. – Торговля такое дело: здесь не только убытки… Это второй сорт? – Он легонько пнул носком ботинка ящик с яблоками.

– Первый, – ответила Люська.

– И это первый? – Разгуляй пнул другой ящик.

– Второй.

– Подумать только! Я стреляный – и то не могу различить.

– Второй сорт побиты больше.

– Да что ты говоришь! – Разгуляй наклонился и стал перекидывать яблоки из ящика с первым сортом в ящик со вторым, приговаривая: – Это побито, и это тоже, и это. Вторым сортом… вторым…

Люська глядела на него испуганно и недоуменно.

– У тебя половина первого сорта вторым должна идти.

– Как же так? – Люська окончательно была сбита с толку.

– Очень даже просто, Людмила Афанасьевна. А половина яблок второго сорта могут идти первым… А ведь гниль надо списать…

– Так нету ж гнили…

– Будет, – усмехнулся Разгуляй. – Без гнили не обходится. На то и понятие существует – «естественная убыль». Слышала такое?

– Нет.

– В любом товаре допускается утечка, утруска. Вот яблоки, к примеру, сегодня первый сорт, а завтра – уже побиты. Второй. А послезавтра подгнили – третий. А через неделю – непригодны. Списать. Убыток… Или, скажем, вино. Пока везешь, разгружаешь, нагружаешь – бьется посуда. Вот и дают процент на естественную убыль. Поняла теперь?

– Поняла, – ответила Люська.

– Не зря, значит, десять лет в школе учили? Давай-ка я тебе помогу. – И он быстро и ловко стал перекидывать яблоки из ящика со вторым сортом в ящик с первым.

Люська машинально стала помогать ему.

Только когда Разгуляй потянулся, распрямляя спину, она сообразила, что перекинули они гораздо больше в первый сорт, чем Разгуляй – из первого во второй.

– Открывать пора. – Разгуляй вытер руки бумажным пакетом и вышел.

Люська открыла палатку.

Уже стояла очередь.

Вдруг рядом кто-то громко крикнул:

– Ребята, да это же Телегина Людмила!

Дрогнуло сердце, внутри похолодело. Люська с трудом отвела глаза от весов. Около палатки стояло несколько парней. На рукавах – красные повязки.

– Здравствуй, Телегина!

И Люська узнала того самого парня в спецовке, которого обрезала тогда в райкоме комсомола. Кажется, Кротов его фамилия. Только сейчас он был не в рабочей спецовке, а в ловко сидящем на широких плечах сером костюме. Через руку перекинут плащ. Волосы причесаны аккуратно. Парень смотрел на Люську обрадованно, будто после долгой разлуки встретил хорошую знакомую. Люська смутилась, покраснела.

– Вот вы где, оказывается. Соседка. Как же это мы вас раньше не приметили?

Надо было что-то ответить.

– Я – недавно…

– Давайте, девушка, отпускайте. Нечего с парнями зубоскалить! – закричали из очереди.

Кротов обернулся.

– Зачем же так, мамаша. Какое ж это зубоскальство? – Он помахал Люське рукой: – До свидания, Телегина. Мы еще зайдем к концу дня.

И действительно, перед самым закрытием они вновь пришли, всей компанией. Знакомый парень помог навесить тяжелую ставню и приладить железную кованую планку под массивный амбарный замок.

– Мы вас проводим.

– Спасибо. Мне еще деньги считать надо. Остатки снимать.

– А мы обождем. Может, помочь?

– Нет-нет, спасибо… И ждать не надо.

Пришла Нина Львовна. Подозрительно покосилась на парней. Захлопнув дверь палатки, бросила неодобрительно:

– Кавалеры!

– Что вы! Я даже не знаю, как звать их.

– Тем хуже. Сколько яблок осталось?

– Два ящика.

– Так… Килограммов шестьдесят… Помидоров?

– Кончились.

Люська подсчитала выручку: тридцать семь рублей лишку. Люська снова пересчитала. Результат тот же.

– У меня лишние деньги, – сказала она растерянно.

– Закрывайте палатку и идите к директору, – сухо бросила Нина Львовна и вышла.

Люська набросила на дверь контрольный замок и направилась к магазину. На углу палатки стояла все та же компания парней.

– Освободились? – весело спросил знакомый парень.

– Нет-нет… Вы не ждите. Мне еще к директору.

– И нам не к спеху.

Разгуляй щелкал деревяшками счетов и на Люську не обратил внимания. Люська потопталась в дверях. Как сказать про такое? Лишние деньги…

– Василий Васильевич…

– У-у…

– Я… У меня…

Разгуляй оторвался от счетов. Посмотрел на Люську невидящими глазами. У него было такое выражение, будто он с трудом возвращается откуда-то, – так медленно появлялось в глазах осмысленное выражение. Может, он уходил в одному ему понятный мир цифр? Так иные порой целиком погружаются в книгу, не замечая окружающего.

– А-а… Это вы, Людмила? Ну, как успехи?

– У меня… я… – Люська замялась.

– Опять недостача?

– Хуже… Лишние деньги обнаружились.

– Так-таки и обнаружились?

– Да…

– Лишние?.. Деньги, Людмила Афанасьевна, – это эквивалент. Лишними не бывают. Сколько?

– Тридцать семь.

– А недостача?

– Двадцать три.

– Давайте-ка сюда. – Он взял у Люськи деньги. – Вот так. – И он ловко начал отсчитывать. – Это – в покрытие вчерашнего греха. – Это, – он отложил пятерку, – на бутылочку вина. Надо же отметить ваши первые самостоятельные шаги в жизни. А это возьмите себе. На туфельки. Вам, Люся, очень пойдут синие. – Он улыбнулся и протянул ей смятую засаленную десятирублевку.

Люська отпрянула. Прижала руки к груди, словно боялась обжечься.

– Как это?.. Я не могу, Василий Васильевич. Это не мои деньги.

Брови Разгуляя подскочили вверх.

– А что ж мне с ними делать?

– Решайте. Вы директор.

– Ах, вот как? У вас недостача – я думай, как быть, лишние деньги – опять директор решай, что с ними делать! Что ж, прикажете мне вместе с вами в тюрьму садиться?

– Я недостачу покрою из зарплаты.

– Да у вас так зарплаты не хватит! – Разгуляй смахнул разложенные, словно в пасьянсе, деньги в ящик стола. – Эти деньги я оприходовать не имею права. Подсудное дело. – Он вновь протянул ей десятку. – Берите. Берите, я сказал! – прикрикнул он зло. – Ну! – И сунул злосчастную десятку в Люськину руку. – И марш домой! Завтра рано вставать. До свидания.

Разгуляй буквально вытолкнул растерявшуюся Люську за дверь.

И тотчас в кабинет юркнула Нина Львовна. Посмотрела на Разгуляя вопросительно.

Разгуляй махнул рукой, усмехнулся:

– Взяла… От денег еще никто не отказывался. Деньги – это эквивалент!

Люська так и вышла на улицу, сжимая в руке десятирублевку. Стремительность Разгуляя обескуражила ее.

Парни все еще стояли возле палатки.

– Ну как, Телегина? Теперь свободны?

Люська кивнула. Она не сразу поняла, о чем ее спрашивают. Медленно пошла в сторону трамвайной остановки.

– Тронулись, – сказал Кротов удовлетворенно.

И вся компания пошла, как бы взяв Люську в полукольцо.

– Вы чего это такая? Что-нибудь случилось? Деньги-то не оброните, спрячьте в карман.

– Деньги?..

– Да что с вами?

– Деньги… – Люська остановилась, скомкала десятирублевку. – Я их выброшу!

– Зачем же? – спокойно спросил Кротов.

– Ты лучше мне отдай, я им найду местечко, – сказал кто-то из парней, и все засмеялись.

– Брошу – и все!

– Погоди, – сказал Кротов. – Мне самому деньги бросить ничего не стоит. Не в деньгах счастье. Но все ж их по́том зарабатываешь. Цена им не малая. Так что негоже бросать.

– По́том, говоришь? – Люська вспомнила промасленную спецовку, в которой парень приходил в райком, огромные резиновые сапоги. – Потом… А если не потом… Если легкие они?